NEON

В спертом воздухе подворотни запах крови и сырости. Он отдает во рту металлическим привкусом и горчит в глотке, отчего Бокуто кончиком языка проводит по зубам и цокает. Мерзость. Капли крови щекочут скулу, вязко стекая по щеке. Котаро щурится и трет лицо натянутым воротником футболки, на которой россыпью расцветают темно-бордовые пятна. От собственной одежды пахнет не лучше. В насыщенном синтезе чужой крови, которая при контакте с кожей дает въедливый запах металла, вместе с кислой вонью дешевого табака запах собственного свежего пота становится практически неразличимым, но не абсорбируется даже сладким ароматом гранатового «Old Spice». Бокуто пару секунд вдумчиво глядит на свою бритую два дня назад подмышку, прикидывая, что чуть позже неплохо было бы принять теплый душ, а потом сгибает колени, присаживаясь на корточки, и тотчас обтертый до торчащих щепок конец деревянной биты, которая до этого лежала у него на плече, стукается об асфальт. Он вытягивает шею, немного качнувшись на носках, а потом придавливает пятки к полу, чтобы поймать равновесие, и все это время смотрит перед собой очень внимательно. Радужка его глаз светится в темноте желтым янтарем. Рядом с ноги на ногу переминается Куроо и касается пальцами своих скривленных губ, забирая ото рта зажатую в зубах сигарету, чтобы подушечками помять горячий фильтр и облегченно выдохнуть после затяжки. Плотные сизые петли струятся в воздухе вокруг него, путаются в волосах и растворяются, когда очередной выдох Тетсуро разбивает густую стену дыма. Он защелкивает застежку на наплечной кобуре, которая черными кожаными ремнями чертит по его лопаткам, и смешно пыжится, когда пепел от сигареты летит вниз истлевшими клочьями и попадает на одежду. В багровой луже мерцает свет неоновых вывесок. Кровь вместе с чистой сукровицей вытекает из проломленной дыры в черепе, которая чернеет в волосах убитого парня, отчего его торчащие патлы, выкрашенные в ядовитый розовый цвет, становятся кроваво-красными. Она растекается вокруг его лохматой головы медленно растущим пятном подобно сверкающему нимбу Иисуса и мерцает в темноте подворотни электрическим синим, фиолетовым и вырвиглазным желтым неоном. Отражает свет, словно мутное тонированное стекло, и смоляными пятнами засыхает на лице Бокуто, на его ладонях и одежде. Кое-где вместе с осколками витринного стекла лежат куцые осколки размозженного черепа. Вместо лица – кровавая каша, потому что когда Бокуто бьет, то забывает обо всем и лупит без разбора. Вспухший нос перекошен, раскрытый рот искривлен параличом, а в хлюпающей глотке чернеет кровь, которая вытекает из уголка губ тягучей струей и пузырится на асфальте. За оттопыренной щекой белеет горсть выбитых зубов. Бокуто еще раз заглядывает в обезображенное лицо и, выпрямившись в ногах, сообщает: – Он не дышит. На белках, подернутых сетью лопнувших капилляров, мелькает неон. – Ты убил его, Бо. Тетсуро растягивает губы в своей статичной кривой ухмылке. Самая обычная его реакция, когда друг говорит или делает что-то до смешного очевидное. – Займись теми, которых я пристрелил, – говорит он и швыряет окурок, который догорающим оранжевым огоньком летит в лужу и гаснет в ней, а потом с безмерно лощеным видом бредет к бездыханному телу, наступая на скрипящие под ногами пустые металлические гильзы, и по дороге отвешивает Бокуто одобрительный шлепок по упругой заднице. – Только смотри внимательно, – добавляет Куроо, нырнув рукой в карман чужой куртки, из которого торчит желтая горнолыжная маска. – Ты моей мамочкой заделался, Тетсу? – Это прозвучало очень вульгарно, дружище, ты знаешь? Бокуто насупливается и дует крупные ноздри, как и всякий раз, когда Куроо пытается по-дружески его поддеть, но вместо того, чтобы что-то ему возразить, заваливает тело пристреленного парня лицом на асфальт и нащупывает в его кармане скрученные в толстую трубочку мятые банкноты. Он говорит: – Смотри-ка! Замусоленные купюры мягкие на ощупь и немного скользкие от кожного жира, пахнут старой бумагой с металлическим запахом крови наперевес и приятно шуршат в пальцах Котаро, пока тот торопливо их пересчитывает. – Четыреста баксов, чувак, и чек на две с половиной. Куроо присвистывает: – Сегодня мы будем пить, пока не упадем без чувств под стойку. – Хей-хей-хей! – Бо, притормози, – серьезно говорит Тетсуро, – сначала посмотри, что я нашел в кармане у того с розовыми волосами, – и цепляет кончиками пальцев уголок целлофанового пакета, который до этого держал в кулаке, и трясет им в воздухе. В прозрачном зиплоке, стукаясь друг о друга, лежат маленькие круглые таблетки, которые в полутьме подворотни светятся нежно-голубым цветом как у пластинок мятной жвачки. Выпуклое брюхо делит пополам неглубокая насечка, которую в инструкциях к препаратам обычно называют «риской». Бокуто наклоняется вперед, пытаясь разглядеть их как можно внимательнее, и глубокомысленно обхватывает пальцем свой подбородок. – Это не наше. – Нет, – Куроо качает головой, – но очень похоже. Они не особо парились. – Вот придурки. В соседнем квартале, прокатившись вдоль низких парапетов и кирпичных стен, под аккомпанемент приглушенных выстрелов начинает протяжно выть сигнализация. Шесть патронов. Первые звонкие – пули пролетели мимо. Следующие оказались глухими – это значит, что патрон прошел через мягкие ткани и остался внутри. Еще один, последний в этой очереди, разорвал кожу, резанул по мышцам и прошел навылет. Бах, бах, бах. Судя по звукам этой неловкой дроби стрелок оставил чуть ли не всю обойму. Тотчас Бокуто начинает ловить звуки во флуоресцентной пустоте улицы. Впопыхах расталкивает найденное по карманам – презерватив, ежевичные карамельки, помятую пачку импортных сигарет с ментоловым вкусом и пучок скомканных денег, – а потом вглядывается вглубь квартала, откуда плотной стеной доносится писк сирены и пронзительный звон пуль. Куроо убирает пакетик с наркотиком в нагрудный карман, хлопнув по нему ладонью, и глядит на электронный циферблат