***
Когда Венди просыпается, тело её едва слушается, а в голове стоит туман. Она понимает, что находится не в машине Тинк, но не может вспомнить, когда уснула или почему болит живот, или зачем Питер Пэн… Правда обрушивается на неё. Лёжа на кровати в полумраке, Венди едва сдерживает конвульсивную дрожь – и всё же не успевает заглушить полувсхлип-полувскрик. Её рука проскальзывает под синюю толстовку – с пятном её засохшей крови – и находит бинты, а под ними нащупывает рубец. Венди садится, стараясь не замечать ноющую боль во всём теле и забыть, что Тинк осталась там одна лежать в грязи… Её мысли бродят по кругу, но она вспоминает, как перевернулась машина, как он стоял над ней, вспоминает его руки, алые от её крови. Значит, он… он спас её. После всего, что было, он спас её. Но зачем? Чтобы спустить в новый круг ада? Венди оглядывается и приходит к выводу, что, должно быть, находится либо в очень маленьком доме, либо в квартире. Она становится босыми ступнями на пол и поднимается, но ноги не держат, и Венди падает, отстранённо размышляя, нет ли у неё сотрясения, или не сделал ли с ней чего демон, и ударяется головой об угол стола. К тому моменту, как возвращается Питер, половина её лица лежит в луже её собственной крови. Он стирает кровь, не произнося ни слова и не насмехаясь. В следующий раз Венди просыпается через день – и обнаруживает, что её переодели. Она удивляет саму себя, когда, усевшись и заметив Питера, не разражается слезами, а хохочет над ним, готовая выцарапать ему глаза. Он лишь смеётся, ловит её запястья своими длинными и тонкими, как кости, пальцами и с силой швыряет её назад. Венди ударяется спиной об угол стола – тот самый дубовый стол, о который она ударилась головой, по глупости предприняв попытку встать, когда ещё толком не могла связно мыслить, – и морщится. Он остаётся на месте и не сводит с неё внимательного взгляда – а потом, стоит ей моргнуть, исчезает. Венди остаётся наедине с саднящими (с быстро наливающимися синяками) запястьями и болезненно пульсирующей спиной. Она гадает, что подумала бы Тинк, если бы увидела её сейчас. Следующие два дня Венди проводит, пытаясь принять решение, выбежать за дверь или нет. Всё это время он почти не разговаривает с ней. Когда она кидается на него, стараясь причинить настолько много боли, насколько человек может причинить демону, когда пытается исцарапать его ногтями или кричит (криком ярости, порождённым паникой, безнадёжностью, смертельным ужасом и прочими чувствами, которые, будь они прокляты, копятся в её разуме, заставляют сжиматься всё внутри и позволяют съедать лишь крохи из того, что он приносит), он хватает её руки и держит, пока Венди не выбьется из сил, или отталкивает её. Когда он отталкивает, то всегда широко ухмыляется или надменно кривит губы, а она ударяется об стол, стену или об пол, или летит кувырком через кровать и больно ушибает бок. Раз в день он куда-то уходит, однако однажды он сказал, что больше не являлся в Сторибрук. Зачем? Она теперь у него. На третий день (или на четвёртый? А, может, и вовсе на пятый день её заключения? Венди никогда не выглядывает в окно комнаты, никогда не открывает дверь) она решает, что настало время взглянуть, что там снаружи, вернуться домой или, по крайней мере, попытаться сбежать, когда его нет рядом, – до того, как он снова поймает её. (В другой жизни Венди знает – она всегда, всегда знает, что он не отпустит её. Но это другая жизнь). Она опрометью несётся по коридору – в белой футболке, тёмных тренировочных штанах, которые ей не принадлежат (ему уже не единожды приходилось смывать с её кожи кровь), босая, с развевающимися за спиной волосами. Венди понимает, что она в каком-то многоквартирном доме. Она не узнаёт его, не хочет, не пытается, ей совершенно всё равно – и бежит, бежит, бежит