Тот, кто идёт по моим следам (Haunting my Footsteps)

Когда ночь опускается на Сторибрук, никто из его жителей не покидает свои дома. При свете дня он кажется обыкновенным – в нём нет ничего, что отличало бы его от других провинциальных городков – однако, когда солнце прячется за горизонт, последние лучи его угасают, а небо поглощает тьма, он меняется. Сторибрук погружается в безмолвие, становится угрюмым. Потому что его терзает что-то зловещее, что-то безжалостное. (Ночами демон бродит по его улицам). Где бы их ни застали сумерки, люди затворяют двери. Они закрывают окна и ставни, задёргивают шторы – они запираются накрепко и продолжают жить под защитой стен своих домов. Десятилетия спустя Сторибрук привык к таким порядкам. Впрочем, его жители должны это делать не каждую ночь, но даже в моменты безопасности опыт словно нашёптывает им: «Всегда, всегда держи двери на замке». Даже если ничто не предвещает худа. Когда темнота окутывает Сторибрук, неясное ощущение витает в воздухе – и будто бы не хватает кислорода. Это предупреждение. Дышать становится тяжело, и это с абсолютной отчётливостью даёт понять: что-то явилось в этот город. Не в первый раз и отнюдь не в последний. Время от времени кто-то отчаянно смелый, погасив свет в комнате, заглядывает в щель между занавесками и смотрит на улицу. Возможно, внизу этот некто увидит фигуру, неторопливо, с ленцой прогуливающуюся с засунутыми в карманы руками. Улицы городка холодные, тихие и пустые – за исключением этого прохожего. Возможно, он остановится, повернётся и подмигнёт, прежде чем вновь медленно зашагать дальше. Это его способ бросить вызов: выходи и поиграй со мной. Вот уже век жители знают: если выйдешь за порог, то, скорее всего, уже никогда не вернёшься. Случалось, посреди дорог, у домов и местных магазинов находили тела тех, кто оказался неудачлив – с развёрстыми животами, купающиеся в крови, с витающим над ними запахом смерти, превращающимся в смрад. Немногим счастливчикам везёт, и он их бросает, задыхающихся, когда восходит солнце. Обычно их лёгкие изрешечены поломанными рёбрами, или их внутренности настолько повреждены, что они не могут и вздохнуть. Он всегда оставляет синяки – часто от треснувших костей – и почти всегда кровь. Он – мальчик-демон. Никто не скажет наверняка, откуда он взялся и куда уходит, когда не бродит по улицам Сторибрука, никто не ведает, что он такое. Все лишь знают его имя – Питер Пэн, – и что он жаждет жестокости, и что жизни и смерти жителей этого города, а, быть может, и других, для него игрушки. Он жаждет жестокости, ведь он злобное существо, играющее с жизнями, и с этим ничего не поделать. У Сторибрука нет выбора. Всё, что могут люди – это запирать двери и, затаив дыхание, притворяться, что его нет в ожидании первых лучей солнца. Венди Дарлинг нет-нет да слышит о нём – о том самом Питере Пэне – всю свою жизнь. Как и все, хотя в отличие от многих она ни разу не видела демона своими глазами. Истории из её детства – из тех, что родители рассказывают своим чадам, думая, что это им во благо – по-прежнему преследуют её во снах. Ей говорили не подходить к окну и прикрывать уши руками, если послышатся крики. Мама и папа, Джон и Майкл, они снова и снова говорили, что их обожаемой Венди нет нужды видеть его или что бы то ни было ещё – до утра. Она делает так, как ей говорят, не задавая вопросов. Когда Венди слышит, как кто-то зовёт на помощь или умоляет о пощаде, она прижимает к ушам ладони и, уткнувшись в подушку, пытается не плакать. Остальные включают музыку и вентиляторы, чтобы заглушить звуки, потому что мэр Реджина Миллс время от времени напоминает: те, кто выходят, чтобы помочь, терпят муки худшие, чем те, кто там и не должен был находиться. Они всегда погибают. Те, кто оказываются снаружи (им уже не позволяют вернуться