Предупредительный в голову

Работа начальника отличается от работы рядового сотрудника тем, что требует в разы больших затрат сил, времени и нервов. Сынхо знает об этом не понаслышке, но легче от этого не становится. Спустя две недели не греет уже даже мысль о том, что при всех несколько неординарных обстоятельствах его жизни он, в двадцать три начав всё практически с нуля, к двадцати восьми дослужился до должности руководителя. Собственная состоятельность немного раздражает, да ещё и лето собирается побить все рекорды по жаре – температура неумолимо ползёт вверх, школьников отпускают домой с занятий, потому что невозможно учиться в таких условиях, а офисные работники страдают поголовно кто какими болезнями от постоянного нахождения под кондиционерами. Сынхо на кондиционеры плевать от слова «совсем», простудой он не болеет уже почти шесть лет – а вот завалиться в какой-нибудь угол с книжкой и не отсвечивать дней этак с дюжину хочется просто зверски. Позволить себе подобное он может только в воскресенье, единственный действительно выходной. В этот день даже переживания по поводу того, как бы поудачнее совмещать работу и призвание, отходят на второй план. Забравшись на сложенные стопкой четыре больших матраса (три для семьи, один про запас), заменяющие им и кровати, и диван, и при этом занимающие в два раза меньше места, чем оные, Сынхо задумчиво листает страницы карманного томика Воннегута. Пользоваться закладками в школе его так и не научили, а где он в последний раз остановился память подсказывать не хочет. Ну хоть Демоны немного притихли, и то ладно… В кухне что-то гремит, потом разбивается, потом наступает тишина. С едва слышным шорохом переворачивается страница – что-то подсказывает невозмутимому как танк Сынхо, что пострадала не чья-нибудь, а именно его посуда. Судя по лицу заглянувшего в комнату Пёнхи – предчувствия его не обманывают. - Прости, я грохнул твою любимую кружку. - Умышленно, или по несчастливому стечению обстоятельств? – достаточно взглянуть на тёмные круги под глазами целителя и бледный цвет его кожи, чтобы сделать выводы. Сынхо отмахивается. – На счастье. У меня есть ещё две кружки, и обе любимые. Пёнхи какое-то время молчит и топчется на месте, нервно крутя в руках осколок керамики с бодрым узором из рыжего, красного и жёлтого. - Можно к тебе? – наконец, спрашивает он едва слышно. Сынхо удивлённо выгибает бровь и откладывает книжку, снова не запомнив номер страницы, двигается и освобождает место под лёгким пледом. - Ты замёрз что ли? – улыбается он, когда Пёнхи забирается к нему и утыкается носом куда-то в бок. – Давай сплит-систему выключим, сказал бы раньше. - Да нет, не нужно. Это со мной что-то не так, а ты-то угоришь тут без кондиционера… Да и Чхорён скоро с китайского вернётся, всё равно обратно включит, - Пёнхи качает головой и плотнее запахивает кофту. - Ты не заболел ли? - Не знаю. Всё из рук валится. Сынхо сползает чуть ниже, поправляет подушку и устраивается поудобнее, притягивая Пёнхи к себе под бок и укрывая его пледом. - Рассказывай давай, что тебя гложет, - велит он, совершенно машинально поглаживая целителя по волосам. – А то сам на себя не похож. Эх, семейка. Сложно быть одним из старших – ни слабость, ни глупость себе не можешь позволить, пока младшие рядом; приходится ждать, когда дома никого не останется. - Да просто на работе сложно… Помнишь, я говорил, что нам щенка с неделю назад принесли в ужасном состоянии?.. - Клещ? – уточняет Сынхо. – Какие-то осложнения, я помню. - Угу. Осложнения… адские какие-то. Мне эти гнойники на ушах и судороги в кошмарах снятся, спать не могу, - Пёнхи кивает и зарывается лицом в его плечо. - Он… что…? - Жив, чудом. Но Господи… Милосерднее было усыпить его в первый же день, а не мучить неделю, дожидаясь нужных препаратов. Он ведь был не жилец. В другой клинике… - Ты опять использовал свой дар на работе? – Сынхо вздыхает, поняв, к чему Пёнхи клонит. - Но я спас его. Всего лишь увеличил шансы на успех операции. Ну… в три раза увеличил, чтобы хоть семьдесят процентов… Прости, я обещал, но… Сынхо едва сдерживается, чтобы не начать смеяться. «Какой ты идиот. Дурацкий дурак. Покажи мне хоть одного крылатого, кто не использовал бы свою силу так или иначе в быту – и хоть одного, кто бы так переживал из-за этого. Из-за нарушенного обещания, которое почти невозможно сдержать. Дурак. Думаешь, я стану злиться?» Сынхо делает всё, чтобы хмурить брови более-менее сурово; Пёнхи вцепляется в его руку: - Клиника же защищена заклинаниями, мне ничего не угрожает, если использовать энергии совсем немножко – никто и не заметит… - В три раза – это немножко? - Ты не веришь в Мёнсу? - Верю, но всё равно за тебя беспокоюсь – кто знает, что может произойти. «А ты едва ли сможешь себя как следует защитить». Как же несвойственно для Пёнхи волноваться из-за таких мелочей. Или может… Сынхо перестаёт веселиться. Может, дело не только в этом. Может, одно просто влечёт за собой другое, и он просто чего-то не улавливает. - Сам бы пришёл хоть раз, сплёл свои заклинания, чтобы быть уверенным… А я показал бы тебе щенка, он ещё какое-то время будет на реабилитации. Ты ведь ни разу не приходил в клинику? Как за своим Сонгю – так хоть на край света готов, а о своей семье… Сынхо мягко высвобождает руку из цепкой хватки и садится, запускает пальцы в волосы. На секунду у него мелькает мысль, что неплохо бы сбрить все патлы к чертям. - Ты что, - спокойно спрашивает он с улыбкой. – Ревнуешь? Всё ещё? И к кому – даже не к Чхорёну… - Чхорён твоя пара, это понятно и с этим ничего не поделаешь. А вот Сонгю – это как раз за гранью объяснимого, - лишившись плеча, в которое можно уткнуться лицом и спрятаться, Пёнхи пытается по мере возможности свернуться в клубок. – Господи, что я несу и при чём тут Сонгю. Я не понимаю… Сынхо-я, мне плохо. Предчувствие какое-то ужасное, кошмары… Спать не могу, работы с этой жарой навалилось… А сам всё время мёрзну. Прости меня? Раз в пять лет – можно? Простишь? Сынхо не отвечает, тяжело вздыхая – и правда, это первый раз за пять (без малого - шесть) лет, когда Пёнхи позволяет себе настолько расклеиться. Всё настолько хреново, а он не замечал того, что творится у него под носом? Или накатило внезапно? Отчего-то необъяснимо стыдно. - А ты не… - Я не заболел. Нет. Это не болит, это вот здесь, - Пёнхи стучит костяшкой пальца по своему виску. – Засело и свербит, не отпускает. Будто я что-то упускаю. Кармически важное. Над этим нужно хорошо подумать. Посоветоваться… Нет. Выносить сор из избы не стоит, Сонгю и Тону не нужно говорить, да даже своим… Разве что Джун может что-то знать. В голове у Сынхо ад из назойливо жужжащих, беспокойных, неконструктивных мыслей. - Главное не волнуйся. Отдохни, ладно? И тогда поймёшь, что упускаешь… Или вместе поймём, - Сынхо усаживается, вытягивает ноги и заставляет Пёнхи улечься головой ему на колени. – Ты же знаешь… «Знаешь, что для тебя я сделаю что угодно. Даже если мне придётся прыгнуть выше головы ради этого – всё будет хорошо». Улыбка касается губ Пёнхи, когда он смотрит снизу-вверх и протягивает руку, чтобы растрепать чёлку Сынхо: - Почти шесть лет уже, а ты всё никак не можешь сказать мне прямо, что думаешь. Кому угодно, только не мне. Дурак старый. - Эй, мы одногодки! Если я старый – то ты тоже, - возмущается Сынхо. - Я на целый месяц младше. Так что – увы тебе – я ещё молод, красив и резв, как ветер. - «Резв, как ветер»? Ты что, Сонёль? – глава семьи, солидный мужчина и начальник call-центра администрации Содэмунгу совсем несолидно прыскает. – Ох, ну ты и задвинул… Точно нехватка сна сказывается. - Тогда я буду спать. Только попробуй пошевелиться и помешать мне, - Пёнхи устраивается удобнее у него на коленях и закрывает глаза. Когда Чхорён через час возвращается домой с курсов непонятно зачем ему давшегося китайского, он находит хёнов ровно в том же положении – Сынхо машинально перебирает волосы Пёнхи и с трудом выныривает из собственных размышлений