так быстро, как может. Венди находит лифт, но сворачивает на лестницу. Сначала она перепрыгивает через одну ступеньку, потом через две. Сердце стучит в ушах, живот ноет там, где в него воткнулся осколок ветрового стекла (но Тинкер Белл выглядела гораздо хуже неё, и она должна найти её и убедиться, что та выжила, потому что Венди не сможет жить с собой в мире, если Тинк погибнет после всех их злоключений), но она, не останавливаясь ни на мгновение, прыжком преодолевает последний пролёт, приземляется на стылую землю на обе ноги так, что суставы обжигает болью, и устремляется дальше. Адреналин затапливает Венди, когда она проскальзывает в боковую дверь и бежит по узенькой улочке, касаясь ладонями сырых кирпичных стен. Недавно шёл дождь. Она понимает это уголком сознания. Он отмечает все мелочи, к которым тело и разум остаются слепы – например, то, как битое стекло хрустит под её ступнями (ей чертовски больно, она оставляет кровавую цепочку следов), и туманное опасение, что швы разойдутся (потому что, очевидно, для того, чтобы кровь осталась в её теле, понадобились и медицинские умения, и демоническая сила), и то, как холод щиплет щёки и обнажённую кожу лодыжек, и онемение, охватывающее пальцы. (Но не сердце, не сердце). Остаток пути Венди охватывает переутомление. Она слышит только пульсацию в ушах и шлепки своих босых окровавленных ног по асфальту. Она почти не ощущает ни холода, ни влаги. Боли, поселившейся в ногах, голове и животе, тоже почти нет. Венди успевает убежать далеко. Достаточно для того, чтобы увидеть деревья вдалеке. К ним она и направляется. Прохожие оборачиваются, окликают её и спрашивают, кто она такая и от чего спасается. Венди и сама не знает, что, когда она завернула за угол, а кирпичный многоквартирный дом остался позади, на её щёки скатилось несколько слезинок. Наконец, она оказывается под кронами деревьев, однако воздуха вдруг становится мало, и с каждой секундой дышать всё труднее. Венди заставляет себя двигаться вперёд, в самую гущу, хотя сухие прутья и камни причиняют ей боль, а качающиеся голые ветви царапают ей щёки, когда она пролетает мимо. Но, даже несмотря на то, что её живот горит, а сердце заходится в груди, она не останавливается. (В другой жизни она бы обошла деревья стороной, потому что воспоминания выжжены, вырезаны, высечены в древесной коре. Но, увы, это не та жизнь). – Венди, Венди, Птичка Венди! Птичка, вернись! Голос Питера насмешливый, и, похоже, он даже не запыхался. (Как долго её не было? Он знает, что она сбежала, как только он ушёл?) Чужая рука вцепляется в предплечье Венди и дёргает в сторону. Она спотыкается. Сталкивается с деревом. Падает на сырую землю задыхающимся ворохом одежды, рук и ног, скребётся, пытаясь подняться, но он ловит её лодыжку ледяными, ледяными пальцами и рывком подтягивает к себе. Он пригвождает её к месту, смеясь ей в лицо сверху вниз, будто Венди – самая забавная игра, в какую он играл в своей жизни. Она пытается отбиваться и брыкаться, кричит и визжит, но не плачет. К тому моменту, как он тащит её через деревья обратно, на запястье Венди расцветают синяки, на ключице – укус, а кровавые полумесяцы испещряют её кожу на талии. Так продолжается следующие несколько недель. Венди убегает и иногда добирается до деревьев. Однако каждый раз в конце концов он прижимает её к земле или к стене, а его пальцы впиваются в её кожу. Следующие несколько недель в его глазах – голод, а губы заломлены в лукавой усмешке. (Так просто позабыть обо всех людях, когда живёшь бок о бок с демоном). Венди не до конца ясно, зачем она ему, и потому спрашивает, пока он не отталкивает её и не рычит в ответ. Иногда они разговаривают: то и дело он дразнит её, упоминая Сторибрук, или рассказывает о нём в такой манере, что Венди начинает тревожиться за семью. Однако