Сто шагов к тебе

Солнце нещадно коптило головы недовольных прохожих, пытавшихся ненадолго передохнуть от жары в кондиционируемых помещениях сетевых магазинов. Горячий воздух мешал в себе десятки запахов от пережженного асфальта, какой-то непонятной копоти и бензина до тошнотворной потной кислятины. Западное Бирюлево нельзя назвать было идеальным местом, где можно проводить знойный летний полдень. В такое время лучше всего выбираться за город на природу или хотя бы в тенистые аллеи какого-нибудь парка. У меня такой возможности не имелось. Это была наша с Алексом годовщина знакомства, поэтому я специально днем приехала на его стройку. Больше полугода прошло с суда, где Серебрянского признали виновным в превышении допустимых норм самообороны. Сначала ему назначили восемнадцать месяцев тюремного заключения в колонии-поселении, но мы подали апелляцию, и при повторном рассмотрении дела приговор был смягчен до условного срока с обязательными исправительными работами. На тот момент Алекс не был трудоустроен, и его направили простым рабочим на стройку, где он потом и кровью выбивал непривычно маленькую зарплату, двадцать пять процентов которой удерживало государство. Внешне наша жизнь вроде бы наладилась, но только мы с Александром знали, что это не так. В день признания Серебрянского виновным, я была готова умереть от мысли, что он попадет в тюрьму. Только поддержка друзей и уверения адвоката, что еще не все потеряно, помогли не сойти с ума от горя. После оглашения приговора, столкнувшись в дамской комнате с Женей, я чуть было не вцепилась ей в волосы, но, к счастью, Кристина вовремя удержала. Как оказалось, бывшая жена Алекса не стала свидетельствовать против него, ей было достаточно, что теперь он остался нищим уголовником. Вопреки нашим опасениям и во благо мягкому приговору, женщина сообщила суду, что у Александра никогда не было склонности к насилию, и хладнокровно убить человека он, просто-напросто, не мог. Повторное рассмотрение дела должно было состояться через месяц, а пока Алекса отправили в тюрьму где-то под Липецком. Все это время мы с Юрием Алексеевичем старались найти новые доказательства невиновности моего возлюбленного. За сутки до второго суда нам сообщили новую дату его проведения — только через две недели. И эта история повторялась дважды. В итоге два с половиной месяца Алекс провел в тюрьме. Он строго-настрого запретил мне приезжать к нему, но сам звонил практически каждый вечер. За свои брендовые часы ему удалось выменять у сокамерника дешевый мобильный с сим-картой. Подключенный тариф позволял снимать с телефона наличные. Два раза в неделю я переводила на его номер деньги, часть которых он расходовал на звонки мне, часть — на личные нужды. Никогда не думала, что наши тюрьмы похожи на рынок, где можно найти все, что пожелает душа: от наркотиков до спортивного питания. Именно в спорте Алекс нашел для себя отдушину. Ежедневно после изнурительных работ мой мужчина возвращался в камеру, где вместе с новым приятелем усердно занимался с выменянным у охранника спортивным инвентарем. У них был один комплект на двоих, но этого хватало для ежедневных тренировок. Когда я увидела Алекса через два с половиной месяца, то не узнала в этом мужчине своего некогда холеного жениха. И дело было не только в массе тела, которую он набрал. Его лицо совершенно изменилось, оно стало таким суровым, что, казалось, он разучился улыбаться. На лбу залегли глубокие морщины, в бурых волосах кое-где светлела седина. В день, когда тюремное заключение заменили условным сроком, из зала суда Алекса отпустили домой, и тогда я узнала, что изменился он не только внешне. За короткие минуты телефонных разговоров было сложно понять, что моего нежного и трепетного, веселого и оптимистичного возлюбленного больше нет. Рядом со мной теперь был решительный, суровый, но ожесточенный мужчина. На мне Алекс не срывался. Он, как и раньше, старался показывать любовь ко мне, но больше ни с кем общаться не желал. Привыкший самостоятельно распоряжаться своим временем, управлять сотрудниками и разрабатывать стратегические бизнес-планы Серебрянский стал простым строителем, вынужденным подчиняться бригадиру. Свою квартиру Алекс продал, но от полученных денег почти ничего не осталось. Часть он уплатил за судебные издержки и как гонорар адвокату, часть, как и обещал, перечислил своим бывшим сотрудникам, а на остальную сумму купил двухкомнатную квартиру в ближнем Подмосковье, которую, без моего ведома, оформил на нас обоих. Нам приходилось жить от зарплаты до зарплаты. Все свое