своих спортивных наручных часов из матовой черной резины. – Что бы я сказал, если бы мы с тобой сейчас были в каком-нибудь боевике? – Что-то типа «бро, нам пора» или «пошли, если ты еще хочешь успеть надраться» я не знаю, что. Так тупо, да? – В точку, – соглашается Тетсуро и выдает смешок, – особенно последнее. В соседнем квартале, заглушая вой сирены короткими вспышками, снова звучат торопливые выстрелы. Горячие пули пронзают плоть, валятся на пол стальные гильзы. Бах, бах, бах. – Как там вид снизу, дружище? – смеется Куроо, обернувшись через плечо, и по-кошачьи улыбается. Его задница, безукоризненно обтянутая темной вареной джинсой, мелькает прямо перед лицом Бокуто, пока они оба поднимаются по пожарной лестнице, а потом и вовсе скрывается в оконном проеме на втором этаже вместе с самим Тетсуро. Каждый неустойчивый шаг отдается скрипом проржавевшего крепления. Бокуто обхватывает ладонями перекладины, чувствуя каждую вибрацию шаткой конструкции, и поднявшись до нужного этажа, перекидывает ногу через подоконник. – Тетсу, ты даже не представляешь, как хочется треснуть тебе по роже, когда ты так улыбаешься, – говорит он, спрыгнув на пол. Он проходит вглубь комнаты, попадая под холодное свечение белого света круглых лампочек, выстроившихся над побитым зеркалом трюмо, и скидывает с плеча спортивную сумку, из которой торчит прорезиненная рукоятка его бейсбольной биты. В воздухе гримерной немного застоявшийся уличный воздух и въедливый приторно-сладкий запах лака для волос. Пол немного вибрирует от глухо ухающего баса электронной музыки, которая доносится до второго этажа лишь неотчетливым эхом и проступает тяжелыми импульсами так, что они ощущаются ступнями. Тетсуро расстегивает кобуру, уложив ее на столик трюмо, но пистолет не вынимает. Скорее всего, он спрячет его в ботинок или возьмет вместо него складной нож, который тоже куда-нибудь заныкает, потому что по правилам оружие в клуб брать нельзя, а сегодняшний рейв [1] может закончиться как угодно. Потом он присаживается на стул, облокачивается на жесткую спинку и широким жестом закидывает ноги на край стола, стащив с него заколку с нижней прямой половинкой и верхней волнистой. Теребит ее в пальцах, а потом закусывает ее зубами так, как сделал бы это с зубочисткой. – Кенма дал бы тебе подзатыльник, узнав, что ты домогаешься до его побрякушек, – говорит Бокуто, пытаясь оттереть грязь влажными проспиртованными салфетками с рук. Ему все еще нужен душ. Остатки крови, потемневшие и запекшиеся, забились в складки на ладонях и под потрескавшуюся кожную каемку вокруг ногтевой пластины. Котаро взглядом ищет на столе, чем бы можно было вычистить кровь из-под ногтей, бегло оглядывает косметику и средства гигиены. Гель для укладки волос узнает сразу, потому что сам им пользуется, а все остальное, менее очевидное, чем пудра или, например, тюбик губной помады, так и не может распознать. Да это и не важно. – Ты так и мечтаешь о том, чтобы меня побили, – хрюкнув, говорит Тетсуро и стучит металлической пластинкой во рту, машинально ее пожевав. На столе Бокуто не обнаруживает ничего похожего на какой-нибудь пресловутый маникюрный набор и принимается греметь выдвижными ящиками. – Раз ты не торопишься в душ, то я пойду первым, – говорит Тетсуро, вынув изо рта ту самую заколку, которой Кенма обычно закалывает волосы, когда делает макияж, и тотчас скрывается за дверью ванной. Через минуту в кране начинает шуметь вода. Бокуто захлопывает шкафчик. Он там все переворошил. Безупречно вычищенная расческа, ватные палочки для чистки ушей, открытая упаковка «Durex». Ничего. Открывает ящик с другой стороны стола – спиралью скрученная алюминиевая туба из-под крема для рук, твердый дезодорант в стике, медицинский антисептик и аккуратно сложенный белый кусочек шелковой ткани. Глазами он останавливается именно на нем, а потом осторожно протягивает к нему руку, цепляет кончиками пальцев и тянет вверх. Ткань раскрывается в длинную перчатку, которая в электрическом белом свете лоснится серебром. Котаро медленно вертит ее в руке, любуясь перламутровым отблеском, пробует на ощупь и водит пальцем по обожженным краям небольшой дырки на месте около пястной кости. Какое-то время просто разглядывает, шкрябает жесткой подушечкой пальца по гладкому шелку, а потом зачем-то сминает ткань в ладони и подносит к носу, вдохнув пряный аромат индонезийского табака. Бокуто сразу узнает кретек, потому что запах у таких сигарет более мягкий и с особым привкусом. Ткань пропитана им насквозь, отчего на обонятельных рецепторах запах даже немного горчит. Бум! Бокуто вздрагивает, когда дверь ванной внезапно распахивается и в комнате показывается разопревший и укутанный в несколько полотенец Куроо, с румянцем на щеках и мокрыми волосами. Бокуто восстанавливает дыхание и заталкивает скомканную перчатку обратно в ящик, совсем забыв про то, что она лежала аккуратно, пока он не взял ее. – Дуй быстрее в душ, если не хочешь, чтобы вечеринка без нас закончилась, – говорит Тетсуро и снова садится за соседнее трюмо, обдав Котаро теплым облачком душного воздуха вокруг себя. Лениво разваливается на стуле. – Кстати, я забрал все полотенца, – довольно сообщает он, растирая волосы полотенцем. Бокуто моментально забывает обо всем, о чем думал до этого, и под дружеское «Только не гунди, пожалуйста» прямо в комнате принимается стягивать с себя грязную одежду. Запихивает ее в черный пакет, который за торчащий уголок вытянул из спортивной сумки. Позже он отнесет свои шмотки в прачечную, чтобы постирать и вывести с них пятна крови, потому что гемоглобин действует как связующее вещество и легко прикрепляется к волокнам ткани, что доставляет много проблем при удалении в домашних условиях. Бокуто понял это уже после первой их с Куроо вылазки. – Клубничные или персиковые? – Думаешь, дырка различает вкусы? – бросает Котаро, но после быстро добавляет: – Клубничные. Куроо елозит по гладко выбритой подмышке сухим дезодорантом, а потом натягивает на себя майку-алкоголичку, отчего дезодорант крошится и серыми комочками сыплется на пол. Ныряет ногами в темно-серые джинсы, случайно скользнув ступней в рваную дырку на коленке, защелкивает пряжку на тканевом ремне и бренчит алюминиевой подвеской на длинной цепочке, сделанной под армейский жетон – только без гравировки и с зашарканным углом, которым Тетсуро обычно открывает бутылки пива. – Мятные возьмешь? – Ага. – Расскажи потом как ощущения. Бокуто кивает. – Кстати, Бо, – говорит Тетсуро, выразительно сведя брови. – «Buck-Tick», «Golden Bomber» или, может быть, «Dir En Grey»?