потом она вспоминает, что из-за неё он больше не появляется в городе. Время от времени он говорит о чём-то пустяковом, малозначительном, а иногда… иногда… иногда они не произносят ни слова. Обычно, прежде чем исчезнуть, направляясь куда-то во внешний мир (куда бы его ни понесла нелёгкая; он не говорит, даже если Венди спрашивает), он смотрит на неё долгим взглядом, и из глубины его глаз на неё глядит что-то тёмное, лютое. Всё меняется в феврале. Венди обдумывает новый план побега. За тот месяц, что она провела в плену, Венди заметила автобусную остановку и такси – и их водители определённо обратили на неё внимание. Она хочет уехать на автобусе – может быть, прокатиться даром – прочь из города. Чёрт, да хоть бы даже в итоге она оказалась в канаве – это только лучше, лишь бы не оставаться здесь. Однако, день за днём планируя путь, она начинает подмечать повадки Питера Пэна – те, о которых говорится в историях и сказках, которые Венди слушала с детства, и те, о которых там ни слова. Он жестокий, он вспыльчивый – он укусил её уже трижды, каждый раз в разные разные места (это приводит её в бешенство, ведь, будь её воля, он бы давился собственной кровью, лёжа на полу – за то, что сделал, что сказал, за то, что он тот, кто есть – дьявольский мальчишка). Но Венди замечает, что у него бывают и моменты слабости и искренности. Она подозревает, что они случаются у всех, но никогда не предполагала, что это касается и этого чудовища из преисподней. Он немного рассказал ей о причинах своих поступков, о себе. Он совсем не добр к ней, но иногда даёт ей почитать книгу или просто оставляет её одну, разумеется, если она недалеко, позволяет немного отдохнуть, а кроме того разрешает ей строить планы побегов и обдумывать их дни напролёт. Время идёт, и постепенно – медленно – воспоминания о старом доме начинают отдаляться, подёргиваясь дымкой. Венди, тем не менее, знает, что ей необходимо вырваться. Он не проберётся в её сердце и мысли при помощи стокгольмского синдрома. Она не позволит этому произойти. Он не пытается заморочить ей голову, как, поговаривают, он делает. Он не напоминает, насколько родители жаждали от неё избавиться (но они ведь были мрачные и грустные, так что, наверно, это чего-то да стоит, правильно?), как и большинство жителей города. Он не упоминает Тинк. Только раз он говорит, что не убил её. Венди и невдомёк, что он сделал это ради неё. (Он видит, что это принесло пользу ему, ей, им обоим, и всё равно, бывает, сожалеет об упущенном шансе разорвать Тинк на мелкие кусочки, ведь она встретилась с ним вновь после того, как он единожды уже оставил её в живых). К концу февраля всё понемногу изменяется. А потом всё изменяется раз и навсегда. Венди снова сбегает – дальше, чем обычно. Босая, в тренировочных штанах, чёрной футболке – одной из его собственных – и с тридцатью центами в кармане. Этих денег достаточно, чтобы заплатить за автобус, который останавливается ближе всех к дому, где он держит её, заставляет жить с ним. Пассажиры косятся на её обнажённые ступни и длинные рукава футболки, в которых она прячет ладони. Все ощущают, что что-то кошмарно, ужасающе неправильно в этой девушке – в том, что с ней происходит. Она садится на одно из задних сидений и сжимается в комок. Никто не обращает на неё внимания. Всё, чего хочется Венди, – это оказаться так далеко от Питера, как это возможно. Она сомневается, что сумеет добраться до штата Мэн самостоятельно. Он, скорее, поймает её, сдерёт с неё кожу и повесит кости на стене, чем позволит этому случиться. Венди привыкла к тому, что воздуха мало. Уходы и возвращения Питера слились в одну непрекращающуюся череду. Она чувствует себя странно, вдыхая полной грудью. Венди знает, что ей придётся привыкать заново, если – когда – он снова притащит её в ту проклятую