***
С самого заката штурман не находил себе места. Туман — туманом, но рано или поздно им придется пристать к берегу. Фарватер здешний он представлял себе весьма приблизительно. Если Мари не вернется, полагаться придется только на свои силы. Посадить шхуну на мель Воронцову никак не хотелось, и поэтому нужно было как можно тщательнее изучить лоцию. Каким-то неведомым образом штурман чувствовал, что времени у него на это осталось совсем немного. Кают-компания встретила его тишиной. На углу стола стояла развернутая шахматная доска с ровными рядами готовых к бою фигур, два кресла были отодвинуты и пусты. Потрескивали, слегка чадя, несгораемые свечи, а в центре стола, сияющий и мертвый, светился темным огнем хрустальный шар. Штурман шагнул вперед, коснулся гладкого стекла и тут же отдернул руку — шар был холоден как лед. Поискав среди разбросанных бумаг и разномастных книг, он выбрал одну из них, тонкую и широкую, развернул на свободной части стола и склонился над испещренными тонкими извилистыми линиями и разнообразными значками пожелтевшими листами и некоторое время молча изучал их. Нашел чистый лист, придвинул чернильный прибор и линейку и начал, то и дело сверяясь с книгой, выписывать что-то, покрывая бумагу какими-то цифрами и аккуратными круглыми буковками. Сначала писал стоя, потом, пошарив по полу ногой, подтянул к себе ближайший стул, но садиться не стал, лишь оперся о сиденье коленом. Исписав лист сверху донизу, он поднял голову и посмотрел на шар. Ничего. Лишь блики багрового пламени свечей отражаются от черной поверхности. — Мари, — позвал Воронцов и снова тронул холодный хрусталь, положив на шар правую ладонь, — Мари, где ты? Возвращайся, мы ждем! Шар остался безмолвен и глух. Штурман не стал обращаться к пустоте снова. Сложил исписанный лист и повернулся к двери. И тут же наткнулся на капитана. — Что, не вернулась? — спросил Стах. — Никак нет, капитан, — отвечал Воронцов отрывисто, стоял по стойке смирно и глядел прямо перед собой. — Плохо, — Стах прошел к столу и устало опустился в ближайшее кресло. — Вы вот что, штурман… Я давеча на вас накричал… И, кажется, понапрасну. — Никак нет, капитан, — Что — «никак нет»? — Не понапрасну, — все так же избегая смотреть на капитана, отвечал Воронцов. — Разрешите идти? Капитан хотел что-то ответить, но, видно, передумал. Махнул рукой и сказал сухо: — Ступайте. Дверь за штурманом закрылась. Ну вот. Запугал мальчишку. Прекрасное начало ночи. Прекрасное продолжение плавания. — Мари! Где вас носят ваши хрустальные черти? Никакого ответа. Прекрасное путешествие, дьявол его побери!***
— Другое дело, — рулевой довольно огладил мускулистую спину кролика, покрытую ровной лиловой щетинкой. Сбившиеся в колтуны кудряшки Теодор состриг безжалостно, оставив лишь плотный и густой ворс, выгодно подчеркивающий рельеф кроличьих мышц, что придавало грызуну вид необычайно мужественный и некоторым образом грозный. Оставалось лишь заново повязать на шее шелковый платок, алый знак доблести, и Кроля будет готов дать отпор любому, даже самому опасному противнику. Состриженная шерсть сиреневым стожком лежала на подстеленной под Кролю парусине. Ее приволок предусмотрительный Михалыч — во-первых, мало ли, что еще успело зацепиться за лиловые кудряшки, так чтобы не ловить, когда покатится. А во-вторых, поди потом эту отстриженную шерсть вымети! Михалыч ждал тут же, рядышком, и наблюдал, как Лендер управляется с пострижкой кролика. Рулевой же, напевая себе под нос какую-то немудрящую песенку, управлялся довольно-таки ловко — видно, какой-никакой, а опыт был, и где-то через полчаса дело было сделано. — Так, с локонами всё, — сказал Теодор, — теперь платок. Да стой ты смирно, Кроля! Михалыч согнулся над парусиной и поворошил состриженное. Всякий там мусор, вроде щепок, стружек и бумажек, в расчет не шел. Пара гвоздей, дамская шпилька, стальное перышко в засохших чернилах, еще одна серебряная монетка странной чеканки — плотник так и не понял, чья, — все это перекочевало в бездонный плотников карман. Пригодится! Не так уж и много — ложечка осталась самой крупной добычей кролика. Рулевой тем временем, обвязав шею Кроли алым шелком, любовался делом рук своих. — Красавец! — сказал он, повернувшись к плотнику. — Ему идет. Скажи, Михалыч? Плотник глянул на кролика и согласно буркнул что-то непонятное. Кролик заволновался — как же так? Все им любуются, а ему самому — и не посмотреть? Он скосил левый глаз, потом повернул влево голову, вытянул хвост во всю длину и закружился на месте, топоча и