***
У Томаса метка была с рождения. Не просто слово — почти целое предложение, большая редкость, как говорила ему мать. Она кормила его невероятными историями картинных воссоединений и взращивала в надежде на лучшую жизнь. Слезливые встречи двух половинок после изнурительной борьбы с искушениями и недолгих поисков — его единственные сказки на ночь. «Эта встреча принесет тебе счастье, — каждый раз заверяла она, мягко поглаживая его метку сверху спины. — Вы созданы друг для друга». Каллиграфически выведенные буквы, как у аристократа, предрекала она, складывались в обнадеживающую фразу. «Найти свою пару — благословение, не все понимают сейчас», — она повторяла пальцем изящные черные линии и рассеяно улыбалась. «Счастье …благо … удача», — бормотала она по вечерам, безропотно принимая удары своей родственной души. Когда после тринадцати лет совместной жизни отец в пьяном угаре забивал ее кухонным ножом, женщина подставлялась под удары, нашептывая про благо, словно молитву защиты от ереси. Сорок любовно подаренных колотых ран оказались несовместимы с жизнью, как надежды одиннадцатилетнего мальчика с реальностью. От обманчивого тепла камина Томас сбежал на жестокие улицы мрачного Дануолла, готовый насмерть сражаться за банку консервов. Оставив веру в судьбу, он поклялся не показывать метку, расположением иронично предостерегающую не открывать никому спину. Услышав ненавистные слова от Клинка Дануолла, самого известного убийцы империи, главы подпольной организации ассасинов, мальчик лишь убедился в правильности своих суждений. Мужчина со шрамом спас ему жизнь, уверенным движением меча перерезав горло оставшемуся громиле из банды Черной Салли. Размывающий кровь ливень, остывающие на мостовой тела, выдохшийся Томас с судорожно сжатым в руке осколком и тяжелый оценивающий взгляд Дауда. «Хочешь присоединиться ко мне». Утверждение, не вопрос. «Да». В рассказах матери родственные души всегда что-то объединяло: иногда общие воспоминания, знакомства, порой любимые места, чаще увлечения. Никогда - убийство. Как бы то ни было, он был благодарен за крышу над головой и постоянное занятие, освобождающее от брождений по улицам в поисках пропитания. Что, впрочем, не мешало ему понимать: одно неверное движение - его без сожалений вышвырнут за борт корабля относительно сытой жизни. Выход оставался один: стать значимой фигурой в команде. Хватило недели, чтобы понять, что конкретно поможет ему добиться желаемого результата. Преданность и мастерство. Именно в таком порядке. Он несколько дольше осваивал новые навыки и продемонстрированные техники, но отрабатывал их до совершенного автоматизма, что давало ему преимущество перед остальными. Усердие и постоянная практика сделали свое дело, и спустя всего три года он выбился в ряды мастеров, впервые заработав похвалу от Рульфио, своего тренера, и одобрительный взгляд Дауда. Новичок-китобой, чья кровать располагалась рядом с его и чьи восторженные речи о лидере ему приходилось выслушивать, не разговаривал с ним три дня. Томас не сильно расстроился, у него были другие поводы для переживания. Сидя на крыше с упакованными в нехитрый сверток вещами, он впервые после кровавого переулка задумался о будущем. Китобои были лишь перевалочным пунктом в его плане, он надеялся получить как можно больше от беспризорников, бывших солдат и арестантов и уйти, без страха умереть на грязной улице. Теперь он не мог покинуть Радшор. Непрекращающиеся словесные перепалки, розыгрыши и шутливые драки, обязательно сопровождающееся скандалом распределение бытовых обязанностей, дележ заработка на всех поровну, независимо от участия в операции, разговоры о прошлом на ночной кухне и планы на будущее под бутылку тивианского. Ощущение дома, где тебя примут любым, где дают тепло в обмен на верность. Все это пробуждало забытое, второпях погребенное чувство принадлежности. Томас не мог лишиться семьи вновь. Он бесшумно вернулся в свою уже отдельную комнату, разложил немногочисленные вещи по привычным местам и заснул в полной уверенности, что Рульфио заметил все его манипуляции и доложил Дауду окончание истории. Прошли месяцы, заполненные постоянными тренировками и мелкими поручениями. Неожиданно для Томаса его утвердили на координируемую лично Даудом