Культура общения

Когда они с Виктором возвращаются в свой номер, Кацуки видит Юрия, развалившегося на его кровати в кроссовках, уплетающего крекеры, разбрасывающего крошки и щёлкающего пультом. Телевизор грохочет на весь этаж. Удивительно, что ему ещё не сделали замечание. Очевидно, не хотят связываться. Этот парень делает всё, чтобы его — Юри — позлить. Сколько раз он просил не ходить обутым по номеру, объясняя, что в Японии дома в обуви могут находиться только покойники. Что же, ему хуже. Юри гремит шкафчиками, раскладывает одежду. В это время канал переключается, раздаются громкие, очень однозначные женские стоны и охи. — Сделай потише, будь добр! — не выдерживает Юри. — Что подумают люди вокруг. — Эй, Виктор, а чего он так покраснел, как барышня-крестьянка? Ты над ним совсем не работал? Или лучше сказать "не разработал"? Юри всегда нервировала эта манера Юрия говорить о нём в третьем лице, как будто его здесь нет или он и вовсе пустое место. — Сдаётся мне, над тобой я тоже плохо работаю, раз у тебя ещё остаются силы и желание смотреть эротику! — Виктор одним рывком переворачивает его на живот, с силой шлёпает по заднице и перехватывает пульт. Монитор гаснет. Юрий рычит и рассыпает крекеры. — Юрио-кун, ну сколько раз я просил. Пожалуйста, не ешь у меня в кровати! — не выдерживает Юри. — И после этого вы ещё называете свинкой меня. — А это чтобы ты побольнее колол крошками свой жирный зад. — Надень очки и ты увидишь, что он не жирный. — Заткнись! Хватит тут одного четырёхглазого! — Сам замолчи, ты... — Помолчите оба, мои дорогие воспитанники! Ваше общение зашло в тупик, — говорит Виктор с пугающей ласковостью. — Вот достали со своими разборками! Энергию нужно тратить на что-то либо полезное, либо приятное. А не просто так сотрясать воздух. — А я что? Я лежал, никого не трогал... — Я сказал замолчали. Или мне заткнуть вам рот кое-чем привычным? — Виктор, ты же свидетель, что Юрио-кун... — Ти-хо. — Никифоров хватает Кацуки за щёки, заставляя его губы сложиться рыбкой. — Я многому вас научил, но я, кажется, не научил вас культуре общения друг с другом. И я собираюсь исправить это прямо сейчас. Виктор скидывает с себя толстовку, носки, брюки, майку, трусы, бросает их на соседнюю кровать. Он оголяется быстро, технично, как настоящий олимпиец. И словно опытный стриптизёр — смело, естественно, без всякой скованности. Когда бы и где это не случалось, это смотрится всегда к месту и ко времени. Это в нём поражало и заводило с того самого момента, как он показался в онсэне во всей красе. — Умх... — Юри прикрывает губы ладошкой. Он сам не знает, что сейчас хочет сказать своему любовнику: чтобы тот оделся или что он прекрасен, как дьявол. Первое не имеет смысла, потому что он уже давно подозревает о том, чем они с русским Юрио занимаются в тёмных закутках, а вторым Виктор и так пользуется без зазрения совести. Плисецкий, подрастерявший свою наглость, краснеет и тихо спрашивает: — Чего ты задумал? — Ползите сюда, рождённые кататься, — соблазнительно подмигивает Виктор тем глазом, что не закрыт чёлкой, и лучезарно улыбается. — Куда делась ваша борзость? Не разочаровывайте меня. Вам нужно научиться ладить друг с другом, и я вам в этом помогу. Плисецкий подкрадывается к нему по кровати, настороженно, по-кошачьи, словно ожидая подвох и готовый отпрянуть в любой момент. Хотя какой тут подвох? Лично для Юри всё кристально ясно. Вся эта ситуация сплошной огромный подвох. Не будь третьего лишнего, он уже давно бы сам умолял Виктора о том, чтобы тот оприходовал его рот своим членом. Он, разумеется, знал о русской разбитной душе, любвеобильности и гиперсексуальности. Но чтобы так... — Юрио-кун же ребёнок. — Пфф... Жеребёнок, нафиг! Смотри и