День гнева

— Признаться, я сам не верю, что сейчас говорю это, — медленно произнес Фервил Караниан, рассматривая разложенные на массивном столе многочисленные пергаменты с вычислениями и сметами. — Но вы совершенно обезумели. Корделия едва ли не впервые в жизни была с ним полностью согласна. Оценщик Рабства с толикой раздражения пожал плечами. — Нам нужна рабочая модель, разве не так? Или вы, мой лорд, уже забыли о том, что ни один из ранее предложенных способов не принес никаких результатов? Или вы забыли о том, что мы напрасно тратим ресурсы, людей и собственную силу — и пока что все впустую? И каждый лишний день лишь увеличивает риск быть раскрытыми? От шершавых листов тянуло холодной смертью, кровью и расчетливо-безучастной мощью, что не делает исключений. Руны аркана были стянуты в тугой узел, в воплощенное острие, в обезумевшую воронку сырой энергии, энергии настолько огромной, что от нее содрогнулись бы равно земля и небо. Даже в десятикратно уменьшенном размере подобные выплески были опасно хаотичны; чтобы удержать силу в повиновении, требовались недюжинный опыт и стальная воля, и разум, что не обманется видениями и обещаниями Тени. К магии крови всегда относились с особой осторожностью, пусть подобные ритуалы и были в ходу, став едва ли не меткой отличия, признаком мастерства дара. Но жертвоприношения ограничивались одним-двумя — десятью, возможно, если чары требовали больших затрат. Но предложенное Луцием было… Немыслимо. — Ну, — с сухим сарказмом хмыкнул Мастер, подняв один из пергаментов и вглядываясь в паутинную вязь векторов и лириумно-силовых потоков. — Без сомнения, нас всех просто порвет на части, если мы попробуем удержать это под контролем. Но мне нравится ваша идея, мой лорд Оценщик, клянусь, прежде я как-то не замечал за вами подобного духа авантюризма. Чужое раздражение и недовольство сейчас чувствовалось слишком явственно, ядовитой взвесью сгустившись в разреженном воздухе. Напряжение последних дней почти что подвело их к грани, и страшно было подумать, что случится, если кто-либо все же сорвется, если не сумеет совладать с собой. Ощущение грозового разряда острыми иглами кольнуло кожу. — Милорды, — спокойно и выдержанно произнес Сетий Амладарис, опуская ладонь на исписанные листы. — Прошу вас. Голос его, уверенный и властный, возымел свой привычный эффект, и даже Улий Сент не стал больше возражать, лишь негромко фыркнув, качнул головой и сложил руки на груди. Корифей повернулся к Луцию, едва заметно кивнул тому в жесте еще не одобрения, но благодарности за проделанную работу. Добавил, уже мягче: — Прошу простить меня, мой лорд, я не смею ставить под вопрос ваше мастерство. Но все же вынужден просить, чтобы вы пояснили нам детали. Корделия неосознанно потерла левое запястье; целительная магия затянула порезы и заживила шрамы, но кожа зудела, как после ожога. К счастью, пока что она еще могла обходиться без длинных, до локтей, перчаток — Сетий же после возращения с юга практически не снимал легких кожаных наручей, и знающим это говорило многое. Магия крови всегда оставляла свои следы, затрагивая равно дух и тело, и многократное ее использование могло быть воистину разрушительным. Но на ее осторожный вопрос на прошлой встрече верховный жрец Тишины лишь коротко качнул головой, обозначая свое нежелание обсуждать эту тему, и Корделия отступила, решив не настаивать. Сетий Амладарис уже не раз доказал свое право и мастерство, и если она сомневалась в нем, то, значит, не могла быть уверенной ни в ком больше. Темные руны аркана, казалось, истекали силой, сплетались в клубки и, извиваясь, змеились по пергаментным дланям. Как, как Оценщик собирается удержать над этим контроль?.. Луций Фара наклонился над чертежами, вытащил наверх один, аккуратно разгладил края. Руки его слегка подрагивали. — Барьер не обойти в Тени, — негромко произнес он, но голос его был ровным, как у человека, уже принявшего решение и ответственность за