Before the Dawn

Весна ещё не совсем, но почти. Весна уже здесь, но будто сонная, будто не отряхнулась до конца, и потому с дождём всё ещё иногда пробрасывает липкий, тут же тающий снег. Даже в кашу превратиться не успевает. Сразу разваливается в ничто. И добавляет серости и без того серым пока улицам. Ни тебе цветных палисадников, ни зелёных горшков на окнах. Не самое приятное глазу зрелище. Удручающее для горожан, уже уставших от зимы. Анджей эти самые зимы как таковые и не помнит. Начало — когда грязно и чавкает под подошвами сапог, и конец — когда снова грязно. Для него это время года перестало полноценно существовать. Так из девяноста дней осталось по десять с каждого края, да и то насчёт вторых он не уверен. Он сейчас вообще мало в чём уверен. Вокруг него всё слишком шатко, и главная ирония в том, что он молчит об этом. Не договаривает и наблюдает со стороны. Во всех смыслах наблюдает и ждёт чего-то. Ждёт, как иные ждут ту же весну, а после — лето. После лета — осень, а следом и зиму. Дурная бесконечность. Анджей верит, что это не про них и что-нибудь или кто-нибудь разорвёт этот круг. Может быть, он сам и разорвёт. Попозже. А пока просто смотрит и молчит. Оценивает. В переносном и самом что ни на есть прямом смысле. Сидит на выходящем на задний двор крыльце и, привалившись к перилам боком, наблюдает за тем, как Лука больше дурачится, чем всерьёз пытается поставить маленькой щуплой княжне удар. У магии плюсов всё-таки больше, чем минусов, и поэтому, в отличие от всего прочего города, здесь, за высоким забором, почти настоящее лето. Зелёная трава с ладонь высотой, и редкие одуванчики желтеют шляпками у забора. Идиллия. Если бы не сердитые выкрики и смешки. Йен натурально бегает за пятящимся Лукой и, сколько бы ни замахивался, всё никак не ударит. То решимости не хватает, то кулак оказывается отбит о выставленное ребро чужой левой. Анджей смотрит на них и только и может что покачать головой. Смотрит уже долго, может, с полчаса, и не знает, стоит ли прикрикнуть и растащить их, или не мешать дурачиться и дальше. — Зря ты это сделала, — говорит это уже не в первый и даже не в третий раз. Говорит много спокойнее, чем раньше, но всё равно никак не может смириться с тем, что его не то что не спросили, а не поставили в известность. Подумаешь, какой-то магический замок. Разве важная тема для разговоров? — Очень зря. Он даже не поворачивается к сидящей рядом ведьме, когда говорит это, и она отвечает ему так же. Ни на секунду не переставая разбирать и перекручивать сложенные на коленях нити. Анджей не знает, что там у неё, — ему все эти премудрости не особо интересны. — Он бы мне весь дом разнёс на куски. — Её голос спокоен и будничен. Они обсудили всё это уже раз двести, и оба устали орать ещё на первых десяти. Но Анджея всё ещё жжёт, и он никак не может оставить это. Ему нужно всё прокрутить ещё раз. Услышать тоже нужно. — Причём совершенно не понимая, что делает. Анджей знает, что она права. Анджею плевать на все оговорки и запреты, что несёт в себе незавершённая печать, но вот обстоятельства, при которых она была наложена, его тревожат. Ещё как тревожат. Он не колдует, но знает, насколько магия своевольна. Он знает, что она не прощает ошибок, и стоит Йену оступиться, как все пойдёт прахом и никаких вторых попыток не будет. Это тебе не турнир на деревянных мечах, где если и сбили с лошади, то можно попробовать сесть в седло снова. Нет, у княжны всего одна попытка, и от того, что она этого не осознаёт, ничего не изменится. — Нужно было дождаться меня. Это он говорил тоже. И кричал. Это он говорил и повторяет снова. Несмотря на то, что уже поздно и вину тут перекладывать не на кого. Ему, наверное, так проще. Анджей сам ещё не разобрался. И потом, когда поругают, но помогут в итоге, как-то всё становится легче. Он сам нарывается на нотации, даже не понимая этого. И Тайра, разумеется, не разочаровывает. Продолжает путать пальцы в этой своей странной, не тянущейся паутине и негромко пеняет: — Нужно было не оставлять магическую бомбу на попечение психопата. Глядишь, её и не расшатало бы. А то он не пожалел уже трижды, что не предусмотрел. Что не подумал, что Йена потащит в Камьен, а Лука его не оставит. Надо же, как было непредсказуемо. Только вот ему в голову не пришло. Он действительно не подумал. Слишком много тогда всего бродило внутри этой его головы. — Ты так говоришь, как будто я хотел их оставить. Смотрит на светло-зелёный подол её платья и зачем-то гадает: шёлк или нет. Чем угодно себя отвлекает. Последние дни только на это и тратит. Лишь бы не решать ничего. — Мог бы объяснить уже, что к чему. Хотя бы одному. Монстролов даже не знает, какой вариант в его случае худший. Тот, который может перепугаться до полусмерти, или тот, который, уверенный, что знает и сделает всё лучше, крутанёт ещё один фортель. Они ещё с его первым-то не разобрались. Куда тут городить. — Не мог. И потом, Анджей считает это перекладыванием ответственности. Анджей предпочитает так не делать, когда может. А, как ни крути, сейчас ранняя весна, а не осень. — И перед тем, как я уснул, ты сама ещё не была уверена. Он не уточняет, что это было целую прорву времени назад. Он читает это в её взгляде. Ведьма злится на него и не злится одновременно. Ведьма в таком же раздрае и не знает, что делать. Они оба не знают, как поступить лучше, и в этом есть великая ирония. Ей положено быть мудрой, а ему — невозмутимым и сильным. Только Анджей чувствует себя нашкодившим школяром, которого вот-вот разоблачат и высекут, а Тайра… не делится. Сверкает только своими зелёными глазами и то и дело путает пальцы не только в нитях, но и в свободно стекающих по спине и груди волосах. Вообще растрёпанная сегодня. Все локоны в беспорядке. — Не доверяешь ему? — спрашивает про Луку, и Анджей тут же мотает головой. Отрицает. Конечно, он доверяет. Но и знает слишком уж хорошо. И что тот сделает — для него не секрет. Поэтому всё ещё молчит и просто наблюдает. Взвешивает. Анджей долго смотрит на них, следит за мотающейся туда-сюда длинной, даже слишком уже длинной косой и качает головой: — Не принятие важных решений. Если бы Лука услышал его сейчас, то попытался бы побить. И это в лучшем случае. В худшем — Анджею бы пришлось искать его чёрт-те где или связывать, чтобы не допустить хлопанья дверьми. Пока вспыхнет, пока успокоится. Всё это время, которого у них не так и много. Время они могут потратить на решение кучи других вопросов. Анджей знает, что это не очень-то справедливо. Анджей позволяет себе быть несправедливым, когда выживание других зависит от того, насколько часто он будет совещаться. Этому миру, в конце концов, и не такое можно. Почему ему нет? — И поэтому его приняла я. Тайра была единственной, кому он сказал. Хотя бы потому, что она бы сама поняла не через день, так через два. Хотя бы потому, что одному порой тащить всё непосильно. Они встречаются взглядами: чёрные радужки, сливающиеся со зрачками, и зелёные. И, надо же, она будто бы и не осуждает. Будто бы в самом деле нет. Сомневается только. Правильно он поступает или нет. Сомневается, но не оценивает. — Перестань, мы всё равно думали об этом. Ты думал, что возможно придётся. Она знает, на что давит, но Анджею от этого не легче. Анджей выдыхает и кивком головы указывает на рассмеявшегося Йена. Они дурачатся тут, прямо в десяти метрах, и вряд ли вообще замечают что-то, кроме друг друга и травы, когда та колет ладони или шею. — Он его трахнет, как только я отвернусь. — Анджей не знает даже, жалуется сейчас или просто констатирует факт. Ему хочется думать, что всё-таки второе. Тогда он хотя бы в своих глазах не будет выглядеть конченым придурком. — И вся печать развалится к чертям. Ему хочется думать, что первое это так — только брякнуть, но в глубине души понимает, что нет. Потому что иногда ему тоже хочется немного пожаловаться. Кому-то, кто более умный и успокоит его, а не подтвердит все опасения со злорадным кивком. — Йен прекрасно знает о тех вещах, которые ему нельзя делать. От этого немного проще, это правда. — Не нужно думать о нём как о глупом, безответственном ребёнке. И потом… Тайра не договаривает и, как и он ранее, переводит взгляд на тех, о ком они тут лениво переругиваются вполголоса. И не переругиваются даже, а так — дискутируют, облюбовав крыльцо. — Что? — Не отворачивайся. О да! Анджей чуть не взрывается. И разговаривать им запрети ещё. А лучше рассади по клеткам и отодвинь их. Очень дельный совет. «Не отворачивайся!» Да он и не отворачиваясь ничего сделать не может. Только наблюдать за тем, как у Луки всё больше и больше загораются глаза. И какой бы умной ни была княжна, пробарахтавшись два месяца в абсолютной безнадёжности и нажравшись одиночества, вряд ли она не дастся. Йен хочет тоже. Всего хочет. Хочет, чтобы его постоянно касались и обнимали. Хочет дорожек из поцелуев и всего того, что за ними следует. Да что тут — если бы не эта дрянь на его груди, то Анджей, которому достаётся не меньше этих тоскливых, немного обиженных взглядов, уже сам бы его взял. Ещё три дня назад, в комнате. Он может держать себя в руках, и секс для него далеко не главное, но… Он наблюдает за тем, как на очередную попытку ударить Лука отвечает не самым ловким — ему неудобно с левой — захватом и вжимает княжну в себя. Тащит ближе за вздёрнутую руку и отпускает только затем, чтобы обхватить поперёк живота. Правая ладонь у него на привязи. Чтобы не болталась. Луку это бесит. Лука старается поменьше об этом думать. Другим занимать голову. И Анджей знает, о чём он думает. Знает, насколько успешно у него выходит абстрагироваться. Анджей видит отражение уже своих мыслей в выражении, исказившем чужие черты лица. В глумливом, хищном оскале, которому не суждено стать улыбкой. Хотя снисходительной может. Доброй, скорее всего, никогда. Йен быстро оборачивается, запрокидывает голову и, вместо того чтобы пнуть, ударить каблуком по голени или попытаться сбросить чужую руку, замирает. Анджей не видит, куда он смотрит, но знает. Хочет поцеловать, но не решается, потому что одно за собой другое слишком легко тянет. Мысль о клетках уже кажется и не так плоха. И это он ещё делает вид, что упускает из виду остальные запреты. — Спасибо. — Анджей дожидается, пока они отцепятся друг от друга, и всё это кажется ему одним большим провалом. Уже кажется, несмотря на то что ещё ничего не произошло. Днём раньше, неделей позже — какая разница? Оба слишком импульсивные для того, чтобы в итоге сдержаться. — Это очень поможет. Тайра реагирует на его сарказм вполне однозначно. Качает головой и, несмотря на то что верит в Йена куда больше, чем в Луку, тоже, в общем-то, не питает сахарных иллюзий. Они оба, оба, оставшиеся на крыльце, прекрасно знают, насколько последний бывает неразумным. — Или расскажи. — Тайра снова принимается за своё и пытается убедить его. В десятый или двенадцатый раз. Тайра, несмотря на то что бубнит больше прочих, переживает за все эти секреты тоже куда больше, чем Анджей. Они мешают ей спать. И улыбаться, маскируя одобрение за лёгкой снисходительностью, тоже мешают. Нервируют. — Хотя бы Луке. Поделись соображениями. Глядишь, проникнется и перестанет вести себя как придурок. — Указывает пальцами на завалившегося в траву наёмника, утянувшего за собой и княжну, и снова опускает голову. Горбится как-то неестественно, отведя лопатку в сторону. Анджею это напоминает выставленное крыло. Анджею всё это напоминает не перестающую расти, дурно пахнущую кучу. И нет. Он не считает, что следует делиться. Момент далеко не выгодный. — Не проникнется. Тут мы не сойдёмся во мнении. Анджей знает, что так будет. Без гаданий и «А что, если?..» Он знает. Знает, что не время добавлять к и без того внушительному вороху проблем ещё одну. — Откуда ты знаешь, если даже не спрашивал? — Тайра пытается нажать на него, но место выбирает не то. Он отвечает косой ухмылкой и, нагнувшись, упирается запястьями в свои колени. Спина затекла, подпирать перила становится неудобно. — Мне не нужно спрашивать, чтобы знать, что он скажет. Или сделает. — Тогда тащи всё сам. — Ведьма возвращает ему улыбку и не очень-то борется с раздражением. Анджей её сейчас бесит даже больше, чем пресловутый Лука. — Что ещё я могу предложить? Смотрят друг на друга какое-то время, а после он снова меняет положение тела и разводит руками: — Как и всегда. Иного я и не ожидал. И она вспыхивает как сухой хворост, на которой брызнули искры из горящего неподалёку костра. — Вы только посмотрите, какой неблагодарный! Всегда! Да как только у тебя язык ещё не отсох за такую наглую… Он её слушает, правда. Слушал и даже собирался покивать. Ровно до того момента, пока возня в траве не прекратилась, и княжна, навалившаяся сверху на несчастную «беспомощную» одноручку, не наклонилась. А тот и рад стараться, зараза. Рад придерживать за пояс и делать вид, что ничего не помнит, и вообще… Анджей знает, что из-за одного поцелуя ничего не будет. Анджей сжимает челюсти и оказывается на ногах раньше, чем успевает обдумать это вот «ничего». И разумеется, уже не слушает. — Я с кем разговариваю? Надо думать, что с его спиной. Ему тут всего пять шагов, и он как раз успевает разлепить их до того, как пальцы левой ладони перестанут лежать на прикрытой курткой пояснице и опустятся ниже. Йена дёргает вверх за локоть и воротник. Ставит на ноги и разворачивает лицом к себе. Перехватывает за плечи и тут же чуть сам и не шарахается на шаг назад — с такой прытью тот вешается уже на его шею. С прытью, глупым хихиканьем и поджимая ноги. И Анджей не против, правда. Он был бы не против, если бы не одно маленькое «но». Вырезанное кривым острозаточенным ножом по живой плоти. «Но», которое может оказаться весьма своенравным и не разбирающим полутонов. — Ну что ты делаешь? — спрашивает, сам не пускает, чтобы не грохнулся на землю, и смотрит на Луку, который как растянулся, так и лежит, заложив руку за голову. — И ты тоже? — Пытаюсь восстановить… хоть что-то. А ты мешаешь. Лука подмигивает ему, закусывает губы и получает слабенький пинок по голени. Анджей никак это не комментирует и отступает назад. Всё это время продолжает удерживать поджимающего ноги мальчишку и, только оказавшись на безопасном от подсечки расстоянии, пытается опустить его на землю. Йен решительно против. Смеётся и даже кусается. Дразнится. Обхватывает за шею плотнее и, заглянув в глаза, Анджея целует тоже. Смазанно и в уголок губ. Прижимается к ним, закрывает глаза и не дышит в этот момент. Замирает и не двигается. У Анджея рука не поднимается его, такого ласкового и открытого, сбросить. Чертыхается про себя, придерживает одной рукой, второй проводит по растрепавшейся косице и ставит, наконец, на ноги. Дожидается и якобы виноватой, извиняющейся улыбки, и румянца на щеках. Дожидается доказательств того, что вцепившийся в его расстёгнутую куртку маленький поганец абсолютно счастлив, и выдыхает. Не глядя протягивает так и не посчитавшему нужным подняться на ноги Луке ладонь свободной левой. — Давай, поднимайся. Правая у него занята. Правой он придерживает слишком дурачащегося Йена за пояс. Мог бы и отпустить, дать шлёпнуться на задницу, но отчего-то не делает этого. — Я не хочу. — Лука тоже ничего не делает. Щурится, глядя вверх, и, так и быть, с видом великого одолжения вытягивает расслабленную пятерню вверх. — И княжну верни туда, где взял. Йен отзывается на движение, пытается уцепиться за пальцы в ответ, но Анджей не даёт ему наклониться. Дёргает на себя и отступает ещё. — Я не спрашивал, чего ты хочешь, — отвечает подчёркнуто вежливо, делая вид, что не замечает всей этой глупой возни. — А иногда было бы неплохо. — Лука не был бы собой, если бы не вставил своё слово. На такое можно было даже и не рассчитывать. — Я, знаешь ли, люблю, когда ты весь такой опасный и командующий только в двух случаях. Вроде как просто делится, но не без расчёта. Анджей фыркает, бросает быстрый взгляд на невозмутимую ведьму, будто спрашивая, всерьёз ли она предлагала всё ему выложить и надеяться на серьёзность в ответ. — Да? — Йен выворачивается, прижимается спиной к груди монстролова и обнимает себя его руками. Заворачивается в них и наклоняется вперёд, легкомысленно не думая о том, что его коса свешивается слишком низко, когда он так делает. — А какой второй? Лука, конечно же, пользуется возможностью и несильно дёргает за тонкий кончик и едва не стаскивает туго затянутую ленту. Остаётся доволен сердитым ойканьем и привстаёт на локте. — Зависит от уровня испорченности, конфетка. Что ты там себе придумал на первое? Анджей не видит выражения лица Йена, но может представить. И судя по тому, что представляет, он единственный здесь, кто относится серьёзно ко всей этой магической мути. И не магической, подвязанной чёрным платком, тоже. Мог бы уже и посерьёзнее что раздобыть. Симулянт. Монстролов злится на них обоих и, за неимением второго под рукой, слабенько встряхивает первого. Приподнимает Йена и ставит назад, повернув уже боком. — Хватит, — обращается сразу к обоим, и оба же его и не слышат. Йен так и не отцепился от плеча, а Лука дует губы и толкает ногой в голень. — Ты портишь всё веселье, — пеняет, и Анджей, проигнорировав это, протягивает ему раскрытую ладонь ещё раз. — Давай, поднимайся. Тот всё ломается, приподнимается над землёй, выгибая спину, и будто тянется. Растрёпанный, тощий, как драный кот, и вдруг замерший с прищуренным правым глазом. Видно, в голову взбрело что-то только что. Анджей даже наклоняется немного в ожидании этого «чего-то». — Может, выберемся за город и поохотимся? Он, признаться, ждал предложения прогуляться до ближайшего борделя или хотя бы пивной. Ожидал, что Лука не упустит случая подначить княжну, но нет. Тот только задумчиво щурится, глядя на небо, и всё, что делает, — это сгибает ногу в