учись! — Оскорблённый Юрий тянется к Виктору за поцелуем. — Мой. Ты не для этого тормоза. Ты мой, — приговаривает он, пока тот чмокает и кончиком языка обхаживает его губы, скользит ладонями по его спине, животу, бокам, стягивает футболку. Юри чувствует себя спятившим озабоченным дураком. Таким же полоумным, как и они. И вроде бы, не хочется делиться своим возлюбленным, но от такого представления теплеет в паху, шов трусов так неудобно начинает давить на член, воздух, краски вокруг — всё сгущается. — Ага, ты правильно напомнил, что Юрио ещё ребёнок. — В это время ребёнок штурмует губами шею, плечи и грудь Никифорова, задерживает руки на его пояснице. — Поэтому будь с ним аккуратен и нежен. — Он подхватывает Юрия с кровати ставит на колени на мягкий ковёр. — Ну же, Юри, иди ко мне. Иди к нам, милый. — Не называй меня Юрио, дурак, а его не называй милым, — сквозь зубы цедит Юрий, щипая и кусая его за бёдра, всё ближе подбираясь к члену — подрагивающему, ещё не совсем вставшему, аккуратному, слегка изогнутому и обрамлённому светлыми завитками. Юри не терпится заглотить его до самого основания, так как любит Виктор, утыкаясь носом прямо в эти кудряшки, боясь задохнуться и совсем не заботясь о том, как в это время выглядит. Пока всё самое интересное не досталось его сопернику. Он превозмогает своё оцепенение, приближается, заворожённый их игрой, тем, как Виктор кладёт свой палец Юрию в рот, на язык. А у того щёки полосует румянец, но он всё-таки принимает ласку, посасывает. До этого разогрев у Юри и Виктора был совсем недавно в ближайшем парке, битых пол часа они сосались на ветру (потом его ненасытный тренер опять вспомнит про гигиеническую помаду прямо перед выступлением), поэтому теперь можно переходить непосредственно к произвольной программе. Юри тоже становится на колени, берёт в рот головку. — Теперь я готов по очереди вас выслушать. Юрио, что ты там до этого мяукал? Наш поросёнок занят, так что н-н-нхх... Ах! Юри, глубже... Так. Да-а, так. Так что он не будет тебя перебивать. Вот ты лежал, никого не трогал, «чинил свой примус» и? — Я не знаю. Я ни хрена не знаю, — более сипло, чем обычно, говорит тот и обращается уже к своему конкуренту: — Ну и жлобяра! А ты не подавишься — так долго сосать в одиночку? — Он вытаскивает член у него изо рта, и Юри отпускает, чтобы нечаянно не сделать Виктору больно. Головка теперь скрывается за пухлыми мальчишескими губами. — Кот, не торопись. Теперь будет говорить моя горячая котлетка. М-м! На что жаловался роковой соблазнитель мужчин? — тонкие губы растягиваются в сытой улыбке. Виктор запрокидывает голову, ловит ртом воздух. У него стоит, как кол. Юри вжикает ширинкой, спускает штаны, высвобождая своё раскалённое хозяйство, начинает надрачивать и при этом помогает Юрию, посасывает слегка поджавшиеся яйца Виктора. Инициатор всего этого бесчинства сглатывает и продолжает говорить, но понятно, что слова даются ему трудно: — Чем ты недоволен? Хочешь, чтобы твоя кровать была неприкосновенной, чтобы мы к ней вообще не подходили? И к тебе тоже? — Нет, я хочу тебя. Всего, везде. — Юри стонет оттого, что их с Юрием языки встречаются, когда он хочет облизать изгиб набухшей венки. Это скорее стон наслаждения, чем протест. — Хочу, чтобы ты меня везде. И я... — Всего и везде что? — Хочу, чтобы ты меня на-тянул как последнюю шлюху и вертел, как хотел. — Юри обязательно либо пунцовеет, либо заикается при таких заявлениях. Но это прогресс: раньше он и краснел, и заикался, и дрожал. — Свою персональную шлюху. А как же Юрио? — Н-н! — опять протестует тот против ненавистной версии своего имени. Юри наблюдает за тем, с каким рвением он елозит губами по стояку Виктора, за тем, как втягивает щёки, когда сосёт, и понимает, что