о том, что не нравятся ему такие перепады настроения обычно уравновешенного целителя. А то, что он сам ничего кармического не ощущает, заставляет обеспокоиться ещё сильнее. - Хреновое что-то намечается, - заявляет Чхорён, отправляя осколок злополучной кружки в мусорное ведро, и его слова заставляют Сынхо вздрогнуть. – У меня шнурок счастливой подвески порвался. И я её, естественно, посеял. Тю-тю. *** Blue Foundation – Eyes on Fire .mp3 Сонхён расстроен, обижен, зол и оскорблён в единственном чувстве любви, доступном Демонам – любви к себе. Когти Кибома сняли с его скулы и щеки три полосы кожи и мяса, обнажив тёмную материю, а ведь чтобы получить именно это лицо пришлось так много пережить. Демону, чтобы принять человеческий облик, необходимо иметь в запасе хоть одну оболочку, а для этого – съесть человека целиком, со всеми потрохами. Люди – очень тяжёлая еда; они отвратительно перевариваются и плохо усваиваются, в них слишком много лишних деталей. Вот желчный пузырь – та ещё гадость. Чтобы неплохо наесться на некоторое время вполне достаточно очень питательного сердца, для особо голодных – есть другие внутренние органы. Но по степени ненужности всё то неисчислимое количество мелких и не очень человеческих составляющих затмевает эта, как её… душа. То, что весь адекватный изнаночный мир называет сущностью и то, что перенимается вместе с поглощённой плотью. Люди крикливы, их сложно заткнуть и подавить, потому что они упорно пробиваются наверх локтями, коленями, зубами… естественно, метафизическими – иных у них не остаётся. То ли дело другие Демоны, бессознательные твари. Съел такого – и никаких проблем, только не наешься. Сонхён едва-едва осилил своего человека и чуть не плюнул на это вовсе; только то, что Кисоп справился с задачей (хотя примерно на половине, на подвздошной кости, слегка взгрустнулось и ему), заставил Сонхёна пойти до конца. Ну и указания Лидера (в какой-то степени), перед которым Сонхён виноват только тем, что своим присутствием пробуждает его сущность неизбывной, неконтролируемой Ненависти. Извращение, в общем – жрать людей целиком. Извращение – и точка. Тёмная материя, проглядывающая из-под человеческой маски, ритмично пульсирует, доставляя дискомфорт. Шрамы не затягиваются уже с неделю, и с таким «подарком» он не может даже выйти на улицу. В квартире, принадлежавшей нынешней оболочке Кисопа, а теперь ему же и отошедшей вместе с внешностью и памятью жертвы, уже закончились все зеркала – Сонхён разбил их в осколки голыми руками, безжалостно разодрав костяшки пальцев. Идиотское, хрупкое, неудобное, неповоротливое человеческое тело – отвратительно медленно приспосабливающиеся под острое демоническое зрение и чувствительный демонический нюх, глаза и нос. Сонхён злится и забывает о том, что эта слабая, лишённая естественной защиты и оружия вроде чешуи, хвоста, клыков и когтей, оболочка нуждается в бережном обращении и требует регулярного сна. Хотя бы раз в трое суток. Он бесится, огрызается и шипит на Кисопа; он даже не может пойти поохотиться, не боясь выдать себя, хотя голод терзает его уже давно. Однажды Сонхён отталкивает Кисопа слишком сильно, и тот теряет терпение – прижатый к стене и задыхающийся в железной хватке, Сонхён не может оторвать взгляда от того, как, словно кровь, постепенно пропитывающая ткань, сквозь обыденно-карее человеческое проступает демонически-алое, выплёскивается за пределы радужки и разливается смоляной чернотой по мутно-белому. Это так захватывающе и до отвратительного прекрасно, что Сонхёна пробирает благоговейная дрожь. В какой-то момент ему даже кажется, что Демон вот-вот прорвёт оболочку, и выплеск негативной энергии даст всему городу знать, что они здесь – но Кисоп определённо более отходчив и стабилен, чем многие из Демонов, и этого не случается. - Неразумное создание, - с этими словами Кисоп отпускает его, и Сонхён потирает шею, гадая – останутся ли на коже следы. – Ты не смеешь мне противиться. Больше – нет. Способность Сонхёна позволяет ему избегать нежелательных контактов, но он не уклоняется и позволяет Кисопу коснуться зарубцевавшихся краёв своих ран – прикосновения мягкие и осторожные, непривычно бережные. Демонам в их истинном обличии такие недоступны. Пусть Сонхён и присоединился к Кибому раньше Кисопа, но тот всё же сильнее; Сонхён чуть ниже него в иерархии, но слушается он не поэтому. Вся его сущность тянется к Кисопу – так сильно, как ни к кому другому. И он знает, что это взаимно. Он – единственное живое существо, на которое Алчность Кисопа реагирует настолько сильно, что иногда доводит до одержимости. Естественным порывом ещё не до конца своего тела Сонхён тянется к губам Кисопа, но тот резко его отталкивает: - Ты настолько оголодал, что собираешься пообедать мной? – интересуется он, хотя чужая память подсказывает ему, что это вовсе не то и голод здесь совсем ни при чём. - Ты же понимаешь, - хнычет Сонхён, ударившись спиной и затылком о стену. И снова тянется – сжимает его майку, приникает вплотную. – Кисопи… Кисоп чисто теоретически знает, что такое «поцелуй», и даже какие-то образы у него в голове при упоминании этого слова возникают. Единственное – он не понимает, зачем. Зачем всё это вообще и зачем всё это Сонхёну в частности. Впрочем. Достаточно разбудить в нём желание – и Сонхён тут же забывает обо всём, предавшись воле своей сущности. А это тело идеально по всем параметрам для воплощения Сладострастия. Наверное, это просто ещё одна форма его проявления, таким образом приспособленная для этой оболочки. Больше ориентированная на телесный контакт. Если Кевин вернётся на Изнанку слишком очеловечившимся – Кибом прикончит их обоих, а сердца скормит каким-нибудь людям. Или вовсе сам сожрёт, напополам со своим любимчиком Тонхо (насколько понятие «любимчик» вообще может быть применено к Лидеру). Становиться одной из поглощённых сущностей своих собратьев Кисоп не хочет просто категорически. Так что Сонхёну достаётся второй раз – спиной и затылком об стену. - Хреново быть тобой, - решает он и оставляет Кевина наедине с его фрустрацией и свойственной только Демонам Сладострастия «тонкой душевной организацией», бросая на прощание. – Был бы поумнее – давно догадался бы попросить меня прикрыть твою щёку иллюзией. Он представляет, как перекорёживает Кевина от этих слов – не всякий Демон вообще переваривает «помощь» как явление, а уж попросить о ней… Это как нужно переступить через себя, чтобы такое сделать, и в каком безвыходном положении оказаться, чтобы добровольно согласиться стать объектом насмешки и презрения к слабости. Если не добычей вовсе. Кисоп слышит, как Кевин несколько раз колотится в захлопнувшуюся за его спиной дверь и кричит ему, чтобы не уходил. Губы растягиваются в непроизвольной улыбке – он втягивает носом воздух и прикрывает глаза. Пусть это паника и отчаяние Кевина, от этого они не становятся менее вкусными. Самое страшное наказание для него – оставить в одиночестве. Хотя как он умудряется, с сотнями поглощённых сущностей – это для Кисопа всегда было загадкой. Ну пусть колотится, пусть хоть дверь пробьёт или руки себе поломает. Если он не поест – не запустятся процессы ускоренной регенерации, а без этого в ближайшем же будущем уже просто не обойтись. Поэтому чем сидеть дома и носиться с маленьким глупым Демоном, Кисоп предпочитает отправиться на охоту, а заодно осмотреться и привыкнуть к новым обстоятельствам. Ему нужно как можно скорее сделать так, чтобы неизвестный мир стал если не играть ему на руку, то хотя бы – не против него. *** Предыдущие визиты Кисопа в верхний мир – ещё вне пределов этой оболочки – ограничивались исключительно гастрономическими интересами, и вполне естественно было всяческое отсутствие внимания к окружающему. Главное в ту пору было поесть сытно и так, чтобы пернатые не обнаружили и ничего не сделали. К слову, о верхнем мире. На самом деле, никто не знает, как измерения расположены относительно друг друга, но в какой-то момент разумная часть