***
…Она и сейчас была с ним, эта затертая колода в пестром мешочке. А если бы и не была — он знал ее наизусть, он помнил в лицо каждую фигуру, лукавую улыбку дамы червей, белый цветок лилии в ее руке и усталый взгляд бубнового валета. Трефовый король, тощий и носатый, один в один был похож на падре Сальваторе — когда тот, уже в который раз, строго отчитывал Ческо за пагубную склонность, из-за которой младший Фумагалли то и дело, бросив отца и промысел, смывался в какой-нибудь из окрестных городишек, где сутками просиживал за игрой в карты в компании таких же бездельников, как и он сам. И неважно, что весь выигрыш Ческо приносил домой — деньги эти были насквозь пропитаны слезами его бедной матери, говорил падре. На Ческо это действовало мало. С каждым разом он забирался все дальше, проводя в отлучке уже по неделе, а то и по две, но всякий раз возвращался в конце концов домой — всегда в выигрыше и всегда покрытый толстым слоем пыли и вины. Пока в один прекрасный день вдруг не понял, что не осталось в округе никого, кто мог бы стать ему достойным противником. И тогда он решил покинуть отчий кров и отправиться туда, где шумели и манили огнями большие и прекрасные города. Король пик с печально повисшими длинными усами напоминал ему отца — в тот самый миг, когда пятнадцатилетний Франческо, подросший, но все такой же щуплый, заявил, что не желает быть рыбаком и уходит на север, в Милан или Венецию, где от него будет больше толку, где у него будет больше возможностей сколотить приличное состояние и помочь семье, а пути к этому он уж как-нибудь отыщет. Штука была в том, что играть на деньги ему было… неинтересно. И к шулерским фокусам, вроде подмены карт, он не прибегал никогда, считая это ниже своего достоинства. Нет, выигрыш — это хорошо, это правильно. Но этого было мало. Отвести сопернику глаза, заставить его спустить все, что было в кошельке — дело нехитрое. Но довольно скучное. Тут, конечно, многое зависело от того, с кем играть. Чем проще игрок, тем он предсказуемее, тем легче задача. И тем скучнее его обыгрывать. Победа, пришедшая сама, мало чего стоит. Хотелось борьбы, хотелось противостояния. Хотелось просчитывать ходы, ловить ход мысли противника и поворачивать его к собственной выгоде. Хотелось сопротивления. А значит, обычная публика, посещавшая притоны окрестных городов, ему не подходила. Ческо должен был войти в так называемое «хорошее общество». А где в наше время хорошее общество без угрызений совести, с азартом и страстью предается игре? Ответ был один. Прекрасная Венеция, царица моря, уже ждала его, закутанная в вуаль из разноцветного стекла и блеска своих знаменитых зеркал. Туда он и направился, унося с собой сто пятьдесят сестринских поцелуев, пару завернутых в тряпицу лепешек и пестрый мешочек, туго затянутый витым шнурком — совсем уже старенькая бабушка сама отдала его внуку и сказала на прощанье: — Только не зарывайся, Ческо! Он уходил с легким сердцем и полным осознанием правильности того, что делает. Отец, повздыхав с неделю, позвал в напарники жениха второй по старшинству дочери — да, уже и вторую просватали. И парень оказался таким толковым, что дело у них сразу пошло на лад. Как ни любил отец своего похожего на цыпленка сына, а все же понимал — никогда у того не лежала душа к рыбачьему ремеслу. Так что, наверное, все к лучшему. А мать теперь каждую неделю после мессы зажигала свечу под образом святого Франциска из Ассизи, покровителя всех птиц, зверюшек, цветов и трав.***