операцию. Поворотный момент его существования как китобоя, итоговая проверка лояльности и мастерства, которую он с достоинством прошел. Как мастер-ассасин все больше времени он находился в кругу приближенных Дауда, достаточно близко, чтобы подхватить волны всеобщего благоговения перед лидером и присоединиться к почитателям. Не являясь глупцом, Томас быстро осознал, что испытывает к Дауду куда больше, чем закономерное подростковое восхищение старшим. Одновременно с этим он хладнокровно признавал безнадежность своей влюбленности. Вопроса о признании даже не стояло, очевидно, что такой мужчина, как их командир, не заинтересован в несозревших вчерашних мальчишках. В принципе сложно было понять, в ком именно он заинтересован, только на праздник Фуги Дауд позволял себе отойти от дел и скрыться в сверкающем городе, с кем он проводит день - не знал никто. Болезненная влюбленность китобоя в своего лидера не собиралась рассыпаться прахом, как большинство в этом возрасте, наоборот лишь крепла, постепенно превращаясь в осознанное чувство, в определенной степени мешающее жить. В детстве он не понимал свою мать, буквально одержимую мужем, спускающую с рук все ошибки, готовую пойти на многое ради нескольких минут его внимания. Теперь Томас находился в том же положении. Он стал один из лучших ассасинов, чтобы получить лишь едва заметный удовлетворительный кивок Дауда и тяжелый взгляд, задержавшийся чуть дольше, чем обычно. Свернувшись на своей кровати в Затопленном квартале, он часто напряженно вспоминал, что именно сказал в их первую встречу, какие слова высечены его почерком на теле Дауда и где. Чем дольше он был китобоем, тем сильнее становилось иррациональное желание признаться, снова понадеяться на чудо. «Безнадежно», - выдыхал глухим шепотом, пальцы судорожно путались в светлых прядях, до боли натягивая кожу. «Я рядом. Этого достаточно», - его обычная мантра, срок действия которой давно вышел. С каждым днем успокаивать и убеждать себя в удовлетворенности ситуацией становилось все труднее. Особенно после убийства императрицы. Особенно после предательства Билли.***
Оставалось всего несколько часов до рассвета, Томас, снедаемый бессонницей, вслушивался в скрип прогнивших досок и свист просочившегося сквозь дыры ветра. Левую ладонь обожгло огнем, метка запылала золотом. Внезапные вызовы после его назначение на место Билли как правой руки главы китобоев быстро стали частью его жизни, но еще ни разу Дауд не требовал явиться глубокой ночью в отсутствии очевидной опасности. Переместившись в кабинет, он, застав лидера за столом, учтиво поклонился и замер в ожидании приказаний. Привычно скользнул взглядом по склонившейся над книгой фигуре (единственная вольность, которую он себе позволял) и в ужасе застыл. Почти вовремя успел взять себя в руки, пропустив лишь один удар сердца, но без сомнений это не осталось незамеченным. Томас понимал, что оставляя личный дневник в кабинете Дауда, он подписывает себе приговор, но не смог побороть искушение. В любой случае другие китобои не стали бы трогать ничего из вещей лидера, а ему нужна была хотя бы видимость попытки, чтобы относительно спокойно засыпать некоторое время. В равной степени он желал, чтобы дневник был найден и чтобы никогда никем не был обнаружен. Когда через несколько недель ничего не изменилось, он постарался забыть, задыхаясь бессонными ночами от собственного бессилия и очередной неоправданной надежды. Дауд нашел дневник. Очевидный финал его авантюры. Мужчина поднял бесстрастный взгляд на подчиненного, по его вечно недовольному лицу невозможно было определить, что именно он думает о сложившейся ситуации. Как никогда Томас был благодарен человеку, в чью голову пришло носить эти дурацкие маски и тем, кто перестал их снимать даже среди своих, в особенности под тяжелым пронзающим взором Дауда. Только это и выверенное с годами хладнокровие спасало его. «Ты надеялся, что он будет найден», - хриплый голос ворвался в нагнетенную тишину. «Да, мастер». Отпираться не было смысла. Как еще личный дневник мог оказаться в комнате Дауда, куда лишний раз китобои, несмотря на всю любовь к лидеру, предпочитали не соваться. «Как давно?» Двенадцать лет семь месяцев двадцать три дня. «Несколько лет, сэр». К его