Изнанки начала считать относительно приближённости к солнцу, которого в родном и привычном Кисопу измерении не существует в принципе. Теперь оглядываться приходиться только для того, чтобы увидеть как можно больше. Кисопу здесь определённо нравится: огромные пространства, каких не встретишь в бесконечном лабиринте пещер, где есть только стены с четырёх сторон, камни и пыль; много света даже вечером – естественного солнечного, которого Кисоп побоялся и потому ждал наступления «темноты» дома, и искусственного электрического, такого приятного для глаз, но иногда коварно скрадывающего некоторые детали; стремящиеся вдаль автомагистрали и вверх – небоскрёбы; ну и само небо, конечно же. Кисоп перестаёт чувствовать собственное тело и теряет равновесие, засмотревшись на него – бездарно шлёпается на пятую точку, но всё равно продолжает смотреть, пока не понимает, что привлекает этим слишком много внимания. К нему несколько раз подходят спросить, всё ли в порядке. Кисоп наблюдает и учится не выделяться. В процессе он осознаёт, что красная (с ноткой малинового) шевелюра – не самое распространённое явление среди людей, что делает его достаточно бросающимся в глаза. Отчасти это его даже веселит – если бы смерть была серой мышкой, разве бы её так боялись?.. Кисоп проводит много часов на ногах, всё больше углубляясь в ночь. Количество людей на улицах постепенно уменьшается, но иногда его заносит в такие места, где их всё равно много, несмотря на позднее время. Ему нравится, нравится тепло, нравится простор и сладковатый, будто подгнивший воздух, пропитанный насквозь всеми возможными сортами негатива. Встречаются, конечно, и позитивные потоки, заставляющие Кисопа морщиться, но их значительно меньше. А ещё – здесь так много еды, просто на любой вкус. Если на Изнанке приходится есть сородичей и довольствоваться только этим скудным пропитанием, то здесь рискуешь умереть голодным из-за слишком широкого выбора. Несмотря на то, что Кисоп не очень жалует человеческое мясо, он весьма не прочь посмаковать сердца и лёгкие. Но, конечно, нет ничего вкуснее пернатых. Одной из сущностей Кисопа когда-то посчастливилось отхватить маленький кусочек мяса с лопатки невезучей птицы – и о, это было просто божественно. Рот Кисопа наполняется вязкой слюной от воспоминания об этом вкусе. Задуматься о птицах его заставляет встреча с одной на набережной, куда приводят его ноги и чутьё. Вот ещё то, что поражает Кисопа в верхнем мире едва ли не так сильно, как небо – вода. Городские огни отражаются в тёмном зеркале реки яркими точками и линиями, но Кисопу некогда просто созерцать. Он видит крылатого, и тот – намного ярче всех огней. Его не перепутаешь с человеком, он слишком сильно выделяется – тонкая вуаль золотистого, сильно сконцентрированного возле лопаток, выдаёт с потрохами. А ещё, конечно, запах. Очень лёгкий и приятный, аппетитный – аж в животе начинает урчать. Конечно, учуять птицу на расстоянии, если у неё сложены крылья – невозможно. Но, увидев своими глазами, не ошибёшься. Птица не признаёт в нём Демона – скользит тоскливым, незаинтересованным взглядом по его лицу, фиксируя в сознании на несколько секунд, чтобы тут же забыть, и снова утыкается в экран телефона. Выбеленные почти до полного отсутствия цвета волосы, интересный изгиб губ и ярко выделяющиеся на бледном, круглом лице чёрные глаза – есть в этом, а ещё в том, как крепко сжимают красивые пальцы с аккуратными ногтями пластиковый корпус телефона, что-то такое, что заставляет Кисопа просто стоять и смотреть, не отрываясь. Птица сидит на скамье почти под самым уличным фонарём, Кисоп – стоит там, где закачивается ореол света от одного и ещё не начинается – от другого. Плохо, что наверху никогда не бывает по-настоящему тихо – слух Кисопа улавливает перебранку какой-то подвыпившей парочки неподалёку и звуки изредка проезжающих в отдалении автомобилей, - но даже так ничто не может отвлечь его от жадного, почти плотоядного разглядывания. Мальчику явно неуютно – он ёжится то и дело, ошибается, набирая бесконечные сообщения. А может, ему просто холодно. Такой высокий и такой худенький – Кисоп может примерно оценить по вытянутым ногам и скрещённым лодыжкам, выглядывающим из-под намеренно укороченных белых джинсов. Ростом примерно с Кевина, может чуть пониже, и комплекцией похож… Попробовать бы хоть один пальчик. Или может ушко?.. Их целых два и никакой жизненно-важной функции они не исполняют, зачем так много? В Кисопе говорит Голод, но не только это заставляет его нервно облизывать и кусать губы. Алчность. Тот стержень, на котором зиждется всё это неимоверно сложное нагромождение невероятно простых и понятных потребностей, та суть, что делает Кисопа Кисопом – она реагирует на этого бледного беловолосого мальчика так же остро, как реагирует всегда на Сонхёна, генерируя желание беспрекословно обладать. Кисоп пару раз перекатывается с пятки на носок и, оттолкнувшись от высокого каменного ограждения, делает несколько решительных шагов к этому мальчику. - Не подскажете, - спрашивает он, остановившись рядом, чуть сбоку, и наклонившись вперёд, чтобы заглянуть в лицо. – Какой сейчас час? Птица вскидывает голову и впивается в него взглядом наконец-то более внимательным – волосы разлетаются от резкого движения, и Кисоп втягивает носом воздух, чтобы уловить и запомнить запах. Он даже улыбаться начинает – смешно, обычно птичья вонь демонам неприятна, но только не в этот раз; в этот раз Кисоп нашёл предназначенную ему жертву, и с ней всё будет совсем иначе. Мальчик, очевидно, принимает улыбку за проявление доброжелательности, и тень страха уходит из его глаз. - Простите, я не знаю, - отвечает птица неожиданно низким для такой внешности голосом. - Хм… У вас есть телефон и часы на руке. - О… - его глаза забавно округляются, он выглядит виноватым и снова ёжится, сильнее натягивая на ладони длинные рукава просторного тонного джемпера. – Да, точно. Простите. Без десяти четыре. Ну вот. Без десяти четыре утра, скоро начнёт светать, а он тут сидит – один и совсем беззащитный, не считая спрятанных крыльев. Кисоп сглатывает – ну кто ему помешает прямо сейчас, пока мальчик относительно расслаблен и не ожидает нападения, просто свернуть ему шею резким движением или пробить грудину, чтобы сразу вырвать сердце?.. Это займёт всего несколько секунд, а мальчик вряд ли даже успеет понять, что произошло – и его красивые тонкие губы будут так же красиво и немного рассеянно улыбаться. Кисопа пробирает приятная дрожь сладкого возбуждения и предвкушения. - С вами всё в порядке? – спрашивает птица, и Кисопу приходится прийти в себя. Не здесь. Не сейчас. Не так. Он улыбается: - Вполне, - треплет мальчика по полосам, разворачивается и уходит, прижимаясь носом и губами к собственной ладони, той, которая только что касалась белых волос и на которой остался их запах. Этому мальчику лучше запомнить лицо Кисопа и их небольшой разговор, иначе так неинтересно будет прийти за ним снова. Жертва, - Кисоп чуть не мурчит от удовольствия. Моя жертва, больше ничья. Чтобы отвести от себя мысли о птицах в целом и о беловолосом мальчике в частности, Кисоп охотится на особей женского пола – первую, которая привлекает его взгляд, убивает легко и быстро, и бросает тело в большой мусорный бак, дотащив её до ближайшей подворотни и на ходу отрывая зубами приличные куски от жёсткой сердечной мышцы. Вторую он находит спустя несколько кварталов и решает прихватить её для Кевина. Маленькая, незначительная иллюзия, которую даже всплеском энергии сложно назвать – и в её глазах уже едва заметная дымка, сладкие грёзы. Кисопу не нужно ими управлять: её фантазия вполне самостоятельно справляется с окончательным и бесповоротным заведением собственной хозяйки в ловушку. Зачем тратить силы и рисковать быть раскрытым?.. Кисоп не знает, что именно ей видится, но люди в большинстве своём думают о низменном. Вот бы поставить эксперимент над пернатой братией – поведутся ли на такой элементарный трюк? Однажды