Мускатный орех

      Спешащие люди мельтешили перед глазами, следом за ними катились чемоданы, громыхая колёсиками о каждую ступеньку, порожек. Шумный аэропорт отдавался гулом, сбитыми суетливыми разговорами и потрескивающими динамиками объявлений о бесконечной круговерти рейсов. Здесь было много слёз. Кого-то радостно, порой даже с визгами, встречали, вешались на шею и плакали от разрывающего изнутри счастья, такого, что солнце казалось ярче, согревающей до самой души, а день — тем самым-самым; слезами обеспечивали аэропорт и провожающие, не в силах отпустить родного, кого-то очень близкого туда, где уже не возьмёт мобильная связь и где не почувствовать теплоту шершавых подушечек пальцев.       — Дядя Рик!       Маленькие ручки потянулись к нему с такой надеждой, что Рик не выдержал, и вновь опустился на колени, чтобы прижать к себе кареглазое чудо. Сердце разрывалось от мысли, что совсем скоро он не сможет играть с племянником, что не отпразднует его шестилетие и не уложит спать под хоккейные байки... Было поразительно, что Алекс уже такой большой, что вместо подгузников — трусы с милыми мордочками, а вместо погремушек — велосипед, пускай и трёхколесный. Он рос маленькой копией Лина, таким же сверхзаботливым и смышленым, но сильным, как Май. Плакал Алекс редко, но сейчас не мог сдержаться, и рубашка уже намокла от слёз, слюней и соплей, но он всё рыдал и рвано всхлипывал, стискивая плотную ткань в кулачках.       — Ну что такое, всё же хорошо.       Первым, как всегда, не выдержал Лин: присел рядом, забрал ребёнка и позволил Рику подняться. Первенец превратил его в типичного отца, готового спустить три шкуры с того, кто хоть пальцем тронет Алекса. Альфы, что с них взять.       — И в кого он такой? — голос Мая ворвался со спины, отчего Рик развернулся слишком резко и чуть не грохнулся. — Не падать!       Руки брата оказались перед ним в мгновение ока, чтобы в случае чего поддержать. Худенький, меньше Рика на две головы, но готовый достать звезду с неба, если потребуется. Кажется, он не изменится никогда, так и будет заботиться обо всех, словно папочка. Опоздавший из-за проводов Юсти в школу, он смущенно стоял в стороне, делая вид, что опухшие, покрасневшие глаза совсем не его, что это не он рыдал на парковке, не в силах отпустить Рика в другую страну, на другой континент, к другим людям...       — Я справлюсь, — улыбнулся Рик, незаметно для остальных до боли сжав пальцы в кулак, царапая кожу ладошек до крови, — подумаешь, новая команда! Я же хоккеист, а мы парни крепкие и смелые!       Конечно, Май был бы не собой, если б поверил. Они пережили многое, многих, привязались друг к другу, несмотря на крошечную родственную связь, и стали семьёй, такой, где без одной шестеренки отказывался работать механизм, привычки и потребности — каждый мог назвать их за другого. Только Рику было уже восемнадцать, за его плечами маячила школа, первая хоккейная секция и блестяще выигранная юношеская лига, а впереди зазывала вещь не хуже — контракт с одним знаменитым клубом. Больше нельзя было стоять на месте: как бы этого не хотелось, жизнь требовала развития. Резкого, болезненного скачка вперёд.       Жизнь текла своим размеренным темпом не только у него, и как бы ему не хотелось с этим мириться, как бы не обижал сам факт, а Крис, пришедший с Маем и молчаливо стоящий чуть позади, вновь беременный. Рик знал. Чувствовал, как от него несёт Ларком и чем-то новым, смешанным. Вот и подарочек на первое сентября для Юсти — будущий братишка. Подманив к себе брата, десять лет назад — единственного родного человека, единственного, кого он мог принять и хотел защищать, Рик чуть наклонился, чтобы было удобнее обняться. С надеждой, что не в последний раз, просто с лихвой, чтобы хватило на несколько лет.       — Помнишь же? — руки Криса, к счастью, не такие костляво-худые, как раньше, стиснулись на шее, а он замер, ожидая ответа.       — Буду писать каждый день, — выдохнул Рик под одобрительное сопение, — от нашей семейки так просто не сбежишь. Хорошо хоть старики отправились в горы отдыхать, иначе аэропорт бы не выдержал прощаний Джу.       Строгий кивок Ларка — то уважение, которым были пропитаны их отношения. Не подвёл, это точно, и ребёнок, Рик был просто уверен, не его инициатива. Сомнения прошлых лет, когда Крис впервые уехал с ним, не оправдались: больше никаких шрамов, реанимаций и слёз, кроме как от счастья. Только на душе всё равно погано, что он не будет на родах, максимум — на первом дне рождения, но это — если совсем не повезёт в жизни и игре.       — Эй.       Рик знал, что он будет последним, знал, что вновь будет прятаться за Маем, прежде чем решиться и подойти. Это же он. Куда ему быть смелым и решительным?       — Привет, — вышло довольно раздраженно, но Рик слишком волновался, чтобы контролировать эмоции.       Видел же, что на его лице вновь появились недовольные морщинки, как он глубоко выдохнул и натянул дежурную улыбку, хотя сам готов зареветь похлеще Алекса, а всё равно не смог себя приструнить и подошёл.       Его серые глаза смотрели на пол, потолок, забитый одеждой рюкзак, торговый автомат в конце зала — куда угодно, только не на Рика. Пусть он ниже, пусть при всём раскладе они не смогли бы смотреть друг на друга прямо и равно, но нужно было это закончить. Здесь. Сейчас. Окончательно.       — Адан, — его плечи рвано вздрогнули, хотя лицо не выдало ту внутреннюю панику, что сковала его мысли и спёрла дыхание, — посмотри на меня.       Это почти приказ; за эти шесть лет он уже понял, что зрительный контакт важнее слов, что Рик не продолжит, пока не удостоверится, что на него смотрят: его слова не просто слушают, а воспринимают. Каждую ссору, спор они молча смотрели друг на друга, пока один из них не сдавался. Глаза в глаза, душа в душу.       — Ты же знаешь, как мне непросто! — грозный шёпот врезался в Рика вместе со взглядом. Тёплым, болезненно-нежным. Взглядом, которым он смотрел только на него, когда удавалось побыть наедине и не бояться быть раскрытыми.       Им дозволено обниматься, всё же Рик — его дядя, брат, друг, советчик... И только между ними двоими — возлюбленный. Не было и сомнений, что эта симпатия — лишь детская иллюзия, что в четырнадцать нет той любви, что описана в книгах и показана в фильмах. Так должно было случиться, Адан перерастёт, забудет, выплюнет эти воспоминания, как невкусную конфету. Только по венам разбегался жар, в висках отдавался пульс, бешено-стучащий, сковывал, сжимал горло, и выдавал истинные мысли, несогласные, но честные до малейшего слова. Мысли, которым никогда не суждено прозвучать вслух.       — Береги себя.       — Буду, — ради тебя я готов от всего отказаться, только скажи, — и ты тоже.       — Да, хорошо... Хочешь закончить? — неожиданный вопрос вверг Рика в ступор, но Адан — хитрый лис, и к этому пора бы уже привыкнуть. Прижавшись к нему щекой, пряча нахмуренные брови и глаза на мокром месте, чтобы можно было договорить, закрыть эту тему, он продолжил: — Уверен?       — Да.       Не уверен. Совсем. Даже на десять процентов Рик не мог сказать, чего хочет от этой жизни, с кем готов её пройти бок о бок. Да и кому он доверит свои тайны, свою душу, если всё, чего и кого он хочет, запрещено? Но его ответ — будущее Адана. Эгоизмом насквозь пропитались все эти шесть лет игры в недобрата и недовозлюбленного, когда, не думая о будущем, они продолжали обманываться иллюзорным счастьем. Правильно не с точки зрения сердца, а честности, долга альфы, было отказаться, послать всё к чертям... ещё тогда, когда решил показать, что такое любовь. Но шоу зашло слишком далеко, и Рик забыл разделить её на виды, построить стену между "можно" и "хочется" и влюбился сам. Не как в брата, племянника или друга, а прекрасного бету.       — Твоё решение, — равнодушно бросил Адан и отстранился. Показательно, специально для Рика, равнодушно.       Расписание огромными цифрами намекало, что уже пора. Обнявшись со всеми ещё раз, пообещав писать, не простужаться, беречь себя, выкладываться на все сто и сфотографироваться с оленем, Рик пошёл в сторону таможни, запрещая себе оборачиваться.       На сердце разливали едкую кислоту. Каждая клеточка в груди сжималась, болью отдавалась в общее эхо и не давала глубоко вздохнуть, расправить сжавшиеся лёгкие. Воспоминаниями отдаваясь в голове, звучал смех Криса, скрип половиц того самого дома, где впервые появился Лин, где он влюбил Мая в себя, а Ларку помог влюбить в своё клоунское величие Криса, где родился Юсти, теперь уже совсем взрослый, первоклашка, где Рик впервые понял, что семьёй могут стать совсем разные, не связанные кровными узами люди... Новый дом вспоминать не хотелось. Там осталось самое важное, родное и любимое, а Рик уже слишком взрослый для слёз.       Спустя час, уже в самолёте, когда все заняли свои места, он не выдержал. Плакать было бы глупо, отчего он рассмеялся. Напугал стюардессу, соседа — мужчину лет пятидесяти, но смех всё никак не останавливался. Спазмами сжимался живот, резью колола селезёнка, и слёзы, горькие, тёплые слёзы, посыпались из глаз от мыслей о разлуке. С семьёй, друзьями, Аданом... "Твоё решение".       Это было самой что ни на есть правдой. Его решение, глупое, неправильное решение Рика сблизиться с Аданом, полюбить, пусть сначала как брата, но не остановиться, достигнув этой ступени. Никто их не заставлял быть близкими, никто не заставлял спать вместе, согреваясь в ночные морозы. И никто теперь не мог помочь расхлебать ту кашу, которую они заварили. Никто, кроме океана, за который убегал Рик, пряча свои мысли и чувства в самые глубокие сундуки души, откуда нет пути обратно.       По крайней мере, на четыре года контракта.       Рик вздохнул. Ещё раз поднял голову, скользнул взглядом по стройной фигуре, зацепившись за дырки на джинсах, и вздохнул. Протяжно, безнадежно, не в силах поверить в реальность. А вот реальность, скрестив худые руки на груди, в себя верила охотно, да ещё и цокала недовольно: совсем не такая реакция сотни раз крутилась в голове перед сном.       Напряжение, такое, что хоть ножом режь, грузом повисло на всех присутствующих, особенно на детях. Стоило Алексу нахмурить брови и засопеть, как Май подскочил, чуть не опрокинув стул, натянул на себя самую широкую улыбку из всех возможных, и поскакал, как супергерой, решать назревающий конфликт.       — Там уже обед стынет, — щебетал он, гордо тыкая в фартук на груди, — я что, зря старался? У вас ещё много времени будет, пойдёмте-пойдёмте!       Речь, хоть и эмоциональная, никакого действия не вразумила, как раз даже наоборот: услышав, что зрелище похлеще кровавой бойни меняют на какой-то там обед, Ларк и Джулио ещё сильнее вжались в спинку дивана, завороженно следя за тем, кто вспыхнет первым. Такой расклад событий Мая не устраивал: у него тут долгожданная встреча брата или гладиаторские бои?! — поэтому, кашлянув, он взглянул на мужа, всеми своими способностями показывая, кого ждет ночь с двойняшками на маленькой раскладушке-кресле, если он сейчас же не выпроводит своего отца и друга.       — И правда! — взревел Лин, заставив всех вздрогнуть, а Алекса и Ремиля хватануть воздух, испуганно таращась на источник шума. — Пойдёмте!       Крис только неодобрительно покачал головой, поднял сына с пола и вместе с ещё одним "сыночком", альфой в самом рассвете сил, утянутым чуть ли не за воротник, пошёл к столу, чтобы Маю было полегче справить остальных. Крику Лина внял и Марко. Шепнув что-то мужу и ущипнув того за бок, скрылся в том же направлении, а Джулио, как всегда, не решившись остаться без поддержки, засеменил следом. Когда "Проблема номер один" уже вовсю трещала на кухне о мастерски порезанной морковке, то есть о своём вкладе в меню, со взрывоопасной гостиной ретировались и остальные. Бомба замедленного действия должна была взорваться с минуты на минуту.       