квартиру. Она пересаживается в другой автобус, когда её выгоняют из предыдущего. Её не заставляют платить – в этом, должно быть, всё дело. Раньше Венди жила в городке настолько маленьком, что все знали друг друга в лицо, и никому не нужен был транспорт, чтобы попасть, куда надо. Она попадает в довольно-таки загруженный автобус и пытается не ёжится под взглядом своей соседки, коренастой бледной женщины, пахнущей нафталином, которая смотрит на неё осуждающе (но с толикой жалости), когда замечает, в каком жалком состоянии её ноги. Они уезжают в другой город. Венди не знает, куда именно, потому что всю дорогу клюёт носом. Когда она выходит из автобуса, солнце ещё прячется за горизонтом. Она медленно идёт по улице. Венди кажется, что никогда ещё она не дышала таким прекрасным воздухом – никогда, никогда, никогда. Инстинктивно она понимает: этого города никогда не касался демон, никогда по нему не бродило зло, подобное тому, что оставило свои метки на её теле, под её кожей, в самом тайном и тёмном уголке её души. (Она говорит, что ненавидит его, и это правда, но ещё она думает, что он потерян, и он никогда не остаётся с ней, но и не уходит, и из-за этого – из-за того, что она понимает его куда лучше, чем, ей казалось, она когда-либо сможет – на мгновение она жалеет его, и её доброе сердце всегда помнит об этом). Он что-то сделал с ней – вырезал своё имя в её костях (буквально). Он – зло, а этот город никогда не сталкивался ни с чем подобным. Венди бы соврала, если бы сказала, что не испытывает зависть. Когда в три часа ночи Питер возвращается в квартиру и не обнаруживает там Венди, он ничуть не удивлён и не обеспокоен – до тех пор, пока не понимает, что не может её найти – нигде. На мгновение им завладевают страх и смятение. Он позволяет чему-то инородному, человечному одержать над собой верх. К четырём часам на улицах городка остывают три трупа. Их кости вырваны, а грудные клетки разворочены. Он покрыл их синяками и сломал в приступе гнева (паники). А потом он начинает поиски. Неистово, гадая, увидит ли Венди снова (потому что он не вынесет, если потеряет что-то, вроде неё), или она ускользнула от него в глухую ночь. Тем временем Венди бесцельно слоняется по округе. Она до боли сжимает челюсти, чтобы не стучать зубами, и то и дело растирает окоченевшие руки. Её ноги гудят. Венди признаётся себе, что потерялась. Она никого здесь не знает, не имеет ни малейшего представления, куда идёт и… и… и сейчас он должен был уже нагнать её. По её подсчётам он уже должен был повалить её на землю, намереваясь пустить ей кровь. Это больно, но и он, в конце концов, демон. Венди привыкла к этому, как и к тому, чтобы отчаянно отбиваться в ответ. Она только однажды сумела разбить ему губу. Он рассмеялся. Впился в её рот поцелуем, а потом оставил её лежать на полу с кровавым укусом на бедре. Это случилось две недели назад. (Поцелуи, от которых у неё всегда кровоточат губы, ничего для неё не значат. Венди убеждает себя в этом, потому что от них она всегда тяжело дышит и хватает ртом воздух. Он отбирает у неё кислород, пока она не начинает задыхаться, и, прежде чем Венди спихивает его, он сам отталкивает её. Его поцелуи жестокие, яростные, но почему-то ей легче, когда она лжёт себе. День за днём). Питера всё нет. Венди задаётся вопросом: быть может, он, наконец, бросил её? Возможно, она наскучила ему, как и игра, в которую он заставил её играть? Это хорошо, правда, но ей хочется плакать, потому что она потерялась и не знает, куда идти… Потому что жители Сторибрука хотели от неё избавиться. Не все из них, да, но большинство. И что же будет, если она снова там появится? Пэн наверняка вернётся к старым привычкам, ведь занимавший его предмет больше не будет казаться волнующим, необыкновенным и многообещающим. И Венди рада этому, это действительно так, но… Что ж, она будет не до конца честной, если скажет, что не хочет домой. Она хочет увидеть Джона и Майкла (родителей меньше), Белль, Ариэль и Руби, а ещё шерифа Свон (благослови её сердце), но, наверно, наверно, ей нельзя возвращаться. Венди ничего не может с собой поделать. Она находит узкую улочку, падает на землю и плачет.***