он наберётся смелости, но пока слишком рано. Пряча испачканную в крови руку в карман, Кисоп ведёт её, льнущую к его боку, домой. В квартире свет не горит, что довольно странно – несмотря на то, что Демоны прекрасно ориентируются и не в такой неплотной темноте, Кевин упорно несколько суток к ряду жёг электричество. Кисоп отталкивает её от себя – лишившись поддержки, девушка оседает на пол с выражением высочайшего блаженства на лице. - Кевин, ужин, - зовёт он, но этого можно было и не делать – их приближение Кевин должен был уловить ещё минут семь назад. Он вылетает из комнаты бесшумной тенью и, не обращая внимания на девчонку, бросается на Кисопа – восхитительно злой, глаза чернее чёрного. Этот сценарий Кисопу знаком – момент, когда долго находившийся один на один с собой Кевин находит точку приложения сумасшествия своего внутреннего зверя. Он бьёт со всей силы, выжимая максимум из этого тела; Кисоп намеренно пропускает несколько ударов, подставляясь левым боком и плечом и выжидая нужный момент, после чего резко, с короткого замаха, выкидывает правую руку. Сонхён в таком состоянии – отвратительный вояка; выходя из себя, он становится неспособным не только отличать своих от чужих, но и даже контролировать собственный дар проходить сквозь предметы, за счёт которого в основном и выкручивается из всех передряг. Получив мощный удар под дых, Кевин замирает и фактически повисает на руке Кисопа. Тот подхватывает его и прислоняет спиной к стене, помогая стоять прямо, придерживает за плечи. В этот раз всё закончилось как-то слишком уж быстро – ещё один повод презрительно фыркнуть по поводу человеческой слабости. - Успокоился?.. – Кисоп чуть наклоняет голову набок, рассматривая болезненно искривлённое лицо, почти с любопытством касаясь кончиками пальцев пересохших, отрывисто хватающих воздух губ. Люди чертовски мягкие – достаточно надавить чуть сильнее, чтобы сломать или чтобы выступила кровь. Им так легко потерять квинтэссенцию собственной жизни; какое расточительство. Демоны, прикрываясь сравнимой со сталью чешуёй, ведут себя намного разумнее и бережливее. - Ненавижу тебя, - руки Кевина снова обвиваются вокруг него, но в этот раз Кисоп не планирует отталкивать его и не хочет больше причинять боль. – Ненавижу. Кисоп целует его первым; неумело и чуть грубовато, прислушиваясь одновременно и к памяти тела, и к испытывающему нечто новое сознанию. Люди чертовски мягкие – и это очень приятно. Игрушки, созданные для удовольствий. Кевин может болтать всё, что ему заблагорассудится, Кисоп всё равно знает, что его ненависть – не жгучая потребность уничтожить, но желание безгранично обладать. Он отстраняет Кевина, усилием воли заставляя себя оторваться, и подталкивает его к полубессознательному человеческому существу на полу. Ещё немного – и они смогут начать действовать, но для этого Кевину нужно поесть. Он уходит в комнату и падает на кровать, стараясь не слушать доносящиеся из коридора звуки и не чувствовать запах крови. Вместо этого он сосредотачивается на ощущениях собственного тела – это жар и лёгкая дрожь сродни щекотке, это крайняя чувствительность прикосновений. Шершавое покрывало при малейшем движении оставляет призрачный след на коже. Уже знакомое состояние морального и физического возбуждения, когда тело слишком нестойко к всплескам бесконечного числа сущностей, в этот раз переживается сложнее, чем в прошлые. Кисоп пытается понять причину, в его голове строится цепочка из нескольких звеньев – Кевин, беловолосая птица, а между ними Алчность. Маленькая, чётко определённая конструкция, телесно воплощающая потребность присвоить. Кисоп, в принципе, знает, как ему решить свою небольшую проблему, но пока медлит – он не хочет сам, это кажется ему довольно унизительным, особенно когда рядом есть Кевин. Тот, надо отдать ему должное, оканчивает трапезу в астрономически короткий срок. Но, обычно чистоплотный и щепетильный в вопросах еды, он заляпан кровью с ног до головы. Испачкана одежда, лицо, даже волосы. И руки – ровным слоем алого по локоть. Капельки крови срываются с кончиков его пальцев и разбиваются об пол с почти оглушительным звуком, пока Кевин просто стоит посреди комнаты, переминается с ноги на ногу и будто принюхивается. Не знай Кисоп Кевина так хорошо, подумал бы, что тот сожрал девчонку целиком – а так, по прикидкам, максимум на треть. Кисоп даже примерно представляет, как выглядит сейчас то, что лежит на полу в коридоре – с раскуроченной грудной клеткой. А убирать кому? Ну уж точно не Кевину. Главное – Кисоп закрывает глаза, - чтобы он быстрее восстановил силы. Чтобы закончился наконец этот период непредсказуемой подавленности, сменяющийся без всякой системы не менее непредсказуемой агрессией. Взмахом руки Кисоп подзывает его к себе, даёт понять, что можно не стоять там памятником самому себе. Кевин отмирает – и вот уже сидит верхом на его бёдрах, хотя на постели места достаточно. Кисопу даже любопытно – он смотрит снизу-вверх, но выражение лица Кевина нечитаемо, только кровь с его ладоней насквозь пропитывает неплотную ткань футболки, расползается неровным пятном по груди. - Я больше тебе не нравлюсь? - спрашивает Кевин обиженно, наклоняясь почти к самому его лицу. – Ты хочешь кого-то другого? Не меня?.. - Хочу птицу, - коротко бросает Кисоп и быстро облизывает губы – ему почти не нужно тянуться, чтобы поцеловать Кевина, а ещё он чувствует тёплое дыхание, короткие, неровные выдохи. – Встретил одну. - То-то я чувствую птичий запах, - он кривится. – Сразу и не заметил за человеческим, думал, мало ли, показалось… Хочешь его больше, чем меня? Голос Кевина тихий, но колючий, и Кисоп не может сдержать смешок – ему знакомо это чувство ревности, когда на твою вещь посягает кто-то другой. - Нет, - он ухмыляется, крепко сжимая пальцы на бёдрах Кевина, и губами ловит судорожный выдох. – Тебя больше. Мягкие губы изгибаются в улыбке, и Кевин начинает дразняще медленно двигаться. Кисоп только тихо фыркает – какая ему, в конце концов, разница, на кого именно стоит. От всего этого отвратительно тащит человеческим, это – на сто процентов чуждое, но до чего приятны телу прикосновения прытких, любопытных пальцев. Кисоп не верит, что оболочка Кевина, на вид слишком юная, была настолько хорошо осведомлена о подобных вещах, но точно знает, от кого он понахватался. Ксандру Кисоп когда-нибудь оторвёт руки. И ещё что-нибудь, чем он там думает. - Жадина, - нашёптывает Кевин, играючи расправляясь с застёжками его штанов. – М-м-м, мне нравится твоя жадность, обожаю… «Ненавижу» - и в следующую минуту уже «обожаю». В этом весь Кевин. Нет, даже не так. В этом – весь Сонхён. У поцелуя вкус человеческой крови, от этого всё воспринимается только острее; мурашками по коже, крохотными электрическими искрами – колко – по нервным окончаниям. Цепочка влажных, откровенных прикосновений губ и языка вниз по груди и животу, горячие, опаляющие выдохи, её сопровождающие. Кисоп чуть не рычит, сжимая в пальцах светлые волосы Кевина – странно знать, что он сейчас сделает, не понимать этого, но страстно желать. Кевин тихо смеётся – смотри, ты только мой, - и берёт в рот. Кисоп сказал бы ему, что наглость, конечно, не порок, но забываться не стоит – Кевин собственность Кисопа, а не наоборот. Зачем, правда, размениваться на слова, когда всё ясно и так? - Прекрати думать!.. – Кевин на мгновение отрывается от него, облизывает губы. – Просто получай удовольствие… Он создан для этого и счастлив тем, что может, наконец, позволить себе воплотить желаемое в реальность. Кисоп следит за ним, не отрывая взгляда – кровь, шрамы и угольно-чёрная тьма в глазах, горячий влажный язык… От сочетания картинки и ощущений внутри всё переворачивает. В итоге он даже не помнит, как вжимает Кевина в постель, оказываясь сверху, как разрывает его рубашку – пуговицы разлетаются во все стороны – и сдёргивает узкие джинсы. Трещит ткань, Кевин смеётся и стонет – Кисоп сильный и совсем не контролирует себя, заламывая ему