— Доктор, ваш раненый еще не пришёл в себя?
— Нет, но мы ожидаем, что это вскоре случится. Солдатик перестал метаться во сне, лучше дышит, у него здоровый румянец…
Юноша разлепил веки. Он находился в каком-то светлом помещении; подле него собралась группа людей. Некоторые из них были одеты в военную форму, прочие же были облачены в белые халаты.
— О! Наш богатырь очнулся! Вот сейчас награждение и произведём! — увидев, что Саша открыл глаза, наиболее пышно одетый из военных подошёл к его койке.
— Гм! Почему же он не встаёт? — насупился он. — Я требую должного почтения к моей особе!
— Ваше Императорское Высочество, унтер-офицер Гайфудинов счёл бы величайшей честью встать по стойке при виде Вас, но ввиду тяжкого ранения… не может этого сделать. — немного пригнувшись, залебезил один из военных.
— Ладно. Итак, — пышный военный откашлялся — За геройства, проявленные в деле при Шипкинском перевале 5 сентября сего года, Георгиевским крестом 3-й степени награждается старший унтер-офицер 55-го Подольского полка Александр Гайфудинов!
«Александр… Да, так меня зовут… Гайфудинов… А это моя… фамилия» — пронеслось в голове Саши.
Военный не счёл нужным наклоняться перед койкой Саши и неловко бросил крест ему на грудь. Пожелав здоровья, он вышел; его свита стайкой бросилась за ним. Один из офицеров задержался.
— Такая великая честь! Его Императорское Высочество великий князь Николай Николаевич самолично явился к тебе в госпиталь, а ты не удосужился даже попытаться встать! Остолоп!
Еще раз сердито посмотрев на Сашу, офицер быстро вышел из палаты — очевидно, ему нужно было догонять свиту князя.
— А, а ф ошпиае? — обратился Саша к одному из людей в халатах и не столько по собственной речи, сколько по реакции собеседника с ужасом понял, что не может нормально говорить.
— Ваше Высокоблагородие, у него повреждена речь! — крикнул собеседник Саши человеку в очках и с короткой бородой. Как и все оставшиеся в комнате, этот человек был одет в белый халат.
— Успокойтесь, голубчик. Нарушения речи свойственны контузии, которую наш больной, несомненно, получил. Но то, что он пришёл в сознание, уже свидетельствует о том, что он на пути к выздоровлению! И мы, как врачи, ему в этом поможем! — назидательно подняв палец, заявил старший врач.
Однако дни тянулись неделями, за ними прошли месяцы, но состояние Саши не менялось — его речь не стала более разборчивой. Вскоре после Рождества к нему заглянул солдат, назвавшийся его другом Гришей Стегарнюком. Выяснилось, что он ушёл в самоволку, чтобы передать Саше приветы от сослуживцев и последние новости о них — оказалось, что противостояние на Шипке затянулось до зимы, и многих бойцов полка погубила зимняя стужа, которая в горах свирепствовала по-особому. Гришка болтал без умолку:
— А за тот бой, в котором тебя контузило, окромя тебя еще Микасюку и Булинскому крестов навыдавали — дескать, очень хорошо последний штурм провели! А я тебе так скажу, Сашка — кабы не ребята из других рот, то не видать бы нам ни победы в бою, ни наград! Они ведь после боя дальше пошли турка гонять, а нас не пустили — мол, нету у вас больше офицеров, на ногах из начальства один фельдфебель да старший унтер, да народу мало! Но ты везучий — до сих пор в толк не возьму, как тебя после боя в тыл-то доставили, чудом разве каким? А ты, Сашка, помнишь, как тебя так контузило после боя-то, что ты без чуйств две недели валялся, да и в госпитале уже месяцы лежишь?
Саша покачал головой. Он не помнил не только этого, но и ничего из того, о чём рассказывал Гришка. Он словно узнавал какие-то отвлеченные факты из написанной кем-то биографии, но, тем не менее, каким-то шестым чувством понимал, что Гришка не лжёт.
— Молчишь всё? Ну, молчи. Если тебя кто когда и разговорит, так это буду я! Ну да ладно, Саша, пора мне. Надо поскорее из самоволки возвернуться, чтоб командир под суд не отдал! — с этими словами Гришка встал, козырнул и вышел из палаты.
После ухода Гришки дни Саши снова стали скучными и однообразными. Однажды он жестами попросил у дежурного по палате врача газету; пробежав её глазами, Саша с изумлением понял, что может читать. Более того, он прочитал из газеты, что война заканчивалась безоговорочной победой русского оружия; автор статьи даже высказывал предположение, что будет взят Стамбул.
Сперва Саша обрадовался этой новости, но потом понял, что, будучи прикован к больнице, не может полноценно праздновать победу. Не успел он, однако, подумать об этом, как подошедший старший врач огорошил его еще одной новостью:
— Как хорошо, что вы так уверенно стоите на ногах и читаете газету! В таком случае, совесть моя будет чиста, когда я скажу вам, что мы вас скоро выписываем.