колене. Слишком узкую в бедре. Анджей не говорит ему, но ему не нравится смотреть на это. Ему не больно, но внутри что-то сдавливает. Анджей не хочет думать о том, что сейчас они уязвимы оба. И Лука, и Йен. Анджей от этих мыслей не хочет рассказывать им вообще ничего и выпускать за чужой забор тоже не хочет. Пока не закроется печать и с правой, ведущей рукой наёмника не решится тоже. — Собираешься гонять несчастных маленьких кроликов? Йен вроде бы и заигрывает с ним, и нет. Припоминает что-то и получает в ответ крайне задумчивое выражение лица. И кивок в довесок. — Да. Может быть. — Лука в итоге садится всё-таки и даже пытается привести в порядок свою сомнительную причёску. Если, конечно, то, как он смахивает ставшие непривычно длинными прядки назад, можно засчитать за попытку. — С кем уж повезёт, того и погоняю. Подмигивает не пойми кому и тут же вытягивает вперёд рабочую и подвижную, будто ещё и за вторую подвязанную, ладонь: — Без обид, малыш, но тебя мы с собой не возьмём. Анджей опускает пальцы, которые всё это время лежали на чужой пояснице, которую княжна потрудилась прикрыть только рубашкой да тёплым вязаным жилетом, и ждёт. Ему интересно. Закатит Йен глаза или нет. — Для того чтобы перепихнуться, вовсе не обязательно тащиться в лес. — Конечно, закатывает. Беззлобно, но с ехидцей. Тут же отделяется от них обоих, ловко огибает Луку, который не то всерьёз, не то в шутку собирался ущипнуть его за бедро, и, прокрутившись на носках, снова оказывается спиной к крыльцу: — И да, я в курсе, что нельзя тут только мне. Они тут все вроде как в курсе, ага. Только это почему-то не мешает части этих «всех» кататься по траве. Или что же? Это так всё? Шалости? Магия и не заметит? Анджей бы поспорил с таким аргументом. Поспорил бы обязательно, если бы у кого-нибудь хватило ума его озвучить. — И что, даже никаких обид не будет? — Лука разминает шею и спрашивает будто бы удивлённо. Ещё больше он «удивляется», когда натыкается взглядом на простое пожатие плеч. — Могу подбросить тебе мышь в штаны. — Йен разводит руками и улыбается настолько очаровательно, что, засмотревшись на мордашку, можно и упустить смысл слов. — Не будешь разочарован? И уходит спиной вперёд, не дожидаясь ответа. Уходит, довольный собой, и занимает освободившееся место подле ведьмы. Должно быть, спрашивает, не нужна ли ей помощь, и тут же получает свою порцию противного, путающегося недошитья. — Обожаю его. — Лука наконец хватается за терпеливо дожидающиеся такой чести пальцы и, выпрямившись, продолжает глядеть назад, в сторону дома. — Так сильно, что порой даже не знаю: а зачем ты мне вообще нужен? — Я могу считать это официальным предложением никогда больше не видеть друг друга? — Анджей отвечает ему в тон и даже без задумчивости в голосе. Анджей прекрасно знает зачем, но и не подыграть не может. Что-то внутри него не позволяет. — Нет. Они оба всё ещё смотрят в одну сторону, и Лука продолжает сжимать пальцами запястье, за которое ухватился. Поворачивается, только когда налетает невесть как пробившийся через полгорода ветер и принимается раскачивать облезлые, хорошо заметные с улицы верхушки тополей. — Ну так что? Прогуляемся по округе? Анджей чуть ли не впервые не знает, чего от него хотят на самом деле. Анджей соглашается и одновременно с этим пробует пальцами платок, который Лука использует в качестве подвязи для руки. Решает, что, как бы он ни желал запереть его до решения этой «маленькой» проблемы, с этим нужно что-то сделать. И побыстрее. — Только если ты имеешь в виду действительно то, о чём говоришь. *** Уходят после полудня и двигаются быстро, почти не переговариваясь. Это будто какая-то игра или что-то вроде. Это будто бы не просто вылазка ради развлечения. Что-то больше и серьёзнее. Анджей чувствует как-то так и молчит потому, что попросту не испытывает потребности в трёпе, если не цеплять его. Лука же молчит потому, что безостановочно к себе прислушивается. У него есть плащ. Есть перестёгнутые на другую ногу бедренные ножны и потрёпанная дорожная сумка. Одна из старых. Есть кинжал и даже метательные ножи. Арбалета и меча нет. Анджей не то чтобы не знает, что тот чувствует по этому поводу. Знает, но не трогает. Захочет сам — первым и заговорит. И про цепочку свою тоже напомнит, когда посчитает нужным. Когда захочет. Монстролов почему-то уверен, что Лука про неё не забыл, но отчего-то не спрашивает. Не спрашивает ни о чём вообще с той самой ночи, когда они оба обнаружили ни черта не маленький кровавый сюрприз, взявшийся кровавыми корками. Про них не спрашивает тоже. Йен, скорее всего, не сказал ему, что они не заживут, пока печать не закроется. Так и будут бугриться будто несколько дней назад нанесёнными ранами. Анджей собирается сказать. Напомнить о том, что если что-то прикрыто тканью, то это не значит, что этого нет. Попозже. Когда Лука сам о нём заговорит. Пока молчат, и это что-то вроде отсрочки для обоих. Они проходят по берегу, прямо по белёсой полосе, на которую без конца накатывают волны, и, обогнув ту самую, зияющую чернотой пещеру, поднимаются выше. К скалам. Тропинка пологая и почти сразу же теряется в лесу, если придерживаться северо-восточного направления. Скоро всё вокруг становится зелёным, но не из-за пробившейся раньше срока травы, а из-за вечнозелёных елей и колючего, даже на зиму не осыпающегося кустарника. Анджей понятия не имеет, кто здесь может водиться. Разве что пресловутые зайцы, перебивающиеся в холода горькой корой, но послушно идёт следом и молчит. Анджей нарочно держится позади, чтобы, если что вдруг, поймать. Пытается отделаться от этого «если что», но у него не выходит. Знает, что подобное просто так не отпускает, и он ещё долго будет пасти это лохматое недоразумение, которое соизволило завязать кривой хвост, но пытается не выдавать себя. Не так явно держаться за спиной. Не так прислушиваться к дыханию, не гадать, как быстро Лука устанет. Это непросто. Анджей не жалеет его и никогда бы не стал, но против воли оберегает, и это бесит. Их обоих. Преодолевают уступ или два, добираются до ровной, почти квадратной площадки, на краю которой растёт одинокое чахлое деревце, и Лука останавливается. Замирает и, выдохнув, наклоняется и, опёршись о колено, дышит открытым ртом. — Да уж, мне за себя почти стыдно, — делится наблюдениями и вроде бы улыбается. Так себе улыбается. Пытаясь одновременно и скалиться, и дышать. Анджей не считает нужным ждать, когда его там отпустит. Ветер, гулящий по каменистой площадке, не щадит ни одного, ни второго и то и дело хлещет ледяными порывами то по боку, а то и в лицо бросает мелкий сор. — Перестань врать. Лука лишь щурится в ответ и, рывком выпрямившись, добавляет: — Но и вполовину не так сильно, как за тебя. И бровью не ведёт в ответ на недоумевающий взгляд. — Что? — Всё то время, что мы шли, я чувствовал твой взгляд. Вот здесь. — Хлопает себя по макушке и выпрямляется ещё сильнее. Отводит лопатки назад. Криво хмыкает и ведёт шеей. — Ты что же, пошёл со мной затем, чтобы я не запнулся? И смотрит так, будто надеется на отрицательный ответ. Смотрит так, будто ждёт, что Анджей сейчас скажет, что давно взрослым придуркам вроде него не нужна нянька. Анджей сейчас не может этого сказать. Сейчас он, подписавшийся на одну маленькую и беспомощную принцессу, вынужден признать, что теперь у него их две. Временно. Ненадолго. Но две. И стоящая перед ним «оборванка» пугает Анджея больше, чем холёный Йен. Хотя бы потому, что тот никогда не рассчитывал на свои силы и по старой памяти не полезет в пекло. Этот — полезет. И когда это случится — всего лишь вопрос времени. — А зачем ещё? — Анджей вроде не понимает. Делает шаг вперёд и ждёт. Попытки ударить или, может быть, даже бросить нож. Анджей ждёт того, что психанёт, а Лука надувает губы и, словно и не к нему обращаясь, негромко проговаривает, повернувшись к пустоте, начинающейся в каких-то пяти метрах от них: — Помнится, кое-кто обещал мне чёрта. Анджей кивает сразу же и демонстрирует чужой спине весь свой сарказм: — Обязательно. Вот как только поймаешь его, так всё и будет. И чёрт, и плотские утехи на пронизывающем ветру. И не то чтобы они никогда не… Анджей ловит себя на том, что медленно, но верно едет крышей. Сходит с ума. Слишком беспомощен перед чужой безрассудностью. Лука пожимает плечами и всё так же глядит вниз. — Я не знаю, водятся ли здесь, — отвечает задумчиво, забыв уже о своих вялых попытках прицепиться, и наконец возвращается. — Какие-нибудь птицы — может быть. Или кабаны. Сам не знает, куда шли и за кем. Анджей давно это понял. Анджей ни слова ему не говорит. Только качает головой: — Сомневаюсь. — Ладно… Зря, что ли, мы сюда шли. — А вот это уже интереснее. Это уже похоже не на глупые заигрывания. Лука становиться серьёзнее и в приглашающем жесте протягивает вперёд левую руку. — Доставай что у тебя там вместо меча. Попробуем. Приглашение из тех, что монстролов предпочитает не принимать. — Уверен? Лука в ответ медленно опускает подбородок и расстёгивает пряжку на плаще. На чистильщика даже не смотрит. Сумку тоже отбрасывает в сторону. Задумчиво смотрит на свою правую кисть, и Анджею хочется дать ему пинка. За эту секундную вспышку жалости к себе. — Необязательно было уходить так далеко для того, чтобы получить по морде. Анджей знает, что это не всё. Анджей знает, что Лука не потащил бы его чёрт знает куда без умысла, но пока не понимает, в чём же он. Пока всё кажется кристально. И объяснения более чем логичные. — Хочу знать, насколько всё в действительности плохо. — Вот это точно правда. В этом он не сомневается ни секунды. — Давай, без поддавков. Лука выдёргивает кинжал и, подкинув его на ладони, перехватывает лезвием назад. Анджей так и стоит на месте, борясь с желанием скрестить руки на груди. — Я тебя покалечу, — предупреждает, пусть ничего нового и не говорит. Предупреждает, и плевать он хотел, что это можно расценить как бахвальство. Даже если Лука и попробует зацепиться — пусть. Только отвалит со своими попытками получить больше, чем может унести. — Может быть, в этом и смысл? — не отстаёт и подходит ближе. Пожимает плечами. Отводит взгляд. Такой же высокий и непривычно тощий. Анджей никак не может привыкнуть к этому. К тому, что нет мышц и вместо реального соперника напротив него стоят лишь обтянутые кожей кости. Лука весь — сплошные углы. Йен худой тоже, но ему это хотя бы к лицу. Здесь же… Анджею хочется влепить ему по затылку и увести дальше в лес. Искать пресловутых зайцев или уток. — В принципе, могу взять фору, и попробуем сначала без оружия? Оба смотрят на лезвие кинжала, и Анджей качает головой: — Не уверен, что это фора. Оба знают, у кого тут с владением железками так себе, но голыми руками, не рискуя распороть ладони, он этого энтузиаста легко поймает. Схватит и скрутит. Только Луке сейчас не это нужно. Лука хочет полноценно отхватить по своей бедовой голове и даже не скрывает этого. — Давай. Будет весело, — не то уговаривает, не то провоцирует, крутясь рядом, но лезвие в ножны так и не вернул. Видно, что не с руки ему тяжёлый кинжал вертеть левой, но он упорно привыкает к нему, пытается приноровиться. — Только всерьёз, — предупреждает и делает пробный замах. Анджей так и не пошевелился. — Я выдернул тебя из полной задницы не для того, чтобы собственноручно укокошить. Даже после того, как лезвие проносится в двух миллиметрах от его носа, всё ещё нет. Знает, что сейчас его не ударят по лицу. Злости и запала не хватит. Пока нет. Но кто знает, что будет через три минуты? — Ну так помоги мне теперь прийти в себя. Лука отходит к краю импровизированной площадки, заглядывает вниз и, вернув кинжал в ножны, пригибается для того, чтобы подобрать средних размеров камень. Анджею даже интересно, серьёзно бросит или нет. — Путём чего? Насилия? — спрашивает и тут же уклоняется, пригнувшись влево. Кинул всё-таки, надо же. И, несмотря на все свои вопли, держится теперь подальше, чтобы в ответ чем потяжелее не прилетело. — Да в чём дело вообще? — Пытается развести руками в стороны, и правое плечо идёт вверх как нужно, полностью, но Анджей просто не может не фокусироваться ниже, на локте. На неподвижном запястье. — Когда это ты стал противником насилия? Лука намекает. На последнюю их драку и на все предыдущие разом, но у Анджея в голове такой сумбур, что ему сейчас не до игр. Ему бы сейчас банально удержать себя в руках и просто рассчитывать силу. — Ты можешь подождать пару недель и уже после напрашиваться на трёпку? — спрашивает всё с той же серьёзностью и не двигаясь с места. Голос — ни вверх, ни вниз, а пальцы правой ладони будто бы невзначай потянулись за пояс и нашли охотничий нож. Он не собирается его выдёргивать. Так. Проверить только. Лука собирался поохотиться. Пусть тренируется на зайцах. Те куда более юркие. — Пожрать нормально? Отоспаться? Ветер то утихает, то поднимается снова. Снега почти нет: так, клочьями остался кое-где на камнях и, должно быть, лежит на самых вершинах. Снег даже не пробрасывает. — Не могу. — Лука улыбается. Виновато будто бы даже. Анджей по пальцам одной руки может пересчитать все случаи, когда тот действительно признавал себя таковым. Напрягается. — У меня в теле всего одна мышца осталась. Та, которая поднимает сам знаешь что. Я чувствую себя соплёй, это бесит! Анджей уворачивается от броска только потому, что ждал его. Иначе бы не успел. Уходит в сторону и на ходу расстёгивает плащ, на котором, в противном случае, появилась бы длинная прореха. Штопать не любит. Придумает, как иначе занять вечер. Луке на то, чтобы снова выхватить нож, потребовалось полсекунды. Даже левой. — Ну давай, сопля. — Монстролов уходит и от второй атаки, но для того, чтобы спасти и свою куртку, ему приходится отпрыгнуть к самому краю пропасти. — Не плачь потом. Сумку не снимает, сдвигает за бедро и укорачивает ручку, чтобы не мешалась. Нож всё так же игнорирует. Лука говорил о том, что, так и быть, позволит дать себе шанс: ну так вон он, пусть будет. Лука, который не спешит идти на третий заход, но подмигивает и сдувает с лица прядки. — Иронично выйдет, если это ты будешь плакать. Правда, любимый? — бахвалится, и Анджей закрывает глаза на то, что он почти задыхается. Анджей хмыкает в ответ и пожимает плечами: — Калеки меня ещё не били. Анджей знает, что Лука способен на большее, если разозлится, но рывок на пределе сил — это одно, а схватка после долгого перехода — другое. Анджею упорно хочется накостылять ему и спустить назад пинками или даже кубарем. Он заставляет себя оставаться на месте. Просто потому, что знает, что эта его дебильная забота не сделает лучше. Просто потому, что в чём-то Лука прав: внешний мир не станет ждать, пока он оклемается и будет готов к тому, чтобы встретиться с ним. — Всё когда-нибудь случается в первый раз. — Теперь не нападает. Теперь подбирается неторопливо и полукругом, присматривается. — Помнится, ты до меня и с мужиками не спал, а тут надо же, прозрел. Не чудо ли? — Крайне сомнительное достижение. — Какое бы ни было, моё больше, чем твоё. Лука улыбается ему, подмигивает обоими глазами по очереди, и Анджей медленно выдыхает. Позволяет себе даже надавить пальцами на веки и выпустить «противника» из поля зрения на целых пять секунд. На целых пять секунд, за которые можно было и умереть. Если бы Лука успел использовать их, а не торчал на месте. — Прекрати психовать и соберись. — Звучит как приказ, и реакция на него вполне однозначная. Должна была быть. — Я не психую. И потом, я же тебя уже отделал. — Анджей делает шаг вперёд, и Лука отскакивает на два назад. Лука выставляет оружие перед собой и медленно поворачивает кисть. Анджей смотрит не на лезвие, а в его лицо. — Вот недавно, вонзил нож прямо в сердце. И не говори, что ты ждал этого! Конечно, он не скажет. Зачем расстраивать эту дёрганую истеричку? — Как угодно. Ещё шаг вперёд, и остриё оказывается прямо под горлом монстролова. Лука мог бы вскрыть его сейчас и даже не поморщиться. Мог бы, если бы не боялся остаться в тишине. Если бы не боялся остаться наедине с самим собой. Без ответов. — А если и вправду сделать ничего нельзя? — Ещё полшага, и металл холодит кожу. Почти вгрызается в неё и вот-вот оцарапает. Анджей не замечает этого. У него тут другое. Другая проблема. — Если правая потеряна насовсем? — Не говори ерунды. — Монстролов всё-таки сбивает нож. Нажимает на чужое запястье и уводит его вниз. Так и оставляет пальцы поверх плотного рукава. — Недели не прошло, как мы вернулись. Анджей даже закончить не успевает. Не успевает напомнить про терпение, как тут же получает новое едкое напоминание. Почти обвинение. — Тот маг, к которому вы ходили, сказал, что не знает, что можно сделать. Анджей думает, что ему в итоге не хватит терпения. Никому не хватит терпения на этого большого дёрганого ребёнка, которому либо здесь и сейчас, либо никогда. — Он сказал, что подумает. Монстролов терпит. Уходит от нового удара. Кружит. Выставляет перед лицом креплёный рукав куртки, когда Лука пробует ударить спереди, и натыкается на новые вопросы. — И он подумает? Ты был таким убедительным? И если ничего в итоге? Тогда?.. На ворох быстрых, заполошных вопросов. Анджей отталкивает его, отбрасывает в сторону, пихнув в грудь, и наступает сам. Теснит к скале, отодвигая от пропасти. Не хватало ещё, чтобы Лука в запале свалился вниз. — Пойдём к другому. — Лука, который пятится неохотно, полупрыжками. Лука, который пытается оцарапать ещё несколько раз, но в итоге вёртко уходит за бок, и они меняются местами. Анджей оказывается вжат лопатками в камень. — Тебя от ветра шатает. Озаботься пока этим. Хватает занесённую для удара руку за запястье и второй упирается в чужое плечо. Держит Луку на расстоянии и не пускает ближе. Тот его даже ногой ударить не может, не потеряв равновесия. Толкнуться не от чего. Тот не может