* – Не угадал, Тетсу, сегодня Кю Сакамото. Когда Котаро заходит в ванную, выхватив у Куроо мокрые теплые полотенца, тот растирает на запястьях одеколон, взятый со столика Кенмы, кладет клубничный презерватив под резинку трусов и прячет штаниной рукоятку пистолета, засунутого в ботинок вниз дулом. Уже в душе Бокуто натирает себя мочалкой и поет «Sukiyaki». В груди начинает вибрировать глухой бит электронной музыки, когда они идут на первый этаж клуба, спускаясь по лестнице для персонала. Узкий коридор застилает сигаретная дымка, которую вытягивает в щели под дверьми. На стенах, проступая сквозь дымку, флуоресцентной краской светятся граффити. В пазухах свербит. Стойкий и въедливый запах никотина забивается в носу и глотке, резкий аромат дешевой туалетной воды сползает по горлу чуть ниже. Режет слизистую горечью удушливых женских духов. Синтетический рев EDM [2] отдается в солнечном сплетении тяжелым уханьем, бьет по ушным перепонкам режущим симбиозом искусственных звуков, отчего даже подрагивают крылья носа. На танцполе, вспыхивающем белым светом моргающих стробоскопов, оглушающим шквалом звучит электронная музыка, а дребезжание пола, проходящее по мышцам подобно электрическим разрядам, ощущается более отчетливо. Куроо тычет Бокуто в бок своим локтем, после чего они вместе передвигают ноги в сторону барной стойки, у которой вдоль всего нижнего края протянута светодиодная лента токсичного зеленого цвета. Терушима за стойкой перекатывает в ладонях длинную ложку с витой ручкой и пластиковым пестиком на конце, которым надавливает на дольку лайма в стакане, и с легкостью раздает посетителям дежурные улыбки, а когда в неоновой темноте зала замечает Куроо и Бокуто, приветственно машет им рукой. Футболка, надетая на нем, ядерно-оранжевого цвета, как у посыпки сырных чипсов, светится в ультрафиолете, а в ушах поблескивают гладкие сережки-гвоздики. На шее под пищевой пленкой вырисовывается недавно набитая татуировка – какая-то легкомысленная надпись на английском. То ли «curd», то ли «cunt», краска размазалась, не разобрать. – Hiya!* – сквозь музыку выкрикивает Юджи на ломаном английском, в котором проскальзывает ощутимый японский акцент. За щекой у него торчит белый комочек жвачки. Он жует ее так быстро, что при каждом движении челюстью на скуле у него вздувается желвак. На левом бритом виске, который тоже двигается от интенсивного пережевывания, между волосками колючей щетины виднеется тонкая полоска шрама, который он получил пару недель назад. – Надеюсь, с другими клиентами ты так не фамильярничаешь, – иронично замечает Куроо, усадив себя на стул. Бокуто присаживается на соседнее сидение и ставит ноги на металлическую подставку. Юджи надувает нижнюю губу. – Теперь я должен говорить с тобой на кейго [3], раз ты зануду включил? Иди в жопу, – шутливо отвечает он. – Как дела, Бо? – Грохнули сегодня парня с четырьмя сотками в кармане и чеком на две с половиной штуки. Брови у Терушимы моментально ползут на лоб: – Это же около трехсот тысяч йен, охренеть! Мне ради такого подарка судьбы примерно с месяц вкалывать. Он открывает листик мяты и кладет в стакан, размельчив его маленьким мадлером на конце барной ложки, еще раз нажимает на дольку лайма, выдавив из нее сок, кидает кубики льда и снова перекатывает в ладонях скрученную ручку так, будто собирается развести огонь. Прокатывает стакан по гладкой поверхности стойки и принимает новый заказ. – Слушай, Бокуто, раз вы с Куроо-сама теперь как из влиятельного рода якудза, вернешь сегодня долг за выпивку? – спрашивает Терушима, а после быстро добавляет: – Если накинешь еще сверху, угощу кое-чем взрывающим мозг, договорились? Он кладет подбородок на основания своих ладоней, которыми обхватывает щеки, немного надувает их и начинает хлопать ресничками на девчачий манер. – Мне твоя футболка глаза режет, – говорит Бокуто и рукой ныряет за отворот своей джинсовой куртки, на которой бренчат металлические значки, и вытягивает из внутреннего кармана несколько купюр. На одной, рядом со сморщенным лицом Бенджамина Франклина, засыхает маленькое коричневое пятнышко крови. Протягивает деньги Юджи, и тот складывает их вдвое, перед тем как запихнуть в задний карман, а после скрывается под стойкой с головой и достает из холодильной витрины две банки энергетика. – Взрывоопасная штука, – навалившись на стойку, говорит Терушима, перекатывает жвачку на другую сторону, снова жует и начинает наблюдать. На черных алюминиевых стенках белеют капли конденсата. Бокуто дотрагивается до холодного матового металла, заставив скатиться вниз крупную каплю влаги, и ведет подушечкой пальца по заглавной букве, вслед за которой тянется еще несколько голубых английских букв с салатовым ободком. Название продукта, «Brain Drain», что можно перевести как «утечка мозгов». Бокуто хмурится, вспоминая. Когда-то по телику он слышал, что так называют процесс массовой эмиграции, при котором из страны уезжают ученые и специалисты. Он поднимает алюминиевое колечко, надавливая на клапан, который открывается со звонким шипением, и тотчас по крышке начинают расползаться зеленые пузыри, похожие на кладку улитки. Юджи произносит «Cheers!», когда Куроо и Бокуто чокаются, а потом скрещивают руки и пьют на брудершафт, неуклюже касаясь друг друга носами. При первом глотке напиток отдает знакомым кисло-сладким вкусом самого обычного энергетика, даже вяжет во рту так