в дом, ведь тогда Пэн примет это как приглашение и войдёт следом), обычно не зовут на помощь. Они кричат, плачут и молят о милосердии – или, заходясь от крика, вопят о нём – отбиваются изо всех сил, которые, однако, мало-помалу иссякают, но не зовут на помощь. Они знают слишком хорошо, что их ждёт. Пусть и есть выжившие, никогда нельзя знать наверняка. Быть может, Питер Пэн пощадит свою жертву – или её шея сломается в его пальцах легко, как тоненький прутик. Венди привыкла к происходящему, как и другие жители Сторибрука, но и по сей день борется с глупым детским желанием прильнуть к щели между шторами, выглянуть из своего окна на втором этаже – просто чтобы посмотреть, потому что она боялась того, кто таится в переулках и бродит по улицам всю свою жизнь. Возможно, Венди – трусиха, но это не значит, что она не хочет воочию увидеть его. Тинк – единственный взрослый человек, с которым Венди может разговаривать без стеснения – одна из выживших. Одна из немногих, кто не кричал и не превратился в хнычущее существо, потерявшее всякий человеческий облик и скорчившееся на земле в ожидании смерти, и потому она до сих пор жива, пусть и с рваным шрамом от кинжала. Очевидно, стойкость Тинк восхитила Пэна. Она сдалась без боя, но не сломалась. Когда на востоке уже разгорался восход, он оставил её с почти смертельной раной и перед тем, как уйти вниз по улице и исчезнуть за поворотом, прошептал ей на ухо предупреждение. (Пэн сказал, что вернётся и выворотит все её кости до одной, если ещё раз увидит Тинк снаружи). Она добрая женщина родом из Новой Зеландии – и очень циничная, хотя это не мешает ей быть одной из немногих друзей Венди. Тинк снова и снова напоминает ей, что её любопытство глупо, что она просто спровоцирует Пэна, или заставит его слоняться по городу дольше. Тинк понимает, Венди не сможет жить со знанием, что её поступок привёл к чьей-то гибели (никто не умирал уже два года – настоящий рекорд для Сторибрука; и всё благодаря шерифу Эмме Свон, да благословит господь её сердце) – и продолжает говорить об этом вновь и вновь. Однако, чем старше становится Венди, тем больше крепнет в ней любопытство. И вот в ночи, когда дышится свободно – когда она может вдохнуть столько, сколько ей вздумается – Венди уже гуляет с Тинк или провожает до дома Ариэль – другую приятную девушку, которая сумела остаться доброй и полной надежд, несмотря на мрачную историю городка. Её глаза всегда вглядываются во все тёмные углы, погружённые в молчание аллеи и пустые улицы, просто чтобы проверить, что его там нет. Венди вырастает и обзаводится здравомыслящей головой на плечах, однако её любопытство по-прежнему при ней. Оно забралось ей под кожу, как зуд, от которого никак не избавиться. Однажды оно вновь даёт о себе знать, когда после полудня воздух вдруг становится словно бы разряженным – примерно через неделю после того, как Пэн исчез и предоставил жителей Сторибрука самим себе. Это дарит им ложное ощущение покоя, но они всегда берут то, что предлагают. Венди старается изо всех сил забыть о своём проклятом любопытстве. Этой холодной и промозглой ночью словно бы не хватает воздуха – сырого, потому что ливень стих лишь незадолго до заката. Наступило воскресенье, и все люди укрылись под крышами домов. У них была лишь неделя свободы от угрозы, поселившейся на улицах их города. В тот же день, утром, на собрании Эмма Свон предупредила, что Питер Пэн становится всё более легкомысленно-весёлым: он бьётся в большее количество дверей, чаще стучится в окна и, насмехаясь, зовёт тех, кто подглядывает сквозь шторы. Говорит им, чтобы они выходили играть. Эмма сказала, чтобы они ни при каких обстоятельствах не выходили за порог. В конце концов Питер Пэн – чудовище (мальчик-демон, вот он кто такой), и не имеет значения, что он говорит. Никто не