его последствия. — Мы испробовали все, даже возобновляемый цикл силы, и не продвинулись ни на шаг. Единственное, что мы не пытались сделать — это реверс. Он поднял голову, пронзительно-острым взглядом окинув всех собравшихся, но магистры молчали, и Луций, коротко кивнув, продолжил: — Магия крови, даже в том ее количестве, что используется в ритуалах большинства магов, временно разрывает Завесу и позволяет сущностям Тени воплотиться в нашем мире и даже воздействовать на него. Барьер силы не является для них преградой. И следовательно, нам надо добиться обратного эффекта. Создать разрыв настолько большой, чтобы проход в Тень открылся в обе стороны. Корделия вздрогнула. Физически. Он предлагал войти в Тень физически. Она прикрыла глаза, пытаясь представить, как же это может быть, как это может ощущаться — мир иллюзий и снов, вечная изменчивость, внезапно столкнувшаяся с константой. Как же сможет выдержать это человеческий разум, скованный рациональностью и привычными ему законами бытия, вынужденный наблюдать и воспринимать всеми чувствами искаженный мир, в котором нет законов, кроме твоих собственных желаний? Будет ли он пытаться перестроить эту новую реальность под себя — и будет ли та реальность отвечать ему? И — не отразится ли это на реальности настоящей? — Но потребуется колоссальное количество энергии, — задумчиво пробормотал Гай Ранвий. Сощурился, проследив кончиком пера один из векторов. Пульсирующий мягким светом шарик живого огня слетел с его ладони, послушно завис рядом над пергаментами. — А зачем нужны лириумные потоки?.. Ах, конечно, привязка сознания, виноват. Корделия беззвучно вздохнула. Разумеется, Архитектор первым делом заинтересовался тем, «как», а не «зачем». — Как вы собираетесь контролировать выплеск? — спросила она. Оценщик молча подал ей чертеж. Структура стабилизатора представляла из себя подобие пилона; на макете аккуратным контуром была обозначена внутренняя прошивка лириумных вен. Контур, замкнутый сам в себя, одновременно имел три вывода — к пилонам по обе его стороны и к центральному рунному кольцу, средоточию ритуала. Над плечом Корделии склонился Мастер, и во взгляде его больше не было сарказма. Лишь сосредоточенность и даже — нет, не показалось — искра азарта. — Балансировка хороша, — спустя некоторое время признал он. И, беззлобно усмехнувшись, поклонился Луцию. — Я был неправ, мой лорд. На самом деле это вполне может сработать, и, скорее всего, мы даже останемся живы. Я бы лишь предложил доработать структуру, сделать менее монолитной. Энергии будет слишком много, надо, чтобы пилоны стягивали ее и из воздуха тоже. Перо уверенными штрихами прошлось по пергаменту. Оценщик согласно наклонил голову. И затем вопросительно взглянул на Корделию: — Прорицательница? Она заставила себя на несколько мгновений забыть обо всех попытках, ошибках и неудачах. Забыть обо всех сведениях, слухах, обрывках знаний, что могли быть помешать холодному объективному расчету. Забыть о преждевременных рассуждениях о том, что будет, если они достигнут цели, и если их ждет поражение; о том, кто стоит рядом с ней — соперники или союзники, верные или предатели, те, кто верят в ее победу или в ее падение. Это не имело значения здесь и сейчас. И чертеж обнажился перед ее взглядом, строгий и выверенный, и в нем была та безупречная точность, та особая красота, что достигается путем познания. И Прорицательница Тайны, Голос Разикале, бесстрастно отозвалась: — Это сработает. Выдохнула, на мгновение прикрыла глаза. — И сколько жертвоприношений потребуется? — негромко поинтересовался Фервил Караниан. Небрежно поманил к себе «светлячок» Архитектора, раскрыл ладонь, отрешенно наблюдая, как теплый язычок огня устраивается у него на руке. — Нам стоит озаботиться тем, чтобы заранее скупить все Клети Андорала? — Клети не опустеют, — буркнул Луций Фара. Потер лоб. — Но да, вычисления предполагают большое число. К тому же, этот ритуал требует хорошей связи