же знакомо. На языке собирается слюна, немного сводит скулы. Бокуто делает еще один. Проводит языком по небу и немного задерживает за щекой, а потом сглатывает, и его горло обдает горячей волной, какая бывает у алкоголя при послевкусии. Когда это ощущение спускается вниз, согрев желудок, Бокуто говорит: – Ого! Прямо по шарам бьет! – Всего лишь спирт, разбавленный ягодным соком, – поддевает Тетсуро. Терушима моментально ведется на эту провокацию: – Будто тебе есть разница, что пить, Куроо-сан. Тетсуро хочется треснуть ему. – Определись уже с суффиксом или вообще его не используй! Голову тяжело заполняет острым шумом быстрого бита, который режет слух, словно мозгодробительный лоу-фай [4]. Глубокий бас, похожий на утробный хлюпающий рев, вместе с шипением низких частот проходит через пульсирующую мембрану колонок и стучит в грудь будто изнутри. Прокатывается по коже и бьет с дребезжащей оттяжкой. Бокуто прокашливается. От громкой музыки в горле вдруг начинает першить. Он сглатывает вязкую слюну, прилипшую к гортани, а потом запивает ее энергетиком, отчего она становится только плотнее и слаще. – Юкиэ, эй, ты слышишь? Твоя любимая песня играет! – говорит сидящая рядом девушка и обхватывает предплечье подруги бледными пальцами, на которых светится розовый как лососевое мясо лак. На первой фаланге у нее зеленоватый след от кольца из дешевого металла. Сладкая капля задевает гланды, скатываясь по горлу, и на языке моментально становится очень тепло. – Пойдем танцевать? Песня еще не закончилась. Пластмассовые черные сидушки еще немного крутятся, когда девушки, весело с них соскочив, скрываются в толпе. Взглядом Бокуто недолго следит за ними, а потом отрывает stay-on-tab, бросив его на жестяное дно банки, и поворачивается лицом к залу, крутанувшись на своем стуле. На небольшой сцене, приподнятой над толпой в конце танцпола, за пультом миксует диджей. Уши спрятаны в массивные белые наушники, а на тонкой переносице сидят очки в квадратной оправе, которая в темноте светится голубым ультрафиолетом. По светлой кудрявой макушке плывут серебряные блики диско-шара, мерно крутящегося под потолком. – Тсукки сегодня классный звук дает, – замечает Бокуто, по-детски восторженно сложив губы в букву «о». На сцене Тсукишима все это время неторопливо двигает корпусом и качает белобрысой головой в короне из белых наушников, которые при каждом отрывистом движении сползают на лоб. Поднимает ползунок фейдера, чтобы усилить звук и немного выровнять диапазон, крутит колесико на микшере и кидает в толпу электронные сэмплы. Куроо поворачивается к сцене и начинает покачивать ступней, когда в сведенном треке выстраивается легкий ненавязчивый грув – то, что обычно называют «ритмичным ощущением» в музыке. Он согласно кивает: – Круто! Но когда он не за пультом, то выглядит немного дохлым. Музыка затухает и с глубоким тяжелым звуком «грууу» падает в яму, позволив новому треку вырваться из колонок, отчего толпа подпрыгивает, будто желто-зеленые прямоугольники эквалайзера, а танцоры на пилоне снова начинают двигаться. Куроо тычет указательным пальцем в их сторону: – Кенма сегодня на каблуках. Аккуратные черные туфли с заостренными книзу шпильками, поблескивающими голографическим блеском, стучат по гладкой поверхности круглого подиума и сверкают серебристыми блестками на массивной платформе. Ногти у Кенмы на ногах покрыты красным лаком, ободранным в некоторых местах, а по бледной шее чертит бархатный чокер с красивой блестящей висюлькой. На каблуках Козуме стоит уверенно, лучше любой девчонки. Он танцует, проскальзывая ладошками вдоль подсушенного тела, качает бедрами и запрокидывает голову, сбрасывая с лица голубые прядки. Руки у него светятся кислотно-желтой люминесцентной краской. Он обхватывает ими стальной шест, отталкивается одной ногой и медленно кружится, разведя обе ноги как распахнутые ножницы. Куроо вдруг хмурится. – Бо, посмотри. Нет, в другую сторону. Видишь? – Что там? Какая-нибудь симпатичная девчонка в футболке с логотипом «Нирваны»? – Нет, – говорит он, обхватывает подбородок Бокуто пальцами и поворачивает его голову немного вправо, – вот сюда. Никак пополнение в рядах обтирающих своим членом пилон? Котаро вырывает свой подбородок из пальцев Тетсуро и смотрит туда, куда он ему указал. На соседнем таком же помосте, втягивая раскрытыми губами глицериновые капли искусственного тумана, который выплевывают генераторы, танцует темноволосый парень. Вдоль всего его тела, поднимаясь от ступней, огибая точеные бедра и подскакивая на косточках ребер, тянется тонкая полоса люминесцентной краски. Она светится в темноте бледным лиловым цветом и делит его тело будто в продольном разрезе: за симпатичными острыми ушками ныряет в аккуратные черные кудряшки, которые подпрыгивают в такт его движениям, и, не доходя до локтей, прячется за новой парой шелковых перчаток. Сначала он просто гуляет вокруг металлической полированной трубы, касается груди и втянутого живота веером из пальцев, а потом присаживается на корточки и запускает руку между своих ног, разведя их в стороны. Ведет ею по внутренней стороне бедра, оглаживает худое колено и скользит вверх по бледной полосе краски. В пупке у него крошечным бирюзовым камушком мерцает пирсинг, и что-то в этой маленькой детальке дико заводит Бокуто. Он смотрит, как тот легко запрыгивает на пилон, обхватив его сгибом колена, и во рту, от желания прикусить ему губы или присосаться к его члену, сразу же начинает саднить. Рядом, разбивая возбуждающие мысли о том, какой сладкой может быть иррумация, возникает голова Терушимы: – Он тут недавно, работает на полставки. Сначала танцует на пилоне, а оставшееся время слоняется по клубу и зависает на танцполе. – Испытательный срок? – удивленно тянет Котаро. Терушима пожимает плечами. Сейчас он смешивает белый ром и сок лимона для «Дайкири». – Что-то типа того. Сюда его Кенма притащил. Бокуто молчит и выглядит смущенным. Куроо игриво оттопыривает верхнюю губу, сверкнув