должен выходить к нему, встречаться с ним, разговаривать или каким-то иным способом входить с ним в соприкосновение. Едва ли кому-то захочется стать тем, кто подстрекает Пэна к нападению, когда жители Сторибрука остаются в своих жилищах. Венди вспоминается тяжёлый и пристальный взгляд Эммы, которым она обвела всех собравшихся перед тем, как отпустить их. Все заторопились по своим делам – пока солнце не село, и им не пришлось запираться на засовы и замки. (На дворе декабрь, и у них не так уж много времени). Венди ощущает, как что-то в воздухе меняется – нечто настолько едва уловимое, что человек, не выросший в Сторибруке, останется к этому глух и слеп. Но она-то знает, что это – она знала с тех пор, как была маленькой девочкой, – и потому чувствует, как сердце в груди начинает биться чуть быстрее, громко отдаваясь в ушах. Венди прячется под одеяло с головой и пытается заглушить проблеск любопытства, но оно уйдёт только если она хотя бы мимолётно взглянет в лицо Пэна. Тогда она бы смогла вновь бояться под своим одеялом, повторяя себе, что тут ей ничего не грозит. (На самом деле это неправда. Он позволяет им думать, что они в безопасности. Так ведь гораздо забавнее). Венди сжимается в клубок и зажмуривается, как делает большинство ночей, когда Пэн бродит по улицам. Но если она увидит его всего лишь один разочек, ей больше ничего не будет нужно, да? И никто не прознает об этом, и подглядывание ведь не навредит, так ведь? (Венди понимает, что от этого может стать хуже, но всё, чего ей хочется, – это бросить быстрый взгляд наружу. А если его там не окажется, что ж, это не так уж и плохо, разве нет?) Она медленно откидывает одеяло. Садится и заправляет волосы за уши липкими, холодными пальцами. То, что делает Венди – скверная идея, если не кошмарная. Ей не сносить головы, если Тинк узнает. Венди свешивает ноги с кровати, босые ступни покачиваются над деревянными панелями пола. Мгновение она мешкает, позволяя мыслям исчезнуть, а страху сжать грудь, – прежде чем наконец решиться, опустить ноги на пол и крадучись шагнуть к окну. Белая ночная сорочка без рукавов льнёт к телу (к ней с новой силой вернулись кошмары), а руки подрагивают, когда Венди беззвучно встаёт на колени. Осторожно, невыносимо медленно она чуть отодвигает штору, ощущая, как сердце комом встало в горле. Она готова метнуться прочь при первом же резком звуке. Взгляд Венди сосредотачивается на улице под её окном, нос утыкается в прохладную ткань. Её глаза оглядывают дорогу и тротуары, однако всё внизу неподвижно и погружено в темноту и безмолвие. Едва дыша и чувствуя, что лёгкие вот-вот разорвутся от напряжения, она ждёт, но минуты идут, и медленно-медленно огонёк любопытства Венди начинает затухать; некоторое время спустя (Венди и сама не скажет, сколько), когда месяц показывается из-за облаков, последние язычки пламени гаснут – и это к лучшему. Она с облегчением переводит дух и уже собирается прокрасться обратно в постель, когда краем глаза замечает в темноте едва заметное движение. Дыхание замирает в горле. Она поворачивает голову – совсем чуть-чуть, только чтобы рассмотреть, что там снаружи, у окон её дома. Из темноты переулка появляется фигура, и её сердце запинается в груди, вздрагивает, останавливается, а взгляд не сходит с лица чудовища, которое, точно какое-то неведомое проклятье, не отпускает Сторибрук неестественно долго – куда дольше, чем довелось жить самой Венди. Его лицо омыто лунным светом. Он неподвижно стоит, подняв глаза к ночному светилу. Она ожидала увидеть что-то отвратительное, дьявольское – быть может, безобразного орка из «Властелина Колец» или какого-нибудь монстра из фильма ужасов, – но он выглядит как мальчик немного старше неё. На нём странная одежда – кажется, зелёная, а на боку – кровь Венди превращается в лёд – ножны, в