…Не иначе, он задремал, сидя в этом плотно набитом дорогой одеждой шкафу, и даже видел какой-то мимолетный сон, в котором он, уставший, невзрачный и тощий, еще больше исхудавший за долгие недели пути, снова брел по широкой и шумной набережной, ошарашенный впервые открывающейся перед ним Венецией, почти раздавленный ею, ее величием, ее роскошью, ее спесью и высокомерием. Толпа текла по мостовой, спотыкаясь о Ческо, как о придорожный камень; прохожие бесцеремонно высказывали свое мнение о застывшем посередь дороги простофиле-деревенщине, а он стоял перед великим собором, сияющим мозаичным золотом, и размышлял, с чего бы ему начать здесь, в этом чужом городе. После третьего или четвертого тычка, полученного от добрых горожан, он решил, что пора переместиться отсюда в менее людное место, а начать в новом месте нужно с хорошего ужина. А для хорошего ужина нужны хорошие деньги. А где можно получить хорошие деньги? Ческо прошелся в глубь длинной площади, окруженной богатыми строениями, покосился на высоченную башню из красного кирпича — а ну, как рухнет? Возле одной из колонн, подпиравших какой-то покрытый завитушками дворец, стоял молодой парень; сложив на груди руки, удобно прислонившись к колонне спиной, он проводил время в праздности, рассматривая толпу. Простецкая физиономия и потрепанная одежда выдавали в нем своего брата-бедняка, и Ческо, присмотревшись, решил, что парень этот — честный малый, а если и плут, то совсем немного и не в ущерб другому. А потому спросил небрежно и слегка свысока: — Скажи-ка, приятель, а где здесь у вас играют в карты? Парень расплылся в широкой щербатой улыбке: — Шутишь? В карты здесь играют везде! Новый знакомый оказался не дурак поболтать, а потому уже через пять минут Ческо узнал, что: играть в карты — это последнее дело, обдерут как липку; но если Ческо все же решил испытать терпение синьоры Фортуны, то ему прямая дорога в церковь Святого Моисея, нет, не просить святого наставить его на пусть истинный, а потому что там, в церкви, как раз и есть то самое место, где играют, не только в карты, а во все, что угодно, но больше все-таки в карты; да, вот такая петрушка, именно что в церкви, и называется это место Ридотто, чего только тут, в Венеции, не учудят, у них в Бергамо такого бы ни за что не потерпели; но только вряд ли Ческо туда пустят, потому как пускают только в господском платье да при треуголке, а рожа чтобы под маской; но если Ческо все-таки упорствует в своем заблуждении, то он готов его проводить до самого порога, заодно и посмотрит, как Ческо получит от ворот поворот, вот будет потеха… У Ческо уже слегка звенело в ушах, как будто он снова оказался дома в окружении сестер, но тут вдруг кто-то позвал: — Эй, Труффальдино! И тут же еще один голос окликнул эхом: — Эй, Труффальдино! И парень умчался прочь, на ходу оборачиваясь, чтобы договорить: — Прости, приятель, в другой раз, а ты беги вон туда, через мост и налево, да не зевай по сторонам! И скрылся в толпе. Немного поплутав по незнакомым улочкам и чуть не свалившись в пахнущий тиной канал, он добрался-таки до нужного места, и теперь стоял перед нелепо изукрашенным зданием, собираясь с духом. В животе заурчало. Мимо проходили богато одетые господа и расфуфыренные дамы — столько шелка и кружев в одном месте за раз Ческо еще не приходилось видеть. Двери распахивались, выпуская на улицу приглушенный говор множества голосов и обрывки музыки, внутри входящих встречал кланяющийся привратник такого строгого вида, что ему мог бы позавидовать сам Святой Петр. — Полюбуйся, Рокко, — раздался вдруг сзади звонкий голос, — на этого юношу на пороге храма Фортуны. Ческо обернулся. За спиной его, несколько в отдалении, стоял молодой кавалер в шелковом камзоле того оттенка сине-зеленого цвета, каким бывает море в самый яркий полуденный час. Кавалер был при трости и треуголке и разговор он