ничего, только рвануться назад и остаться на месте. Дёрнуть растрёпанной головой и неохотно посмотреть в глаза. И начать по новой. — Анджей… — Прекрати. — Монстролов отпускает его и, легонько толкнув в грудь, заставляет отступить на пару шагов для того, чтобы самому отлипнуть от камня. — Ты жив — остальное уже не так важно. — Я не боюсь боли. Я боюсь остаться никчёмным. И смотрит в упор. Молчит. Смотрит, задержав вздох и будто бы смирившись с тем, что выдоха не будет. Для Луки это признание. Для Анджея, разорвавшего дистанцию, — ничего нового. Никакая не истина и не открытие. Он знает. Давно знает и потому не лезет вытирать сопли. Потому они сейчас чёрт знает где, на пронизывающем ветру ведут эти странные разговоры. Лука надеялся на то, что Тайра щёлкнет пальцами и всё встанет на место сразу же, а когда не вышло, то впал в уныние. И как бы ни старался не показывать этого там, внизу, в городе, наедине с монстроловом не может удержать себя в руках. — Только от тебя зависит, никчёмный ты или нет. Лука в ответ закатывает глаза и, вспылив, едва не использует тяжёлый кинжал как нож для метания. — От того, как ты себя ведёшь, а не от того, насколько ты сильный. — О, кажется, тут проскользнул намёк. — Лука уже улыбается и явно похлопал бы в ладоши, если бы мог. По крайней мере, ему очень хочется это сделать. Хочется «похвалить» себя за догадливость. — На кого-то красивого, с длинными ресницами и такой чёрной косой? Крутит кончиком ножа у своего лица, видно, показывая косу, и Анджей наблюдает за всеми этими кривляниями без малейшего намёка на восторг. Мрачнеет только ещё больше. Теперь уже и ему не хочется разговаривать. И чужие порывы отхватить по лицу сдерживать не хочется тоже. — Безо всяких «кажется». Лука получает удар под дых вместо лёгкого толчка и, закашлявшись, пятится. Быстрой перебежкой отходит и тут же выпрямляется. Хмыкает и не то продолжает дурить дальше, не то действительно решает нужным оправдаться. Для того чтобы не скинули со скалы или, может, напротив, попытались это сделать? — Мы дурачимся. Ничего больше. Я понимаю смысл слова «нельзя». Анджей собирается возразить. Анджей не может припомнить ни единого раза, когда это проклятое «нельзя» сработало бы как надо, а не наоборот, но Лука хлопает ресницами и улыбается как дурочка: — Не нужно отдирать его от меня. Только если ты не ревнуешь, конечно. И подмигивает сразу обоими глазами по очереди. Перед тем как снова броситься в лобовую. Совершенно по-идиотски. Анджей снова ловит его и разворачивает. Только не отпихивает на этот раз, а, напротив, заламывает руку и дёргает на себя. Прижимает вплотную и, только дёрнув как следует, продолжает диалог. — Ты понятия не имеешь, с какой магией связываешься. — Так просвети меня! — Лука отвечает тут же. И словами, и попыткой ударить локтем. Но с перехваченным запястьем всё тщетно, и выходит лишь причинить себе противную тянущую боль. Последнюю он, впрочем, легко игнорирует. — Ты, судя по всему, знаешь куда больше моего! Анджей отпускает его, сам подаётся назад, ближе к тропе. — Йен рассказал тебе о печати? — Так. В общих чертах. — Лука не может растереть ноющий локоть и поэтому просто трясёт им и задумчиво морщит лоб, видно, припоминая что-то. — Только что ему нельзя предаваться плотским утехам, пьянству и убивать, пока она не закроется. Ну и то, что он понятия не имеет, когда именно это произойдёт. Монстролов кивает, хрустит шейными позвонками и теперь пытается поймать сам. Топорно перехватить поперёк пояса и теснит к камням. Лука отступает, подныривает под его руку и, остановившись на самом краю пропасти, нарочно пятится ещё, чтобы широкий каблук потрёпанного зимними переходами сапога повис над пустотой, скалится: — А ты боишься, да? Боишься, что я всё испорчу и придётся начинать заново? Он будто заигрывает, но Анджей знает, что нет. Анджей уверен, что тот подобными тычками стремится проверить свою значимость. Стремится узнать, что же будет, если он возьмёт и всё испоганит. Погрозят ему пальцем или пригрозят вышвырнуть. — Не придётся. Магия такого уровня одноразовая. — Анджей не тратит время на то, чтобы играть. Объясняет, что может, сразу и идёт на второй заход. Но, наступая, не торопится. — Ошибёшься — и второго шанса никто не даст. — А он ему нужен? — Лука будто бы даже удивляется и наконец отходит от края. Отпрыгивает, чуть не запинается о свой же сброшенный плащ и, перескочив его, снова поворачивается лицом. — Помнится, пока мы были вместе, он прекрасно собой владел. — Пока вы были, — Анджей поправляет его с кривой усмешкой и тут же, с ней же на губах, добавляет: — Не после того, как ты его бросил. Лука даже бровью не ведёт. Только уголком рта. — Так это моя вина? — Не полностью. — Анджей не ведётся ни на тон, ни на выражение лица. Анджей не скидывает на то, что Лука вроде как собирался свести всё в шутку. — Рвануло бы рано или поздно. Ты только ускорил, и всё. — Так трогательно не обвиняешь. Между ними сейчас два метра или чуть больше. Между ними только брошенный плащ, а кажется, что много-много большее. Анджей первым опускает голову. — Не обвиняю, — подтверждает, будто не расслышав сарказма, и тут же снова вскидывается, чтобы поймать чужой взгляд. — Я прошу не провоцировать. Лука переступает с ноги на ногу и пока не собирается ничего обещать. Ему самому бы хотелось стребовать кое-какое обещание, да он немного не в том положении. — Мне было бы намного проще не провоцировать, понимай я немного больше, чем ничего. Это и непрямой вопрос, и усмешка. Он ожидает, что монстролов отмахнётся, но тот вдруг даже разжёвывает: — Йен не справляется со своей магией. Это должно быть очевидно для них всех, но на всякий случай Анджей всё-таки проговаривает. Анджей по недоумению на чужом лице понимает, что для Луки это становится новостью. — Печать, наложенная Тайрой, ему поможет. Никаких больше стихийных всплесков. Вообще никакой магии, пока не научится пользоваться ею осознанно. Собирается добавить про безопасные зелья и крохотные стихийные заклятия, но не успевает. Отступает, спасая кончик носа и левую ноздрю от острия кинжала. Поворачивается, и они меняются местами: один — уклоняясь, а второй — наступая. — И это хорошо? Он же не сможет защитить себя. Ни от чего не сможет! Он тролля переростка почти грохнул, потому что тот напугал его! Анджей помнит эту историю. Анджей от неё и вполовину не в таком восторге, как разоряющийся, временно не годный и в наёмники даже. Анджей предпочитает, чтобы таких историй вовсе не было. — А так?! Что он сможет сделать так?! Сварить ему микстурку от кашля?! — Лука срывается на крик, и ветер подхватывает его слова. Ветер утаскивает их далеко на запад, и чудится, будто и злостью его заражается тоже. Становится опаснее из-за неё и сильнее. Холоднее и порывистее. Налетает чаще и усиливается. Толкает Анджея, стоящего спиной к пропасти в грудь, и будто собирается скинуть. Анджея, который даже не дрожит от холода, в отличие от начавшего мёрзнуть Луки. — Не угрохать ещё и себя за компанию, — Анджей отвечает на его выкрик абсолютно холодно и тем самым ещё больше бесит. Лука едва его не посылает. Лука прикусывает язык, выдыхает и медленно цедит сквозь сжатые зубы. Понимает, что ругаться сейчас ни к чему. Не с единственной руки. — Ты преувеличиваешь. — Подходит ближе и даже опускает оружие. Показывает, что не собирается бить. Берёт передышку и даже не торопится балаболить, а подбирает слова. — Ты… Тебя не было с ним всё это время, чтобы говорить что-то. — Тебя тоже не было. Лука замирает, уже открыв рот для того, чтобы возражать. Для того чтобы заявить, что он-то, вообще-то в отличие от некоторых, не проваливается в спячку, но вовремя останавливается. Всё верно. Он не проваливается. Он просто свалил, когда не следовало, и теперь его будут тыкать этим до скончания времён. — Может, если бы был, то было бы иначе. А так… Анджей отводит взгляд, не договаривает, смахивает с лица так и не остриженные и непривычно отросшие для него волосы и, надо же, успевает увернуться. Успевает прикрыть лицо и отбросить Луку в очередной раз. Отвести вскинувшуюся руку, сжавшую кинжал, и отшвырнуть, вцепившись в куртку. — А так что? Не пришлось бы его резать?! — Луку, который будто и не заметил, что налетел на твёрдый камень боком и тут же толкнулся от него локтем. — Обошлись бы тренировками на жабах и дыхательной гимнастикой?! — Может быть. — Может быть! — повторяет слово в слово и вместе с тем же и передразнивает. Лука злее в три раза, чем был парой минут назад, и атаки становятся всё хаотичнее и яростнее. Лука больше не прислушивается к себе: он просто бьёт. — И говоришь еще, что не обвиняешь?! Бьёт быстро, порывисто и умудрившись оставить царапину на и без того шрамом украшенной щеке. Бьёт, обходит кругом, собирается на новый заход и отшатывается как от прокажённого, когда орать начинают уже на него: — Я не знаю! Откуда я должен знать, обошлись бы или нет?! Лука пятится, оборачивается, снова пятится, опасается налететь на куст и даже вытягивает перед собой занятую ладонь, не готовый к такой вспышке. — Я похож на ведуна или знахаря?! Анджей наступает на него, Лука уходит короткими перебежками и, непонятно для себя, успокаивается. Луке становится даже немного весело. — На того, кто психует, — отвечает прилежно, не позволяет поймать себя и снова поворачивается к пропасти и, едва не зацепившись волосами за ветку единственного, невесть как выросшего на голых камнях дерева, останавливается. — Потому что я психую. — Анджей замирает тоже, не знает, куда деть собственные пустые руки, и просто сжимает их в кулаки. И без того не самое живое лицо становится похоже на растрескавшуюся с одной стороны маску. — И понятия не имею, как всё это разгребать. И, что бы ты не думал, твоя культяпка беспокоит меня куда меньше! — Потому что она не обрушит крышу на твою голову? Лука не реагирует на «культяпку», не бросается больше. Он подустал уже прыгать, а учитывая, что нормальной драки у них так и не вышло, эту недосхватку можно сворачивать. Тем более что Анджей сдувается тоже. Устало потирает глаза и раздражённо смахивает пряди на правую сторону лица. По привычке прикрывает ими шрам. — Потому что это более решаемо. Лука оживает сразу же. Будто собранная внутри пружина только что распрямилась и выбросила его вперёд. — Да? Заставила подскочить ближе и чуть ли не в лицо полезть. Заставила ожить и выдохнуть. Какие там передышки? Ему не надо! Анджей отворачивается от него, пытается повернуться, но Лука шагает в ту же сторону и делает то же самое ещё раз. Делает, пока монстролов не закатит глаза не скажет то, что тот так хочет услышать: — Да! — И что, у тебя есть ещё какие-то мысли?.. — не отстаёт, стучит ребром кинжала по рукаву куртки и морщит лоб, заглядывая в чужое лицо. — Помимо Тайры и её скотовода? — Есть, — Анджей отвечает кратко, но наблюдает. Анджей не пускается в долгие объяснения, но видит, как быстро всё меняется. Луке хватает намёка на то, чтобы воспрять. Лука безумно хочет получить назад свою руку. Лука смаргивает и спустя мгновение уже улыбается. Продажный. — Ладно, пожалуй, я могу согласиться с тем, что это было необходимо. Анджей даже не сразу понимает, о чём он. Пока тот не отводит взгляд. — Раз уж и ты, и Йен, и старая карга так считаете. — Я не считаю, но ничего лучше… — Я понял. — У Луки настроение меняется быстрее, чем стихает ветер. Был готов убивать минуту назад, а теперь вешается. Нож возвращён в ножны, а пальцы цепко держатся за воротник. А вот выражение лица скорее пытливое, нежели какое-то ещё. — Ты бесишься и не знаешь, что с нами обоими делать. — Я не… — Анджей осекается и в который раз уже хватается за чужое запястье. Сжимает его, но не спешит отдирать. — Ты собирался посмотреть, насколько всё плохо, а не ругаться со мной, — напоминает и получает согласный кивок. Сначала просто так, а после и попытку не то боднуть лбом в подбородок, не то опереться на плечо. — Так мы совместили. Разве нет? — Лука с ним уже заигрывает и вот-вот, как тот же Йен, просто подогнёт ноги и повиснет на шее. Или грохнется, если Анджей его не придержит. С одной-то рукой. Пока держит. Думает над тем, чтобы всё-таки отвести ладонь в сторону. — И каков вердикт? Лука неопределённо хмыкает и, перестав дурить, вскидывает голову. Анджею кажется, что он стал немного ниже. Понимает, что всё это потому, что горбится, и желание врезать между лопатками едва не прижигает. — Не хочу озвучивать. Не лупит по спине, но давит на неё, поднявшись ладонью по куртке. Разгладив появившуюся складку и подумав о том, что нужно починить другую. Ту, которая драная и валяется в углу. Эта хоть и меньше, но Луке не по плечу. — А чего хочешь? Лука пожимает плечами и приподнимает брови. Лука льнёт ещё ближе и на этот раз толкает лбом уже в скулу, а после, выпрямившись наконец, находит ладонью оцарапанную щеку. Закрывает глаза и, выдохнув, по новой хватается. За ослабленный ворот куртки. На себя тащит и, глядя в глаза, пятится к твёрдому камню. Сам же о него ударяется спиной и сам же в западню себя запирает. Сам, всё сам. И руки куда нужно укладывает, вернее одну, левую, на свой бок, правая зеркалит движение сама, и монстролов почти уже было стирает ухмылку с его губ, сминает её, как они оба вскидываются. Они оба поворачиваются вправо и расступаются. Лука реагирует на шорох колючих плотных кустов. Анджей слышит и шорох складок ткани того, кто притаился за ними. У Анджея лишь только нож сзади, на поясе. Лука, тут же опустивший ладонь на рукоять кинжала, морщится. Монстролов знает, что раньше он бы уже пригнулся к своему сапогу или предпочёл стащить со спины арбалет. Анджей знает, что Лука не любит ближний бой. Лука любит дурачиться вместе с ним и не любит тратить время на других. Что же, видимо, сейчас им обоим придётся его потратить. Переглядываются и думают об одном и том же. Кого могло занести так высоко и в такое время года? И случайно ли? Анджей не верит в случайности. Лука сейчас даже надеется на то, что из кустов вывалится заплутавший охотник с ободранным зайцем на поясе и, проблеяв что-нибудь, уберётся восвояси. Лука очень надеется, правда. Несмотря на то что заранее знает, что всё это ни черта не оправдается. Луке не страшно — он не боится драки или взбучки. Лука не хочет тратить время на заведомо слабых противников. Что ему с тех, с кем он на одном уровне? Это словно как в той таверне, когда Анджей едва не поставил себе стул посреди залы, чтобы посмотреть, что же он будет делать. Почти то же самое. Лука начинает думать, что это какая-то подстава. Анджей прислушивается к дыханию тех, кого он не заметил раньше. Ближе, и ближе, и ближе… Переглядываются между собой ещё раз, и Лука уже было ляпает, что с дорожным отребьем он и сам как-нибудь разберётся, но вместо этого едва успевает отскочить. Арбалетный болт едва не задел его руку. Его правую, калеченую и бесполезную руку. И вовсе не потому, что он такой вёрткий. Стрелок, видно, не очень старался. Стрелок решил выдать себя. И показаться. Лука злится и уже первым подаётся вперёд, как натыкается на вытянутую руку, которая не даёт ему пройти ещё. Лука ещё не видит вязи на капюшонах. Только лишь спустя два мгновения. Лука сам потерял такой же капюшон. Только его был тёмно-серым, а не коричневым. Это у первого, а у второго — зеленоватый. Анджей надеется, что не будет третьего. Лука, сжавший губы в прямую линию, — что они его узнали и увязались за старые прегрешения, а не по свежему следу. Судя по быстрому взгляду, которым его награждает монстролов, первое — очень вряд ли. Награждает взглядом и сквозь зубы, не разжимая их же, негромко цедит: — Месяц на задницу не сядешь. Луке бы обязательно покривляться в другое время, но сейчас как-то не до того. Сейчас ему бы остаться без порезов на этой самой заднице. Поэтому только лишь ближе становится, под углом, прикрывая бесполезную руку, и, будто походя, интересуется: — Ты меня и в сорок пороть собираешься? — интересуется в шутку, но не удивляется, слыша что-то мрачное в ответ: — До тридцати сначала доживи. Лука лишь вздёргивает брови и неопределённо ведёт подбородком. Это да. Дожить было бы неплохо. До завтра хотя бы. Лука не удивляется даже, когда сверху показывается третий. И, надо же, даже не шпана. Все взрослые. Всем около двадцати или около того. В наброшенных на голову капюшонах, в поднятых на лица платках. С короткими широкими мечами и в начищенных до глянца сапогах. Лука даже немного завидует. По нему сейчас не скажешь вовсе, что он тоже не фермер и не конокрад. Лука оценивает их и больше прочих примеривается к тому, что держит в руках арбалет. Примеривается и не понимает, почему же тот медлит. Стрелял бы уже, да и всё. Анджей же не пытается задвинуть это недоразумение за свою спину и медленно отступает к пропасти. Анджей двигается к ней боком и выгадывает, как бы так следить взглядом сразу за всеми. И будь он один, то вовсе не дёргался бы. Будь он один, то просто поинтересовался бы, чего же господа изволят, и предложил бы им удалиться. Пока не поздно. Лука, будь он цел, поступил бы так же. Этот же Лука может лишь напряжённо озираться и ждать. И они оба не то чтобы удивляются, когда один из наёмников выдёргивает из заплечной сумки сеть. За возможность казнить преступника частенько платят больше, чем за его голову. Анджей делает ещё полшага назад, и звенит спущенная тетива. Вот и поохотились. На уток. Кабанов. Зайцев… Лука почти уже видел, как болт разламывает его ключицу. Лука в итоге уходит вниз, перекатывается, завалившись на правый бок, прекрасно зная, что именно его закрыло, но не тратя время на то, чтобы посмотреть, какая именно часть чужого тела пострадала от выстрела, и, замахнувшись, всаживает кинжал в незащищённую ногу. Вспарывает бедро и, перекрутив кисть, выдёргивает рукоять. Одновременно выпрямляется, вскакивая на