слегка кренясь набок, так что состриженная шерсть полетела из-под кроличьих лап во все стороны, вздымаясь и опадая, и на секунду-другую показалось, что шхуну накрыл небывалого оттенка густой снегопад. — Кроля, хорош! — закричал рулевой, но было поздно. Всё вокруг, сколько было видно, и сам рулевой, и плотник оказались покрыты клочками сиреневой шерсти, мелкие шерстинки зависали в воздухе, словно цепляясь за сгустки тумана, и потихоньку падали на палубу. Особенно затейливо украшенным оказался Михалыч — шерсть осела на его бровях и косматой бороде причудливой каймой, мерцающей то тут, то там крошечными лиловыми искрами. — Дык! — только и сказал плотник, когда кролик, наконец, остановился. — Нпрядк, ёлы-палы! И исчез. Но тут же вернулся — и притащил с собой две разлохмаченные швабры и ведро. — Држи! — рулевой не успел ни возразить, ни увернуться, как одна швабра оказалась у него в руках. Кролик тут же шмыгнул за грот-мачту и притаился у борта. Раскаивался ли он в содеянном или нет, сказать было трудно. Теодор покачал головой. Ну, Кроля!.. Но делать было нечего. Так что, когда штурман поднялся наверх, Теодор уже вовсю драил палубу на корме, сам толком не понимая, как это получилось — но ведь не дожидаться же, пока все это сиреневое безобразие увидит капитан? Разлетевшаяся шерсть была давно сметена в кучку — выбросить ее Михалыч тоже не позволил, собрал в тряпицу и куда-то уволок, а потом, довольно бурча, зашуршал шваброй на носу «Дмитрия». И как ни крути, вышел-таки почти полноценный аврал, так что штурману, чтобы не путаться под ногами и швабрами, пришлось устроиться на борту. ...Штурман сидел, покачивая ногой, и слушал рулевого. Теодору всегда лучше работалось под собственную болтовню, и как-то так получилось, что он слово за слово рассказал Воронцову, как однажды утром сбежал из родительского дома, как тогда думалось — ненадолго, только взглянуть, какое оно, море, а вышло так, что навсегда. — Так ты что же, так больше дома и не был? — спросил Воронцов. — Ну как же — не был? Откуда бы я тогда про объявление-то знал? — А молитвенник? — А что — молитвенник? Очень даже пригодился мне молитвенник, — Теодор отжал швабру и придирчиво оглядел мокрые доски. — По-моему, чисто! Молитвенник я потом в Голландии загнал по сходной цене какому-то чудаку. Штурман засмеялся: — Вот это и называется — с божьей помощью? — Не, ну, а чего? Деньги-то, как ни крути, нужнее. — Почти сухой шваброй Теодор еще раз провел по какому-то особенно упрямому пятну, но оно оттираться не хотело. Да и ладно. Хорошего — понемножку. — А ну-ка, поберегись! — и он щедро плеснул на палубу чистой водой из ведра. Штурман невольно поджал повыше обе ноги, а откуда-то сбоку раздался тихий всписк, и на помытое выскочил, отряхивая на ходу подмокшие лапы, стриженый кролик. — Что, Кроля, — засмеялся рулевой, — подмочил ты свою репутацию? А нечего было тарарам устраивать! Кролик повесил было нос, но тут лапы его вдруг разъехались в застоявшейся лужице, и он плюхнулся стриженым пузом на палубу, подняв целый фонтанчик соленых брызг, так что, если бы не ботфорты, ноги бы у рулевого наверняка промокли. — Ну, Кроля, я тебя прям не узнаю, — сказал Теодор, утирая лицо от нескольких особенно прытких капель. — Чего это ты, на лапах-то не держишься? Кролик не ответил. Он не ответил бы, даже если бы мог — в голове его быстро-быстро пронеслось сразу несколько стремительных и коротких мыслей. Первая: «Ой, как это я?..». Вторая: «А забавно! Хотя и скользко!». Третья: «А что, если…». Третью мысль Кроля решил не додумывать — а вдруг ее случайно подслушают? А мысль была дельная. Стоящая была мысль. Жалко, если вмешаются и испортят веселье. Нужно было подождать. Кролик лег, притулившись к опустевшему ведру — оно было основательное, тяжелое, собранное из сосновых плашек, с ручкой из обрезка толстого каната. Опираться на такое спиной одно удовольствие — не бренчит, не отъезжает, лежи себе да лежи. — Так, — Теодор еще раз огляделся по сторонам. Увиденным он остался доволен. Палуба, насколько позволял видеть туман, чистая, сиреневой шерсти на ней не осталось. Приборка закончена, можно убрать инвентарь. — А ну-ка, Кроля, дай-ка мне… Кролик заворчал недовольно и привалился ближе к деревянному боку, махнул хвостом и обвил его вокруг ведра. Попробуй-ка, отбери! — Оставь его, — сказал Воронцов. — Пусть лежит, потом заберешь. — Думаешь? — рулевой почесал в затылке. — Ну ладно, пусть лежит. Пойду швабру приберу, а то еще Михалыч заявится да перемывать заставит. Знаю я его — хуже любого боцмана! Хозяин ушел, унося с собою мохнатый веревочный клубок на длинной ручке. Несимпатичная штука. И имя дурацкое — Швабра. Кролику она очень не понравилась. Рыжий хозяйский приятель еще немного посидел на борту, достал из кармана какой-то клочок бумаги и уставился в него, потом вдруг спрыгнул на палубу и скрылся из глаз, будто и не было его. Кролик понял — пора. Пока еще кого-нибудь не принесла нелегкая. И пока не просохла мокрая палуба. Он отошел на пару саженей от ведра, прикинул расстояние, махнул ушами, определяя, не нужно ли сделать поправку на ветер, отошел еще на несколько прыжков и разбежался.***