Венди уже давным-давно пересекла границу города. Никто не приходит за ней. Наверно, потому что никому нет до неё никакого дела. Возможно, её подозрения оказались верны, и жители Сторибрука не хотели её возвращения. Да и с чего бы? Её побег стоил жизни человека. Она ведь слышала об этом, так? Скорее всего, она вновь привела в свой дом тот ад, от которого оберегала его несколько месяцев. Венди настолько глубоко погрузилась в воспоминания, что не замечает, как её руки дрожат, и что её глаза невидяще смотрят вперёд, – и что сердце рвётся от боли. (В другой жизни она бы сорвала голос, крича на жителей города. Она бы плакала, билась и царапалась, пока не ощутила удовлетворение. Но это не та жизнь. В этой жизни Венди чувствует себя сломленной. Ей это кажется неправильным. Её мутит, на глазах выступают слёзы, и она хочет кричать, спать и рыдать от счастья одновременно). Она продолжает вспоминать.***
День уже давно вступил в свои права, когда Питер, наконец, находит её на той узкой улочке. Венди перестала плакать часы назад, но не пошевелилась и не сдвинулась с места. Когда он опускается перед ней на колени, она только смотрит на него. Его руки трясутся от ярости. Мгновение он не знает, что ему делать, – убить её, целовать, пока она не начнёт задыхаться, или обнять и просто вернуть обратно в их дом. Потому он позволяет всё решить своим инстинктам. Он почти не задумывается над тем, что делает дальше. Его руки хватают Венди за плечи и придвигают её ближе. Дождь пропитывает его волосы, а она уже промокла до нитки. Он заставляет её посмотреть ему в глаза. Их носы почти соприкасаются, а холод обволакивает их, как какая-то хворь, как туман. – Ты… Ты ушла, – выговаривает он. Он так зол. Он потерял голову из-за неё, из-за этого маленького человеческого существа… – Да, – отвечает Венди, вздёргивает подбородок и хмурится. – Я ушла. – А потом просто сдалась, Птичка? – с насмешкой в голосе продолжает он. – Ты такая жалкая. Больше не хочешь домой, м? Не хочешь увидеться с братьями, родителями и Тинкер Белл? Венди гневно смотрит на него и начинает отстраняться, но он качает головой. – Ну нет, – произносит он, а потом, прежде, чем они успевают о чём-то подумать, вздохнуть или сделать ещё хоть что-то, его рот накрывает её, и он вытягивает воздух из её лёгких своими зубами, языком, губами, а его пальцы больно впиваются в её талию. Он отрывается от неё, задыхающейся, только чтобы перенести их в другое место. Вот так это и начинается – страх в его глазах. Мимолётное чувство, пусть и не до конца человечное, но которого, тем не менее, там не должно было быть. Венди не знает, что происходит. Они оба не знают. Недолго (до конца апреля) они притворяются, что обычное течение их жизни – это её побеги, его погони и, в конечном счёте, поимка, которые завершаются синяками либо поцелуями, или тем и другим разом. Какое бы почти человеческое чувство Венди не заметила в нём в тот день, он пытается заставить её сердце забыть об этом. У него не получается. Он в любом случае никогда ей не нравился, но это хорошо, правда, потому что, если бы нравился, это было бы совсем не забавно. Он бы умер от скуки, если бы она просто сдалась и превратилась в надоевшую игрушку. Однако мысли продолжают взбалтываться, вспениваться в их головах – втайне, за закрытыми веками, когда их губы прижаты друг к другу, а их пальцы вонзаются в кожу тёмной ночью. С царапиной, рассекающей её лицо, или с укусом на внутренней