— Ш ы квте?! — воскликнул Саша, забыв, что речь еще не вернулась к нему.
— Да, да, голубчик, прискорбно, что ваша речь так к вам и не возвратилась в полной мере, но делать нечего. У нас и так недостаёт мест, а многие из раненых находятся в куда худшем состоянии, нежели вы.
Похлопав Сашу по плечу, доктор удалился.
Так в январе нового 1878 года Саша был выписан из госпиталя и уволен из армии по состоянию здоровья. Когда он, облачённый в шинель и при наградах, вышел из здания госпиталя, его встретил его неугомонный друг Гришка.
— Ну, ты даёшь, Сашка! Столько в госпитале проваляться! Да ты, смотрю, не готов к мирной жизни-то еще. Давай, дружище, я тебе помогу добраться до Бельц!
Саша жестом попросил Гришу подождать и достал из сумки бумагу и карандаш. На бумаге он написал: «Но ты не из Бельц!». Во время прошлой встречи в госпитале Гришка уже сообщал ему, что научился читать в армии, и даже отметил, что всегда уступал в этом Саше. Собственно, поэтому Саша и решился попросить у врача газету.
— Да брось, Сашка, да нешто мне другу пособить в тягость? Ты ж мне на выручку пришёл в том бою за фонтан, я те по гроб жизни обязан! — Гриша жестом показал, как это много.
Саша улыбнулся и развёл руками.
Проделав длинный путь по городу, друзья дошли до остановки дилижансов.
— Напомни-ка мне, почему мы здесь, а не на вокзале? — спросил Гришка.
«На билет на поезд не хватит» — написал Саша.
— Да, но и дилижансы тоже больно дорогие…
Друзья подошли ближе к одному из дилижансов.
— Приветствую, друг! Нам бы до Бельц отсюда добраться, сколько это будет нам стоить денег?
Кучер смерил было солдат презрительным взглядов, понимая, что они не могут позволить себе дилижанс, но, заметив Георгиевские кресты на их шинелях (один — у Гриши, два — у Саши), резко переменился в лице. Он наклонился поближе к Грише и сказал:
— Хлопцы, Георгиевских кавалеров я везу бесплатно. Сам в армии лямку тянул — в рекрутах двадцать лет отслужил. Но только напыщенным дворянам по соседству — ни слова.
— Хорошо. Спасибо тебе, дружище!
Друзья залезли внутрь дилижанса. Какая-то пышная дама в дорогих мехах возмутилась, обратившись к мужу:
— Серж, неужели же ты не мог арендовать весь дилижанс?! Вот теперь мы поедем в тесноте с солдатнёй! Да они небось здесь будут водку жрать и вонючей рыбой заедать!
— Нет, госпожа. Я зимовал на Шипке, так что научился обходиться малым. — очень серьёзно ответил даме Гриша.
Дама замолчала, уткнувшись в свой ридикюль.
***
Прибыв в Бельцы после длительного и утомительного путешествия дилижансом, друзья отправились искать дом Саши. Сделать это оказалось крайне затруднительно, так как отсутствовавшая память Саши и не думала возвращаться, а Гриша тоже забыл, что Саша ему говорил о своём местожительстве в Бельцах. Наконец, Гриша вспомнил, что отец Саши занимался в Бельцах строительством железной дороги.
Он подошёл к старому прохожему на улице.
— Отец, не подскажешь ли, где здесь железную дорогу строили? Может, и вокзал уж есть?
— Сынок, вокзала никакого нет, а компания, строившая дорогу, по миру пошла! А вообще дорогу во-о-он там строили.
Поблагодарив старика, товарищи отправились в указанном им направлении.
На месте обнаружилось, что компания и в самом деле разорилась — здание вокзала осталось недостроенным, а рельсы, похоже, промышленники забрали с собой. Неподалёку располагались несколько домиков, очевидно, жилых, обнесённых оградой. Гриша постучался в одни из ворот. К ограде подошла какая-то баба.
— Чой вам надо, служивые?
— А не подскажете, где тут дом Гайфудиновых?
— Гайфудиновых? Гайфудиновых… Гайфудиновых…
Саша уже испугался было, что женщина не может им ничем помочь, как вдруг женщина воскликнула:
— Гайфудиновы! Как же, помню их! Брат с сестрой жили тут, брат еще железную дорогу строить пытался. Так они назад в Воронеж уехали, дорога разорилась же.
— Спасибо, добрая женщина.
Гриша повернулся к Саше. Выражение его лица было мрачным.
— Ну что, в Воронеж тебе теперь дорога лежит. Уж не обессудь, нам не по пути — мне ещё бы к родным на юг съездить, а потом в полк вернуться — меня ведь не уволили со службы-то.
«Ты и так сделал много» — написал Саша.
— Ну что, брат, давай прощаться — Гриша пожал Саше руку, крепко обнял, развернулся и пошёл прочь, чтобы не показать, как он расстроен. А Саша стоял, опираясь на свою трость, и смотрел, как уходит его лучший друг.