розовой десной. – Снова внезапный сбой в гетеросистеме, а, Бо? – Что! С чего ты взял? – Разве нет? – Ради бога, заткнись. – Эй, валите уже отсюда. У вас еще работа, а мне из зарплаты вычтут, если я буду долго с вами болтать, и сенпай может начать ругаться, – говорит Терушима, осторожно взглянув на второго бармена. – Мне кажется, он уже как-то нехорошо на меня смотрит. Валите, короче. Просидев там еще с минуту после замечания Юджи, они вместе спрыгивают со своих стульев и расходятся по разным сторонам танцпола, покидая пределы барной зоны. В нынешней торговле наркотиками нет ничего целесообразного. Сначала делают заказ через мессенджер, будто это не таблетки или травка, а набор кастрюль по акции. Перемежают диалог скаченными стикерами и делают ошибки в самых простых словах, как если бы это был простой разговор о том, какой удон лучше заказать – с толстой лапшой или тонкой. «Алло, да? заказ на две порции лапши: первый в сливочном соусе с говядиной и овощами, второй с морепродуктами на рыбном бульоне?» Осталось только выбрать подходящую локацию для встречи, а если захотелось просто так, без особых прелюдий, забить, проглотить – запросто! И клуб, на самом деле, идеальное место для того, чтобы толкать запрещенку. Бокуто заходит в толпу и сдавленный воздух петлей затягивается на его шее. Он раздутыми ноздрями втягивает горелый запах распыленного по залу искусственного тумана, разбавленного шлейфом чьей-то туалетной воды и острым ароматом алкоголя, кольнувшего слизистую. Капли пота поблескивают в подсвеченном воздухе, слетая с кожи при резком движении. В пространстве, вдруг ставшем тесным и чересчур душным, будто раздвоенным изображением стереограммы мелькает ультрафиолетовая одежда и светящиеся на коже в темноте пятна краски. Сквозь плотную пелену генераторного дыма, куполом нависшего над скачущими макушками, пронизываются острые лучи лазеров. Дымка трепещет в воздухе, мерцает и переливается искусственным светом. На висках у Бокуто пот. Он смахивает его то костяшкой, то воротом джинсовой куртки, и если видит встречный взгляд какого-нибудь скучающего торчка, привлекательной кисы или заядлого тусовщика, у которого на лице написано, что он хочет догнаться, вкладывает в горячую ладонь пакетик с необходимой дозировкой и принимает деньги. Для них Бокуто что-то вроде освободителя, мессии с целлофанкой ярких таблеток. На коже горят прикосновения чужих ладоней, которые словно раскаленным докрасна металлом ошпаривают его руки и шею. Вдоль спины, нырнув под резинку нижнего белья и пощекотав ямку копчика, скатывается пот, который в контрасте с удушливой духотой кажется невероятно ледяным. Самообладание истончается, делая Котаро чересчур податливым, и он действительно почти забывается и начинает двигаться под музыку, пока чья-то рука не ловит его под локоть. – Бо, есть выручка? – спрашивает Куроо с серьезным киношным видом и вытягивает друга из толпы. Понять, рисуется он или нет, становится практически невозможно. – Да, – отвечает Котаро, разведя руками, будто при обыске: – Возьми во внутреннем кармане. – Отлично. Вместе они отходят к кирпичной стене, возле которой уныло трутся, перекидываются ленивыми разговорами и сосут вонючие сигареты обдолбанные придурки в яркой одежде. Всю заработанную сумму Куроо забирает себе и после вытаскивает из кармана пачку, в которой шумят зажигалка и несколько сигарет, и тыкает в сомкнутые губы Котаро одной. – Презерватив колет мне задний бампер, – зачем-то сообщает Тетсуро, поправив штаны сзади, а потом вдруг говорит: – Кстати, если тебе интересно, я видел твоего краша на танцполе, вон там около лестницы. Бокуто вскидывает брови и кидает быстрый взгляд на помост, и того черноволосого парня там действительно не оказывается. – Взял резинку? Бокуто кивает, и тот хлопает его по плечу: – Тогда иди и склей своего малыша. Произносит эту мерзкую фразу, от которой за километр разит малобюджетными романами для взрослых, и втягивает воздух через закушенную сигарету. Котаро говорит: «Справлюсь, иди уже», после чего Куроо почти сразу же тушит окурок, раздавливает его каблуком массивного ботинка и уходит, оставив друга лишь с парой долларов наличными. По стене длинной стеклянной трубкой протягивается розовая люминесцентная лампа. Она светит так ярко, отчего кажется, что застывший в воздухе дым тоже розового цвета. Кожа у Бокуто тоже вся розовая, и волосы, и одежда. Он водит пальцем по аэрозольной краске, которой изрисована вся стена, ногтем шкрябает по вкраплениям извести в кирпиче. Рядом о чем-то переговариваются незнакомцы в кислотных кожанках. Котаро пропускает их разговор мимо ушей. – Псины сейчас шерстят соседние районы. Боюсь, как бы они не нашли этот клуб. Сигарета трещит и обжигает Бокуто горло. – Хватит хуесосить! Вряд ли они придут на сегодняшний рейв, еще в субботу они были на том конце города. Издалека ступеньки той широкой закругленной лестницы светятся то ли голубым, то ли бирюзовым цветом в темноте. Сложно разобрать, когда ты знаешь только синий, красный, зеленый, любимый – желтый. В памяти всплывает настенный календарь, который Бокуто перевернул утром. Сегодня понедельник. – Я сваливаю! Котаро сминает фильтр пальцами, чтобы оттуда посыпалась недотлевшая стружка табака, отбрасывает окурок щелчком. Во рту противно. Передними зубами он вытягивает жевательную подушечку из упаковки и разжевывает, перекрывая послевкусие сигарет мятным запахом. Ароматизатор жжет во рту. Цвет – качественная субъективная характеристика электромагнитного излучения оптического диапазона, определяемая на основании зрительного ощущения и зависящая от ряда факторов. Бокуто прямо сквозь танцующих людей идет к лестнице, пока не приближается к ней настолько, чтобы точно не определить ее цвет. Бирюзовый, кажется, но если бы рядом был Терушима, он бы упрекнул его и сказал, что это какой-нибудь «циан», и даже назвал бы цветовой диапазон между зеленым и синим. Бокуто замедляет шаг, оглядывает второй этаж и лестницу, ступеньки у