руки – в запястье что-то хрустит и ломается, но процессы регенерации запущены, эти повреждения – ничто. - Я убью каждого, - хриплый рык, губы прижимаются к его уху, зубы впиваются в тонкую мочку. – Каждого, кто прикасался к тебе. Начиная с Ксандра и мелкого отребья, вроде Обращённых. А напоследок оставлю Кибома. - Их больше… - снова смех в ответ. - Я знаю. Я чувствую каждого на твоём теле. Кевину больно и хорошо, он закусывает уголок подушки, вскидывая бёдра – возьми уже, чёрт тебя дери!.. Как угодно, как захочешь, как нравится, только не думай о своей новой жертве, думай обо мне, всегда – обо мне… Кевин не отлипает от Кисопа даже после, когда всё тело болезненно ломит, но в то же время до умопомрачения приятно и сладко и чёрт ещё знает как. Кровь Демона и человеческой жертвы смешиваются в нём, Кевин почти чувствует, как они бегут по жилам, заживляя повреждения, каждое мгновение бытия наполняя его жизнью. Он едва не мурчит, прижимаясь носом и губами к шее Кисопа, чувствуя его пульс, и тихо шепчет: - Я узнаю эту твою птицу… Найду, сломаю его крылья и выну сердце… Я заберу всё, что ему принадлежит, сожру его целиком, потому что ты мой, и никто не смеет… Кисоп не останавливает его разговорами о предназначенных жертвах. Пусть, если ему приятно от этой мысли. А болтать Кевин может всё, что угодно – когда придёт время, он всё равно послушается. Нет иного права, кроме права силы. *** Thousand Foot Krutch – Courtesy Call .mp3 Общепринятое деление жизни на полосы чёрного и белого, подобно шкуре зебры, Пёнхи не очень по душе. Возможно, потому, что он не любит парно-непарно-и-каких-угодно-копытных, но скорее потому, что у него своя концепция. Концепция приливов и отливов, иначе говоря – периодов спокойствия и периодов кризиса. Когда всё слишком хорошо или слишком плохо, это значит, что один из периодов достиг экстремума. Сейчас всё спокойно. По крайней мере, на работе – после кризиса прошлой недели мироздание решило дать клинике и её персоналу немного времени на отдых. Покалеченных животных весь день до самого вечера было мало, разве что пара ушибов, пара плановых осмотров и несколько прививок. Со всей этой работой прекрасно справилась ещё недавно стажёрка, а теперь уже полноправный доктор Чанми – самому Пёнхи даже не пришлось почти ничего делать, кроме как общаться с клиентами и угощать их чаем с конфетами. Это значит, что большую часть времени он провёл вне пределов приёмного покоя, наблюдая за животными, находящимися на реабилитации. Он даже бумагами занимался именно там, а не у себя в кабинете. Вряд ли состояние одной пожилой овчарки, привезённой в клинику пару дней назад с сильным отравлением, и недавно прооперированного щенка могло резко ухудшиться – им явно не требовался постоянный присмотр, но почему-то Пёнхи чувствовал себя намного лучше рядом с ними. Возможно, потому, что они стремительно шли на поправку?.. Пора была подыскивать щенку хозяина – связаться с тем приютом, с которым обычно сотрудничает клиника, и самому поспрашивать по знакомым. Наблюдая за тем, как щенок радостно грызёт предложенную ему шариковую ручку, Пёнхи думает, что с радостью взял бы его себе. Назвал бы Миром и смеялся бы с возмущённой моськи Чхорёна, с подколок Джуна и понимающей улыбки Сынхо. Взял бы, с радостью взял, но… Маленькая квартира, толпа идиотов, большая ответственность и кто будет за ним ухаживать, если я вдруг… Целыми днями он думает только о том, что будет, если он вдруг. Это ведь не миф, а реальность. Скольких он уже своими руками вылечил от травм, иногда – от тех, что несовместимы с жизнью. Хоика собирали по кусочкам все, кто мог как-то помочь – неважно, делом или просто вовремя подставленным плечом. Хоик. Это одно из самых страшных событий, когда-либо случавшихся с Пёнхи. До сих пор снится ему иногда в кошмарах. И белый как мел Исин, и трясущиеся руки недавно переродившегося Ёнгука, и тихо плачущий в плечо Усана Кимчхи, и сжатые в тонкую полоску губы Сонгю. Дону на грани обморока, паника в глазах Сеёна, на тот момент ещё в должной степени не освоившего так катастрофически необходимую способность. Сам себя он не помнит. Помнит только, как после всего Сынхо отмывал его руки от крови. Пёнхи судорожно вздыхает и трясёт головой – сознание стабильно вытаскивает на поверхность только плохое, делая больно, некомфортно и физически дурно. Он насыпает в чай три ложки сахара, и ему ещё кажется, что этого мало. Да, такое тоже случается. Экстремум личного кризиса в период внешнего спокойствия – когда связь с окружающей действительностью по какой-то причине прерывается, и всё захватывает дисгармония. Нечто подобное творится с Джуном, когда его накрывает очередное предчувствие или дурное знание. Пёнхи вскользь просматривает недавно оформленные документы на совладение – это было ещё в самом начале постепенного падения в бездну негатива; об этом он не рассказывал даже Сынхо – что, как когда-то предыдущий владелец фактически подарил клинику ему, решил поделиться ей с Мину. Мину работает здесь почти так же долго, как сам Пёнхи. Ему можно доверять и он отлично справляется со всем, что бы ему ни поручили. К тому же, с животными хорошо ладит, да и вообще очень к себе располагает. Если бы Пёнхи рассказал Сынхо обо всём, что его беспокоит, он точно бы повздыхал о навязчивой идее и отправил к Чонсу. Друзьям и знакомым скидки, да и место в психушке найдут без проволочек. В этот момент Пёнхи пугается своих мыслей – чашка выскальзывает у него из рук и с грохотом падает на пол. Не разбивается она только каким-то чудом, а вот кипяток брызжет во все стороны. Прямо на ноги Пёнхи. - Всё в порядке? – Чанми выглядывает из кабинета, накручивая выбившуюся из причёски прядь на палец и заправляя её за ухо. - Да, - Пёнхи наклоняется за кружкой. – Возвращайся к делам. Чанми смотрит на него с недоверием, но ныряет обратно в кабинет и прикрывает дверь. Как хорошо, когда вокруг – понимающие люди, знающие, когда лезть не стоит. Пёнхи медленно опускается на корточки и зажмуривается – ему очень больно обожгло ноги. Он не сразу вспоминает, что любую боль может снять простым прикосновением; почему-то он не осознает себя целителям, когда речь заходит о собственных повреждениях, так же, как все крылатые постоянно забывают о том, что крылья им даны не только для красоты, но и чтобы летать. Для осознания требуется некоторое время или какой-то катализатор. Вроде появления Сонгю на пороге клиники. - Всё в порядке? – снова слышит Пёнхи и поворачивает голову. Телепат неловко переминается с ноги на ногу и потихоньку оглядывается, оценивая обстановку. Пёнхи понимает, что можно не терпеть – обхватывает лодыжку ладонью и тихо вздыхает, когда боль начинает постепенно отступать. - Что ты здесь делаешь? – спрашивает он вместо приветствия, выпрямляясь и ставя не пострадавшую кружку на кофейный столик. – Для тупых предложений вроде взять Ухёна или Тону на содержание в клинике время неподходящее. За стеклянной дверью Пёнхи видит припаркованный возле обочины рабочий автомобиль DHL. Сам Сонгю не умеет водить, значит, кто-то из коллег оказывает ему услугу временного личного водителя. Зная нелюбовь Сонгю просить о помощи и доставлять неудобство, Пёнхи следовало бы подумать, по какой веской причине глава Мапхогу пришёл сам, прежде чем открывать рот. Может, случилось что-то действительно важное. Как когда в начале две тысячи девятого он, задыхающийся, раскрасневшийся от спешки, ввалился к ним в квартиру, крича, что нужно спешить, что Хоик умирает. Но сначала появление Сонгю, его попытка быть простым человеком (мог просто прилететь, не напрягая никого), раздражают Пёнхи – и он, не стесняясь, даёт волю своему раздражению. О том, что его слова неоправданно резки, он задумывается только постфактум. Как и вспоминает, что про Ухёна и Тону шутил Сонёль, а не Сонгю. - Я… Просто… - Пёнхи не знает, что сказать, снова чувствуя болезненный укол вины. – Могу чем-то помочь? По лицу Сонгю ничего не понятно, только настораживает любопытная искорка