с Тенью. В идеале, нам пришлось бы принести в жертву магов… — Нет, — коротко прервал его Сетий Амладарис. — Нет, невозможно, это слишком ослабит Империум. Еще варианты? Оценщик поморщился. — Я сказал «в идеале», а не то, что я собираюсь в действительности сделать это, лорд Корифей. Эльфы подойдут тоже. У меня есть вполне обоснованная надежда, что ритуал сумеет вызвать память крови, память древних элвен. Если когда-то аватары богов уже касались их своей волей, кровь, пусть и невероятно ослабевшая за прошедшие века, не могла отринуть это полностью. Круг Андорала немало времени посвятил изучению эльфов, и не раз было доказано, что и те из них, кто не имел даже искры дара, были способны слышать Тень. Пусть подсознательно и нечетко, на уровне животных инстинктов, но и Тень реагировала ярче на пролитую кровь, словно действительно когда-то давно существовала эта непостижимая связь. Эльфов-рабов держали повсеместно, выводили и берегли для наиболее опасных ритуалов. Прислужники многократно пытались воссоздать связь искусственно, добиваясь усиления дара среди альтус и надеясь пробудить его у некоторых сопорати, но, насколько Корделии было известно, особых результатов достичь не получилось. Впрочем, Круг Андорала, как и прочие, говорил далеко не обо всех своих открытиях. — Будет ли мне позволено узнать, насколько все же эта надежда обоснованная, мой лорд? — с интересом спросил Фервил Караниан. Негромко хмыкнул: — Цифры в ваших вычислениях впечатляют размахом, и мы окажемся в несколько… ммм… неловком положении, если впустую положим под нож такое количество рабов. Это был хороший и более чем уместный вопрос, и Корделия перевела взгляд на Оценщика. Тот лишь передернул плечами. — Подтвердить теорию можно лишь эмпирически. Когда у нас будет хотя бы один рабочий образец стабилизирующего пилона, можно будет провести ритуал в микро-масштабе и удостовериться. Если лорд Мастер окажет честь… Верховный жрец Тота коротко кивнул. — Круг займется работой незамедлительно. Дайте мне неделю.

***

В рабочем кабинете Луция Фара сидел пес. Пес был умеренно-лохматым, с умными глазами, темно-серой невзрачной шерстью и коротким хвостом. На вошедшую гостью он посмотрел подозрительно и коротко оскалился, словно предупреждая, но после суховатого окрика хозяина тут же виновато прижал уши и припал на передние лапы. В целом, это был вполне себе обыкновенный пес, как будто бы из тех беспородных и бродячих, что стаями побирались по городским кварталам бедняков. Вот только этот был раза в два крупнее любого из них. Корделия Иллеста, замерев на месте и приготовившись убивать, очень осторожно протянула ему раскрытую ладонь. Пес обнюхал ее руку и, деликатно лизнув кончики пальцев шершавым языком, отошел к столу Луция и спокойно улегся у ноги хозяина. Прикрыл темные глаза и удовлетворенно фыркнул, когда магистр наклонился потрепать его по холке. Корделия вопросительно взглянула на Луция. — Нет, к прискорбию, нам все еще не удалось привязать духа к физической сущности животного, — с едва заметной усмешкой отозвался тот. — Но вы правы в своем подозрении, моя госпожа, это результат продолжительных экспериментов. И эксперименты эти все еще продолжаются, и, может, в итоге мы научимся управлять и людьми. Да, как бы там ни было, держать контроль над существами с низким порогом интеллекта намного легче. Пес приоткрыл один глаз и посмотрел на него с явной обидой. — Мне кажется, он не согласен с «низким порогом», — дипломатично заметила Корделия. И заслужила более чем одобрительное виляние хвостом. Оценщик засмеялся, махнул рукой. У себя в поместье он снял наручи, и с явным облегчением растер покрасневшие шрамы на запястьях, прежде чем один из молчаливых юношей-рабов бережно обернул их бинтами, пропитанными целебным раствором. На широком столе стояло три чаши, и лишь в одной из них еще багрянцем отражалось вино. — Псы до последнего вздоха верны хозяину — и это главное их достоинство, — отозвался