нее и правда сделаны из какого-то толстого прозрачного стекла, а потом останавливается в состоянии восхищенного оцепенения, потому что видит, как его мальчик, переодетый в обычные джинсы и футболку, ловит текильщицу, и та дает ему голубоватый коктейль в пробирке. Обхватывает губами стеклянный ободок и выпивает светящуюся жидкость, запрокинув голову. Под тонкой кожей единожды дергается невыразительный кадык. Он стоит к Котаро спиной. Тонкая ткань футболки прилипает к взмокшей коже между выпирающих лопаток, а на шее – там, где при ее сгибе выступает позвонок – поблескивает хвостик серебряной цепочки. Мягкие кудряшки вместе с повседневной одеждой смотрятся на нем невинно и трогательно. Словом, от того образа, который ассоциативной цепочкой склеился с возбуждающим танцем на пилоне, осталась только узкая полоса краски, которая теперь слабо светится через одежду. Бокуто кусает губу, думает недолго, а потом мягко касается ладонью его плеча. – Эй, привет! – глуповато произносит он, коротко и отрывисто вытянув шею, будто уличный голубь, чтобы тот лучше его расслышал. Парень оборачивается и глядит Бокуто в лицо. На груди цветной логотип, маскот какой-то строительной компании, сделанный из светоотражающего материала. У Котаро есть похожая футболка, с талисманом аэропорта Нарита. – Привет, – повторяет он, убедившись, что тот его слышит. Парень поворачивается к нему полностью, до этого он стоял вполоборота, вежливо отвешивает еле заметный короткий поклон. Стоит, немного отодвинувшись от Котаро. Не слишком далеко, но и не слишком близко – так, чтобы им было удобно слышать друг друга. – Ты хочешь переспать со мной? – вдруг спрашивает он, а его ничем неокрашенный голос немного искажается музыкой и тонет в шуме, но звучит достаточно четко, чтобы Бокуто услышал его. В глотке моментально пересыхает. Он случайно глотает свою жвачку, которую скатал в маленький шарик. – Вообще-то, я не- Парень смотрит на него внимательно, даже не шевелит глазными яблоками и почти не моргает. Бокуто от этого взгляда как-то не по себе, будто меж бровей ему врезался красный луч коллиматора. Он сглатывает еще раз и очень удивляется себе, потому что в следующую секунду сам себя перебивает и зачем-то говорит: – Да, хочу. – Двести долларов, – будничным тоном говорит парень, – половина – минет. Если хочешь чего-то особенного, придется заплатить больше. От толпы, в которой они стоят, тянет уплотнившимся душным воздухом. У парня, стоящего напротив Бокуто, в ямке над верхней губой собирается испарина. Капля пота, очертив нос, скатывается по равнодушно прямой губе и прячется в уголок. Котаро следит за ней глазами. Его вдруг огорчает то, что за перечень озвученных ему услуг придется платить. Он осознает, что дело совсем не в цене, но в чем именно – понять толком не может, и, тем не менее, пытается примерно сосчитать в уме лежащую в кармане сумму, которая, вероятно, меньше запрошенной. Парень спрашивает: – Пойдем? – а Бокуто отвечает: – Да. Хм... В туалет? – и чувствует, как в то же мгновение его запястье перехватывают теплые пальцы, которые за руку выводят его из толпы и ведут за собой, как он и сказал, к дверям общественного туалета. Въедливый запах сативы едва перебивает кислый запах выделений и чего-то сладковато-синтетического, будто совсем недавно здесь пахло хлоркой. Подошва прилипает к полу. Бокуто смотрит себе под ноги, где пролитый напиток засыхает пятнами, похожими на следы машинного топлива на асфальте. В тусклом свете на дверях кабинок люминесцируют нарисованные аэрозольной краской неуклюжие надписи и пузатые bubblestyle-граффити с подтеками. Парень основанием ладони толкает дверцу одной такой кабинки и заводит Бокуто вслед за собой. Вторая его рука все еще сжимается на его запястье. – Акааши Кейджи, – сухо говорит он и скрещивает свои руки, чтобы ухватиться ими за края своей футболки. – Что? – не понимает Котаро. Замешательство часто лишает его решимости и умения здраво оценивать некоторые вещи. Парень удивленно поднимает на него глаза. Футболка, чуть сбитая с его плеча, открывает ключичную впадину, в которой покоится линия тонкой серебряной цепочки. Он говорит: – Это мое имя. Бокуто моментально чувствует себя еще бо́льшим идиотом. – А-а, – немного растерянно тянет он. – Как оно пишется? Ну, имя. – Первое кандзи обозначает «город», второе – «вылечить». Фамилия пишется как «красный» и «тростник». – О, – коротко произносит Бокуто и широко улыбается, – моя фамилия звучит как «рогатая сова». Акааши выглядит сбитым с толку их беседой, озадаченно приподнимает до того насупленные брови и, вероятно, фиксирует в голове то, что это его первый партнер, который не пытается побыстрее его раздеть. Когда Бокуто представляется по имени, то уже почти протягивает ему руку, но вовремя вспоминает, что рукопожатие в их случае будет немного неуместным. В тесной кабинке Кейджи слишком близко. Котаро только сейчас замечает, что у него подведены глаза, и карандаш для слизистой немного растекся на нижнем веке. Слезная оболочка его белков блестит как стекловолокно, отражает белые полосы света от потолочных ламп из листовой стали. Он снова сминает края своей футболки в кулаках, чтобы снять ее, но Бокуто останавливает его руки и сам не знает зачем. Спрашивает: – Ты целуешься? Три целых пять десятых секунды. Акааши молчит. – Да, это можно, – говорит он и облизывает губы, сделав их мягче. Его веки слегка поблескивают от кожного жира, он опускает их не до конца, оставляя несколько миллиметров белков и серой радужки. Глаза останавливаются где-то на уровне губ Бокуто, который лицом подается вперед и на том расстоянии, на котором выдыхаемый ноздрями Кейджи воздух достает до его верхней губы, успевает подумать, что Акааши совсем необязательно смачивать кожу слюной. Ведь этот мальчик наверняка пользуется увлажняющим бальзамом для губ. Бокуто прижимается к его губам. Целует неглубоко и без сумасшедшего напора, с которым, как он представлял, будет целовать его в первый раз, и даже