ноги, и, добивает, вонзив лезвие под подбородок. Его крайне бесит то, что для второго удара ему приходится выпускать оружие из пальцев, но иначе никак. Не добить, не выдернуть. Иначе никак, без правой руки. Выкручивается, уходит от удара в спину, получает скользящий в бок, но только по куртке, и ощущает, как немного ужалило и кожу. Метательный нож — ерунда в ближнем бою, лезвие слишком узкое. Уж он-то знает. Оборачивается, прокручивается на пятках, высматривает монстролова с залитой по самые кончики пальцев кровью рукой, понимает, что тот подставился плечом, и тут же находит взглядом стрелка. Стрелка, который и бросился на него с метательным. Успевают пересечься лишь раз, а после тот падает с вылезшим посреди лба лезвием. Анджей, выдернувший болт из плеча, в отличие от Луки не потерял свою правую и, разозлившись, использовал свой кинжал как метательный. Итого один. С сетью. С сетью, что он всё ещё держит двумя руками и не спешит отступать. Несмотря на то, что стоит между ними. И Лука на его месте бы как минимум подумал бы о том, что, возможно, стоит попробовать позже. — Знаешь, — Лука, несмотря на то что едва оцарапан, довольно тяжело дышит, — а ты был прав. В следующий раз я, пожалуй, получу по заднице в каком-нибудь более закрытом месте. Анджей оставляет это без ответа и, морщась, зажимает свежую рану. Кровь никак не останавливается, и он допускает, что нарвался на какой-то из ядов. Не то чтобы в долгосрочной перспективе его это беспокоило, но сейчас раздражает. С кончиков пальцев капает, и рукав что рубашки, что подкладки куртки — мокрые. Да, сейчас его раздражает всё. И потому наступает не осторожничая. В лобовую. Цепко схватив двинувшегося туда же Луку и отдёрнув его назад за куртку. Наёмник же, что, судя по прищуру, будет постарше уже закончившихся двух, наматывает сеть на левую руку и правой тянется к набедренной портупее. Лука успевает даже прицениться к ней и уже даже радуется, что эти ребята явились по его душу. Принесли и новый плащ взамен утраченного и новые ножи, но внутри всё равно скребёт что-то. Профессиональная обида, наверное? Может быть, лёгкий стыд? Неужели правду болтают и до финальной черты теперь доходят все, а не горстка самых живучих? Если так, то ему стыдно вдвойне, и он заберёт не один плащ, а всё. Один оставит себе, а остальные спалит. Он уже выбирает, какой же ему по росту ближе, а Анджей ещё напротив последнего, живого. Анджей смотрит в его глаза и ждёт. Ему только за руку успеть схватить, и всё. Ему перехватить, протащить вперёд и сломать шею. Анджей оказывается более чем удивлён, когда этот третий не даётся так же легко, как первые два. Этот его режет по второму плечу, бьёт с наскока, пытается черкануть ещё и по тут же откатившемуся в сторону Луке и наступает на монстролова с сетью наперевес, видно, решив, что сначала разберётся с ним, а уже после применит её по назначению. Анджей неохотно пятится к пропасти, дожидается удобного момента и, улучив момент, всё-таки заставляет этого любителя попрыгать снизойти до банального мордобоя. Заставляет ударом по сжимающему рукоять кулаку и тут же бьёт вторым, повреждённой правой, и уже под солнечное сплетение. Быстро и сильно, сгибая противника напополам. Бьёт ещё раз, уже коленом, удерживает за свободный капюшон и пихает назад, к пропасти. Вскидывает голову и видит, как за спиной Луки вздрагивает колючий куст. Видит, что сухие мёртвые ветки качаются вовсе не от стихшего ветра. И не успевает предупредить. Они только сталкиваются взглядами, и всё. Анджей делает всего один шаг и ощущает рывок назад. Кренится вбок и замирает на краю пропасти. На миг замирает, а после, едва не сваленный подсечкой, чудом сохраняет равновесие. Западает на левую ногу. Понимает, что сам не рассчитал. Понимает, что не добил, и в последний момент успевает ухватиться за всё тот же плащ и намотанную на руку сетку. Потянуть за собой, прежде чем камень уйдёт из-под ног. На всё про всё пара секунд. С обрыва ещё не срывался ни разу. Хруст мелких камешков, скатывающихся сверху, слышит смазанно и почти сразу же встречается лбом с каменным уступом. И вниз кубарем вместе со стремительно набирающим скорость наёмником, что исчезает куда быстрее. Анджей же цепляется за всё, что может, и благодаря этому притормаживает. Анджей, несмотря на разбитую голову, остаётся в сознании и только жмурится, оберегая глаза от колючек. Рёбра по левую сторону ломает сразу же. Пару пальцев по иронии тоже, на правой, на следующем уступе. Тормозит чудом, и то зацепившись за кусты. Виснет на них, цепляется за голые ветки и тянет всё тело вверх. Разом ставшее непослушным и тяжёлым. Про боль Анджей не думает вовсе. Боль не поможет ему забраться наверх. Сжимает зубы и цепляется и второй рукой, игнорируя торчащий мизинец и безымянный. Добирается до более-менее ровного камня, на который может встать, только когда наверху всё затихает. Ни возни, ни звона оружия не слышно. Ругается про себя, не глядя вправляет пальцы и, жалея, что с рёбрами так нельзя, выдыхает и карабкается дальше. И тишина его буквально гонит. Пихает в спину. Тишина его пугает больше возможных криков. Крики хотя бы что-то значат. Спустя ещё два метра слышит глухой удар о землю и поворачивает лицо боком, чтобы мелкий, падающий вниз сор не забился под его веки, и про боль забывает вовсе. Он же не видит, кто именно упал. Последние пять метров — склон отвесный, и Анджей едва не срывается снова. Сдирает ладонь, но, удержавшись, подтягивается выше. Ещё немного, ещё… Наконец твёрдый край. Все ладони в колючках, да было бы время выдирать. Возвращается на площадку в том же месте, где и упал, забирается наверх, выпрямляется во весь рост чуть ли не рывком и, придерживая правый бок, боль в котором и не думает утихать, нашаривает взглядом привалившегося к камню чуть поодаль Луку. И если в первое мгновение Анджей решает, что он ранен, то после… после он замечает, что у него куда более серьёзные проблемы. Лука не может высечь искру одной рукой и прикурить. Монстролов закатывает глаза и выдыхает с громким раздражающим свистом. Четвёртый силуэт в плаще тут же, чуть поодаль, лицом вниз. У Луки от него на память царапина на лице и срезанная сумка, валяющаяся рядом с согнутой в колене ногой. — Ты что-то долго. — Лука на него даже не смотрит. Задумчиво постукивает пальцем по боковине самокрутки и, будто бы только сейчас заметив, что у него вся ладонь в крови, начинает рассматривать её. — Мне срочно требуется твоё вмешательство. Анджей медленно выдыхает и подходит ближе. Придерживает ладонью место, за которым прячутся ноющие, весной срастающиеся куда медленнее рёбра, и усаживается рядом, вытянув ноги. Скала за их спинами ледяная, но Анджей этого почти не ощущает. А Лука… это будут проблемы Луки. Пусть сам себе заваривает травки и ставит припарки, если простудит что-нибудь. Луки, который, оставив самокрутку на колене, лезет за пазуху, чтобы достать огниво, — или что там у него есть ещё? Анджей не говорит ему, что со здешними ветрами — это плохая идея. Он просто наблюдает за тем, как следующий порыв уносит клочок бумаги, набитый чёрт знает чем. Лука будто бы не расстраивается тоже, но озадаченно моргает пару раз: — Что же. Ладно. Видно, придётся обойтись. Опирается запястьем о колено и расслабляет пальцы. Смотрит вперёд и будто дремлет, не закрывая глаз. Анджея всегда напрягает, когда он молчит. Слишком опасно не знать, что в его голове. Поэтому он толкает Луку в плечо своим и, когда тот поворачивается, негромко подтверждает, глядя в его глаза: — Придётся. Тот хмыкает и опускает голову. Склоняет её набок, будто раздумывая, привалиться к Анджею или не дурачиться. В итоге остаётся сидеть как сидел и смотрит так же прямо, на пустоту, начинающуюся после края обрыва. — А я уже решил, что ты, пока падал, язык себе откусил. Сидел думал, как сказать тебе, что всё — без языка ты мне не нужен. Пока-пока и всё такое. И тон нейтральный совсем. Не кривляется, но Анджей знает, что очень хочет. Анджей знает, что его просто не хватает сейчас на кривляния и на то, чтобы улыбаться и расшаркиваться. Укладывает левую ладонь на его бедро и легонько сжимает: — Четверо, значит? — Ага. — Лука даже не реагирует на прикосновение. Так и смотрит перед собой. — Четыре недоучки. Монстролов проходится взглядом по всем замершим фигурам по очереди и ни в одной из них не видит ни детской хрупкости, ни угловатости. Все были довольно взрослые. Все были, по крайней мере, совершеннолетними. Тот, который свалился вместе с ним и не сумел зацепиться, тем более. Анджей уверен, что он был главным в этой четвёрке. — Ну, может быть, всё-таки и не недоучки… — начинает с осторожностью и тут же оказывается прерван. Лука наконец-то снисходит до того, чтобы повернуться к нему. — Двух их из них убил калека, — и возражает с лучшей из своих ухмылок. С самой ядовитой. — Без правой руки. Вскидывает брови и вежливо ждёт ответных аргументов. Ждёт, что же Анджей сможет ему противопоставить. И да, монстролов понимает, что он прав. Понимает, что всё это как минимум странно. И четвёрка вместо старой двойки, и то, насколько всё стало плохо с выучкой у некогда элитных убийц. Таких уже и в народе скоро опасаться станет зазорно. Только вот Анджея цепляет другое: — Ты теперь всегда будешь прибедняться? — Не знаю. — Лука даже не задумывается. Отвечает сразу и, отмахнувшись, переходит к другому. — Я не понимаю, за каким хером они явились, да ещё и в такой компании. Знаешь, что самое досадное? Из старых, кого мне бы и одного сейчас хватило. А эти… Лука мотает головой, и во всём его облике какое-то старческое неодобрение. Анджея даже тянет улыбнуться. Подумать только. Кому-то тут стыдно за собратьев по ремеслу. Лука и «стыдно». С ума просто сойти. — Обшарил сумки? — Ни портрета, ни ориентировки. Анджей медленно опускает подбородок, показывая, что понял. Значит, они не знают, по чью задницу явились эти четверо. Что же, не то чтобы из двух вариантов не было более очевидного, но… Анджей не говорит вслух о том, что последнего можно было бы оставить и в живых для того, чтобы расспросить. И так бескровно отделались. Смысл в этих «можно» теперь, когда живых уже нет? — Так, считай, просто обчистил карманы. Да там и было-то что разве на ночлег и пиво. Брать противно. Лука всё закатывает глаза, весь такой оскорблённый, что монстролову просто не удержаться. Нет ни единого шанса. — Что же тогда взял? — А что, мне у тебя просить денег на то, чтобы напиться? — оскорбляется как самая честная содержанка и тут же деловито отодвигает свою сумку, перекинутую через плечо, подальше. — Нет уж, спасибо, любимый. И потом, мы же оба знаем, что ты ничего мне не дашь. — Ты абсолютно прав. — Обожаю, когда я прав. Только что-то сейчас не особо радостно. Вот чего они заявились? Если бы это был стандартный заказ, то у них должно было быть что-то. Даже когда я увёл свой последний, мне дали твой портрет. А тут… ничего. Анджей никогда не задавался вопросом, откуда у Луки взялось его изображение. В розыске он никогда не был, да и не светился особо, не останавливался нигде надолго, но тем не менее. Изобразили же. Кто-то запомнил. Прицепился к чертам взглядом. Анджей никогда об этом не думал. Вот до этого самого момента. — Ты никогда не говорил, кто заказчик. Впрочем, наверное, уже тогда я мог… — Анджей собирался сказать, что мог успеть завести «друзей», но осекается. Осекается, только лишь поднимает взгляд, которым до этого изучал свои медленно возвращающие нормальную подвижность пальцы правой. Лука смотрит на него в упор и как-то слишком уж дико. Смотрит, как загнанная в угол, затравленная зверюга, которая вдруг нашла не то выход, не то лазейку. Лука хватается за его запястье своей рукой и сжимает его изо всех сил. — Лука? Анджей не задаёт больше никаких вопросов, он только ждёт. Он ждёт, пока Лука выдохнет, сглотнёт, зажмурится, а после медленно заговорит, продолжая сжимать пальцы. Уже оставляет синяки, но Анджей даже не моргает. Ни единого раза. — Нам… — Лука тормозит после первого же слова, снова сглатывает, опускает веки, не то действительно, не то делает вид, что не замечает быстро скатившуюся из правой ноздри алую струйку, и размеренно договаривает, не срываясь на скороговорки: — Нам бы нужно навестить старейшину Ордена. Анджей понимает куда больше теперь. Понимает только сейчас, откуда всё началось. И как на самом деле давно. И из-за чего. Всё становится с ног на голову, но и обретает смысл. Анджею нужно обдумать. Сложить это всё и обойтись без подсказок. Лука продолжает смотреть на него в упор и сглатывает уже в третий раз. Но сейчас ему особо не помогает. Сейчас у него губы всё равно становятся будто подкрашены багровым. Очень сильно выделяются на фоне разом ставшей меловой кожи. Анджей поворачивается к нему боком и, привалившись к камню плечом, укладывает ладонь на чужую шею, оголившуюся из-за на четверть расстёгнутой куртки. Давит на неё, понукая склонить голову, и тащит поближе. Упирает лбом в свою руку. — Не думай. Давай о чём-нибудь другом. Лука согласно кивает, но какое-то время всё ещё дрожит. Крупно и часто вздрагивает. — Я и так о другом думаю. — И голос сразу стал ниже. Голос, хозяина которого Анджей даже не пытается расспрашивать. — Знаешь, а теперь вроде бы легче. Не так больно. Видимо, всё приходит в сравнении. Лука делится своими наблюдениями и, накренившись ещё, цепляется пальцами за чужой карман. Просто так, чтобы сжать их на чём-то. Ему так проще. Легче прояснить сознание. — Но рассказать ты всё равно не можешь. — Анджей говорит это скорее для себя, но Лука откликается и медленно качает головой. Жалеет о потерянном косяке. С ним было бы сейчас веселее. Будь у него побольше мозгов в своё время, то было бы ещё лучше, но что уж теперь? *** Первыми с уходом зимы оживают торговля и рынки. Оживают уснувшие на время зимних штормов порты, и княжна, проторчавшая взаперти больше месяца, так вертит головой по сторонам и уже и забыла о том, что ей положено немного позлиться. И на Тайру, и на Анджея. Особенно на Анджея, который запер её на пару дополнительных дней, когда необходимости уже и не было. У Йена всё слишком хорошо для того, чтобы лелеять какие-то там обиды. Он весь в моменте. Живой и любопытный. Оттаявший тоже. Очнувшийся. По сути, у них у каждого своё дело, но оба в одной стороне. Анджею нужно за сам рынок, Йену — на него. Йену, который упорно кусает губы и делает вид, что это ничего особенного, что они куда-то пойдут вместе, и он этому вовсе не радуется, как маленький ребёнок, которого никуда не берут. Как маленький ребёнок, что видел и роскошь балов, и всяческих чудищ, и… Теперь старается не обмирать с открытым ртом, потому что он тоже ещё не очень-то верит, что зима закончилась. Потому что отвык и… — Смотри под ноги, а не на меня. Анджей одёргивает его и прячет улыбку. Княжна вспыхивает моментально и тут же задирает нос, поправив вручённую ведьмой сумку, перекинутую через плечо. — Не думаю, что брусчатка как-то поменялась с нашей последней встречи. — Я тоже не поменялся. Анджей немного привирает: у него чёлка немного длиннее и скулы резче, но Йен великодушно не цепляется за такие мелочи. Йен хлопает его по плечу и тут же, будто сомневаясь, а стоило ли вообще, отнимает руку и опускает её вниз. — Перестань ворчать. Или иди другой дорогой, — предлагает и указывает на развилку, уходящую влево. Они только спустились с пригорка и теперь могут либо повернуть, либо держаться прямо, до самых торговых рядов. А могут и разойтись, если кто-нибудь начнёт вредничать. Анджей думает, что хорошо, что этот «кое-кто» остался в доме и не начнёт гундеть через десять минут о том, что ему скучно среди всякой ерунды, а потому стоит пойти и напиться. Или хотя бы поговорить об этом, чтобы подразнить и без того дёрганого Йена. — Зачем мне идти другой, если эта короче? Йен жмёт плечами и, не найдя аргументов, выдаёт первое, что приходит ему в голову. Выдаёт быстро и с нервным смешком в конце: — Просто скажи, что хочешь прогуляться вместе со мной. И снова смотрит искоса. С опаской. Приподняв голову. — Хочу. Смотрит и даже вздрагивает, услышав ответ. Теряется и замирает, видно, ожидав чего-то другого. — А… Оказывается не готов к нему, и это вызывает улыбку. Его робкая насторожённость, которая всё никак не исчезнет. Анджей хватает его за запястье и переспрашивает, притормозив для того, чтобы пропустить гружёную, едва взбирающуюся в гору повозку: — Что? — Ничего. Ты меня поймал. — Йен улыбается мягче и расслабляется. Прикусывает щеку, осторожно тянет руку вниз и протягивает её так, чтобы оставить в чужой хватке уже ладонь. — Куда мы сначала? — Отнесём починить кое-что. Анджей протягивает лямку своего рюкзака и, распустив завязки, вытягивает наверх край потрёпанного чёрного рукава. — О. — Йен, конечно же, узнаёт чужую куртку, и монстролов прячет её назад и возвращает сумку за спину. — Потому что новую шить дороже? — И это тоже. Спустились окончательно, и теперь только вперёд. Почти так же, как двумя днями ранее, до порта. В другой компании. — А ещё? — Спроси у него сам. — Анджей не то чтобы не знает и не то чтобы считает это большим секретом. Просто разговаривать сейчас хочет не о Луке. Его больше заботит накинувший слишком тонкую куртку Йен. — Я рассказчик так себе. — Неправда. Лука просто трепаться любит больше. Анджей собирается возразить, но Йен горбится, сжимает руку, которую так и не отпустил, сильнее и тише, чем до этого, добавляет: — И ему довольно паршиво. — А тебе? — Я в порядке, — Йен отвечает сразу же и умудрившись не запнуться. Йен отвечает с таким приступом энтузиазма, что Анджей всерьёз опасается, что тот разрыдается прямо посреди оживлённой улицы. Не добравшись до торговок всякой магической гадостью. — Нет, правда, я куда лучше, чем можно было даже представить. Я… Частит всё быстрее, и они останавливаются. Прямо