Луций Фара. Хмыкнул беззвучно, добавил: — В такое время, как наше, верность зачастую ценится выше мудрости. Корделия наклонила голову. — Лишь Голосу Андорала известна подлинная цена верности. — А также цена жизни и цена крови, и цена власти, — сухо сказал магистр, и Корделия кивнула вновь. Она знала — Синод согласился с предложенным им планом, не оспаривая особо ни жертвы, ни затрат сил и времени, не только потому что отчаяние уже подвело их к черте невозврата. Оценщику Рабства были ведомы истины, к которым прочие не имели доступа; только ему было дано взвесить и решить, оправдан ли такой шаг, и только ему могли поверить в этом. И поэтому даже всегда осторожный Дозорный, даже обычно старавшийся избежать жертв Архитектор — положились на его слово. Луций Фара неторопливо поднялся и отошел к высоким стеллажам, массивные полки которых были заставлены тяжелыми фолиантами и завалены свитками. И оттуда снял и протянул ей тетрадь в дорогом переплете, темная кожа которого была пропитана защитными чарами такой силы, что покалывало пальцы. Корделия приняла ее осторожно, с почтением, едва касаясь, скользнула кончиками пальцев по тисненному изображению дракона. — Это бесценный дар, и я благодарна, мой лорд, — негромко произнесла она. Решение было принято ими на прошлом Форуме и далось нелегко — как нелегко было переступить через въевшуюся в кровь подозрительность и готовность к удару в спину. Но знания надо было сберечь — все те крупицы, что были найдены ими за время поиска решения, все кропотливо записанные ошибки и успехи, все то, что могло бы потом пригодиться Империуму и тем семерым, кто придет на их место. И каждый из магистров передал важнейшие из своих заметок на хранение служителям Разикале. …на тот случай, если и сами драконы обратятся против дерзких, если Синод не сумеет закончить путь, если не выстоят против воплотившейся гибели. …на тот случай, если им не суждено вернуться из Тени. …на тот случай, если все, что они смогут оставить после себя — память, воплощенная рунами и словами. Круг Разикале сохранит их все, обещала Прорицательница Тайны. Анналы Ищущих Истину пронесут сквозь века имена магистров Звездного Синода, сберегут от времени, от людского невежества и от рожденной им злобы. Покуда будет стоять драконий храм, покуда будет жив хотя бы один его архивариус, не коснется их ни тлен, ни забвение. Знания эти были добыты слишком дорогой ценой, чтобы исчезнуть в пустой череде событий, знания должны были быть сохранены. Так обещала Корделия Иллеста, преклонив колени перед ликом своей богини, и была обязана сдержать слово. — Вы знаете сами, главную истину невозможно записать, — бесстрастно отозвался Луция Фара. Пожал плечами, одернул тогу. — Впрочем, возможно, это и к лучшему, моя госпожа. Откровения опасны; откровения, что касаются власти, опасны вдвойне. Корделия слабо улыбнулась. — Я сожалею лишь, что наши действия будут известны, но не их причины. Оценщик коротко взглянул на нее и отвернулся; неторопливо прошел к высокому стрельчатому окну, раздвинул тяжелые гардины, впуская заходящее солнце. Белоснежные башенные шпили Минратоса была окрашены в мягкий розовый цвет. — Пусть вас не беспокоит суд смертных, моя госпожа, — задумчиво произнес он. — Вы, Голос Разикале, лучше всех знаете, что тайна и недосказанность привлекает намного больше прямоты. Правду чернь в своем невежестве могла бы обернуть против нас, с тайной же им не справиться; тайна взывает к воображению и жажде отыскать идеал, и каждый найдет в ней что-то свое, и каждый отыщет по себе оправдание и цели, и поступкам. Корделия смотрела на входящий в порт корабль и вспоминала разговор, произошедший два месяца назад. — Истинно так, — тихо сказала она. …Молиорис вступает в свои права; Корделия Иллеста смотрит на то, как беснуются трибуны, и под ними дикие звери рвут на части человечью плоть, и сталь взвизгивает гневно, сталкиваясь со сталью, и жадно вспарывает сухожилия и вены. Как