Лучший друг, которого он никогда не знал.
***
Гайфудинов-старший стоял во дворике дома своей сестры и колол дрова. Сбережений, накопленных за работу в Бессарабии, хватило только на то, чтобы выкупить старый воронежский дом семьи; денег же на то, чтобы поселить сестру, Варвару, отдельно, уже не было, да и больше у старика никого не осталось, поэтому сестра с двумя малыми детьми жила вместе с ним. Сын Саша был в армии и будто бы пропал; старик, однако, будучи бывшим крепостным, не умел читать, так что даже если бы пришло письмо, он не сумел бы его прочесть. Впрочем, хотя старик и беспокоился за сына, он знал, что срок службы того еще не вышел, и успокаивал себя этим, говоря себе, что с Сашей, верно, всё хорошо, и он обязательно вернётся по окончании службы. Конечно, если бы старик был в курсе боёв за Шипку и других сражений русско-турецкой войны, у него не получалось бы успокаивать себя таким образом, но ввиду своей неграмотности он просто не мог получать последние новости вовремя.
Так вот, Гайфудинов-старший колол дрова, как вдруг услышал, что кто-то кричит ему что-то неразборчивое. Он поднял взгляд и увидел, что на дороге перед домом стоит солдат. Ни выросшая за время путешествия борода, ни сильная худоба не могли обмануть старика — это же был его сын, Саша! Старик бросился обнимать пришельца.
— Саша, сынок, ты вернулся! Бог мой, неожиданность-то какая! Хоть бы весточку какую наперёд послал, что приедешь! Ты на побывку к нам али как?
— Нэ, а насасэм!
Старик застыл, как громом поражённый.
— Саша, а что ты говоришь так странно? Что с тобой там приключилось-то? Рассказывай всё без утайки!
Саша достал было уже порядком мятый, местами грязный и влажный лист бумаги и начал писать, но отец остановил его:
— Господь с тобой, Саша! Я ж грамоте не учён, чай, не какой-нибудь благородный, как ты! Ты мне по-человечески скажи, что приключилось?
— Кантушиа!
— Как?
— Кан-ту-ши-а!
— Ай, ладно! Главное — что ты домой вернулся, живой и почти невредимый! Пошли в дом, поздороваешься с Варварой!
Саша кивнул и похромал за этим человеком, опираясь на трость. Хотя он и понял умом, что перед ним — его отец, он, тем не менее, не мог воспроизвести в голове ни одного воспоминания с его участием. Его память вообще не могла воспроизвести ничего из того, что было в его жизни до госпиталя.
— Варвара, ты посмотри, кто пришёл! — воскликнул отец, как только зашёл в дом.
— Сашка! А мы тут совсем тебя потеряли, думали, ты уж не вернешься! — тётка бросилась обнимать пришельца; разумеется, Саша не вспомнил её. Гораздо больше его заинтересовала стоящая перед ним печь. Он внимательно посмотрел на неё, прищурив глаза; вдруг в голове у него молнией пронеслось воспоминание. Вот он сидит у печи… С ним дед… Дед рассказывает маленькому Саше сказку… О чём, о чём он говорит? Зимой… приходят… Человеческие лица на звериных телах… Ламасу… Ламасу.
***
Прошёл месяц с возвращения Саши домой. То, что он — не помощник по хозяйству, выяснилось быстро — он и так был очень слаб после происшествия на войне, а длительное и трудное путешествие окончательно лишило его сил. Он ронял топор при рубке дров, не мог начистить овощей из погреба, а уж про приготовление еды и вовсе говорить не приходилось. Отец прощал ему всё это, но Варвара, так обрадовавшаяся его возвращению, теперь временами смотрела на него косо.
Саша сидел на скамье и вновь пытался вспомнить то, что было на войне — то, о чём рассказывал ему Гришка, а также и то, о чём он не мог рассказать. Но всё, что он мог вспомнить о войне — туманные образы турок, почему-то одетых в чёрное; образы мелькали у него перед глазами, наотрез отказываясь складываться в цельную картину.
Вдруг Саша услышал за окном собачий лай; он невольно обрадовался — этот звук развеял его тяжёлые мысли. Он вышел на задний двор — казалось, лай был слышен именно отсюда.
— Арррр! — сказал Саша, которому всё еще не удавалось нормально говорить. Он заметил незнакомого пса, сидевшего у забора. Пёс был чистым и красивым; молодой ветеран был убеждён, что такой пёс не принадлежал никому из соседей. Саша осмотрелся и заметил дыру в заборе. «Видимо, здесь он пролез» — подумал он.
— Теа потарался? — спросил пса Саша. Закономерно не получив ответа, он вернулся в дом, взял хлеб для пса и вышел обратно, но тот уже убежал. На случай возвращения гостя Саша оставил хлеб на том месте, где пёс только что был.
В этот день он еще не знал, насколько судьбоносна эта встреча.