Сначала всё было тихо. Трещали сверчки, нагнеталась мелодия, и весь посторонний шум не проникал дальше прохода, но с каждой секундой лицо Рика багровело, венки вздувались, а серые глаза напротив смотрели в упор всё с большим вызовом. Словно набитая пороховая бочка, Рик был готов вспыхнуть от малейшего огонька, искорки. И ярко-рыжий огонёк напротив долго не заставил себя ждать.       — Что пялишься?       — Адан!       Как бы не хотелось чуда, его не произошло. Рик вскочил, наклонился над Аданом, дыша, как бык на тореадора, и чуть ли не шипел от гнева, разрывавшего изнутри.       — Началось, — выдохнул Май на кухне и кивнул Лину, чтобы он увел детей во двор. Истерику заботливого папаши им слушать было ещё рано.       — Что это за херня?!       Страсти нарастали. Переводя взгляд с одной серёжки на другую, на выбритые высветленные виски, Рик чуть ли не рыдал. Его маленький милый братик из воспоминаний превратился в панка! Только увидев его при входе в дом, Рик даже глазам своим не поверил, отказавшись признавать, что вот "Это" — его Адан, но никто и никогда ни в этой стране, ни в той не мог смотреть на него так долго и прямо.       — Кто тебе разрешил, а? — на грани истерики он присел, спрятав лицо в руки. — Когда ты говорил пирсинг, я думал про серёжку в ухе, а не эти двадцать проколов... Кто ж теперь тебя такого замуж возьмёт... Разве что слепой... Но ведь у него руки есть! А если без рук...       Не сказать, что Адану была приятна вся эта комедия в трёх актах, но таков уж был Рик — его дядя, брат, друг, а порой — сумасшедший папаша, забывающий, что эта роль уже как девять лет занята Силино. Но... слышать родной хрипловатый голос прямо здесь, совсем рядышком, а не через барахлящий микрофон; видеть эмоции, карие сверкающие жизнью глаза и чувствовать тягучий запах парфюма, не меняющийся с того самого момента, как ещё одиннадцатилетний Адан подарил подобный. Что могло испортить этот момент?       — Их всего семнадцать, — выдохнул он, обхватывая руками шею Рика и крепко сжимая, — ты не представляешь, как я скучал.       Забыв о том, из-за чего психовал, Рик прижал Адана к себе, позволяя уткнуться в ключицу, и, улыбаясь, запустил руку в одну из главных своих слабостей — не меняющуюся с годами медь чуть волнистых волос, другой придерживая за поясницу. Руки наливались тяжестью чужого тела, колено теплело так же, как и мысли, окутанные счастливой дымкой от долгожданной встречи, пусть и пошедшей совсем не так, как они оба думали.       — Представляю, лисёнок, — Пряди приятно щекотали пальцы, так же как теплое дыхание кожу. Сердце счастливо заходилось, чувствуя чужой пульс, такой же радостно-быстрый. Приподняв голову Адана за подбородок, Рик играючи нахмурился. — Но о пирсинге мы с тобой ещё поговорим.       И, прежде чем Май вернулся за ними, чтобы позвать, наконец, праздновать, Адан улыбнулся, показал проколотый язык и, пользуясь шоком Рика, повалил того прямо на диван, победно высмеивая "профессионального хоккеиста".       Рика не было здесь четыре года. Каких-то четыре года, сорок восемь месяцев, тысячу четыреста шестьдесят один день. Но всё, даже кухонные занавески, теперь казалось таким незнакомым, словно не Рик помогал обустраивать дом, словно не видел раньше Алекса и Адана. Хотя трёх человек он всё же не видел раньше в живую: непонятно на кого похожий Ремиль, смотрящий на новоявленного дядю с опаской, но с таким же азартом, какой плещется в глазах Ларка, и сонные, по-детски пухлые двойняшки, смеющиеся на руках у Лина.       