не пытается настойчиво протолкнуть свой язык в его рот. Акааши первым добавляет язык, задевая им край верхних зубов Бокуто, и у того начинает кружиться голова. Ноги делаются неустойчивыми, а член твердеет так, что ему становится тесно в джинсах. И как бы Котаро ни старался, не качнуться из-за частичной потери координации не получается, и Акааши замечает это. Прижимает его спиной к стене кабинки, а сам наваливается почти вплотную, давая Котаро почувствовать, что между ног у него тоже стало твердо. – Акааши, – зовет Бокуто, говоря куда-то в губы Кейджи. Во рту все еще ощущение его языка. – Что-то не так? – Нет, – быстро говорит он, – просто мне стало интересно: твоя фамилия означает «красноногая неясыть»? – Да, почти. – Кстати! – Что? Акааши вдруг поддевает его кончик носа своим. – Я продаю наркотики, – в голосе Бокуто все еще одышка, – в «Line» [5] записан как @bokucap4. Кейджи отстраняется от его лица и выгибает бровь. – И что дальше? Рукой, которой он пробирался под резинку трусов Акааши, Бокуто тянется к своему заднему карману, вытаскивает оттуда прозрачный зиплок с таблетками и говорит: – Давай по одной? – и в то же мгновение жалеет о сказанном, потому что Акааши смотрит на него очень серьезно и молчит. Бокуто планирует отшутится, пока не замечает, что губы Кейджи смыкаются для мягкой улыбки, а в глазах едва читается азарт. – Лучше одну, – говорит он с короткой паузой: – Вместе. Это предложение выбивает из легких Бокуто весь воздух. Он раскрывает целлофановое горлышко зип-пакета, позволяя пальцам Акааши подцепить одну таблетку и положить ее на язык. Драже, покрытое ядовито-желтым красителем, опускается на мягкий розовый язык Акааши, и начинает медленно таять, входя в реакцию со слюной. Бокуто накрывает таблетку своим языком – она начинает тихо шипеть, будто лекарство от кашля. Растворяется в белую пену, которая всасывается в слизистую и отдает сладковатой фруктовой добавкой. Котаро плотнее прижимается к Акааши и целует его в раскрытые влажные губы. Тотчас желтая таблетка оказывается зажатой между их языками, а потом и вовсе начинает перекатываться из одной полости рта в другую, пока не растворяется полностью. В ушах стучит загустевшая кровь. Дыхание Акааши опаляет щеку, и Бокуто кажется, что оно как будто становится горячее, а прикосновения, как при ознобе, ощущаются отчетливее. Он закрывает глаза потяжелевшими веками. Там, где его касаются ладони Кейджи, будто остаются следы и начинают приятно саднить. В том пространстве, которое Бокуто визуализирует у себя в голове и которое находится где-то между реальностью и его воображением, следы рук Акааши мерцают и переливаются теплым светом. Он будто видит это закрытыми глазами. Дофамина вдруг становится запредельно много. Учащается дыхание, повышается сердечный ритм, приходит ощущение полного удовольствия и удваивается за счет принятого наркотика, к коже и мышцам приливает кровь. Еще чуть-чуть и в организме произойдет передозировка, думает Бокуто. Его член уже настолько твердый, что почти перестает чувствовать то, как чужая ладонь сжимает его через джинсовую ткань. – Быстрее, надень презерватив, – говорит Акааши ему в щеку. Потребность в совокуплении — одна из физиологических потребностей, необходимых для поддержания жизнедеятельности. Сюда же входит потребность в пище или сне. Смотреть также: спаривание, вязка, коитус, траханье, ебля. Акааши слизывает каплю пота с губ. Он уже не может терпеть. Бокуто сам уже скоро взорвется, если прямо сейчас не всунет свой член в какое-нибудь из отверстий Кейджи. Пока он возится с молнией, Акааши спускает джинсы вместе с бельем, освободив качнувшийся член, и вынимает из себя ярко-розовую анальную пробку. Котаро глядит на поблескивающий от выделений и лубриканта кусочек резины и понимает, что Акааши все это время ходил с ней внутри. Возможно, она была в нем, даже пока он танцевал. Нервно смачивает горло слюной, рассматривая каплю предъэякулята на припухшей головке красивого пениса Кейджи, и наконец-то раскатывает презерватив по своему члену. В Акааши горячо, не так узко, как хотелось бы, и очень влажно. Он стоит к Котаро спиной, поставив коленку на опущенную крышку унитаза, и принимает в себя член, трущийся о стенки прямой кишки. От того, что на Бокуто надет мятный презерватив, член будто покалывает и пощипывает. Обдает то огнем, то холодом, совпадая с перепадами общей температуры тела. Котаро сжимает кожу на талии Акааши, пропуская ее между пальцами, и раз за разом вводит в него член. Кожа на бедрах Кейджи влажная и блестит от пота. У него приятное тело, аккуратные чистые и подстриженные ногти, бритые подмышки и эпилированный пах. Бокуто тыкается носом в его затылок, втянув ноздрями застрявший в волосах запах табака, а потом прижимается к шее, нащупывает губами пульсирующую вену под ухом, определив, что прямо сейчас у Акааши тахикардия, и кусает его за шею. – Пожалуйста, не оставляй отметин, – просит Акааши, вильнув плечом с небольшим усилием. – Что? Почему? – Работа не позволяет, Бокуто-сан. Собственное имя, составленное губами Акааши в подобной вежливой манере, звучит непривычно. Котаро дважды прокручивает это в своей голове. «Бокуто-сан, Бокуто-сан». Во рту соленый привкус кожи. Еще раз: «Бокуто-сан». Вкусно. Акааши до сих пор просто Акааши. Раз, два, три — Котаро уже привык. – Работа танцора, – уточняет Кейджи и смазывает конец фразы чувственным «ах» с придыханием, потому что головка члена Бокуто в этот момент толкается в его простату. Под закрытыми веками плавают разноцветные круги, похожие на фрактальное изображение. Сквозь шум крови в ушах Котаро слышит сдержанные стоны Акааши и свои собственные. В голове почему-то возникает токийская телевизионная башня и недавний эфир по «NHK FM», в котором сообщили про столкновение грузового автомобиля с пассажирским автобусом в Фубанаси. Бокуто концентрирует слух и слышит, как кто-то переговаривается возле раковин, в кране начинает шуметь вода, а соседняя кабинка с грохотом