время Алекс убивал на стройке, но получал лишь жалкие гроши, которых с трудом хватало на оплату коммунальных расходов. Спустя какое-то время он расстался и с дорогим внедорожником, вместо которого приобрел подержанный фольксваген. Единственным доходом нашей почтисемьи стала моя галерея. Почтисемьи… а лучше сказать недосемьи, ведь настоящей семьей нам теперь не стать! И речь не о традиционной ячейке общества со штампом в паспорте и одной фамилией на двоих. И для меня, и для Алекса семья — это, прежде всего, дети, но в них теперь нам было отказано: своего не родить, а усыновить уже не получится. Разве государство, так заботящееся о своих гражданах, позволит взять ребенка на воспитание отцу-уголовнику? Мы с Серебрянским прекрасно понимали, что в нашей квартирке не услышим топот детский ножек, спешащих на кухню, чтобы скорее ухватить кусок лакомого яблочного пирога, пока я отвернусь к дымящемуся борщу, которым скоро накормлю папу нашего непоседы. Никто не назовет меня мамой, не возьмет мое лицо своими маленькими, горячими, липкими от сладких конфет ладошками, чтобы притянуть поближе и сказать что-нибудь по секрету, только, чтобы папе не говорить… Мы не обсуждали с Алексом детей, прекрасно понимая, что не судьба. Единственное, что помогало не уйти с головой в тоску по нашим сломанным жизням — это работа. Для него — единственный способ остаться на воле и отдать незаслуженный долг государству, для меня — возможность остаться на плаву, есть, пить, раз в пару месяцев ходить в кино. Галерея больше чем раньше стала моим вторым домом. Там я вновь чувствовала себя прежней, тем более что рядом была верная подруга. После триумфальной выставки Юрия Роста мы с Кристиной открыли не столь значительную экспозицию, но зритель все равно шел. Кроме этого я снова подрабатывала фотографом у фонтана, что стало нам неплохим подспорьем. Шумиха вокруг меня и Алекса улеглась не сразу. После первого приговора все газеты пестрели заголовками о суде. Сначала появились желчные комментарии звезд разной величины, старавшихся продлить свой миг популярности на громком скандале, но уже через пару дней СМИ стали представлять Серебрянского героем. Не последнюю роль в этом сыграл Юрий Рост. Юрий Михайлович всегда хорошо относился к Алексу и был крайне возмущен, что его имя смешали с грязью. Раз и навсегда он решил положить конец пересудам. Много лет работая журналистом в «Новой Газете», он добился от редактора первой полосы, чтобы написать изобличительную статью о нашем правосудии. Ему дали добро, ведь подобная тематика шикарно вписывалась в оппозиционную направленность газеты. Рост рассказал обо всем, что случилось на самом деле (конечно, без упоминания об Абрамове) и подкрепил текст моими воспоминаниями о страшной ночи. Когда вышла статья, Алекс разозлился. Ему совсем не понравилось, что я позволила Росту вынести на всеобщее обозрение нашу трагедию, но я не чувствовала вины, ведь так смогла пусть и частично восстановить доброе имя любимого. Спустя еще пару месяцев у прессы появились новые более интересные и острые, как красный перчик, темы для пересудов. Как всегда, скандалы, интриги, расследования… Но главное, что нас, наконец, оставили в покое. Переезжая с Алексом в новую квартиру, я не забыла взять с собой коробку, где хранила тайну моего уродства. На протяжение всего времени я не забывала фотографировать свое тело, фиксируя малейшие изменения, сравнивая светлеющие рубцы с ярко-розовыми шрамами, какие были в самом начале. Такую меня видел только кенон. За полгода я так и не решилась обнажиться перед Александром. Первые недели, как он вернулся из тюрьмы, я избегала близости. Сначала Алекс не настаивал, но со временем его действия становились более требовательными. Каждую ночь он притягивал меня к себе и обнимал, как податливого котенка. Крепко прижимая мое беспомощное тельце, Серебрянский шептал слова любви, говорил, как сильно скучает и ненавидит мой не снимаемый панцырь-водолазку. Тело отзывалось тягучим, невыносимым до болезненного ощущения желанием, но страх быть увиденной побеждал. Как-то раз, услышав мой очередной отказ, Серебрянский, не спрашивая, стянул мои трусики и пальцами убедился, что я готова. — Зачем мне врешь? Ты хочешь не меньше меня. Ты вся мокрая, — прорычал он с такой злостью, что сердце в ужасе пропустило удар. — Милый, прошу… Я… я не могу, — слабо пропищала я, но он не хотел слушать. — Пять месяцев, Яна. Ждал тебя пять месяцев, — он крепко держал меня одной рукой, плотно прижимая спиной к своей груди, пока другой ловко приспустил пижамные штаны. — Ты