вел с высоким и широкоплечим человеком в одежде приличной, но простой, из коего обстоятельства Ческо сделал вывод, что это — лакей кавалера. Поскольку речь шла о нем, Ческо решил, что может прислушаться. — Воплощенная аллегория добродетели, сопротивляющейся искушению. Тот самый момент на краю падения, когда все еще возможно предотвратить, но мы-то знаем, что падение неотвратимо, ибо добродетель всей душой стремится искушению навстречу, словно мотылек к губительному пламени свечи… Это трогательно, не так ли, Рокко? Рокко буркнул что-то неразборчивое, на что кавалер, поправив отворот рукава, обшитый широким золотым галуном, ответствовал: — Разумеется, ты прав, это его дело… К тому же у бедного юноши нет шансов — внутрь его не пустят. А мы — пойдем… И, пройдя мимо Ческо, кавалер в сопровождении неразговорчивого Рокко скрылся в гостеприимно распахнувшихся ему навстречу дверях храма Фортуны. Ческо, снисходительно усмехнувшись, проводил его взглядом. В животе снова заурчало. Не пустят? Ну что же, посмотрим! Он вышел на улицу, когда уже совсем стемнело. От канала тянуло сыростью и запахом нечистой воды, дул порывами ветер, грозя потушить огонь освещавших площадь фонарей. Это ж сколько денег тут буквально пускают на ветер! Зато видно куда идти… А куда ему, собственно, теперь идти? Ческо посмотрел по сторонам. Где-то тут неподалеку вроде бы была гостиница, он приметил ее, пока искал это самое Ридотто. Привратник, придерживающий дверь, терпеливо ждал, вежливо глядя на кончик собственного носа. Та еще работенка! В голове у Ческо немного шумело, а в животе опять урчало, только теперь уже не с голоду. Наоборот, он, кажется, переборщил немного с этими сдобными пирожками, но уж больно хороши они оказались. А вот кофе Ческо не понравился. Он попробовал его впервые, да и то только потому, что там, внутри, все его пили. Выделяться было нельзя, так что пришлось пить да нахваливать. Хорошо еще, что чашечка была крошечная, чуть побольше заветного бабкиного наперстка. Сущая гадость! Черная, да еще и горькая, бр-р-р… Привратник вдруг дернулся и недоуменно посмотрел на Ческо. — Ты что здесь, а? — он заморгал, будто что-то попало в глаз. — Проходи давай, не задерживайся! Ческо вздохнул. Действительно, пора было идти искать ночлег. Дело сделано, и больше нет нужды заставлять окружающих увидеть на своих плечах вместо запыленной черной куртки — сияющий изумрудным шелком камзол, вместо замызганных и обтрепавшихся по краям штанов — кремового цвета кюлоты с блестящими под коленом переливчатыми пряжками, а в руках — новенькую треуголку с пышным плюмажем. Ческо не слишком знал, как все эти вещи называются, да это и неважно — он просто представил себя одетым так же, как давешний кавалер, а еще постарался скопировать его походку и манеру разговора, надменную и слегка ленивую, тем более, что тут и стараться особо не пришлось. Он подошел к привратнику, поймал его взгляд, презрительный и полный спеси, и мысленно велел: «Пропусти!». Взгляд привратника на секунду расплылся, как будто его ударили по голове, а потом он почтительно склонился перед новым гостем. Теперь же притворяться смысла больше не было. Ческо устал — все же нелегко морочить сразу целую толпу народа, хотя все эти бездельники больше были заняты сами собой, а не каким-то незнакомцем, не слишком знающим правила новой для него игры. Правила он освоил на лету, и сейчас покидал заведение с приятно отяжелевшим кошельком — расшитый бархатный кошелек был чьей-то ставкой в последней игре, нужно же было Ческо куда-то сложить выигрыш, небольшой, но достаточный, чтобы обеспечить себе ночлег и пропитание на первые дни. В целом он решил, что его дебют прошел успешно.