как шли, там и замирают. Посреди дороги, по которой то и дело проезжают и телеги, и конные. Анджей перехватывает его за плечи и ставит лицом к себе. Борется с желанием поднять подборок и позволяет держать лицо опущенным. Просто потому что так он не слишком давит. Хочет верить, что не слишком. — Давай правду? — спрашивает, и самому странно от того, как это звучит. Пытается не требовать, но… но проскальзывает нечто такое. Напряжение сказывается. И последствия их с Лукой горной прогулки тоже. У Анджея теперь ещё одна проблема из головы не идёт. Наверное, целых две проблемы в довесок к уже имеющимся, а тут ещё и третья собирается плакать. Или нет, монстролов ещё не понял наверняка. — Мне страшно, — Йен будто оправдывается своим тоном, и это тоже плохо. Это тоже… не так, как было. — Чего ты боишься? Йен косится на него и виновато разводит руками. — Я не знаю, как объяснить. Йен весь будто из неуверенности сложен. Из сомнений и опаски. То и дело оглядывается через плечо. — Попробуй словами. Вдруг я пойму, — Анджей делает попытку пошутить, и она буквально разваливается на куски. Ломается о следующую фразу. — Я боюсь, что он умрёт, — Йен отвечает с улыбкой даже и отведя взгляд. Йен отвечает и закусывает губы. И это явно не то, на что можно просто кивнуть и продолжить путь. Не то, на что можно бросить что-то о том, что «не придумывай, всё образуется». Поэтому Анджей теснит его к ближайшему переулку, уводя с улицы, и уже там, в полумраке, пригибается и обхватывает за пояс. Молча ожидая, пока снова ставший маленьким Йен спрячется, прижавшись к его плечу, продолжит. Негромким, почти лишённым эмоций, на удивление, спокойным голосом. Голосом того, кто говорил одну и ту же фразу тысячи раз. И плевать, что не вслух. Что только внутри, сам себе. — Что сломает шею, а не руку. В следующий раз упадёт на пику или чужой меч. А я ничего, совсем ничего не мог сделать, понимаешь? Я бесполезный. Я… Йен начинает заговариваться и тараторить. Путаться. Начинает шептать и в итоге зажимает себе рот ладонью. Застывает и даже дышит осторожно-осторожно. Беззвучно. А совсем рядом оживлённая улица. Совсем рядом туда-сюда снуют люди. Кто-то кричит, кто-то выливает что-то, высунувшись из окна. Рядом визжит собака и всхрапывает недовольная лошадь, и совсем никто, никто не догадывается о том, что в этом мрачном, промёрзшем ещё переулке одна маленькая глупая княжна жмурится и пытается заставить себя снова вдыхать носом. Анджей молча гладит его по спине и непокрытому затылку. Анджей жалеет, что не может погреть его. Только придержать. — Ты не бесполезный. Йен бодает его, будто протестуя, но быстро сдаётся. Не хочет выбиваться всерьёз и так и смотрит вниз. На залежи вмёрзших в грязь объедков. — Но есть силы, с которыми вам обоим не тягаться. И иногда нужно просто отступить, а не ввязываться, вот и всё. Йен не беспомощный. Уже нет. Лука тем более беспомощным никогда не был, но Анджей не хочет врать. И без того умалчивает о многом и не знает, сколько ещё придётся молчать. Зачем к большой лжи добавлять ещё? Ту, что меньше? — Он убил двух троллей. И мы обманули третьего. — Возражение слабое, но Йен цепляется за него и наконец поднимает голову. Упирается подбородком в застёгнутый карман и смотрит пытливо и пристально. Очень взросло и без намёка на былое кокетство. — Разве это ни о чём не говорит? — Только о везении. Йен хмурится и теперь снова похож на прежнего себя. На маленькую княжну, которой сказали, что нет, ванны, набранной в ближайшем ручье, не будет. Как и той самой взбалмошной недодевчонки. — Повезло трижды и в итоге не повезло всего один раз. И то я не знаю, можно ли это считать неудачей. Даже если в итоге он останется без руки. Йена это приводит едва ли не в ужас. Йен всё ещё боится травм и глубоких ран. Особенно если они на тех, к кому он привязан. Йен принимается мотать головой и чуть ли не топает на Анджея, чтобы запретить: — Не говори так. Пальцем разве что не грозит, но близок. Забавный. Монстролов против воли теплеет. Гладит по гладкой щеке и успокаивает как может. — Мы ищем, но вероятность неудачи всегда есть. Но не врёт. Не обещает ничего абсолютного. — Лука об этом знает. — Но она совсем маленькая, правда же? Столько магов на свете, столько всяких настоек и чудодейственных средств? — Йен снова шепчет и даже привстаёт на носки. Не хочет сдаваться и отпускать свою веру. Приподнимает брови, всё его лицо становится умоляющим, и пальцы невольно вцепляются во что придётся. Цепляются и за локоть, и за лямку рюкзака. Йен очень, просто безумно хочет услышать, что да, что всё он верно думает. Он хочет, чтобы ему, глядя прямо в глаза, сказали, что всё будет хорошо. Совсем и окончательно. У них у всех. Анджей раздумывает с пару мгновений, а после медленно опускает подбородок: — Я думаю, что всё образуется, но далеко не так быстро, как ему хотелось бы. Осторожничает, но, по сути, произносит то, что от него требовали. Он обещает. И понимает это уже после того, как говорит вслух. — И искать придётся тщательнее. И дальше. Йен оживает тут же. Начинает нетерпеливо покачиваться на носках, становясь то выше, то ниже, и всё так же держится. Держится за то, что ухватился, и не собирается отступать ни на шаг. — И когда начнём искать? — Тайра написала несколько писем. — Об этом он наверняка в курсе, но Анджей повторяет на всякий случай. Чтобы успокоить было проще. — Посмотрим, кто откликнется. Если нет, то мы с ним прогуляемся на запад, к Пустошам. Успокоить и подцепить немного, воспользовавшись любопытством. — Только вы с ним? — Йен попадается тут же, и монстролов щурится: — Помнится, ты же всё хотел посмотреть на людей-ящеров? — Анджей становится задумчивым и нарочито небрежно потирает подбородок. — Да, только мы с ним. Глаза княжны тут же округлятся, становятся большими-большими, и Йен едва держится, чтобы не ударить по чужой груди уже сжавшимся кулаком. Он возмущён так сильно, что не замечает ни улыбки, ни того, что вторую его ладонь только что поймали и отвели вниз. — И ты меня не возьмёшь?! Анджей!!! Он так возмущён, что начинает толкаться, и только когда ему позволяют это, только когда придерживают, чтобы не навернулся ещё, поскользнувшись на какой-нибудь дряни, замирает, наконец, догадавшись: — Да ты! Ты дразнишься! И осуждающе тычет пальцем в грудь. Тычет, поджимает губы, весь такой оскорблённый. — Да, ты меня раскрыл, — Анджей не отпирается ни секунды и тем вызывает чужое замешательство: Йен настроился спорить, а теперь что? Теперь ему как? — Мог бы хотя бы не признаваться вот так запросто, — бурчит, опустив голову, и не знает, как вообще спорить. Он же не злится. — Почему? — Потому что! Но возмущён за троих. Подумать только! Теперь ещё и этот дразнит его! — Ты должен был отрицать, выкручиваться, говорить, что это неправда, а не… Анджей ловит его за подбородок и заставляет зависнуть, привставшем на носки. Одной рукой держит за челюсть, а вторую укладывает на пояс. Нажимает ею на пустые шлёвки и привлекает к себе. Ещё ближе. Йен не сопротивляется ни секунды. Подаётся сразу же и охотно обнимает за шею. И не дышит, когда его приподнимают немного и не торопясь целуют в раскрывшиеся, расслабленные губы. Оставляют отпечаток и ставят на место, на грязную, покрытую вмёрзшим в ещё не растаявший снег мусором брусчатку. Йен смотрит на него как на какое-то неведомое миру существо в этот момент. На что-то возвышенное и почти божественное. Совсем по-детски. — Идём. — Анджей разжимает его руки и снимает их со своей шеи. Легонько сжимает правую и, как и до этого, не отпускает, ведёт за неё, возвращая на оживлённую улицу. — Если хочешь, как закончим с делами, можем поторчать в каком-нибудь месте почище. На побережье или ещё где. Конечно же, Йен за. Йен готов идти куда угодно, только бы звали. Отзывается тут же и, нагнав, становится рядом, выдирает свои пальцы из хватки и ими же цепляется повыше, за локоть. Двумя ладонями. Ему так больше нравится. Удобнее идти рядом и держать чужой темп. — Хочу. А ещё у меня сапоги рвутся. Раз уж ты несёшь за меня ответственность, то тебе и новые покупать, — ставит в известность полушутя, но наблюдает за чужим лицом более чем всерьёз. Очень уж любопытно, что ему ответят. Анджей хмурит лоб, делает вид, что задумался, и с несвойственной ему осторожностью предлагает: — Может, походишь босиком? — Ага, — Йен с готовностью подхватывает и несколько раз размашисто кивает. — А после и голый, да? Анджей не знает даже, кто кого дразнит, и от этого ему ещё больше нравится это делать. Нравится не вестись и ждать, когда же надуется Йен. — Почему нет? А может, и не надуется. Может быть, он теперь губы дует, исключительно когда дразнится, для того, чтобы скрывать предательски разбирающее веселье. Может быть. Он поймёт. Ещё немного — и поймёт. — Так давай сразу продадим меня в ближайший бордель и я сам себе на всё заработаю? — предлагает с самым серьёзным видом и не моргает. Они оба пялятся друг на друга, и в итоге монстролов неожиданно для себя даже фыркает первым и закатывает глаза. Посмеивается в воротник и предпочитает не думать о том, почему всё становится проще, когда княжна болтает о какой-то глупой ерунде. Почему кажется, будто бы вся та дрянь, что роилась внутри, отступает, — предпочитает не размышлять тоже и где-то глубоко внутри верит в то, что ему и не нужно знать наверняка. Не на всё нужны ответы. Какие-то вещи работают просто так. Просто потому что. По той же причине, по которой иногда идёт дождь, а иногда — снег. По которой неосторожный зевака вступает в оставленную запряжённой кобылой кучу и теперь звучно ругается на всю улицу, посылая проклятья на голову и возницы, и на черепушки всех членов его семьи. Анджей уверен, что он так вопит потому, что телеги уже и не видать, а Йен ему искренне сочувствует, глядя на чахлый, измусоленный букет невесть где добытых цветов в такое-то время года. Может, он и вовсе заплатил за них всем что было, а тут надо же… И вся романтика псу под хвост. Йен вспоминает, сколько букетов он выбросил в своё время. Размышляет о том, что они так и не стали чем-то желанным для него. Эти двое же никогда не додумаются до столь недолговечных чахнущих подарков. То ли дело ножи, тёплые накидки, выкопанные чёрт-те где коренья… Йен нисколько не против. Он только за. Вспоминает многочисленные склянки и разумом цепляется за ещё кое-что. Кое-что, очень близкое к ним в его сознании, и тут же забывает и про беднягу с букетом, и перестаёт разглядывать и окна домов, и горожан, спешащих по своим делам. — Послушай, я спрашивал уже у Тайры, но она молча пихнула мне кипу книг вместо внятного ответа, так что, пожалуй, я попробую спросить и у тебя тоже, — проговаривает будто бы в задумчивости и ждёт, пока Анджей кивнёт или спросит, чего же было не покопаться в книгах. Анджей идёт по третьему пути и, поразмыслив немного, немного растерянно разрешает, фокусируясь больше на толпе, чем на Йене: — Попробуй. — У Луки царапина на лице и пара синяков осталась после вашей «охоты». Только услышав лёгкую насмешку в чужом звонком голосе, переводит взгляд на его хозяина и приподнимает брови. Это что же? Проповедь о не полезности насилия? Или повод стукнуть кое-кого ещё раз за то, что не умеет держать язык за зубами и потревожил и без того дёрганую княжну лишний раз? — Почему их нельзя вылечить магией? Или нет. Всё-таки не Лука со своими тремя сотнями поводами для беспокойства. Не Лука, который остался в доме для того, чтобы не подставляться. И об этом им, конечно, придётся рассказать тоже, но лучше уж позже и выяснив, в чём же, собственно, дело. В Мериам или других грешках. А у Йена это, оказывается, так — просто праздное любопытство. Анджей понимает, что со своей внимательной насторожённостью, с которой он скользит по иным лицам, тут же теряющимся в толпе, он едва не забыл о вопросе. Хмурится и движением головы откидывает в сторону раздражающие прядки, которые из-за длины всё время лезут ему в рот. Лезут и лезут, а он никак не найдёт времени, чтобы их отстричь. — Почему же. Можно. Только это будет глупо. И монстролов будет первым, кто решит, что Лука окончательно двинулся, если тот потребует немедленного исцеления таких незначительных не ран даже, а так — ранок. Скажет, что ему теперь любая дорога заказана с такой чувствительностью и милостивее будет не продолжать его мучения вовсе. Иначе какая же это жизнь, если нежно и бережно мы не любим, но требуем срочной магической помощи каждый раз после? — Но почему? Они же болят и чешутся, и всё прочее. — Княжна никак не уймётся и хмурит свой высокий лоб. — Почему нельзя сделать как проще? — Потому что простой путь не всегда самый верный. — Анджей сам не знает, откуда у него столько терпения и где же его искать, когда потребуется в следующий раз. Наверное, дело в том, что это маленькое надоедливое существо его умиляет больше, чем достаёт. — Тайра предложила ему своей горькой гадости. На этом хватит. — Но она могла бы… Не унимается, конечно. Даже после того, как сталкивается с торговкой и едва не сносит ветхий, подпёртый палками прилавок. Врезался в край и охнул, придержав затрещавший угол. Тут же отодвинулся, вжавшись в чужой бок, и прибавил шагу. Не забывает, о чём они говорили, и продолжает упрямо напирать. Даже после того, как виновато втягивает голову в плечи, несмотря на то что в компании монстролова его и не решились отчитывать или ругать. — Могла бы. Но магия, она… Погоди, я подумаю, как лучше объяснить. — Анджей запинается и берёт паузу, выискивая нужные аналогии. Сам не знает, как точно передать то, что представляет. Или то, что успел увидеть. — Что будет, если лепить заплатку на заплатку? Йен передёргивает плечами, насколько может, и едва расходится с навьюченным по самое не балуйся торговцем. У того даже лица не видно из-за пыльных, навешанных друг поверх друга мешков. Лица не видно, зато дорожки не то муки, не то ещё какой-то мелкой, летящей во все стороны пыли хорошо заметны. Йен тут же хватается за свою косу, принимается отряхивать её и оттого становится изрядно невнимательным. — В итоге не останется целого места? — предполагает и всё борется с самым кончиком волос. Одной рукой получается так себе, но второй он держится и выпускать чужую не хочет. — В итоге они оторвутся все разом. Швы не выдержат веса. Йен косится на него с явным недоверием и качает головой. Решает, что чёрт с ней, с косицей, и просто перекидывает её за спину. После вычешет. — Никогда такого не видел. Во взгляде Анджея появляется явная снисходительность: — Ты и вещей латаных в руках не держал ещё год назад. Впрочем, до того, чтобы осуждать, он не доходит. Уж кому-кому, а не ему тыкать вчерашней принцессе тем, что она исколола все пальцы, когда впервые попыталась зашить прореху на собственном рукаве. Он сам таким был, разве что большее количество зим назад. Он бы таким и остался, если подумать. Таким бы и умер в старости, и то, если бы дотянул до неё. Анджей понимает, что его с подобными размышлениями тащит куда-то не туда, и резко смаргивает. Отсекает их, и отсекает резче, чем мог бы. — Нельзя бездумно лепить заклинание на заклинание. Йен кивает, не считая нужным говорить о том, что это он и так знает, и спустя ещё пару красивых, ухоженных домов, с которых ещё осенью срезали жухлый увядший плющ, пристаёт с расспросами снова: — А амулеты? Я недавно делал такие. Я собирал, а Тайра зачаровывала. На удачу, на прибыль, на счастливое замужество, и так до бесконечности. Чуть ли не пальцы загибает, перечисляя, и хлопает ресницами, неудержимо любопытный. Заглядывает в лицо монстролова и едва не спотыкается о выдолбленную кем-то яму в брусчатке. Цепляется за неё краем носка сапога, ойкает, перескакивает, и нет бы следить за дорогой, так нет же: на Анджея смотрит. И ждёт, когда тот ответит, едва сдержавшись от выдоха и комментариев про расквашенный нос. — Это всё ерунда. Ему встречались и кроличьи лапки на тонких цепочках, и головы младенцев, набитые чёрт пойми чем, но если что и работало на пользу владельцу подобной штуки, так это наличие мозгов и способность вовремя загнать простецкую дрянь кому поглупее. Анджей припоминает, что у Луки даже водилось пара баек на этот счёт, а Тайра продаёт подобные безделицы с минимальным магическим зарядом. Просто потому, что они неизменно имеют спрос. Точно так же, как и зелья, оберегающие от чесотки в труднодоступных местах. — Но если обвешаться ими с ног до головы, то да: может, и выйдет привлечь какого-нибудь успешного торговца или найти чужой тайник. Только всё обернётся против в какой-то момент. Удача закончится — и успешный муж вдруг станет зверем, или объявится хозяин тайника. Очень рассерженный хозяин. — А если нет? Если не закончится? — Закончится. Это же чары. — Монстролова будто бы умиляет чужая наивность, и он едва сдерживается, чтобы не посмеяться над ней. Сам не владеет никакими чарами, но знает о них много больше, чем маленькая княжна, которую не спрашивая макнули во всё это с головой. И именно потому, что знает, так хочет держать подальше от всего этого. Хочет и вместе с этим понимает, что поздно уже. Уже нельзя удержать. — То же самое и с бесконечным лечением. На сто пятый раз заклинание вместо того, чтобы залечить царапину, откроет все старые. И не только царапины. Анджей, в отличие от прочих, не обманывается уже. Он знает, что магия переменчива и частенько капризничает, как живая. Он бы предпочёл с ней не связываться вовсе, но… но жизнь так любит подкидывать ему сюрпризы. Жизнь любит ироничные развязки и возить его лицом по всем его старым «не». — А заклинания улучшения внешности? Вот об этом ему даже слышать странно. Странно, что Йену подобное могло прийти в голову. Йену, который в недовольстве собой замечен не был. Скорее, наоборот. — Они работают так же? Да и чего бы ему хотеть? Другого цвета глаз? Стать шире в