Пан Вениамин, проведши весь день в бдении над хрустальным шаром, отправился почивать лишь на закате, да и то только потому, что Стах чуть ли не пинками погнал его вон из кают-компании. Так что пришлось доктору подчиниться грубой силе и удалиться на покой. Заснуть удалось не сразу — только он закрыл за собой крышку гроба и устроился поуютнее, как остальные начали просыпаться. Рулевой, даром что в ботфортах, поднялся и убрался наверх почти бесшумно. А вот барышни, Натали и Полина, супротив девичьей натуры, топали нынче по промокшему настилу трюма словно рота гренадеров по утрамбованному плацу. Ну, или, может быть, доктору с устатку так померещилось. Зато шушукались и хихикали они совершенно отчетливо, причем явно старались доктору не мешать, и оттого шушукались не в пример дольше, а хихикали громче, чем обычно. В общем, когда трюм наконец затих, спать доктору расхотелось вовсе. Но он упорно продолжал убаюкивать себя, мысленно представив картину кровопускания и методично пересчитывая капающие с ланцета густые красные капли. Раз… Два… Три… Примерно на триста пятьдесят первой капле доктор заснул. Но уже на шестисотой пробудился, осознав, что и во сне продолжал считать. Пан Вениамин понял, что выспаться ему в эту ночь уже не удастся. Доктор восстал, чувствуя себя совершенно разбитым, оправил сюртук, заодно затянув нитку под ослабевшей пуговицей. И отправился проведать Стаха — тот наверняка не оставил свой пост, так и кукует перед шаром, ожидая милости от природы. Или кто там у мятежных духов за главного. Стах сидел за столом над раскрытым посередине толстым книжным томом в темно-малиновом бархатном переплете. — Что-то ты, доктор, быстро. Выспался уже? — капитан глянул мельком на входящего и перевернул тяжелую пергаментную страницу с черно-белыми рисунками, переложенную зеленой тафтой. — Да какое там, — доктор задумчиво постучал ногтем по темному хрусталю покинутого шара. – Где же, где же наша Мари… А что это вы, господин капитан, изволите почитывать? Капитан закрыл книгу: — Да вот, представляешь, наткнулся тут среди атласов. Пара томов нового российского Гербовника. Доктор обернулся удивленно: — Надо же! Не забыл, значит, Его Сиятельство о твоих пристрастиях. Побеспокоился, чтобы было пану Станиславу, чем себя занять. Я надеюсь, ты не собираешься тут сейчас блазонировать*? А, Сташек? — Нет, вот блазонировать не собираюсь, — усмехнулся капитан. — Но ты бы, Веня, не слишком ехидничал. Про тебя Сиятельство тоже не забыли. Атлас медицинский, новый совсем — для кого припасен был? Не для меня, это точно. И он ведь уже чуть не до дыр зачитан — и это за какой-то месяц. Доктор, признавая свое поражение в споре, сокрушенно поджал губы и закивал согласно. — А что это так тихо нынче на "Дмитрии"? — спросил вдруг пан Станислав. — Ни рулевого нашего не видно и не слышно, ни прочей их… гоп-компании. — Я могу ошибаться, — пан Вениамин снова постучал пальцем по шару, — но мне кажется, что я видел там рулевого со шваброю в руках. — Хм, — капитан не стал скрывать удивления, — надо же. Уж не захворал ли наш рулевой… Впрочем, намерение весьма похвальное. По крайней мере, на судне тихо и… Продолжить он не успел — наверху что-то грохнуло и покатилось по палубе с громким рокочущим звуком. — Ну вот, — Станислав отложил бархатную книгу и поднялся, — сглазил! Что это такое? Звук наверху повторился, только теперь он был еще громче и дробнее, словно кто-то перекатывал по палубе тяжело груженые бочонки. Доктор, пожав в недоумении плечами, посмотрел на капитана. Капитан посмотрел на доктора, а потом они сказали хором: — Может быть, кролик? Наверху грохотали бодро и самозабвенно, и капитан добавил с некоторой досадой: — Да что же это такое? Вот уж не думал, что мытье полов на судне — такое шумное дело. Идем, Веня. Посмотрим, что там за чудо-швабра. ________________ *Блазонировать - в геральдике: описывать герб. От французского "blasonner".