тренировки были частыми. По отдельности, без него — без Юри. Но теперь этому конец! Теперь он не позволит им уединяться, уходить без него, точнее от него, от его глупых предрассудков и тупой ревности. И Юрио-куну он тоже больше не даст ревновать, и сам больше не будет мучиться чувством вины, что отбирает что-то чужое. — Ситуация обязывает хотеть Юрио тоже. Х-х... — Виктор отбирает у того член, водит и постукивает по губам Кацуки лоснящейся головкой. Кацуки прилежно высовывает и подставляет язык. Юри вспоминает их первую с юным русским фигуристом встречу в уборной. Орущая шпана, агрессия в чистом виде. Он представляет, как затаскивает его в кабинку и обслуживает по полной программе, а потом сам ему вставляет по самые помидоры, чтобы у него поутихли гормоны, чтобы он был адекватнее. Но рядом с Виктором он такой кроткий, домашний, «бархатный», что хочется по-другому, хочется медленно и долго изучать каждую его ложбинку, мучить наслаждением. — Юрио-кун... Юрий, я буду с тобой очень нежен, — обещает он и прибавляет по-русски: — Ты красивый. — Ну рискни, — сдаётся тот и смотрит на него распахнутыми невозможными глазищами, в которых смятение затуманено желанием. Они целуются, размазывая по губам и подбородкам слюнки и капли смазки Виктора. Кацуки раздразнивает пальцами и без того напряженные соски Юрия, и тот повторяет за ним. Их голубоглазый идол с торчащим членом наблюдает за ними с усмешкой. И Юри знает её причину. Однажды он сам рассказал Виктору, как пытали знать в Древней Японии — щекоткой, чтобы не оставлять следов на теле. Клали на сосок скорлупу грецкого ореха и запускали под неё насекомое. В процессе чувствительность рецепторов настолько обострялась, что несчастному казалось, будто его режут. К счастью, Виктор не собирался в точности повторять пытку, но один раз заставил Юри кончить только от ласки сосков и от соприкосновения членов. Жарко. Жарко, как в пустыне на открытом солнце. У Юри плохо откладывается в памяти, как они с тёзкой избавляются от остатков одежды, как выцеловывают влажные дорожки на телах, как щупают и тискают друг друга между ног. В какой-то момент он осознаёт, что он лежит на кровати, а мальчишка лежит на нём. Поза "шесть-девять", на самом деле, — последнее, на что Юри готов был с ним пойти. Но Юрий и Виктор — такая стихия, которую невозможно контролировать и говорить «к этому я готов, а к этому — нет», их надо принимать полностью. «Да, принимать», — думает Кацуки и на теле от истомы поднимаются волоски. — По секрету: наш котёнок очень ласковый и послушный, — с придыханием говорит Виктор. Он сидит рядышком, поедает их глазами и дрочит. — Приручи его, сделай своим. Заставь выстанывать твоё имя. Ласковый? Как же! Юри вскрикивает, когда Плисецкий неловко задевает зубами уздечку. Чего и следовало ожидать. Но с членом во рту сложно возражать. — О, прости, я не хотел. Так непривычно слышать это от грубого подростка, и очень сладко, очень пьяно, когда он в качестве извинения заглатывает член настолько глубоко, как только может. Чвокая, всхлипывая. Вдобавок ещё кумир всей жизни Кацуки тянется и начинает пальцами массировать его дырку, ввинчивает туда один, ища заветную точку. Жарко. Жарко, как сразу после проката. — Наш поросёнок вкусный, Юрио? — дрогнувший голос Виктора звучит так близко и так далеко. Кацуки совсем балдеет, теряется в ощущениях. — Угу. Хах... А... Юрий тоже вкусный. Он пахнет не так остро и терпко, как Виктор, но от одних его запахов тоже можно тронуться и запросто кончить. Кацуки приостанавливается и рассматривает его. В каких только позах и на каких поверхностях Юри с Виктором не побывали, как только Виктор его не нагибал, но себя в таком положении и в такой близости, как Плисецкий, не давал