в его глаза. Ни тени обиды, будто он списывает всё на какую-то только ему известную причину и просто наблюдает. Как за подопытным. Наверняка он даже не подозревает, сколько в нём от Чонсу в этот момент. Даже если Сонгю и собирается что-то сказать, то просто не успевает – его мягко подталкивают в спину, заставляя наконец нормально зайти в приёмную, со словами: - Если уж пришёл – не топчись на пороге. Что за день паломничества, интересно?.. Пёнхи кажется, что у него начались галлюцинации. Но нет – это в самом деле Сынхо, в своём тёмно-сером костюме и новом синем галстуке. Его, этот галстук, и к нему аккуратный и скромный серебряный зажим, подарил Пёнхи, когда узнал о повышении. Наверное, в костюме жарковато, но дресс-код никто не отменял. Будь кружка всё ещё в руках целителя, она снова полетела бы на пол. - Если ничего срочного – идите в мой кабинет?.. – совладав с собственным голосом, предлагает он. Рабочий день почти закончен, вряд ли полчаса станут для кого-то критичными, так что Пёнхи планирует отпустить Чанми пораньше и закрыть клинику. Убрать здесь всё он может и сам, попозже, когда на ночное дежурство придёт Мину. – То пусто, то густо – непредсказуемый, мать вашу, птичий народ. Сынхо смеётся и говорит что-то вроде, ну да, птицы, летаем, где хотим. Сонгю спешит на улицу, перебрасывается парой слов с коллегой в машине и машет рукой – все действия очень чётко отпечатываются в сознании Пёнхи. Легко догадаться по реакции Сонгю на появление Сынхо, что именно этого он и ждал, просто интуиция сработала на опережение. О, прости. Я совсем забыл, что существую только тогда, когда от меня что-то нужно. - Пёнхи, - окликает его Сынхо. – А где конкретно твой кабинет?.. - Прямо и направо… там табличка. Не ошибёшься. Откровенно говоря, рассеянность Пёнхи очень сильно бросается Сынхо в глаза и совсем ему не нравится. Как и настораживает присутствие Сонгю. Это не значит, что он не рад увидеть друга, но вносит определённую нотку беспокойства – ему несвойственно вот так запросто куда-то заявляться. - Может, сахарку? – спрашивает он, заглядывая в стоящую на подоконнике рядом с кофеваркой сахарницу. Сонгю, рассматривающий корешки книг на полках, улыбается и качает головой: - Мне нормально, спасибо. Сынхо присаживается на подоконник и задумчивым взглядом изучает друга. Да, он… сильно изменился. И дело даже не в том, что волосы немного осветлил – до тёмно-золотистого, с оттенком рыжины, - и не в уложенной по-другому чёлке. Внешнее меркнет по сравнению с внутренним. Сынхо знает Сонгю, как облупленного. Но сейчас он впервые оказался в такой ситуации, когда не уверен, чего от него можно ожидать. Так, говорят, закалялась сталь – он никогда не был силён в защите самого себя, постоянно расширяя границы восприятия. Но Ли Сонёль и Ким Мёнсу… Чёртов непредсказуемый Ли Сонёль с его закидонами и обычно тихий и скрытный Ким Мёнсу сделали так, что всё сломалось и начало отстраиваться заново, со всеми необходимыми поправками. Что нас не убивает, то делает сильнее – и, чуть не убив, эти двое запустили в Сонгю процесс превращения в полноценную мобильную боевую единицу. Сынхо здесь позволяет себе немного пофантазировать и попрогнозировать – сейчас по Сонгю видно, что ему ещё тяжело, но прошло слишком мало времени. Дальнейшая адаптация покажет, но если Сонгю будет развиваться такими же быстрыми темпами, как пять лет назад, он сможет свою способность и в агрессивную сторону повернуть. - Скажи, - Сонгю прерывает его бесконечные размышления. – У вас всё в порядке? - Да, в полном, - на пробу отвечает Сынхо, даже не понимая, что именно заставляет его попытаться увильнуть. - Какого лешего ты мне врёшь? – тут же спрашивает телепат с мягким укором и немного поджимает губы. - Какого лешего ты спрашиваешь, если прекрасно знаешь ответ? - Скажем, чтобы лишний раз не выпячивать свою осведомлённость. Да и хотя бы просто из вежливости, - Сонгю оглядывается на дверь, чтобы убедиться, что Пёнхи пока не спешит к ним присоединяться. Сынхо замечает это: - Мог приехать к нам домой, позвать к себе или ещё куда, если хотел поговорить с глазу на глаз. - Мне нужно было посмотреть на реальную обстановку, - Сонгю снова качает головой и складывает руки на груди. – В последнее время я чувствовал нечто очень меня беспокоящее со стороны вашей семьи, некую дисгармонию, если можно так выразиться. Но никак не мог определить источник. Были подозрения, однако ничего конкретного. В последние два дня всплески стали ощущаться всё сильнее, и я решил проверить. Скажи… Давно Пёнхи не любит меня настолько, что готов прицельно швыряться тяжёлыми предметами? Например, кружками… До сегодняшнего дня откровенной враждебности по отношению к себе со стороны Пёнхи Сонгю не улавливал. Всё когда-нибудь случается впервые, конечно, но это не то, что хотелось бы испытать. - Это просто временные приступы раздражительности. Его что-то тревожит уже некоторое время, всякое бывает. Вспомни себя, когда тебя что-то гложет. Сонгю задумчиво покусывает нижнюю губу, глядя в окно за его плечом. Он молчит довольно долго, будто собираясь с мыслями, но потом всё же решается: - Сколько уже лет, - тихо спрашивает он, снова зная ответ заранее. – У него нет пары? Сколько лет? Сынхо резко вскидывает голову и прищуривается, не совсем понимая, к чему Сонгю клонит. - Пять, - ему не нужно даже считать. Он эту дату помнит наизусть по разным причинам. - Пять лет… - повторяет Сонгю эхом. – Это много. - Не капитанствуй. - Я просто думаю. Наверное, нет смысла скрывать, - он вздыхает и запускает руку в волосы. – Возможно, дело в профессиональной деформации, но… Ты знаешь, что Чонсу-хён постоянно ведёт наблюдение за членами своей семьи? Я имею в виду, врачебное наблюдение. Не то, чтобы Сынхо прямо знал. Но это было ожидаемо. - Конечно, идея к нему пришла не сразу, но суть не в этом. Недавно… То есть в прошлом году Чонсу-хён заметил небольшие странности в поведении Хёкчэ-хёна, - Сонгю рассказывает ровно, безэмоционально, не глядя на Сынхо. – Какое-то время он просто не вмешивался и делал необходимые пометки, а потом попросил меня в качестве эксперимента покопаться в голове Хёкчэ-хёна. Тот согласился. - Ты ни разу. Ни разу за всё это время ни словом не обмолвился ни о чём подобном, - у Сынхо немного не укладывается в голове всё то, о чём Сонгю рассказывает. Он панически пытается понять, к чему же всё идёт. – Не говори, что забыл. Я не поверю. - Просто это из тех вещей, которые хочется похоронить в себе и никогда не вспоминать. И… ты бы не понял, - Сонгю передёргивает плечами. – Я нашёл в голове Хёкчэ-хёна много всего интересного. Но важнее всего оказался один маленький, на первый взгляд незаметный, очень медленно текущий, но неостановимый процесс. Транслировав всё это Чонсу-хёну и оставив его разбираться, я на какое-то время просто задвинул мысли об этом на задний план. После этого эксперимента, правда, что-то в моём восприятии изменилось. Я стал больше замечать, и снова уловил этот… нюанс, когда встретил Тэсона. Начав анализировать, я понял, что подобное было с Тону на третий год после обращения. Незадолго до перерождения Хои… Вспомни свой третий год, ты поймёшь, о чём я говорю. В общем, мы с Чонсу-хёном сделали нерадостный вывод. Раньше мы думали, что длительное бытие без пары, пассивное ожидание её перерождения, никак на нашем сознании не сказывается. Но на самом деле… - Я не схожу с ума, - резко обрывает его монолог голос Пёнхи. – Если ты это имеешь в виду. Сонгю вздрагивает и поворачивается к двери. По-хорошему, Пёнхи не должен был этого слышать – он бросает на Сынхо укоризненный взгляд. Почему никак не дал понять, что нужно заткнуться? - Я не говорю, что ты сходишь с ума, - Сонгю улыбается целителю как можно более мягко. – Я рассказывал о некоторых наблюдениях, которые нельзя не принимать во внимание… Ну и меня несколько беспокоят те всплески, которые я улавливаю со стороны вашего района. Было бы неплохо убедиться, что… - Я не пущу тебя в свою голову. Хрена