стороне бедра – не важно. Они продолжают думать, и Венди первая решается высказать свои размышления. – Ты совсем не такой, как о тебе рассказывают, – говорит она. – Ты не тот демон из сказок, не Питер Пэн, которого я знаю. (В другой жизни это скажет сын Спасительницы, но не в этой жизни, не в этой реальности). И это начало. Однажды заговорив, Венди не останавливается, даже когда он приказывает ей заткнуться, угрожает перерезать ей горло и вырвать кости, – но он не делает этого, потому что она права. Что-то изменяется с февраля. Венди не знает, что, а если он знает, то не делится своими догадками. Он злится, говорит, что она романтизирует, ведь он – демон (как будто Венди могла забыть об этом), существо, которым её пугали, когда она была ещё маленькой девочкой. На некоторое время он уходит в ярости, в злости. Венди убегает. Прежде, чем первые лучи майского солнца касаются неба, он появляется перед ней из ниоткуда. Но всё идёт не так, как обычно. Он не кусает её. Не целует. Не толкает её на землю или к стене. Вместо этого он притягивает её к себе, стискивая запястья в знакомой хватке, расцвечивая их синяками. – Я собираюсь отпустить тебя, – произносит он. Его глаза широко открытые, отчаянные. Кажется, его раздирают противоречия, – будто он и сам не уверен, что говорит. На мгновение Венди задумывается, может, это новая игра? Он подразнит её, а потом, когда она протянет руку, отдёрнет приманку? Но, когда он повторяет сказанное, а его ногти впиваются в её запястья, Венди не знает, что ответить. Что-то изменилось. Что-то переменилось в нём самом. Однако он оставляет её одну у границ Сторибрука прежде, чем она успевает разглядеть, что случилось с ним – с его сердцем, горящим в его глазах.***
Споткнувшись, Венди выныривает из размышлений. Она падает и стонет, пытаясь сдержать слёзы. Венди приподнимается осторожно и медленно, гадая, не привиделся ли ей кошмарный сон, и перестанет ли когда-нибудь ныть тело, прекратит ли болеть сердце под стальной бронёй, которой она его окружила за последние месяцы. Её отвлекает голос, зовущий её по имени. Теперь, вспомнив всё, позволив себе вспомнить, Венди чувствует себя лучше. Она оборачивается и видит Тинк, которая едет к ней в своём кресле. Она идёт навстречу, пока обе не останавливаются друг перед другом. – Ты… Я думала, ты исчезла, – выговаривает Тинк, тяжело дыша, – и за это ты должна докатить меня обратно в город. Венди хмурится. Она по-прежнему не хочет ни с кем разговаривать, не знает, сможет ли ответить на вопросы, которые наверняка найдутся у горожан. Однако Венди скованно улыбается и кивает, а потом, не размышляя, начинает медленно толкать инвалидное кресло к границе Сторибрука – ведь это Тинкер Белл. – Короче, ты сама мне расскажешь, что произошло, или мне попросить Киллиана надоедать тебе шуточками про одну руку до конца наших дней? Венди улыбается, несмотря на тяжёлое настроение (и тяжёлое сердце в груди) и кивает. Она ещё не готова, не совсем, но ведь её спрашивает Тинк. Потому она начинает с самого-самого начала. К тому времени, как они возвращаются в город, Тинк провозглашает, что, если ей ещё раз доведётся увидит этого подонка, она изо всех сил попытается удержаться от его убийства. Потому что Венди каким-то образом сумела изменить его. Венди изменила демона. Тинк и в самом деле надеется, что однажды он появится в Сторибруке – хотя бы ради того, чтобы выслушать её лекцию о том, что такое взрослые, зрелые чувства. Ведь, если он и в самом деле… кхм… питал какие-то чувства к Венди, тогда, конечно же, он должен был отпустить её, не мог ошиваться возле неё и дальше. Это объяснение кажется логичным, но Тинк ничего не говорит Венди. Вместо этого она ждёт, когда настанет день, и Питер Пэн вернётся в Сторибрук. (Но он не наступает. Пэн никогда не возвращается).