удовлетворению голос не дрогнул. Дауд распрямился над столом, отложив книгу, с тем же сосредоточенным лицом, с которым отдавал приказы, произнес: «Сними маску». Еще один пропущенный удар сердца – непозволительная слабость. Секундное замешательство и защитный барьер летит на пол. Без маски, ставшей второй, если не первой, кожей Томас почувствовал себя уязвимым, особенно под изучающим взглядом Дауда. Китобой старался держаться как можно спокойнее, ничем не выдать своего волнения. Как известно, Клинок Дануолла уважает стойких. Устойчивая поза, тело без признаков напряженности, руки сложены за спиной, лицевые мышцы расслаблены, глаза вызывающе устремлены в чужие. Возможно, он упустил деталь в своей постановке: незаметно для своего хозяина дернувшаяся лицевая мышца, излишне интенсивно сжатые челюсти, недостаточно размеренное дыхание, мелкая дрожь в руках. Что-то определенно подвело его, подтолкнув мастера. Дауд улыбнулся. Лишь на долю секунды приподнялись уголки рта, чтобы молниеносно вернуться в исходное состояние. По меркам Томаса это уже приравнивалось к чуду. «Предан сердцем и душой значит». Насмешливый тон ударил под дых, сверху навалилась запоздалая паника. В дневнике он использовал клятву, даваемую друг другу родственными душами. Крайне недальновидно с его стороны. Разум судорожно метался в поисках решения, первые несколько секунд, пока Томас не одернул себя. Он уже ничего не теряет, а раз так, можно отпустить ситуацию и наслаждаться происходящим. «Хотите проверить… сэр?». Тон откровенно вызывающ, глаза лихорадочно блестят. Он сам до конца не знал, что именно предлагает: осмотр метки или себя самого, но чуть приподнявшиеся от изумления брови определенно стоили того. «Это не совсем то, что я имел в виду под “приходи в мой кабинет и захвати оружие”», - фыркнул Дауд, обращаясь скорее к себе. Уже давно Томасу не было так захватывающе страшно, когда азарт все глубже погружает в сулящую неприятности историю, и нет никакого желания противиться. Дерзить мастеру больше походило на попытку суицида, но ему определенно нравилось. Дауд намеренно неспешно обошел стол и встал почти вплотную к китобою, чьи внутренности совершали мертвые петли в его чреве и сворачивались в морские узлы. «Покажи метку», - последовал сухой приказ. Как бы хорош Томас не был в самоконтроле, дальше сдерживаться было невозможно. Сердце понеслось вскачь, по ощущениям проламывая ребра, учащенное биение набатом раздавалось в голове, мешая органам слуха функционировать. Спрашивать про метку не принято, до ужаса неприлично, не то, что показывать, и да видит Чужой, как сильно Томас желал этого. Подрагивающие от предвкушения руки стянули сумки с оружием, темно-синий макинтош соскользнул с плеч, бесформенной тряпкой опадая на пол, к нему отправились перчатки, небольшая заминка с пуговицами и рубашка опустилась следом. Томас развернулся спиной, нарушая давнюю клятву, руки непроизвольно сжали ткань брюк в кулаки, как в детстве. Неизвестность ощущалась неприятным осадком на языке и пересохшим горлом. Беззащитный, полураздетый китобой стоял на точке невозврата, с тяжелым сердцем ожидая вердикта. Послышался мягкий шорох, мгновение и кожу обожгло жаром чужого тела, вставшего многообещающе близко. Пальцы коснулись доверительно подставленной спины, и китобой громко выдохнул задерживаемый воздух. Томас готов был поклясться, это был самый лучший момент в его жизни. Мозолистые пальцы одной руки уверенными движениями обводили контуры слов, пока другая успокаивающе наглаживала закаменевшего китобоя. «Твой почерк просто ужасен, - горячий выдох волнующе обжигал шею. - И над умением флиртовать тоже надо поработать». Томас не смог отказать себе в делано-возмущенном: «По-моему и так сработало». Вышло не так уверенно, как задумывалось. Под смешок он развернулся лицом к Дауду, не до конца уверенный в своем положении, тут же взглядом упираясь в подставленное запястье. Кривые нетвердые линии складывались в одно слово - «да». Не в силах больше совладать с собой, он благоговейно прижался губами к метке, не отрывая пытливых глаз от лица мастера. Свободная рука Дауда оглаживала лицо Томаса под его судорожные вздохи, пока наконец тяжелая ладонь не легла на затылок и не потянула на себя, вовлекая в поцелуй.