с два, - Пёнхи стремительным шагом пересекает кабинет и садится за свой письменный стол. – Не борзей. Сонгю тихо вздыхает и опускает голову, пряча горькую улыбку. На самом деле, ему не хочется читать, просто чтобы не убеждаться в очевидном. - Я, пожалуй, пойду, - Сонгю в последний раз пристально смотрит на Сынхо. – Ты, конечно, сам знаешь, что лучше для твоей семьи. Я только рассказал, что знаю. Он коротко кивает в знак прощания – одному, второму – и поспешно выходит. - Только попробуй сдать меня Чонсу, - Пёнхи крутит в руках мраморное пресс-папье, глядя вслед Сонгю. – Он ведь этого от тебя хотел. Да и ты сам об этом думаешь, признайся. Сынхо тяжело вздыхает и стекает с подоконника. Ему неприятен конфликт между двумя дорогими людьми, а ещё очень не хочется размышлять о сложившейся ситуации – но ведь нужно, нужно что-то делать и решать. Проблема в том, что он отлично помнит свой третий год. Слова Сонгю накрепко засели в его голове – свербят противно и мерзко. Нет, нельзя, нельзя сейчас об этом думать. Он на мгновение закрывает глаза, глубоко вздыхает и договаривается сам с собой оставить всё на потом. Не видать ему спокойствия с этими людьми. Никогда. - Не думаю я об этом. Ты слишком плохого обо мне мнения, - говори он, вставая за спинкой стула Пёнхи. – Я сюда пришёл, чтобы тебя проведать, а не решать глобальные вопросы и гасить внутрисемейные конфликты. Хотя лучше бы их никогда не возникало вовсе. Пёнхи закрывает глаза, когда пальцы Сынхо зарываются в его волосы и принимаются мягко массировать голову. Хорошо; головной боли, собиравшейся было вероломно напасть исподтишка, придётся отказаться от своего плана. - Я рад, что ты пришёл. Не ожидал. - Ты же сам меня звал. - Всегда бы ты делал то, о чём тебя просят, - Пёнхи ворчит, но по его голосу слышно, что он очень доволен. Все дурные мысли потихоньку отступают, он успокаивается и отвлекается от внутреннего хаоса, сосредотачиваясь на Сынхо. Его присутствие всегда всё делает легче и лучше. Всегда. - Мы вроде неплохо зарабатываем, - начинает Пёнхи ни с того, ни с сего. – Почему не переберёмся в квартиру побольше?.. - Неожиданно, - Сынхо удивлённо приподнимает брови. – Чего это ты?.. - Хочу собаку и отдельную комнату, - он улыбается – наконец-то, впервые за долгое время. – А ещё большую кухню… Сынхо и сам много думал про переезд, особенно после того, как Мапхогу озадачились этим вопросом, но так и не смог принять окончательное решение. То место, где живут сейчас они, расположено по всем параметрам идеально – в географическом центре района, на пересечении всех незримых для него, но видимых глазам менталистов линий. Впрочем, необязательно видеть, чтобы чувствовать. - Вряд ли мы ещё где-то найдём место с такой необыкновенной энергетикой. Не то, чтобы это было принципиально важно, но Сынхо сомневается, что где-то ещё сможет почувствовать себя настолько дома. - Это точно, - соглашается Пёнхи. – Не переживай, я пошутил насчёт переезда. Просто так ляпнул. Главное, чтобы вы все были рядом. Под «вы все» он подразумевает «ты», и самому с себя смешно – неужели можно настолько привязаться, неужели это неискоренимо? - Обидно, что всё так вышло, - в тишине слышно, как громко тикают часы в приёмной. – Мне всегда очень хотелось, чтобы мы на самом деле были парой. - У нас было много времени и мы отлично притворялись. - Да, но только притворялись, - Пёнхи вздыхает. – Хочешь чаю? Чанми недавно принесла какой-то вкусный, я хотел купить такой же домой. Заодно и скажешь, надо или нет. Примерно в середине их чаепития в клинике появляется Мину – удивляется тому, что Пёнхи всё ещё на рабочем месте, радостно пожимает руку Сынхо, о котором «так много слышал», и присоединяется к ним, самостоятельно обеспечив себя чаем. На пару с Пёнхи он вспоминает разные забавные истории, и Сынхо с любопытством слушает и наблюдает. - Мне намного спокойнее отпускать тебя на работу, зная, что рядом с тобой есть такой хороший товарищ, - Сынхо улыбается, когда Мину уходит проведать больных животных, покормить их и дать лекарства по расписанию. - Видишь? Не о чем волноваться совсем, - согласно кивает Пёнхи. Он выглядит намного живее, чем до этого, и улыбка не сходит с его лица. Но Сынхо всё равно плетёт охранное заклинание, чтобы дополнить защиту Мёнсу. Он изучает чернильные строчки одного из оберегов, вложенных в книгу о самосовершенствовании, чтобы правильно расположить узлы и ничего не испортить. Нити его заклинания тонкие и ярко-алые, Пёнхи внимательно смотрит и не может отделаться от мысли, что это правильно, так и должно быть. Он дополняет сетку только парой своих штрихов – серебристо-серых, - прежде чем она невидимым человеку узором ложится поверх обоев и оконных стёкол. Пёнхи любит заклинания Сынхо, потому что они сильные и очень родные; жаль, что он совсем перестал ими пользоваться, полагаясь на чернила Мёнсу. Сам Пёнхи в этом не очень хорош, но Сынхо всегда удавались все эти магические штуки. - Я всё ещё люблю тебя, - говорит ему Пёнхи по пути домой, глядя на его отражение в зеркале заднего вида. В салоне «Ауди» прохладно и спокойно – наверное, из-за всё тех же ярко-алых нитей-заклинаний, расписывающих обивку сидений. - Я знаю, - отвечает Сынхо. «Всё слишком сложно», - слышит Пёнхи. Нет, от Сынхо не дождёшься ни признаний, ни объяснений – кому угодно он всё разложит по полочкам, но с Пёнхи всегда было по-другому. Было и будет. Впрочем, он ничего не имеет против. Ведь всё действительно сложно с этой Связью, которая вытесняет прошлые чувства. Ничего не попишешь, остаётся только смириться. Сынхо сосредоточенно ведёт машину и постепенно отпускает от себя лёгкость, навеянную хорошо проведённым вечером. У него всё ещё есть миллион вещей, над которыми обязательно нужно подумать, которые нужно пережить и принять. Занятие, которое по плечу не каждому. *** Son of Rust – Welcome to Chaos .mp3 Кевин адаптируется невероятно быстро, и Кисопу остаётся только гадать, что за процессы в его голове позволяют этого добиться. Он слишком горит идеей убить птицу, поэтому Кисопу приходится следить за тем, чтобы он ничего не натворил, и не отпускать от себя далеко. Его человеческая оболочка чертовски хорошо чувствует запахи, и Кисоп испытывает смутное беспокойство за свою добычу. Беспокойство. За птицу. Он пытается вытряхнуть это из головы, но Алчность неугомонным зверем ворочается у него в груди, заставляя чуть ли не кидаться на стены. И никакая кровь не смывает этого. Нюх Кевина не подводит; посреди пёстрой толпы он сначала улавливает запах, а уже потом замечает золотистое сияние. Но Кисоп и сам выдаёт себя, замирая на месте и впиваясь взглядом в птицу, неторопливо лавирующую во встречном потоке. - Ох, да неужели, - губы Кевина изгибаются в хищной улыбке, он переводит взгляд с Кисопа на мальчика и весь подбирается, будто готовится к прыжку. – Какой славный… Рука Кисопа резко опускается на его плечо и крепко его сжимает – Кевин охает и дёргается, ему больно, но вырваться он не может. На коже наверняка останутся яркие синяки. - Только тронь, - шипит Кисоп. – Только тронь, и я разорву тебя в клочки. Глаза Кевина удивлённо расширяются, но Кисоп не обращает на него никакого внимания, только держит, сжимая пальцы всё крепче. Птица замечает его – взгляды сталкиваются и цепляются друг за друга. Мальчика будто спотыкается, замедляется – узнаёт знакомое лицо, но какое-то время не может вспомнить, где же они виделись. - Ты сломаешь мне плечо, - Кевин всё пытается вывернуться и чуть не падает, когда Кисоп разжимает руку. Мальчик меняет направление движения и неуверенно приближается. Только сейчас Кисоп замечает, что он хромает, и что он не один – его под руку поддерживает незнакомый парень. Помогает идти. - Добрый вечер, - здоровается мальчик, останавливаясь на расстоянии буквально вытянутой руки. - Что с тобой произошло? – спрашивает Кисоп, рассматривая его. Он чувствует запах крови – ах, вот и она; белые джинсы испачканы и продраны на левом колене. - Упал, - мальчик