рассматривать. Сколького, оказывается, Юри был лишён! Он приподнимает голову, шире раздвигает ягодицы своего второго любовника и трогает кончиком языка его туго сжатое отверстие. — Нет, — голос Юрия звучит так мягко, словно ему не принадлежит. — Не надо так... Не там... — Всё хорошо, котёнок. Я обещал быть нежным. — Юри сам себе удивляется, он действительно сейчас говорит с неподдельной искренностью. — Не стесняйся. У тебя там всё очень красивое, такое... розовое. — Со мной он тоже поначалу смущался. Войди в него языком, он от этого кайфует, как сумасшедший. А ещё он любит всякие игрушки. Настоящий котёнок. — Виктор чуть быстрее наяривает свой член. — Заткнись, стерва! — шипит котёнок, которого сдали с потрохами, но захлёбывается стонами, когда Кацуки проталкивает язык в его задний проход. Мышцы не хотят раздаваться так просто, обхватывают Юри обалденно крепко. — А Юри тащится от грубых русских слов. Скажи ему "я тебя выебу", сперма будет бить до потолка. — Заткнись! — это уже Кацуки. И опять сам себе удивляется: так кричать на своё божество. — Слыш, кацудон, я тебя и в задницу выебу. И сам тебе дам, но сначала Виктору. В глазах Юри темнеет. Оргазм накрывает их троих почти одновременно, скручивает, прошибает потом. Юрий выплёскивается ему на грудь, сперма Виктора попадает ему на лицо, а сам он не сдерживается и спускает прямо Юрию... упаси Ками, если прямо в самое горло. Он размыкает губы, чтобы извиниться... или поблагодарить, но понимает, что и то, и другое будет нелепо. Тем более, что голос пропал, слова не идут, в голове какая-то каша. Они дышат громко, загнанно. Виктор валится на них, закрывает ладонями лицо и вздрагивает от всхлипов. Юрии пугаются, переглядываются, трепят его по плечам, как бы спрашивая, что случилось. — Говоришь, дашь сначала мне, а потом Юри. А ты не треснешь, Юрчонок? — Виктор смеётся. — Ты ещё мал для таких утех. — Сука! — Плисецкий бросает в него подушкой. — Весь ты в этом: подразнить и обломать. Виктор клюёт обоих Юриев в губы быстрыми поцелуями и встаёт за бумажными платками, попутно доставая из тумбочки тюбик со смазкой. — Но мы подумаем. Может, тебе перепадёт немного. Вы сегодня были такими хорошими мальчиками, что нужно вас как следует поощрить и побаловать. Становитесь раком.

*

Кацуки лежит между двумя русскими парнями и бездумно пялится в потолок. Надо бы загадать желание. И Виктору, кстати, тоже. Но навряд ли у них остались хоть какие-то желания после такого марафона. Хотя нет, у Юри всё же есть одно. Или два. Нет, даже три. Чтобы перестало печь искусанные губы, чтобы растраханная дырка перестала ныть и чтобы завтра он смог сдвинуть ноги. — У кого-то ещё остались какие-то просьбы, претензии, пожелания? — Виктор словно читает его мысли. Чёрт, и откуда в нём столько бодрости, ведь это Юри самый выносливый. — Для счастья мне теперь не хватает только кацудона. — Ну уж нет. Кацудон — дело святое, — важно мотает головой их тренер по фигурному катанию и сексу. — Трахаться это пожалуйста. А кацудон — только после победы. — Эй, Юри, — Плисецкий впервые за долгое время называет его по имени и не вопит о том, что победа будет за ним. — Ты вкурил, что нас только что оскорбили, признавшись в несерьёзном отношении. Мы ж теперь объединились, можем грохнуть этого придурка. — Точно. Вместе мы сила, Юр-чан. — Прекратить юриковский бунт! Вы и катание — самое серьёзное, что у меня есть. Эй, Юрчонок, что такое? — Крошки колют спину, блин! Если бы я только знал, что сегодня буду спать в этой постели. — Не плюй в колодец... Юри не стал интересоваться, при чём тут колодец. В конце концов, у него ещё куча времени, чтобы изучить русскую культуру и загадочную русскую душу. Главное, что первые шаги к пониманию уже сделаны.