плечах? Повыше? — Если ты говоришь о мороке, то нет. Анджей даже не знает, стоит ли спрашивать, практический это интерес или так — просто взбрело на ум, как и все прочие праздные вопросы. — Тайра ничем не рискует, а вот те, кто без конца меняют разрез глаз и форму носа, — ещё как. Йен опускает голову, показывая, что принял к сведенью, и какое-то время они шагают молча. Спускаются ещё ниже, проходят вдоль первых рыночных рядов и сворачивают в сторону до того, как доносящийся гомон станет невыносимо громким. Анджей краем глаза замечает, что какой-то силуэт отделяется от толпы и следует за ними. Может быть, ему в ту же сторону и так совпало, а может, и нет. Кто же с ходу вычислит наверняка? — Знаешь, что странно? Я могу варить все эти зелья, готовить притирки и согревать воду, могу даже немного побродить в чужих снах, но словно поверхностно, не ныряя. Даже не на четверть. — Йен заговаривает, когда снова становится тихо, а навстречу ступают только редкие местные, да и те не торопливо, скорее, прогуливаются меж соседних дворов, а не спешат по важным делам. Йен заговаривает, а Анджей надеется, что сжал челюсти без скрежета. — Я думал, ты вообще не сможешь колдовать. И что в голосе его нет упрёка. Потому что не в чем упрекать. Йен если и виноват в чём-то, так только в том, что мог бы, как сказал Лука, потщательнее выбирать, в кого влюбляться. Всё остальное — это уже их, а не его. — Серьёзно не могу, — но оправдывается зачем-то, и Анджей поднимает свою кисть вверх и, не выпуская из неё чужой, забрасывает её Йену на плечо. Приобнимает и дальше ведёт так, ещё ближе, чем до этого. Под своей рукой. — Совсем чуть-чуть. Йен даже показывает это «немного», приблизив друг к другу указательный и большой пальцы свободной руки, но монстролова не очень впечатляет. — До того, как я уснул, твоё «чуть-чуть» измерялось сдвинутой на край стола ложкой, — напоминает и улыбается, несмотря на прищур. Всё ещё не пеняет и как может скрывает досаду. И на зиму, и на себя самого. Упускает слишком много. — А теперь что же? — Теперь я снова могу подвинуть ложку. — Йен будто смеётся над самим собой и подтрунивает над этой временной слабостью. Да и слабости той в нём и то с оговорками. — И не смогу подвинуть тебя, если вдруг будет нужно. Окончание фразы выходит сбивчивым, они как раз минуют дорогу, ведущую в порт, и, видно, весна его порядком оживила. Настолько, что ругань доносится за несколько сотен метров, подхваченная ветром. — Из-за этого тебе тоже страшно? Йен даже порывается зажать уши сначала, а после, опомнившись, морщится и снова опускает ладони. Проморгавшись, вспоминает, о чём они вообще говорили. — Скорее, опасливо немного, — отмахивается и поправляет лямку своей пустой сумки. — Но знаешь, во всём есть свои положительные стороны. — Да что ты? И какой же в этом? — Ну, для того чтобы наложить эту печать, мне почти неделю пришлось не есть и таскаться босиком по снегу. Пить всякую травяную дрянь и окунаться в ледяную воду. Просить очищения у высших сил, если в общих чертах. Монстролов не понимает, к чему он ведёт и какие могут быть положительные стороны у всей этой ритуальной ереси. Не понимает, пока взгляд, без конца цепляющий его собственные зрачки, не становится хитрым. — Так что в каком-то смысле я теперь почти что девственник. И когда печать закроется… Нарочно не договаривает и в глаза так и смотрит. Не договаривает, но обещает так, без слов. Взглядами и намечающейся косоватой ухмылкой. Анджею в её очертаниях другие губы на миг чудятся. И потому он фыркает и отмахивается: — Не говори об этом Луке. Анджей уверен наперёд, что у того загорятся и глаза, и задница. Что ему всенепременно будет нужно стать «первым», даже если первенство весьма и весьма условное. Анджей слишком хорошо его знает для того, чтобы сомневаться. — Иначе она не закроется. Йен прикусывает губу, чтобы скрыть уже оформившуюся усмешку, но выходит у него так себе. Йен вообще выглядит довольно счастливым, когда не дёргается, напридумывав себе тысячу и один повод. Сейчас тоже, выговорившись, ему стало заметно легче, и появилось настроение подурачиться. Оттого и держится двумя руками за чужой локоть и то и дело заглядывает в лицо, нарочито наивно моргая длинными ресницами. Заигрывает просто походя и тут же льнёт, прижимаясь щекой к плечу: — Я до сих пор не могу понять, как ты так спокойно ко всему этому относишься. На них косятся с обеих сторон улицы, но Йен так увлечён своими размышлениями, что ничего кругом не замечает. Анджею же просто плевать на досужих зевак, а веса на руке он почти не чувствует. — Ну, то, что он и я… Княжна нарочно не договаривает и поднимает лицо. Смотрит своими голубыми глазами и ждёт ещё каких-то объяснений. Только вот в этом Анджей ему уже явно не помощник. Он не то что не понимает: он никогда не пытался копаться, чтобы понимать. — С собой же ты разобрался. Йен закатывает глаза и бодро отмахивается. «С собой» ему глубоко неинтересно. — Это другое. Ему хочется порыться в чужой душе, а Анджею нравится над ним подтрунивать. — Другое ли? Совсем немного, но отказать себе в этом удовольствии он не может. — Ладно. Я не знаю. — Потому что бледноватый Йен немного краснеет в приступе накатившего кокетства и начинает покусывать свои губы. — Это всё… — Никакой не вопрос, — монстролов заканчивает за него и надеется, что в последний раз. Потому что из всех имеющихся проблем — эта действительно на таковую не тянет. Вообще нет. Ни на грамм. — Перестань думать о бесполезных вещах. Тем более если всё уже решено. Или нет? — Нет никаких «нет»! — вспыхивает как спичка и, делая вид, что не видит никаких ухмылок, вырывается вперёд и Анджея за собой, просто как телегу запряжённый ослик, прёт. — Мы вообще в ту сторону идём? Почему так долго? Ты вообще, что ли, разучился ногами шевелить, пока спал? Йен собирается полушутя обвинить его в парочке грехов, но перестаёт бурчать и хмуриться, стоит ему обернуться и натолкнуться на чужой взгляд. Ему теперь много не надо, чтобы уловить. Угадать перемену в чужом настроении. — Потому что господин позади, видно, потерялся и решил, что будет мудро пойти за нами. — Анджей остаётся спокойным, и Йен не может вспомнить, когда бы он оборачивался, но сам теперь опасается начать озираться. Сам теперь боится привлечь лишнее внимание или начать паниковать. Сам только бесполезно распахивает рот и тут же сжимает губы в прямую обескровленную линию. Он не знает, что сказать. Он слишком боится, что может предположить и угадать. — Давай вперёд. Всё меняется слишком быстро. — Но… — пытается возразить, но его уже пихают куда следует, ловко перехватив с запястья за локоть. — Возьми мою сумку и иди к арке, — Анджей говорит ему в затылок и так и держит, не давая развернуться. Ведёт чётко перед собой и отпускает, успев надавить между лопаток, чтобы немного ускорить. — Сильно не торопись. Йен поджимает губы и делает как велено. Забирает протянутый рюкзак и мрачнеет на глазах. Все движения, как одно, резкие и дёрганные. Все движения говорят о том, что ему это всё очень не нравится. Анджею не нравится тоже, но, по крайней мере, с этим прилипалой он сможет поговорить. И не в его интересах не ответить на парочку вопросов. Совершенно бесхитростных. Анджею больше ничего не нужно. Он не останавливается совсем, он замедляет шаг и слышит, что шаги за его спиной затихают тоже. Йен отходит всё дальше, но за ним никто не торопится. Арка впереди абсолютно пуста, как и двор за ней. Монстролов не улавливает больше ничьего присутствия. Он сам в центре будто каменного колодца, и ветер дует прямо в его лицо. И впереди совершенно точно никого нет. С боков — может быть, что там со спины — он вообще не уверен. Собирается разбираться постепенно. Прямо сейчас и начнёт. И на этот раз сначала всю душу вытрясет, а только после, так уж и быть, позволит отмучаться. Этот ему всё выложит. Кто, почему, зачем и за сколько. Впрочем, последнее не так важно. Анджей всё равно не собирается перекупать эти заказы. Ждёт, пока шаги приблизятся ещё, и оборачивается, собираясь, в случае чего, выбросить вперёд левую руку, чтобы прикрыть ею лицо. Правую отводит назад, чтобы выхватить нож, висящий за поясницей, но понимает, что он ему и не потребуется. Скорее всего, нет. Мужик действительно шёл за ними откуда-то с улиц. Только в руках у него нет ни оружия, ни верёвки. Он, ко всему прочему, ещё и безоружен. И не собирается нападать. Он высокий, очень тощий, и Анджей… его узнаёт. Сразу же. Узнаёт и каменеет против воли. Замирает и сжимает рукоять широкого охотничьего ножа в ладони. Не выдернув его из ножен. Анджей не знает, ухмыльнуться ему прямо в лицо, этому человеку, или остаться равнодушным. Анджей ощущает себя отброшенным на десять лет назад. Всего на секунду, на один взмах ресниц, пока не берёт себя в руки, но… но всё равно. Один миг слабости, а он ненавидит себя за него. Люто, яростно ненавидит. Шагает навстречу первым, поднимает подбородок и ждёт, приподняв брови, готовый перерезать чужую глотку в любой момент. Иронично, что он сам почти двухметровый, а эта высушенная кость даже спустя столько лет всё ещё возвышается над ним. Иронично ещё то, что Анджей больше не испытывает перед ним неприятного, внушающего опасения трепета. Удивление угасло, и осталась только неприязнь. Застарелая, как нагар на сковородке, и такая же прогорклая. Ему хочется сплюнуть. Повернуться и уйти тоже хочется, только знает, что нельзя. Знает, что достаточно уже оставил за спиной, и что этот вот не явился бы просто так в такую даль. Не иначе, как по поручению. Анджей не смотрит ни на его одежду, ни на обувь. Отмечает для себя только, что цвета одеяния у слуг при доме не изменились, и ждёт того, что будет. До речи человек-трость ожидаемо не снисходит. Приближается и, нырнув костистыми пальцами за пазуху, ловко выдёргивает плотный конверт из-за полы подбитого мехом жилета. Так же, не размыкая губ, протягивает его Анджею, и когда тот, помедлив, берёт, таким же отточенным жестом просит открыть его. Открыть при нём. Должно быть, желает убедиться, что ознакомится, прежде чем выбросит. Что же, монстролов может снизойти, даже не стискивая зубы. Поддевает проклеенную кромку лезвием и, не глядя на оттиск на сургуче, переходит сразу к сути. Расправляет листок и, пробежавшись глазами по строчкам, даже не добирается до конца. Спотыкается о слова «велено» и «незамедлительно после». Комкает в руках и с размаху впечатывает в чужую жёсткую грудь. Возвращает назад, заставляя закашляться, и, не глядя больше, разворачивается и собирается нагнать княжну. Нож всё ещё сжимает в ладони, не вернул за пояс. Надеется в глубине души, что он ему сейчас пригодится. Что появится повод нанести удар. Всего один быстрый, сильный удар. Ему не потребуется второго. Не промажет, не ошибётся. Йен уже скрылся из виду. У Анджея внутри всё просто разрывается и клокочет. Его на части растаскивает и вот-вот разнесёт в стороны, расклеит на несколько озлобленных карликов, если он не найдёт способа выдохнуть всё это. Йен зашёл за арку… Анджея хватают за локоть за пять шагов до неё. Он даже не оглядывается — бьёт сразу. Мог бы и отпустить, но не отпускает. Мог и не убивать, а так — вырубить и уйти, но не справляется с собой. Не собирается справляться. Не хочет. Он понимает, что за ним следили от самого дома, и вовсе не этот, похожий на смерть. Не он один. Его хватают за руку, и он, вонзив нож в чужую печень по самую рукоять, видит ещё двоих. Не успевает ладонь отряхнуть от натёкшей крови, как и они тоже пытаются приблизиться. Они — обыкновенный городской сброд из тех, кто ошивается в трактирах в поисках работы. Крепкие, мрачные, с суровыми лицами. В невнятных тулупах, и один даже с топором. В руках второго Анджей видит сеть и качает головой. Лука теперь весь следующий год будет ему припоминать. Впервые за столько лет не по его задницу явились. Анджей даже не верит. Всё ещё нет. Перешагивая через упавшего первого, решившего, что его можно потрогать со спины, не верит. Не запоминает лиц оставшихся. Не фокусируется на них. Ждёт, пока они подойдут достаточно близко, и убирает по очереди обоих. Почти не думая. Не об этом. Только не об этом. Самоконтроль висит на чём-то очень тонком, не на волосе уже. С силой жмурится, отирает ладони об одежду того, кто ещё жив, с сетью, которую он так и не выпустил из рук, и, глянув на так и не пошевелившегося костистого человека, отворачивается уже окончательно. Йена нагоняет чуть ли не бегом. Тот так и бредёт по прямой, как ему было велено. Не очень быстро, но и не останавливаясь. С прямой напряжённой спиной и сжатыми в кулаки руками. Анджею на секунду кажется, что он вообще не догонит. Сглатывает это ощущение как противный комок и сразу же хватает за плечи. За оба, и разворачивает к себе, сжимает их и, притянув нахохлившегося, ничего не понимающего юношу поближе, осматривается. Выбирает соседний переулок и кивает в его сторону: — Пойдём-ка туда. Ничего не объясняет на улицах и заставляет повернуть назад буквально в десятке метрах от мастерской, до которой они так долго шли. По всё той же клятой иронии. Забирает свой рюкзак назад. Пустую сумку Йена с брякающими на дне монетами до кучи тоже. Перекидывает за свою спину и тащит его за собой. То ближе, то дальше держит, вытягивая руку. Никак не окунётся в своё привычное спокойствие снова. Не замрёт. И сам же от этого ещё больше бесится. Его будто догнали и сзади ударили. Сильнее, чем он мог ожидать. — Погоди… Погоди же ты! — Йен, молчавший первые пару минут, начинает упираться. Йен очевидно боится и паникует. Озирается по сторонам и пытается остановиться. Буквально пятками тормозит, счёсывая каблуки о каменную брусчатку. Им сейчас это не на руку. Им не нужно торчать здесь. — Объясни мне! Я ничего не понимаю! — требует уже, стряхнув с себя его, Анджея, пальцы и, гневно выдохнув, скрещивает руки поперёк груди. Невольно пытается защититься, и сейчас вовсе не от внешнего мира. Сейчас от того, кого не понимает. Анджей сначала осматривается и только после того, как убеждается, что они всё ещё одни, заставляет себя успокоиться. Напоминает себе, что если кто перед ним и виноват, то не княжна. И уж не княжне его следует бояться. — Как только вернёмся в дом, — обещает и давит из себя улыбку. Кривую, ломаную и на правую щеку. Давит из себя нечто невнятное и жуткое и, не найдя никакого понимания, теряет терпение. Сразу же. Цепко хватает Йена за предплечье и снова тащит вперёд уже за него. — Шевелись! — последнее уже бросает так, даже не оборачиваясь, и только и делает, что вслушивается. Осматривается. Вглядывается. Йену за ним приходится почти что бежать. — Это из-за меня всё?! — в спину выкрикивает, и Анджей останавливается. Выдыхает. Закрывает глаза. Понимает, что перегнул. От трёх лишних секунд ничего не изменится. Фатально — уже нет. — Нет. — А рынок?.. — Оборачивается. Снова берётся за чужие плечи и, наклонившись, касается нахмуренного лба своим ртом. — А как же… Йен растерян настолько, что не знает, в какую сторону показывать. Указывает пальцами в противоположные и вот-вот закрутится на месте, как мельница. Монстролов понимает, что сейчас лучше всего будет отпустить его, а не тащить за собой. Так будет безопаснее. Так будет лучше. — Возвращайся к Тайре. Я догоню тебя около горы, — обещает, а Йен смотрит на него так, будто ему врут в лицо. Йен смотрит на него так, будто разгар осени, а не весны. И вцепляется двумя руками в первое, что нащупает пальцами. Стискивает складки куртки и до боли царапает ладонь. Йен смотрит на него как на предателя и всерьёз, абсолютно всерьёз опасается обмана. Глупый… Глупый и пуганый. И как считать его взрослым после таких вещей? — Если не догоню, то встретимся уже внутри. И, конечно же, получает отрицательное мотание головой. Медленно разжимает пальцы, вцепившиеся в свои, и подталкивает в выбранном направлении. Подсказывает, где нужно повернуть, и сам выбирает другую дорогу. Йен ничего не понимает, но, постояв на месте, сжимает челюсти и, развернувшись так резко, что собственная коса вокруг шеи захлестнулась как удавка, стремительно удаляется. Анджей провожает его взглядом и возвращается назад. На ту улицу, по которой они пришли. Поднимается назад. Перешагивает через лежащего на боку мертвеца и, удостоверившись, что трость убралась восвояси, не спеша идёт в сторону рынка. Нарочно держится середины мощёной дороги. Нарочно не пытается скрыться в тени или уйти берегом. Его нагоняют около палаток со специями. Толкают с левого бока и пытаются оглушить ударом небольшого чугунного котелка. Нападающему комично не хватает роста. И толчка для того, чтобы допрыгнуть, не хватает тоже. Промахивается, попадает по балке, поддерживающей прилавок, и сваленный подножкой втыкается в него же, угодив лицом в рассыпанные специи. Монстролов стремительно отступает, уткнувшись лицом в ворот куртки, и умудряется не расчихаться. На то, чтобы закончить это представление, времени не тратит. Решает, что бедолагу, поднявшего облако едкой дряни, и без того отметелят. Второй раз он уклоняется уже у жилых домов, когда до подножья горы остаётся не более пары сотен метров. Здесь его пытаются пригреть заборной доской по затылку и буквально вывалившись из черноты меж двух зажиточных дворов. Анджей хватается за противоположный конец доски и, понаставив заноз, выдёргивает её из рук нападавшего. Плешивого и покрытого шрамами не то от ожогов, не то от чьих-то ядовитых плевков. Ею же и бьёт по выставленным рукам и загоняет назад, в переулок. Доводит до тупика и там лупит, особо не примеряясь, пока не попадёт по скошенному затылку. Не проверяет, убил ли, и, отбросив деревяшку, отряхивает руки и куртку. Пальцы зудят, и теперь наверняка придётся повозиться, выколупывая всякую мелкую погань из-под кожи. Теперь придётся возиться не один день с иной поганью благодаря