смущённо улыбается. – Чэсоп уже отругал меня за это… Теперь ему вместо того, чтобы идти развлекаться, приходиться тратить время и вести меня домой. Чэсоп. Кисоп бросает мимолётный взгляд на человека рядом с птицей – довольно симпатичный, волосы собраны в неопрятный хвостик, взгляд добрый и немного любопытный. Друг?.. - Кисопи, - губы Кевина прижимаются к его уху. – Я тоже хочу игрушку. Если тебе можно, значит и мне никто не запретит. Я заберу его, слышишь. Кевин говорит быстро-быстро, горячо выдыхая – а Кисопу плевать на этого человека. Он просто кивает, и кожей чувствует улыбку на тонких губах. - Спасибо, - выдыхает он едва слышно. Об этом они ещё поговорят. Позже. - Зачем отказывать себе в развлечениях в такой хороший вечер? – спрашивает Кисоп, глядя на Чэсопа. - Не могу же я взять Йехянги в клуб, когда он даже идти сам не может толком, - улыбка делает его похожим на кота. - Можешь взять меня, - вмешивается Кевин. – С Кисопом невозможно ходить по клубам. Всё, это его сигнал к действию – Кисоп ждёт, когда Чэсоп снова посмотрит на него, и ловит его взгляд. Всего на одно мгновение, которого достаточно, чтобы заронить маленькое зёрнышко неконтролируемого морока. - А я, - добавляет он, подкидывая идею. – Провожу. Улыбка сходит с лица мальчика-птицы, он пошатывается – почувствовал? Кисоп жадно наблюдает. На его лице замешательство, будто на миг он действительно заметил что-то, но этого времени оказалось слишком мало, чтобы уловить и понять. Дальше всё зависит уже от самого Кевина, потому что ещё раз воздействовать Кисоп не станет. - Йехянги? Ты не против, если мы так поменяемся? – взгляд Чэсопа прикован к Кевину, и это всерьёз и надолго. Морок подействует не сразу – он будет какое-то время вызревать, но уже сейчас процесс начался. Если бы его направить хоть немного… Ах нет. Но как любопытно узнать, что глаза – одно из самых слабых мест. Мальчик-птица теряется. Он явно не был готов к такому повороту событий, ему беспокойно и даже немного страшно – запах крови имеет свойство перебивать всё, но Кисоп всё равно улавливает этот страх. Наверняка он жалеет, что решил подойти. Чэсоп передаёт его Кисопу буквально с рук на руки – птица цепляется за его локоть, стараясь не опираться слишком сильно и сохранять подобие дистанции. - Я Кевин. Кевин У, приятно познакомиться, Чэсоп-а, - затуманенным взглядом Чэсоп уже не видит, как хищно заостряются черты его лица. - Не очень-то корейское имя. - Я вырос в Штатах. - А я там учился. Кисоп едва сдерживается, чтобы не рассмеяться, провожая их взглядом. К концу вечера у глупой маленькой птички не останется друга. А кто виноват? Он сам, больше винить некого. К моменту, когда эти двое пропадают из поля зрения Кисопа, Кевин уже держит Чэсопа под руку. Предназначенная жертва. Идиотом нужно быть, чтобы не понять, иначе с чего бы Кисопу так носиться с этой птицей. Ох, как Кевин злится – но лучше не вставать на пути Демона, нашедшего свою и только свою жертву. Можно лишь дожидаться терпеливо момента, когда игра закончиться. И самому играть во что-то своё. Хитро устроенный организм Кевина не воспринимает алкоголь, но Чэсоп пьянеет легко и быстро – возможно, есть в этом вина постепенно всё больше захватывающего его разум морока. Кевин восторгается даром Кисопа, его великолепными иллюзиями – они всегда безотказно работают, и как без них обходиться, Кевин просто не представляет. Правда, у него есть свои методы убеждения. Простые, но в большинстве случаев очень убедительные. Взгляды. Прикосновения. Простейшие вещи, которые получаются сами собой. Ладно, хорошо, кое-чему научил Ксандр. Кое-что полезное есть и в арсенале этого чудесного тела. Всё же у Сонхёна отличный вкус на жертв – он доволен собой и мальчиком Кевином, так хорошо вписавшимся в его картину мира, до крайности. А ещё он доволен Чэсопом – смеётся, когда тот вталкивает его в кабинку в не самом чистом туалете далеко не самого презентабельного клуба в Сеуле. Музыка долбит по стенам и в мозг; дразнящие поцелуи, смех, дурман, запах алкоголя, нетерпеливые руки. Кевин стоит перед ним на коленях на грязном полу и не хочет убивать. Ему хорошо, он позволяет себе расцарапать в кровь его бёдра, он позволяет Чэсопу до боли оттягивать волосы и двигаться так, как он сам того пожелает. У Кевина свои методы убеждения. И свои безумные идеи. Он не станет убивать. Найти жертву – легче лёгкого, убить – ещё проще. Он сделает свой ход в затеянной Кисопом игре. Нужно только сердце. - Ты пойдёшь со мной, - шепчет Кевин, обвивая руками его шею и целуя. Ещё одно имя в списке смертников Кисопа, но какая разница, что будет дальше? Ты пойдёшь со мной. - Значит, Вас зовут Кисоп. - А тебя, значит, Йехянги? Необычное имя. Красивое. Они двигаются медленно, у мальчика явно не сгибается левая нога и с правой тоже какие-то проблема. Куда он так спешил или от кого так быстро убегал?.. - Лучше Кимчхи, так привычнее. Чэсоп просто… упрямый. - На его месте я бы тоже заупрямился. Где ты так расшибся? Кисопу тяжело сдерживаться и не смотреть на него, не вдыхать запах, не прикасаться так, чтобы не вызывать подозрения. Вполне в кошачьем духе вдоволь поразвлечься с добычей прежде, чем убить, а никто из Демонов не освобождается от черт своей родной ипостаси даже с обретением сознания. Спасает то, что Кисоп сыт. - Я упал с лестницы. С последних пяти ступенек, - нехотя отвечает Кимчхи, тщательно выбирая, как ему лучше поставить ногу. – Дурацкие шнурки развязались очень не вовремя. Или наоборот - слишком вовремя. Это как посмотреть. - Травмоопасный ребёнок, - Кисоп усмехается. - Травмоопасный мир, - возражает тот. – А я нормальный. И не ребёнок. Его словам Кисоп придаёт такое же значение, как и тому, что обычно болтает Кевин. Почему ты не воспользуешься своими крыльями? - Почему бы мне не понести тебя? Ты выглядишь достаточно лёгким, да и так будет быстрее, - говорит он, не выдавая своих мыслей. - Ещё чего… Я не вешаюсь на первых встречных, - с достоинством отвечает Йехянги. Кисоп смотрит на него очень красноречиво, и мальчишка моментально сдувается. – Ну… обычно. Это экстренная ситуация. - Да и я не совсем первый встречный. Они вместе доходят до самого подъезда. Кимчхи долго ищет по карманам ключи – точнее, долго пытается их оттуда выудить. - Справишься с лестницей сам? - Там лифт, - чёртов голос и чёртова улыбка. Когда Кисоп наконец соберётся пообедать этой птицей, он начнёт с шеи и губ. - На чай не позовёшь? Мальчик смотрит на него долгим, серьёзным взглядом, будто в самом деле раздумывает над предложением. Поднимает голову и вглядывается в окна. - Боюсь, не выйдет, - отвечает он извиняющимся тоном, опираясь на железную дверь подъезда. – Мой… сосед по комнате уже спит. - Значит, в следующий раз. - Спасибо, что помогли. Сам бы я добирался дольше… А Чэсоп проел бы мне мозги, - он протягивает руку для рукопожатия, и Кисоп с удовольствием сжимает тонкие прохладные пальцы. Мысленно он уже представляет хруст, с которым они будут ломаться, стоит только надавить чуть сильнее. Музыка для ушей. - А Вы… - «Ты». - А ты теперь всегда будешь появляться, когда мне нужен будет пинок, чтобы вернуться к реальности? Где два раза – там и третий. - А ты не слишком доверчив? Йехянги улыбается: - Хоик говорит то же самое. Постоянно. Все говорят. Хоик? Тот самый сосед по комнате? Кисоп записывает имя на подкорку и временно отодвигает в сторону. Но как, как же этот мальчик с красивым именем всё ещё жив?.. - Значит, до встречи, - Йехянги взмахивает рукой на прощание. Кисоп придерживает для него дверь и ещё долго стоит под окнами, размышляя. В следующий раз он хочет увидеть крылья этого мальчишки и ужас в его глазах, когда он, наконец, поймёт. Это будет забавно. Ему нужен кто-то, чтобы вернуть к реальности? Никто лучше Кисопа не справится с этой задачей. Ваша реальность, пернатые, сильно изменилась, пока вы радостно хлопали ушами. Свет загорается в окне шестого этажа. Кисоп ухмыляется. Вот, значит, где твоё гнездо, птица. Продолжение следует