захлопывается. Член разбухает, налившись кровью. В ушах у Бокуто снова гул, он просовывает руку между ног Акааши и дрочит ему, вздрагивая от того, как тот сдавливает его внутри сжимающимся сфинктером. В Фубанаси пострадали 16 человек. Член Кейджи такой приятный на ощупь. Скользкий, горячий и невыносимо твердый. Создавая Акааши, Бог не обделил вниманием его пенис, сделав его идеальной формы и длины. Кожа светлая, вздувшиеся венки тонкие, примерно две ладони Бокуто. Если взять в рот, в полную длину не войдет, но в глотку поместится. Если принять в себя, при должной растяжке ануса будет не так больно. Подушечкой пальца Котаро разминает складку уздечки, а пальцем другой руки ведет по бледной полосе краски на бедре Акааши. В освященном помещении она светится тускло и выглядит практически белой. Сперма толчками выходит из уретры и густыми каплями падает на ободок унитаза. Бокуто кончает в презерватив, оставаясь внутри. Затвердевшие соски будто начинают вздрагивать, а по ногам прокатывается холодное покалывание. Он цепляет резиновую каемку влажного и теплого презерватива, скатывает его, завязывает в узел и кидает в унитаз, а тот шлепается о воду и всплывает. – Спасибочки, – легкомысленно говорит Бокуто, застегивая ширинку. Акааши помещает в темно-синие хипсы [6] с белой резинкой свой еще не до конца опавший пенис, со второй попытки застегивает пуговицу на джинсах и поправляет одежду. – Двести долларов, – напоминает он. – Может, мне перевести в йены? – Не нужно, я знаю, сколько это. Кстати о деньгах, Акааши, – несмело произносит Котаро и закусывает губу вместе со щекой. – Мне сейчас немного не хватает. Могу я заплатить за тебя в кафе? Акааши хмурит брови и переспрашивает: – Кафе? – Да. Или в лапшичной. Куда ты хочешь, Акааши. – С чего бы? – Ну-у, – тянет Бокуто, взъерошив волосы на затылке, – мне кажется, это любовь. Таблетка, которую они приняли, часто называют «таблеткой любви». Смотреть также: колеса, экста, кадиллак, Экс-Ти-Си, любовь, улыбка, витамин Е. Такие обычно глотает молодежь в клубах, кто-то раздавливает в порошок и вдыхает через нос, кто-то разбавляет и вводит внутривенно. При проникновении активных веществ происходит выброс серотонина в организм, из-за чего возникает ощущение любви и эмоционального добродушия к окружающим, глубокое ощущение эйфории. Также наблюдается расширение зрачков и учащение пульса, иногда могут возникнуть гиперпотливость, сухость слизистой рта, головокружение, подергивание век. Бокуто не знает, сколько времени прошло, но до сих пор чувствует как тепло и легко у него в желудке. Настроение – повышено на несколько позиций от отметки «стабильно». Из-за того, что они разделили дозировку на двоих, эффект слабее, чем если бы они проглотили каждый по одной. Отметка — «оптимально». Он уверен, что у него и у Акааши, «ЭТО», чему он пока не может дать ни название, ни имя, ни фамилию, но с вероятностью в девяносто девять процентов случившееся с ним, точно не из-за принятой таблетки. Акааши какое-то время ничего не отвечает, отворачивается от Бокуто, наматывает на руку туалетную бумагу, чтобы вытереть ладони и свою сперму с унитаза. После снова поворачивается на Котаро. Улыбаясь, он чуть-чуть прищуривает глаза. – Чтоб ты знал – я не люблю фаст-фуд. Музыку пронзает оглушительный выстрел. Бум! Из разбитого экрана брызжут желтые искры, будто от сварки. Щелкают и осыпаются на пол. Звуки, накладываясь друг на друга, гулким эхом разбиваются о стены и режут по ушам. Крик, давя на перепонки, стоит в голове. Бокуто не двигается с места. Ступни придавливает к полу, будто кто-то очень тяжелый наступил ему на ноги. Двигательные мышцы глаз статичны, все остальное тело застыло как в сонном параличе – когда ты знаешь, что происходит, но не можешь пошевелиться. Из черного дула пистолета тянется тонкая горячая струя. В носу свербит от паленого запаха порохового дыма, немного кисловатого, похожего на запах горящих хвойных иголок или подкоптихшихся сосновых стружек. На виски давит гулкое эхо от выстрела. Пятеро силуэтов, все как один, будто размноженная черно-белая ксерокопия, стоят возле входа в клуб. На голове шлем, как гибрид соединенный с маской, имитирующей вытянутую собачью морду, из матовой черной кожи, с острыми высокими ушами и узкими прорезями для глаз. На руках черные митенки, ноги обуты в высокие военные ботинки с толстой подошвой и тугой шнуровкой, все в бронежилетах. У ног собаки со стеклянными глазищами скребут толстыми когтями по гладкому полу. Некоторые псины заливаются лаем, больше похожим на улюлюканье, пытаются сорваться с поводков и брызжут слюной. Извиваются, заваливаются на пол, а потом снова встают и натягивают поводки, поднимаясь на задние лапы. Звон толстых цепей и металлический лязг карабинов плотной стеной стоят в ушах, а потом звучит короткий пронзительный «скр», с которым застежка отделяется от колечка на ошейнике, и псины с гулким лаем бросаются в толпу. Фас! Ужас накатывает резким толчком в грудь. Бокуто раскрывает рот в немом крике и дергается, когда кто-то хватает его за ворот куртки. В застывшие конечности тут же возвращается подвижность. – Куроо! Запах крови такой сильный, что вкус металла чувствуется во рту. – Бо, уходим, быстрее! – Тетсуро говорит максимально четко, дробит слова. – Терушима, задний выход. Бегом! Желтая густая пена, вытекая из оскаленной пасти, капает на пол. Собака скалит окровавленные зубы, оголив воспаленные покрасневшие десна. Клыки вонзаются в кожу, разрывают и жуют рваные куски плоти. Кровь заливает пол и пузырится. Черная щетина на морде кажется еще темнее, окропленная пятнами крови. Широкие грудаки дребезжат от низкого утробного рычания. Фас! Взять! В расширенных глазницах влажно блестят покрасневшие белки. Слизистая оболочка рта с коричневатой пигментацией тоже блестит в темноте, в уголках пасти собирается густая слюна, потемневшая от крови, под кожей тяжело перекатывается массивный костяк. По гладкой лоснящейся шерсти скользит синий и фиолетовый неон.