это сделаешь?.. Вопрос остался без ответа. Алекс перевернул меня на живот, а сам, навалившись сверху, грубо вошел. В этот момент из его груди вырвался стон, больше напоминавший рев раненного зверя. Он не контролировал себя, как утопающий, отчаянно барахтающийся в морской пучине, утягивающий с собой на дно человека, что пытался его спасти. А я, сжимая руками подушку, до скрежета зубов стараясь не проронить ни звука, униженная, обесчещенная и разозленная вдруг поняла, что получаю удовольствие. Это было ненормально, но я наплевала на все и отдалась сжигающей меня страсти, чувствуя, наконец, такую необходимую разрядку. Не думая о соседях за практически картонными стенами, окончательно забывшись, я стала чуть ли не кричать от того непонятного смешения физических ощущений и совершенно противоречивых эмоций. — Боже!.. Прости! Прости, Яна! — только когда кончил, Алекс понял, что сделал. Все еще лежа на мне, он молил о прощении, но оно ему не требовалось. — Завтра сделаешь также, — тихо произнесла я. — Что… — Не спрашивай ни сейчас, ни завтра. Просто сделай это. И он сделал. На следующую ночь, через ночь и две, и три… В наших отношениях больше не осталось места нежности. Только голый секс, похоть и принуждение. Алекс словно утверждал права на меня, грубо имея, а я, разыгрывая слабое сопротивление, жаждала сдаться, чтобы чувствовать его власть надо мной. Наши игры становились грубее, он мог причинить боль, скрутить так, что я не могла вздохнуть. Было единственное правило — темнота и моя водолазка. Ни разу за все время мы не обсудили это, первые дни, пряча по утрам друг от друга глаза, а после, спокойно завтракая перечно-ароматной глазуньей. Дикие ночи стали нормой нашей поломанной жизни, потому что только так удавалось уснуть без снов. Кошмары пришли не сразу. Сначала от недосыпа, переживаний из-за суда и апелляции больному сознанию было не до этого, но стоило жизни попасть в спокойное русло, как страшные картины одна за другой всплывали перед глазами. Мы с Алексом, подобно двум ненормальным из психушки, практически не спали, поочередно просыпаясь от ужаса, который никак не хотел отпускать. — Все будет нормально. Обещаю. Переживем. Справимся, — прижимая меня зареванную к своей груди, шептал Алекс, но верил ли он сам в это? Следующей ночью все повторялось с точностью наоборот. Он, покрытый испариной, вскочил с диким криком, схватился за голову, а я пыталась найти слова, чтобы успокоить. — Я не жалею, что убил его, но не могу с этим жить. Черт, — он потянулся за сигаретой и, прикуривая прямо в спальне, направился на балкон. Алекс закурил в тюрьме. Это не единственная дурная привычка, которая там появилась. Он стал ругаться крепким матом, хотя при мне старался не выражаться, его прежняя обходительность пропала, а излишняя прямолинейность порой граничила с грубостью. Серебрянский никогда не рассказывал, что с ним было в тюрьме, но его молчание было красноречивее. В полной красе Алекс показал себя поздней весной. Мы обживались в новой квартире, когда неожиданно нагрянули гости. Я открыла дверь и увидела на пороге Веронику и Бориса. Первой моей мыслью было, что эти двое столкнулись на лестнице, но судьба оказалась куда большей фантазеркой. После суда над Алексом Ника записалась в клуб анонимных алкоголиков, где ее наставником оказался мой бывший друг, который сам недавно успешно прошел курс и теперь хотел помогать другим. Поделившись с Борей своей историей, Вероника с удивлением узнала, что он не просто знаком со мной и Алексом, но также сыграл свою нехорошую роль в нашей жизни. Два одиноких, снедаемых чувством вины, человека нашли друг друга. Постепенно их дружба переросла в нечто большее и, плюя на чужое мнение и разницу в возрасте, Вероника и Борис съехались. В отличие от меня Александр не был рад таким гостям. Его не тронула их история, а раскаяние не вызвало ничего кроме холодного равнодушия. Казалось, что в сердце Алекса не осталось места ничему светлому, он перестал верить людям, отдавая ту малость теплоты, что еще удалось сохранить, только мне. Борис и Вероника поняли, что Серебрянский им не рад, еще раз попросили прощение за прошлое и ушли на долгие месяцы… Проводя большую часть времени на работе, исключив романтику, чувствуя давление внутренних демонов, мы с Алексом перестали радоваться жизни, но в какой-то момент это стало невыносимым. — Ян, завтра ровно год с аукциона в мэрии, где мы познакомились, — сообщил за завтраком Алекс. — Год… а кажется, будто прошла вечность, — задумчиво произнесла я, с болью в сердце понимая, как сильно мы