стараниям твари, с одной мысли о которой Анджея пару-тройку лет назад вывернуло бы. Пару-тройку лет назад или больше, когда он был поживее в своих эмоциях. До горы добирается один. Поднимается по ней в сопровождении. Выдыхает и уже у самой калитки ведьминского дома снова выдёргивает испачканный нож. Оборачивается и ждёт, кто же из двух польстившихся на «лёгкие» деньги пожелает быть первым. И, о чудо, его провожатые — мужчина и женщина на этот раз — переглядываются и отступают. Медленно отходят и постепенно скрываются из вида. Монстролов выдыхает и, забежав на крыльцо, дёргает дверную ручку. И тут же врезается в того, кто куда выше Йена, и едва не разбивает ему нос своей скулой. Выдыхает, нарвавшись на ругательство, и закатывает глаза. — Йен? — Это, признаться, всё, что его сейчас интересует. Только это. Лука кривится и кивает. Указывает взглядом вверх. И тут же набрасывается, не слишком-то скрывая своё желание не только во всём разобраться, но ещё и подраться. Так, для того, чтобы меньше внутри всё горело. — Да ты скажешь что-нибудь или нет?! Анджей кивает и поднимает взгляд. Прислушивается. Надеется, что ведьма тоже никуда не смылась и он отделается одним разом. *** Ночью заметно холоднее, и даже магия пропускает колкую, будто от инея, что ещё остаётся на камне поутру, стужу. Но небо будто бы чище. Именно в холода. Анджей этого раньше не замечал. Да и где бы ему было? Где бы ему было успевать задирать голову, даже несмотря на то, что ему случалось в такое время уже и не спать? Вроде бы случалось. Он не помнит точно. Никогда не считал. Да и последние несколько зим не было какой-то острой необходимости знать наверняка. Для чего? Никто же не ждал. Или он думал, что не ждал. Смешно, но порой он думает о тех гневных воплях, что ему подарил этот крашеный в склепе. От безысходности и злости, но… Анджей помнит. Ещё бы ему забыть. Задумчиво гладит совсем другую голову и прислушивается к звукам, доносящимся из дома. Слышит, как кто-то копается на втором этаже, в «их» комнате, где спит один Йен. Луке так и удобнее на диване, Анджей после того, как узнал про сдерживающую не метку, не сомкнул глаз вовсе. Даже для того, чтобы просто ненадолго спрятаться не в забытие, но хотя бы темноте. Он не боится темноты, не боится тех, кто в ней обитает, но снова ощущает себя отвратительно беспомощным. Слабым и глупым. Он будто отступил назад на несколько мгновений и едва не скатился с лестницы. Смешно, но только сейчас понял, что у него вообще была какая-то лестница. Не спуск, а подъём. Подумать только… Вот это вот всё считать подъёмом. Анджей в собственных мыслях путается и не знает, как заставить их исчезнуть. Хотя бы ненадолго. Опускает взгляд и сжимает руки чуть крепче. Ладоням тепло под плащом и на чужих спине и боках. Ему самому тепло, и это так непривычно, что он не может перестать прислушиваться и разбирать это ощущение. Не новое, не забытое, но всё равно. Он вышел первый. Йен увязался за ним и, ничего не сказав, улёгся сверху. Ничего не просил, не кричал и не топал на него ногами. Просто вышел вместе с его же плащом и, надавив на плечи, заставив опереться спиной о столбики, поддерживающие перила. И спит сверху, молча обняв себя чужими руками. Анджею даже этого не пришлось. Он теперь только и делает, что остаётся на месте, запрокинув голову и глядя в небо. Согнул ногу в колене, второй оперся в косяк заколоченной двери, и всё. Застыл. Моргает пару раз в минуту и прислушивается к шорохам, доносящимся из дому. Скорее, даже из одной конкретной комнаты, что прямо над ними. Не замечает, как начинает отвлекать себя тем, что представляет, какой именно предмет издаёт тот или иной звук. Прогибается половица, отодвигается ящик комода… — Так и будешь маяться, пока ничего не решишь. Монстролов медленно смыкает веки и поправляет складки плаща. Ему кажется, что они не полностью покрывают узкие плечи, и с этим совершенно точно нужно что-то сделать. С тем, что у него затекла спина и уже ноет шея, — нет. — Не нужно ко мне подкрадываться. И я думаю, а не маюсь, — отвечает будто бы пустоте, не поворачивая головы, но ведьма не собирается исчезать так же незаметно, как и появилась, и Анджей покладисто мирится с её присутствием. В конце концов, она мирная. Не скандалит. — Ты давно вышла? — Да нет. — Тайра показывается, когда присаживается напротив, по другую сторону крыльца, и даже не косится на его задранный сапог. В другой момент, может быть, и прокомментировала бы, но не сейчас. Сейчас её будто бы тоже если и заботит что, так спящий Йен, а не грязные отпечатки не пойми где. — Может, минуты как три? Анджей медленно кивает, снова проводит ладонью по плотной материи и прячет пальцы под ней же. Гладит теперь узкую спину и выступающие позвонки. — Я слишком взрослый для того, чтобы, как ты сказала, «маяться», — проговаривает это будто бы в никуда и не для кого. Может быть, потому что хочется. Может быть, потому что хочет увидеть в ответ хотя бы небрежный кивок. Что-нибудь, подтверждающее его слова. Потому что он не чувствует себя взрослым. Он чувствует себя старым. Дряхлым и уже уставшим. Тайра и правда на него смотрит. И улыбается даже, комкая подол своего неизменно зелёного платья. Вышла, как была в доме, и по ней и не понять даже, мёрзнет или сжимается по другой причине. Горбится, и чудится, будто ей впервые за долгое время неудобно в этом теле. Будто оно ей стало не то велико, не то давит, и потому ведьма то локти свои трогает, то сжимает колени через плотную юбку. И слово замирает, выскальзывает куда-то, а после, встрепенувшись, встряхнув опавшими, почти распрямившимися кудрями, возвращается назад и не то отвечает, не то сама спрашивает: — Нет?.. — Нет? — Анджей отзывается потому, что ему сейчас что молчать, что разговаривать: в голове всё одно сумятица. И, что бы кто ни думал, он для себя уже всё решил. Какие бы там мнимые варианты выбора ни были, у него он только один. Самый выгодный для всех них. — Нет. Ты просто чуть более разумный, чем другой невзрослый. — Тайра кажется уставшей и даже постаревшей лет на десять. Может быть, это ночь обманывает, а может, магия чудит. Монстролов не знает и не стремится выяснять. Он просто слушает её и рассматривает тонкие морщинки вокруг зелёных глаз. — Да и то не всегда. А так… тебе сколько? Осторожно пожимает плечами, чтобы не дёрнуть княжну, и даже не задумывается особо. Видит, что и ведьме не особо-то интересно. Её скорее заботят его реакции на слова, нежели сами ответы. — Не знаю? Наверное, если бы напрягся, то вспомнил бы, но не хочет. Нарочно и будто кому-то назло. Делает вид, что какой-то кусок его старого просто выпал. — К тридцати? За тридцать? — предполагает, и ведьма согласно кивает, начиная расчёсывать растопыренными пальцами свои волосы: — А ему сколько? — указывает подбородком на Йена и наматывает распустившиеся кудри на фаланги, будто пытаясь вернуть им завиток без горячих щипцов. Анджею становится любопытно на миг: колдует она сейчас или не тратит силы на такую ерунду? — Его ты считаешь взрослым? — Нет, — он отвечает даже не думая. Он не тратит на это ни секунды. Да и для чего, если всё и так очевидно? — Конечно, нет. Он отвечает не думая, но опустив взгляд. Упёршись им в тёмную макушку и непроизвольно сжав пальцы чуть сильнее. Чудится, что очертания чужих рёбер даже сквозь куртку чувствует. Он считает Йена совсем маленьким. Балованным и порой всё ещё капризным. Считает его неприспособленным вообще ни к чему в этой жизни и тут же вместе с этим понимает, что упустил довольно много времени для того, чтобы иметь право сказать это вслух. И, только сморгнув и поразмыслив ещё с полминуты, он доходит до того, к чему ведёт внимательно наблюдающая за ним Тайра. Тайра, которая в разы старше их обоих и наверняка не видит особой разницы между ними. Да и с чего бы ей? Анджей бы тоже не особо заморачивался какими-то десятками, если бы разменивал уже, скажем, третью сотню. — Хочешь сказать, что я для тебя тоже почти что ребёнок? — Он, не удержавшись, приподнимает бровь. Она улыбается впервые за вечер. — Мальчишка, — уточняет и, не пытаясь скрыть усталость, потирает скулу и оставляет в покое свои волосы. Перебрасывает их за спину и не думая начинает раздавать «комплименты». Впрочем, тона не меняет тоже. Не ругается. — Грубый, вредный и упёртый. Анджей хмыкает и не припоминает, когда его вообще называли так в последний раз. В эти десять лет — точно нет. Может быть, в прошлые? У него от сердца порой остаётся перемолотая в фарш крошка, а она ему это вот. «Мальчишка». Забавно, конечно. Монстролов не говорит о том, что не может быть добрым просто потому, что доброта не выживает внутри того, кого ежечасно окунают вовсе не в ванны с эфирными маслами, но решает, что не стоит. Она и сама всё знает. Может быть, нарочно дразнит, чтобы расшевелить. Может, и вправду так считает. Кто же её там знает? — Что же ты носишься с нами всеми? — Он уже спрашивал как-то. Может, осенью, а может, и лет шесть назад. Наверняка не помнит, но считает, что можно обновить вопрос. — Если мы так плохи? — Кто-то же должен. — И Тайра в свою очередь тоже не говорит ничего нового. И смотрит так же. Откидывается назад и упирается макушкой о покосившийся деревянный столбик. — И потом, вот этот вот ребёнок достоин участи куда лучшей, чем может получить без моей помощи. «Этот вот ребёнок», который единственный из всех временных и постоянных обитателей дома сейчас спит. Размеренно дышит. Прижимается щекой к шероховатой ткани рубашки и ни о чём не думает. Разрешил себе это и, пожалуй, поступил мудрее, чем они все. Анджей знает, что он достоин. И участи, и просто лучшего. Чем они оба. Чем всё вот это вокруг. Не считает нужным подтверждать вслух и отмалчивается. Снова задирает голову, чтобы устремить взгляд вверх. В ставшее непроглядно чёрным небо. — И рано или поздно тебе придётся всё выложить. Анджей едва не закатывает глаза, когда она снова начинает всё про то же, но вместо этого только бесшумно сжимает зубы. — И лучше бы рано. Она беспокоится — он понимает. Только вот если у неё проблема одна, то у монстролова их полный рот. И он смутно опасается, как бы образное выражение не стало буквальным. Землю жрать ему ещё не приходилось. — Можно мне сначала разобраться с тем дерьмом, которое нельзя отложить? — интересуется нарочито любезно и тут же без перехода добавляет уже своим обычным голосом: — А уже после вести воспитательные беседы? — И как думаешь разбираться? Тайра — сама любезность и вот-вот ещё и губы соберёт маленьким бантиком, как приличная старушка. Тайра вдруг становится кроткой и тихой. И с такой ещё невозможнее, чем со злой и швыряющейся чашками. — Давай ты скажешь мне, что нужно сделать, а я сделаю? — Он сам не знает, зачем говорит это, но знает, каким будет ответ. Конечно же, он знает, что она тут же закатит глаза и скрестит обтянутые рукавами платья руки. — Анджей… — Не надо, — отмахивается раньше, чем она снова затянет своё заунывное, уже набившее оскомину «как правильно», и пытается повести плечом, чтобы немного его размять. — Так надо или не надо? Медленно вдыхает и в который раз уже закрывает глаза. Ему так проще. Проще наконец-то сказать вслух то, что он несколько раз проговорил про себя. Только вот ещё не принял. Возможно, если произнесёт, то сможет сделать это. Его же никто не спрашивает, в конце концов. Что он может, а что — нет. — От меня не отцепятся. Пока не притащат или пока не явлюсь сам. Ну вот. Сказал. Тайра смотрит на него с сочувствием, граничащим с жалостью, и ему не нравится этот взгляд. Он не ощущает себя неуязвимым под ним. Никаким не бессмертным. — Скольких бы я ни убил, в итоге всегда найдутся ещё желающие разбогатеть. Слишком много денег обещано. Если бы я был один, то просто затерялся бы. Из принципа не подошёл бы ни к одному из крупных городов, но сейчас… Снова стискивает зубы и качает головой. Против воли злится и сжимает руки. Обнимает чуть крепче, чем до этого, и тут же ослабляет хватку, чтобы не разбудить. Тайра заканчивает за него и тоже глядит на Йена: — Ты не один. Укрывает его коленку завернувшимся краем плаща и больше ничего не добавляет. Ждёт только, что ещё скажет Анджей. И скажет ли вообще. Он сам не знает, стоит ли что-то говорить. Смотрит то на забор, то на зелёную, примятую местами траву, то снова на небо. Прислушивается ко всё никак не утихающей возне в доме. Да сколько можно уже всё переворачивать? Угомонился бы уже. Угомонился… Анджей мотает головой и сам же закрывает себе обзор упавшими на лицо волосами. Уже в который раз обещает себе избавиться от них, чтобы не мешали. Обещает и не знает, не забудет ли. — Я не раз и не два получал раны за другого. Слушает, как этот «другой» ходит туда-сюда, открывает тумбочку и гадает, не получится ли так, что они поменяются местами. Случайно или нарочно — кто знает? Не важно — как, важно то, что он знает, чем это закончится. — Луке может хватить всего одной. А про княжну… Я даже не говорю про княжну. Эти двое лишают меня выбора. Анджей не может не пойти туда, куда его буквально гонят вилами в спину. Охочие до наживы наёмники редко оставляют свидетелей, да и к чему сохранять жизнь ещё кому-то помимо своей цели, если прочие не думают сваливать, а ещё и мешаются? Лука бы убрал лишних, даже не думая. Те, кого он отказывается признавать своими собратьями по ремеслу, собирались сделать именно это. Там, на горе. Одного — с обрыва, второго — доставить куда требуют. И никаких расшаркиваний. Какие тут могут быть варианты? Куда ему бегать? Сколько? Следующие двадцать лет, пока упёртый идиот, про которого Анджей ни разу за последние годы и не вспоминал, не откинется? Ведёт плечом, отводит его вниз так, чтобы голова Йена опустилась немного тоже, и заглядывает в его лицо. Вот когда ему бегать? — Лука с тобой не согласен. Он считает, что выбор есть. Анджей сначала задирает голову, смотрит на узкий подоконник «их» спальни, а после переводит полный скептицизма взгляд на Тайру: — Потому что он идиот и как обычно переоценивает себя. Лука считает, что можно просто перебить всех и не заморачиваться. Лука столь недооценивает силу денег, что это даже странно. Он сам бы уже вприпрыжку скакал за ним по пятам, заварись это всё лет на десять раньше. Он и поскакал в своё время, да ещё и польстившись на куда меньшую сумму, что обещают сейчас. Причём всем и каждому, кто готов потратить немного своего времени на бродягу со свёртком за спиной. Свёрток разрешено забрать себе. Заказчика интересует лишь сам бродяга. Так трогательно, что Анджей поневоле оживает. Злится так, что даже не знает, сможет ли войти в этот проклятый город и выйти из него по одной и той же дороге. Вероятнее всего, нет. Вряд ли городская стража останется лояльной после того, как он наведается на чужую псарню и выпустит всех этих тварей. — Ему этого не говори, не то отвернёшься, а после найдёшь в своей спине пяток моих столовых вилок. Мне бы не хотелось снова их чистить, — Тайра пытается пошутить, но Анджей уже полностью в себе, в своих мыслях, и потому только кривится и дёргает головой: — Уже сказал. Как отсекает, показывая, что ему не до этой ерунды, и тут же, будто проглотив омерзительно горькое зелье, меняет тон голоса на деловой: — Я думаю: что, если мы можем это как-то использовать? Мне будет проще смириться, если я буду знать, что наступаю себе на глотку не только ради чужой прихоти. — В Голдвилле довольно неплохое собрание книг. Анджей косится на забор, слышит, как его царапает что-то с той, уличной стороны, но не ощущает ни смутной опасности, ни чует запаха шерсти или тлена. Кто-то из городских бродячих, должно быть. Плевать, собак или людей. — Если я правильно помню, то под городской библиотекой должно остаться что-то и от магической. Было бы не лишним добраться до него и поискать в них что-нибудь дельное по врачеванию. Монстролов медленно кивает. — И дыра, из которой выползло чудовище, которое сейчас потрошит матрац, довольно близко. Туда нам тоже нужно наведаться. В комнате наверху что-то падает, и он, и Тайра замирают, вслушиваясь в чужие негромкие ругательства. Лука что-то бубнит себе под нос, и не разобрать: просто так он треплется или флегматично чихвостит кого-то определённого. Кого-то определённого, вокруг которого, по иронии, и крутится вся его жизнь. Анджею не кажется это ироничным. Он думает о том, что даже здесь в чём-то оказался виноват. Пусть и не напрямую. И времени у него — до следующего снега, чтобы разобраться. — Он рубины ищет. Свою половину или как там они договаривались? Анджей знает как. Разумеется, ему рассказали. А вот то, что Йен по наивности и доброте душевной отдал ему все камни без пересчёта, Лука пока только догадывается. Видимо, поэтому и шарит по комнате, а не спросил напрямую. Питает ещё смутные надежды. И гордый, ко всему прочему. — Но почему я смотрю на тебя и мне кажется, что он их не найдёт? Анджей в ответ может только пожать плечами и в очередной раз прислушаться к шуму сначала в комнате, а после и за забором. Второй вроде бы стих. Что бы там ни было, оно уползло по своим делам или сдохло где-то в отдалении. — Потому что не найдёт, — подтверждает и решает не уточнять, что и собственный кошель он у Луки отобрал тоже. И все прочие его сумки обшарил. Вытащил всё ценное и забрал даже ножи, которые можно хоть сколько-то прилично продать. Слишком хорошо знает того, с кем спит, и предпочитает решить часть проблем до того, как Лука их заведёт. — Нечестно, но мудро. Тайра кивает, показывая, что оценила, но вместе с этим поджимает рот. Видимо, чувство справедливости проснулось. Как бы там ни было, Анджею плевать. Искать упившееся до зелёных домовых тело по всем ближайшим трактирам ему сейчас более чем не с руки. Тем более, когда тянуть не имеет смысла. — Завтра уйдём. — А Йен? Отвечает одним лишь взглядом. Косым и быстрым. Тяжёлым. Довольно