очертаниях которых угадывается кинжал. Она не может сдержаться. Венди вскрикивает. Боясь, что он каким-то образом сумел услышать её (глупая, глупая девочка), она прячется под подоконник и таращится перед собой, хватаясь за грудь. Венди выжидает несколько долгих мгновений, прежде чем выпрямиться и снова прильнуть к щели между шторами. Он шагает дальше по улице. Она прикрывает рот ладонью просто на всякий случай и, не в силах оторвать взгляд от маленькой фигурки внизу, следит, как та легко скользит меж теней – как кот по тонкой ветке. Левая рука вцепляется в подол. Её ладони покрывает холодный пот, и та из них, что прижимается к губам, соскальзывает, но Венди упрямо не опускает её – иначе она может просто закричать. Он неторопливо проходит мимо. Она знает, что ей нужно отойти от окна и вернуться в постель, потому что именно этого от неё хотела бы Тинк, если бы знала, что она творит. В глубине души Венди ожидает, что Тинк позвонит ей прямо сейчас на её мобильный телефон, праздно лежащий на прикроватной тумбочке, и прикажет лечь спать, пригрозив, что рискнёт жизнью, но пройдёт по ночному городу к ней домой и заставит её силой, если она не послушается сейчас же. Её дом остаётся за его спиной. Семья Венди живёт над большим мебельным магазином. Она уже готова облегчённо вздохнуть, когда он вдруг останавливается и напряжённо выпрямляется. Чувствуя, как сжимается горло, Венди глядит, как он неподвижно стоит – неподвижнее статуи... Пока он не смотрит через плечо прямо на неё. Всего лишь лёгкий поворот головы и вздёрнутая бровь, когда их глаза – его с улицы, её из-за штор – встречаются. Этого оказывается довольно, чтобы чуть слышный вскрик сорвался с губ Венди, и она осела на пол, сжавшись в комок, а паника, будто яд, заструилась по её венам. Венди задумывается, слышали ли её Джон, Майкл, папа или мама. Она почти уверена, что он там, внизу, слышал и будто бы наперёд знал, что она здесь. Потому Венди ждёт и ждёт, пока сердце не прекращает биться так, словно вот-вот пробьётся сквозь рёбра и вырвется наружу, не заботясь, какой беспорядок устроит. Когда ничего не происходит, Венди начинает казаться, что она в безопасности – пока что-то не ударяет в окно. Её глаза расширяются. Она сжимает сорочку в кулаках и кусает нижнюю губу так сильно, что та кровоточит, лишь бы не издать ни звука. (Ей нельзя было смотреть, нельзя было смотреть. Глупая, глупая девочка). Что-то снова со стуком отскакивает от окна. Венди зажмуривается и молится богу, в которого не верит, чтобы ему наскучило (согласно людской молве он – существо легкомысленное и весёлое) отсутствие отклика (который он уже наблюдал). Затем камушек снова бьёт в толстое стекло её окна, и Венди больше не может сидеть и ничего не делать, и потому выглядывает. Камень ударяется прямо перед её носом, и она вскрикивает. Смех эхом проносится по пустой улице. Венди чувствует, как в ней поднимается гнев, но она мгновенно остывает, когда существо внизу поднимает руки, протягивая их ей навстречу, и кричит в закрытое окно: «Не хочешь ли спуститься и поиграть со мной?» На его губах играет усмешка такая широкая, что, кажется, его голова вот-вот развалится надвое. Эта ухмылка и то, как он глядит на неё, запрокинув голову, вновь загоняет её сердце в горло и почти заставляет её закричать. Венди зажимает рот обеими ладонями. Она рассеянно думает, возможно ли в её возрасте испытать сердечный приступ. (Её тело и разум, всё в ней словно бы вышло из-под контроля). Венди скорее бросается на пол и больше не смотрит в окно. Только через час Венди Дарлинг приходит в себя достаточно, чтобы вернуться в постель. Её руки дрожат, колени подкашиваются, а голова кажется странно лёгкой. Она прячется под одеяло и изо всех-всех сил старается успокоиться. (Той ночью она не смыкает глаз ни на минуту).