Они появились в доме всего полгода назад, и Рик даже не удивился, а лишь порадовался за Мая и Лина. Может, такой поступок показался бы кому-то неоправданным, ненужным, если считать, что в семье было уже двое детей, но Рик знал, с каким диагнозом живёт Май, с каким грузом на сердце от того, что беременность — целое испытание, к которому ведёт куча трудностей, и как рад был Силино, услышав о положительном тесте.       Адан, помыв руки, первым делом полез развлекать детей, забирая одного из них к себе на руки и усаживаясь за стол. Удивленно, не решаясь помешать, Рик замер в проходе, едва дыша, насильно проталкивая воздух внутрь. Эта картина, этот домашний, уже совсем взрослый Адан с ребёнком на руках всколыхнул всё то, что мёртвым грузом тяготело внутри. Улыбка, нежно-тёплая, как весеннее солнышко, согревающее до костей; прикосновения, осторожные, такие, чтобы не причинить боли, неудобства; голос, радостно-звонкий, текучий речушкой, — всё это Рик любил до дрожи и мурашек, всё это старательно забывал, прятал и сжигал в себе. Но, кажется, безнадежно.       — И кто это у нас? — усмехнулся он, подходя к племянникам. Ко всей детской ораве, достигшей уже полдесятка.       — Кирино, — помахал маленькой ручкой Адан, — он, как и Давид, наш храбрейший альфа... Ну, лет так через шестнадцать.       Дети немного боялись Рика. Высокий, с лёгкой щетиной и грозным голосом, он наводил ужас, но Адан, их любимая нянька, да и самый-самый лучший друг по версии Алекса и Юсти, смотрел на Рика ласково, касался так же, как их, поэтому, храбрясь, Ремиль протянул руку и с совершенно серьезным видом произнёс:       — Лемиль!       Позади, не сдержавшись, прыснул Ларк. Тут же получил подзатыльник от Криса с намёком на то, что это вообще-то его сын, причём горячо любимый, и заткнулся, извиняюще вскинув руки. Остальные, свыкшиеся с тем, что коварная "Р" никак не покоряется трёхлетнему "Лемилю", лишь улыбнулись.       — А я дядя Рик, — он крепко пожал маленькую ладошку и, не удержавшись, потрепал по макушке.       Кивнув, Ремиль пошёл к более интересующей его вещи — тарелке с пирожными на столе. Какая разница, кто там приехал, если в метре над головой — столько сладостей! Конечно, никто их так просто не отдал, но за съеденные помидор и курицу была объявлена награда: корзиночка со сливками и фруктами, ради которой Ремиль был готов на всё, даже на такие опасные подвиги — съесть давнего врага.       Малыши разнообразием на столе были заинтересованы намного меньше, чем новым человеком: им-то что, не каша — и ладно. А вот Рик, старательно моющий руки, прежде чем взять на руки долгожданных наследников Силино, двух альф, виделся большой игрушкой, рассчитанной как раз для них.       — Это Давид, — Силино улыбнулся, когда Рик прижал к себе смеющегося малыша, — ты ему нравишься.       — Эй, а Кирино! Он что, меньше всех с дядей познакомиться хочет? А ну-ка, хоккеист, держи ещё одного племянничка.       Когда на руках у Рика оказались оба двойняшки, ему показалось, что конец света близок: ворот майки старательно тянулся вниз, прямо в рот, а волосы, наоборот, чем-то мешали, и их срочно нужно было укоротить, а лучше — вырвать с корнем; острые пятки давили на бёдра похуже нападающих на матчах: те хоть в самые ценные места не попадали, понимая, как же это адски больно! Теперь-то стали понятны мешки под глазами у Лина и усталые, терпеливые движения. Бедный-бедный Силино.       — Ма-а-ай! — протянул Рик, когда его щёку попытались отправить вслед за волосами.       — Давай, дядя, — Май усмехнулся, отточенным жестом подхватывая детей и раздавая свободным родственничкам на мучения, — ты прям нарасхват.       Отряхнувшись, поправив одежду и причёску, Рик поднял взгляд, засомневавшись было, опустил, но, почувствовав любопытство и надежду на что-то, хоть что-нибудь, всё же вновь уставился на Адана, прежде чем ответить Маю.       — Меня просто твои дети любят очень.       Несбыточные надежды разлетелись в прах, рассеялись внутри и исчезли, обдавая жаром каждый сантиметр тела, заставляя волосы вставать дыбом, а по спине пробегать мелкой дрожи, когда едва заметные веснушки скрылись за стыдливой краснотой щёк, яркими маками распустившиеся от реакции Адана на такое, на самом-то деле правдиво-невинное, предложение.       Всё не закончилось четыре года назад. Опустив эту тему, эти эмоции и чувства, кишащие в животе и мыслях, они общались как братья или друзья. Не больше, не нарушая невидимую границу, протянутую ими же. Переписки не каждый день, но хоть раз в неделю; слёзы счастья за первый матч, когда лицо Рика показалось в телевизоре, когда, пусть и неуклюже от бешеного волнения, он принёс своей команде первую единичку в счёте; подарки на Новый Год через почту и разбитая кружка из-за ужасной упаковки — всё это было с ними. Не было лишь скрытого смысла, витающего вокруг каждой фразы и жеста.       — Кстати, Адан, — Май, вытерев мокрые руки о фартук, достал из кармана джинсов записку и передал её, — тебе Фрэн передал, а цветы я в вазу в комнате поставил.       В голове прокрутилась фраза, имя, потом ещё раз и ещё, как зависшая пластинка, пока мир, приторно-счастливый, не треснул, подобно брезгливо откинутому стеклу. Твердь земли выдернули из-под ног, несмотря на её, казалось бы, неподвижную природу, тело сделалось ватным, подкосилось, сотни раз падая, разбиваясь о пол на мелкие кусочки и отказывая любой команде взять себя в руки, отреагировать достойно. Резко осушившийся рот, ноющий, как от недельного голода, желудок, и липкий, сковывающий кисти, пальцы, буквально каждую клеточку, страх, — Рик непонимающе уставился на вновь покрасневшего Адана. Не от его фраз или действий. Другого.       — Я же правильно понимаю, какой это Фрэн? — не найдя ответов в Адане, он перевёл взгляд на Лина, того, кто, вообще-то, должен был зорко следить за всякими альфами, цепляющимися к Адану!       — Да, а что такого? Вы же дружили вплоть до твоего отъезда? Да и нашему лисёнку он нравится, что бы тут не разрешить?       — Па! — взвизгнул Адан, пытаясь то ли провалиться под землю, то ли слиться окрасом с так нелюбимыми Ремилем помидорами.       — А что сразу па?! Или я тут сам себе рассказывал о свиданиях?       Устало прислонившийся к Силино Май тут же нахмурился и поднял голову.       — Значит, мне он не рассказывает, говорит, что "папа, ты не поймешь, я сам разберусь", а Лин так сразу и поймёт?       Что происходило дальше, Рик предпочел не слушать. Типичные споры детей и родителей его интересовали меньше, чем факт того, что Адан никогда не рассказывал ему о свиданиях, о Фрэнсисе, о том, что забыл... Но краснел же! Обнимал, говорил мягко-мягко, словно боялся упустить момент, спугнуть спустя столько времени. И эта улыбка, взгляд — всё для Рика, для него единственного, разве нет?       — Сколько вы уже вместе? — как можно спокойнее прошептал Рик, прихватывая смеющегося Адана за локоть. Но слова вышли резкими, осипшими.       Адан колебался с ответом. Потупив взгляд в пол, пряча его от Рика, он упрямо молчал, иногда пытался найти спасения у родителей, но те сделали вид, что не видят этих знаков и взглядов, с явным намёком на то, что придётся выпутываться самому. Скрывать факт своей личной жизни, отношений, а главное — прогресса в жизни Адан мог сколько угодно, но лишь пока не видел внимательный, изучающий взгляд карих глаз, засмотренных, казалось, до дыр. Все были правы, он сам запутался, сам просил утаить до приезда Рика новость о Фрэнсисе, но не ожидал, что это окажется так больно — признаваться самому себе, что всё забыл.       — Полгода, — вымолвил Адан как на духу и стойко поднял голову.       Всё кончилось для него четыре года назад, когда всего один раз Рик решил побыть не эгоистом.