читаемым и красноречивым. Она читает его легко. Она, конечно же, не согласна. Как была не согласна и с другим, зимой. — Анджей, не надо. Забери Луку, а его оставь со мной. Так будет лучше во всех смыслах. Вот зачем пришла, значит. Уговаривать. Просить быть тем самым голосом разума среди них троих, коим он обычно и является. Поступить правильно с её точки зрения. Безопаснее для наведённых чар. Её одну Йен не послушает, а если они надавят вместе, то у мальчишки не останется выбора. Куда он соберётся, если не берут? — Он не хочет оставаться. — А Анджей не хочет оставлять его и гадать, что происходит, пока он таскается чёрт знает где. И терпеть нетерпеливого, скатывающегося в уныние Луку в одиночку тоже не хочет. — И я не собираюсь его оставлять. — А вот это совсем не мудро. — Ты помнишь о том, что он живой? Со своими чувствами и желаниями? — Анджей знает, что сейчас говорит то, на что и права-то не имеет, но всё равно использует. Знает, что не ему давить на то, что у других есть чувства, но это кажется ему лучшим аргументом. И потому что это действительно так, и потому что его и так слишком долго не было для того, чтобы просто взять и повернуться спиной. Если он это сделает, то в следующий раз, встав лицом, может обнаружить, что княжну оно больше не интересует. — Я не могу взять и снова бросить его на пару месяцев. — Опасаешься, что разлюбит? Чудится даже, что её глаза становятся ярче в темноте, но Анджея подобные вспышки давно не впечатляют. Анджея куда больше задевает то, что она будто чует. Чует то, что ему это важно. Важно, что Йен его любит. — Что разочаруется, наверное. Не знаю, — отмахивается и, наконец, меняет положение тела. Садится прямее, но так, чтобы Йен не скатился. Придерживает его рукой и на секунду задумывается, проснётся тот или нет, если он переложит его на диван или кровать. Наверное, нет. Анджей не то чтобы собирается проверять в ближайший час. — Разберись пока с Лукой. Йен никуда не денется. Она всё одно пытается. Она будто бы всерьёз уверена, но Анджей — нет. Анджей не уверен в том, что ему будет спокойнее не оттаскивать Луку в сторону, когда тому стукнет подурачиться, а вовсе не знать, что творится с княжной. О чём она думает, чем занята. Он хочет знать. Видеть хочет тоже. Ощущать, как сейчас. — Он что, собака, чтобы смиренно сидеть на заднице, пока его не порадуют своим присутствием? — Анджей бы не был уверен даже в Луке, будь тот не настолько болен на всю свою ушибленную голову. Анджей на самом деле, возможно, даже хотел бы, чтобы Йен выбрал для себя кого-то более нормального и безопасного. Анджей хотел бы, будь он не таким эгоистичным моральным калекой, ухватившимся обеими руками за того, кто способен подарить ему хоть сколько-то тепла и света. — Он перестанет меня ждать, Тайра. Я этого не хочу. — Рискуешь. Это он знает. Это он прекрасно в курсе и обдумывает, с какой стороны лучше выйти из этого города и сунуться к другому. До Голдвилля они доберутся лесами, чтоб уж наверняка, придерживаясь полосы тракта, а там, когда он явится сам и воплоти, награды уже объявлено не будет. И даже если по дороге кто-нибудь и прицепится, то уж не настолько они тупы, чтобы загодя не заметить. Да и в случае с явными деревенскими, тому же Луке мало что угрожает. Пусть только не лезет в неприятности в одну рожу. Йен вдруг вздрагивает во сне, кривится и, что-то буркнув, пытается перевернуться на спину. Не валится с крыльца только потому, что его удерживают на месте и терпеливо сносят все его трепыхания и тычки локтями. Пытается проснуться, опирается ладонью на крыльцо даже, но, протянув вторую вверх и нащупав ею хорошо знакомый подбородок, успокаивается и замирает. Спустя ещё полминуты обмякает снова. Разве что шеей крутит, устраиваясь поудобнее. Анджей никак это не комментирует, только поправляет снова сползший с узких плеч плащ. — Он же тебе сразу не понравился. — Наверное, ему просто хочется о чём-то другом поговорить. Наверное, он использует Йена как предлог, но, может быть, ему и правда интересно. Может быть, он сможет сделать вид, что ответа и вправду не знает. — С чего сейчас такая любовь? Смотрят друг на друга довольно долго, и Тайра бы любого в гляделки переиграла. Тайра старая и хитрая, только вот он сам по себе может не моргать по несколько минут. Может просто ждать, не опуская век, и сохранять вежливо отстранённое выражение на лице. Почти что не ехидное. Что ни говори, а тут они все попались. Пусть и каждый в своём смысле. — Не разглядела. Что же это? Она всерьёз собирается изображать старую маразматичку и пытаться его обмануть? Анджей приподнимает бровь, и ведьма тут же закатывает глаза и меняет тон голоса на более низкий и саркастичный: — Вернее, не так: разглядела слишком много. Можешь отрицать, но типаж у тебя один. Не мог, что ли, для разнообразия что-то ещё попробовать? Просто чудесная. Вместо того чтобы оправдываться, уходит от ответа, обвиняя уже его. Обвиняя нагло и в лоб. Да ещё и кулаком бок подпёрла. Так и говорит всем своим видом: «Да, он мне не понравился. Но это всё ты. Нечего было таскать друг на друга похожих». — Они совершенно разные. И с этим ни одна здравомыслящая душа не поспорит. Ни одна здравомыслящая или же отчаянно желающая в это верить. Анджей очень надеется, что всё дело в том, что он из первых. — И, что бы ты ни думала, это не я их, а они меня выбирают. — Конечно, они. Наверняка ещё и связывают, прежде чем расстегнуть штаны. Куда тебе, бедняжке, что-то поделать. Тайра издевается, даже не скрываясь, и это почти забавно. Забавно то, как её порой тянет посплетничать. Ну или тихонько осудить кого-нибудь, потыкав ухоженным пальчиком меж рёбер. Но тут сложно не учитывать, сколько она уже с ними всеми носится. Даже как-то совестно огрызаться. Да и не хочется доставлять ей такую радость. И так вон как улыбается, глядя на его искривившееся больше обычного лицо. — Так ты тогда решила, что я тронулся мозгами и зацепился за смазливую замену? Они это уже проходили, кажется, но не то чтобы ему что-то такое говорили прямо в лоб. Или говорили? Тут бы о более важных делах упомнить. О ерунде можно поболтать и по второму кругу. Тайра в ответ только жмёт плечами и непонятно, как всё ещё не зябнет. — Они оба смазливые. Один — в меньшей степени, но всё-таки. — Так да? Анджей не ведётся на это, не уточняет, что же «смазливого» в орясине почти что его роста и с вечно нечёсаной головой. Красивый в чём-то, может быть, миловидный, как Йен? Ни в одном из своих кошмаров. Лука если и был когда-то таким же трогательно очаровательным, так взгляд и скулы всё вытеснили. — Я быстро передумала. Это он помнит тоже. Она даже и побурчать как следует на княжну не успела. Так может, поругала за что-то, пока его рядом не было. И то вряд ли серьёзно. Хочет Тайра признавать или нет — она растаяла. И, будь её воля или Йен бы намекнул, что они оба ему уже надоели, выперла бы, не моргнув и глазом. Отправила восвояси, а его оставила себе. Монстролов ни секунды не сомневается, что так оно и было бы, и это его успокаивает. — И потом, согласись, что это вполне ожидаемо. Ты же не разборчивый ни черта, — пытается подцепить его снова, и Анджей позволяет это сделать. Разумеется, для того чтобы кивнуть ей в тон в ответ: — Сказала женщина, перепрыгнувшая с коровятника на цацкокрада. — В промежутке были ещё люди, — отмахивается и, вслушиваясь, поворачивается к забору. Глядит туда же, куда и он сам до этого, но, видимо, ничего не улавливает и потому не тревожится. — Приличные и достойные. А у тебя вообще нет никакого разнообразия. — Я с однообразием не справляюсь. — Более того. Мы вместе не справляемся с твоим однообразием, — охотно соглашается с ним и, когда чистильщик хмыкает, снова возвращается к старому. Быстро и без предисловий. — Я прошу тебя ещё раз: оставь Йена. Ему будет спокойно со мной. Я… Анджей не дослушивает. Не собирается узнавать, что скрывается за этим «я» и почти мольбой во взгляде. Привязалась она, обещает чему-то научить или ещё что. Просто не хочет, и всё тут. У неё свои резоны. У него — свои. У него, в конце концов, есть ещё одно «но» со своим мнением на любой счёт. — Я со всем разберусь, — обещает, как заколачивает, и не то во второй, не то в третий раз уже начинает перечислять вслух: — Тут не так далеко, как до Камьена. И потом, снег почти везде уже сошёл. Прогуляемся, узнаю, какого чёрта от меня понадобилось этому человеку, навестим библиотеку, о которой ты говоришь. Может, выясним что-то, что поможет этому неугомонному вернуть свою правую руку. Всё просчитывает, думает, в каком же именно месте что-то может пойти не так, и то не видит вообще никаких проблем, то видит только одни проблемы. Тайра же вообще не мечется. Она уверена, что раз уж Анджей решил плевать на чужое право знать всё от и до, то теперь может продолжить делать это и дальше. Задвинуть и так называемые чувства тоже. Никаких полутонов. Спасая одного — не хватайся за другого. — Тебе напомнить о том, как он её потерял? Она опасается, что Лука, если всё станет слишком плохо, окажется не настолько благороден для того, чтобы обвинить во всём случай. — Сломал. Ещё не потерял, — поправляет, но между собой о том, что ещё слишком рано судить о чём-то, они уже не говорят. Уже — нет. Ведьма ждёт ответов на свои письма, Анджей надеется на свитки и то, что ящер, который и двери-то ему не откроет, всё ещё жив. Ничего, кроме этого, у них пока нет. — Они были вдвоём, Тайра. Всё из-за этого. Зима закончилась. Я никуда не уйду до следующей. Мы трижды вернёмся к тому времени, — обещает и тут же расписывается в том, что этим двоим нужна нянька. Йен попросту не знает мира за высокими каменными стенами Аргентэйна, а Лука… Лука только за последние несколько лет порывался умереть столько раз, что Анджей уже и не упомнит. — Не нужно убеждать меня. Договорись с собой. Он размашисто кивает, касается подбородком чужой макушки и в очередной раз косится на забор. За ним они в безопасности, магия не впустит никого из желающих помахать кулаками, но вот только натолкнувшись на барьер, кому-то да хватит мозгов разобраться, что к чему. Тайре вряд ли нужна такая популярность. Слухи и шепотки — это одно, а вот однозначная известность… Нет, хватит. До утра и только. Проводит ладонью по чужой спине и гадает: в этот раз у него тоже потребуют набрать ванну в ручье или обойдутся как-нибудь так? Улыбается левой, более живой стороной лица. — Тебе нравится Голдвилль? — спрашивает ни с того ни с сего, и Тайра, уже собиравшаяся уходить, остаётся на крыльце. Задумывается на пару секунд и разводит руками, прежде чем кивнуть: — Красивый город. Довольно лояльный к магии. Мне бы хотелось, чтобы он просуществовал подольше. — Значит, обсуждать его поджог я буду с другим собеседником. Она фыркает тут же, и, наверное, если бы дотянулась, то ещё бы и стукнула его по макушке. Просто так, для профилактики. Чтобы знал, что так говорить нельзя. — Слова обиженного мальчишки, — ведьма поддевает его снова, но глядит так сочувствующе, что Анджей не отмахивается, а поддаётся. Обещает не то ей, не то себе: — Дай мне ещё минуту, и я перестану быть мальчишкой. Он правда перестанет. Всего минута, и всё. Уберётся в дом и будет думать уже о других вещах. Не позволит себе мелочной мстительности, не позволит вспоминать об обидах, но пока… — Побудь, пока никто не видит, — разрешает, и тут же, будто в насмешку, вклинивается ещё один голос: — Не видит что? Анджей против воли оценивает эту иронию самой судьбы и оглядывает показавшегося из-за угла дома Луку. Поворачивается на его вопрос: — Ничего. Куда ты собрался? Вроде бы даже и выглядит уже совсем сносно. Не кажется таким тощим и бледным. Не замученный, но и на наёмника не похож вовсе. Монстролов убеждён, что это хорошо. Лука будто бы вынужден вместо своей напялить чужую шкуру и то и дело одёргивает рукав похожей больше на хламиду, нежели на плащ, накидки. Не его, другой. Лука с каждым днём всё больше и больше проваливается. Всё больше и больше не в себе. Ожидание чего-то неопределённого даётся ему тяжело, пусть он и скалится, силясь не показать ничего лишнего. — Не знаю. Видимо, никуда. — Подходит поближе и останавливается у самого крыльца. Оглядывает их всех и по привычке пытается развести руками в стороны. Делает вид, что не замечает, как криво получается, и от того только шире склабится. — У меня же ни монеты нет. Куда я могу пойти? На хер, разве что. Можно мне на хер, любимый? Или его ты тоже забрал и спрятал? А сам так пристально зрачками впивается в лицо монстролова, будто хочет оторвать ему полщеки. Впрочем, может, и хочет. Анджей уверен, что скорее да, чем нет. Не то чтобы его это как-то волновало. — Нет, — отвечает сразу на все вопросы и тут же получает новый. И вспышку тщательно скрываемого недовольства в придачу. Знает, почему на него так злятся, но не ведёт и глазом. — Очаровательно. Больше ты ничего мне сказать не хочешь? Лука улыбается ему, как только что с ума сошедший. Широко и, видно, не собираясь останавливаться. Лука только что нашёл себе новое развлечение и решил скандалить, раз смыться не получилось. Он — да. Анджей… — Нет, — отвечает нарочно односложно, прекрасно зная, как это бесит, и горбится для того, чтобы коснуться губами макушки спящей княжны. Абсолютно невозмутимо и с долей демонстративности. Лука в ответ покачивается на пятках и за неимением возможности скрестить руки на груди цепляется левой за подвязанную правую. Поворачивается к Тайре и отвешивает перекрученный шутовской поклон: — Ну хоть ты, самая красивая и великодушная из всех женщин, скажи, не завалялось ли у тебя, случаем, какое-нибудь зелье, приводящее к импотенции? Мне срочно нужно. И замирает, весь ожидающий. Подыграет она ему или нет? Анджей тоже ждёт, мягко она его отошьёт или жёстко. — Так у тебя же денег нет, а грубой лестью даже за яблоки не заплатишь. — Ведьма поднимается на ноги и, даже будучи наёмнику не по плечо, умудряется смотреть на него сверху вниз. — Что мне твоя срочность? Всё-таки жёстко. Видимо, утомил уже ведьму своими капризами. А может быть, она слишком переживает о другом, чтобы думать о сохранении весьма нехрупких чувств Луки. Пожалуй, Анджей поставил бы именно на это. И потом, последний, заскучав за вечер, кривляется больше для привлечения внимания. Это уже даже спящий Йен прекрасно знает. — Я всегда знал, кого ты любишь больше, вредная карга! — обвиняет, пытается даже изобличительно ткнуть пальцем, но тут же получает по ладони. И нравоучительно ещё раз уже по плечу. — Не шипи. Разбудишь. Тайра куда сдержаннее в своих репликах и обращается с ним как с вредным ребёнком. Шлёпнула разок и, подобрав юбки, повернулась спиной, чтобы удалиться. Не стала ни прощаться, ни желать доброй ночи. Да и зачем? Единственный, с кем она тут любезничает по настроению, и так уже спит. — Вот и хорошо, — Лука отвечает, глядя уже на её спину, и остаётся стоять подле крыльца. Анджей решает, что ему бы тоже было неплохо подняться и вернуться в дом. Успеют ещё насидеться на свежем воздухе. Они все. — Будет хотя бы один приличный человек в этом кошмарном обществе. Игнорирует всю последнюю фразу и, вместо того чтобы хоть как-то её прокомментировать, задаёт свой вопрос. Глупый в чём-то и совершенно ненужный, но… — Собрался? — А что, ты хочешь проверить? — Лука ощетинивается тут же и нависает уже над монстроловом. — Или, может, отдать мне что-нибудь? Анджей прекрасно знает, что речь не о камнях. Не о деньгах даже. На них Лука легко махнёт рукой и забудет. Лука просто прибережёт это как повод и будет всю дорогу доводить его до белого каления исключительно искусства ради. Сейчас он о другом. — Не хочу. — Ты знаешь, что это называется «диктатура»? Анджей знает. Прекрасно осведомлён. Правда, сейчас он куда больше заинтересован тем, чтобы развернуть Йена и подняться на ноги вместе с ним так, чтобы не разбудить. — И потом, серьёзно? Собираешься указывать мне, что носить, а что нет? Впрочем, тот спит достаточно крепко, чтобы даже не вздрогнуть, когда его подхватывают под коленями и опирают затылком на плечо. Плащ только снова съезжает, но это ничего — тут только обогнуть дом и зайти внутрь: не успеет замёрзнуть. Лука держится чуть поодаль и терпеливо ждёт ответа. Анджей выдыхает и уже около ступенек решает не тащить всё это в тёплый коридор. Поворачивается к нему лицом. — Ты знаешь, что у меня разболится голова из-за того, что княжна будет слишком громко рыдать над твоим повешенным телом? Только из-за того, что ты сам решил, что тебе можно носить, а что нет? Лука поджимает губы в ответ. Моргает, в итоге давит из себя улыбку. И просто чудесный по своей логичности аргумент. — Разве у тебя болит голова? Вот и славно. Всё обсудили. — От тебя уже болит. Анджей разворачивается снова и поднимается по ступенькам. Его хватают за плечо всего на второй. — Эй, я серьёзно. — Лука вклинивается между ним и перилами и забегает вперёд. Становится выше. — Верни. Не дурачится уже, и Анджей не царапает его тоже. — Верну. Не сейчас, — обещает и тут же подбородком указывает вперёд. Просит, не меняя интонации. — Открой дверь. Лука тут же тянется к ручке и, пропуская монстролова вперёд в освещённый коридор, упрямо напоминает ему: — Я не беспомощный. Анджей это знает. Прекрасно в курсе. Только самонадеянность и с ним играет порой не в самую лучшую игру. А Лука… Луке лучше не бросать вызов всему и вся одним своим видом. Ничего с ним не сделается без плаща и креста. — Как только вмажешь мне правой — получишь назад свои цацки, — обещает уже около ведущей к спальням лестницы и тут же получает ещё один вопрос. Уже более деловитый и даже вкрадчивый: — А камни? Даже не оборачивается на него и легонько пожимает плечами. Так, чтобы не дёргать туда-сюда чужим затылком. Хмыкает и прячет едва наметившийся изгиб губ: — Понятия не имею, о чём ты говоришь, любимый.