изменились за это время. — Давай отметим? — вдруг предложил он, и я подняла удивленные глаза на мужчину, стараясь понять, насколько он серьезен. — Ян, мы нигде не бываем, дом-работа, работа-дом, у меня еще отмечание в полиции раз в неделю. Пару раз ходили в кино и все. — Хорошо. Давай. Ты работаешь завтра? — Да, раньше уйти не получится, Алексеич* загрузит сверхурочкой, но можем пообедать вместе. Шикарный ресторан не обещаю, но у нас там есть пиццерия. Возьмем пепперони, — улыбнулся он улыбкой прежнего Алекса, и что-то внутри меня сломалось, позволяя тоске по прежнему возлюбленному снова больно кольнуть сердце. — В час? — уточнила я и аккуратно накрыла его руку своей ладонью. Легкий жест, такой не соответствующий нам настоящим, оголяющий мои потаенные чувства. Было страшно, что он одернет руку, но вместо этого Алекс поднес мою ладошку к губам и поцеловал. — Лучше в половину, постараюсь убежать пораньше. Серебрянский работал на стройке нового многоэтажного дома, который со скоростью света возводился на месте снесенных хрущевок. Я пару раз здесь была, поэтому без труда нашла своего мужчину в недрах недостроенных бетонных комнат. — Ну что, господин Серебрянский, накормите свою девушку пиццей? — спросила я, подходя со спины и обхватывая руками его талию, уткнувшись лицом во влажную футболку, вдыхая терпкий запах мужского пота вперемешку с одеколоном и дезодорантом. — Только скажу ребятам… — Что ты собираешься сказать ребятам, Санек? — раздался басистый мужской голос с порога неготового помещения, которое скоро обречено стать чьей-то кухней. — Леонид Алексеевич, я на обед, — ответил Алекс бригадиру, и тот недовольно поморщился. — Какой обед, Санек?! Какой обед? Дел невпроворот. Ребята дошираками перебились и нормально, а тебе обед подавай… С девушкой своей после работы помилуешься. Вы уж извините, — легко поклонившись, обратился он ко мне, — давай за дело, Санек! — Обед это право Александра по трудовому кодексу, вы не можете не отпустить, тем более, что он постоянно на переработках, — разозлилась я. — Санек, придержи свою пылкую кобылку и за работу, — раздраженно кинул бригадир и уже собрался уходить, как Алекс резко преградил ему путь, — это еще что за фокусы? Забыл, что ты уголовник? Леонид Алексеевич прекрасно знал, чем надавить на Алекса. Он упивался своей властью над некогда успешным человеком, когда сам ничего не добился кроме должности бригадира. К сожалению для нас обоих, мы были не в том положении, чтобы спорить, но просто так отступить я не могла. — У нас годовщина. Прошу вас, всего на час отпустите Александра, — кротко попросила я, глядя в глаза бригадиру в надежде увидеть в них толику понимания. — Годовщина? А вечером отметить не сможете? — немного смягчился он. — Вечером я на переработках, — напомнил Алекс, — мы будем здесь в пиццерии напротив. — Не больше часа, а то в выходной выйдешь, — кинул мужчина и поплелся в соседнюю комнату, где кто-то отчаянно сверлил стену, — Лелик, мать твою, ты что творишь? Всю стену испоганишь!.. Алекс быстро принял душ, переоделся и, взяв меня за руку, повел на свидание. Чувствуя его теплую и влажную ладонь, я невольно улыбнулась, вспоминая, как он так же вел меня на прогулке, когда увез в свой загородный дом еще в самом начале нашего знакомства. Несмотря на все трудности, его мы продавать не собирались. Это место слишком много значило для нас обоих, и пусть выбираться за город этим летом почти не удавалось, те редкие выходные, что мы проводили там, давали возможность передохнуть от безжалостной реальности. В пиццерии все было накрыто к бизнес-ланчу, и несколько столиков уже занимали офисные рабочие местных фирм. Мы же решили отказаться от стандартного обеда и заказали большую пиццу, закуски и ледяной лимонад. Легко поцеловав руку, словно я коронованная особа, Алекс впервые за долгое время открыто улыбнулся. Через распахнутое окно в зал влетел воробушек, который с возмущенным чириканьем вдруг опустился на наш столик и стащил большую крошку хлебной палочки. Это было так забавно, что мы с Алексом громко рассмеялись. Окружающий мир словно исчез, и мы вновь были вместе по-настоящему. — Какая удача застать вас двоих сразу, — произнес молодой мужчина, как-то незаметно оказавшийся возле нашего столика, — Александр, Яна… или вы предпочитаете Анна? — Ты, блядь, кто такой?! — прежний Алекс исчез, уступая место резкому, озлобленному мужчине, с которым я жила последние месяцы. — У меня дело к вам обоим. Это касается Виктора Абрамова. Внутри все похолодело. Мы не были готовы к новому удару, ведь лежачего не бьют!