горячая кровь впитывается в песок, и кровостоки Великой Арены полны до краев, и даже Тень дрожит от нетерпения и жажды, и люди ходят, словно пьяные от ощущения искристой силы. Андорал распахивает крыла над Минратосом в День своего Торжества, и десятки рабов ныне согнаны на Арену, обреченные стать добычей, и десятки лучших бойцов сражаются там, позабыв про усталость и изнеможение, и боль, и раны — до последнего своего вздоха за одобрительные оклики толпы. За благосклонность верховного жреца. И в этот миг нет награды дороже, нет ничего ценнее, чем один-единственный жест, короткий взмах его руки. И в этот миг, когда гулко и неистово стучат барабаны, когда криками надрывается чернь, на него одного обращены все взгляды и все надежды, от него одного зависит и жизнь, и смерть, он один может обречь на рабство и даровать свободу. И в этот миг Оценщик Рабства является всем и средоточием всего, и, кажется, лишь по его мимолетному желанию раздвигается небо и сходится твердь. Там, разрешив себе на мгновение захлебнуться чужим Торжеством, пропустив сквозь пальцы тягучую силу и ощутив подавляющую тяжесть чужой неколебимой воли — и почти что желание позволить ей принять над собой власть — Корделия Иллеста слышит эхо истины. И эта истина восходит к изначалью сотворения. Уже потом, когда завершается празднество, она идет к Луцию для разговора, скрыв свои намерения под очередным удобным предлогом. Но не может не спросить. Истина Оценщика Рабства есть контроль. — Подлинная суть людей проста — подчинение и власть, — говорит ей тогда Луций Фара. — Это те глубинные желания, которым они, сознательно или бессознательно, следуют в своей жизни. Все их дела и суждения так или иначе сопутствуют этому желанию; рабы стремятся обрести хозяина, ибо страшатся ответственности, сильные же стремятся к власти, ибо им вновь и вновь необходимо утверждать свое право приказывать. Они стоят у решетки, отделяющей бараки Арены, надежно укрытые ночной темнотой. Внутри бараков горят факелы, но их свет не доходит сюда, не касается фигур магистров, позволяя тем остаться незамеченными. Там, за толстыми прутьями решетки, под одобрительные крики товарищей, один из бойцов избивает другого. Корделия смотрит, как кровь с разбитого лица капает на песок, как судорожно дергается тело на земле, инстинктивно пытаясь уклониться от жестоких ударов, как пальцы отчаянно цепляются, соскальзывая, за ременную перевязь, как стоны переходят на булькающие хрипы, словно ребра проткнули легкие. — Разикале призывают быть судьей там, где смертные судьи не в состоянии увидеть истину, — говорит Луций Фара. Складывает руки на груди, взгляд его остается абсолютно бесстрастным. — Но призови я сейчас вас судить от ее имени, смогли бы вы назвать виновного? Этот вопрос не требует ответа, и Корделия молчит. Как верховной жрице Разикале, ей доводилось присутствовать на судах, где мирская власть признавала свое бессилие и отдавала решение богам. Приговор Владычицы Тайны был последней инстанцией и не мог быть оспорен — хоть зачастую это было лишь демонстрацией влияния, такой же частью расчетливой и бескомпромиссной политической игры, как и многие иные ритуалы. Но формула его пришла из старых времен и еще хранила оттиск истинных сил. Суду твоему вверяю себя, ведающая истину, и требую справедливости. — Вы не вмешаетесь, мой лорд? — тихо спрашивает Корделия. Луций Фара качает головой. — Ни я, ни вы, ни кто-либо иной не принуждали их сейчас к насилию, все бои Арены были завершены с заходом солнца. Но смотрите, насколько слаба шелуха морали — когда не остается ее оков, животное неизменно берет верх над человеком. И инстинкт любого животного — доказать свое превосходство. Он суховато усмехается. — Разнятся разве что способы, моя леди. Пес почти по-человечески вздохнул, упруго поднялся на лапы, подобрался ближе к хозяину, ткнулся мордой в подставленную ладонь. Луций Фара отрешенно пропустил сквозь пальцы жесткую шерсть, на мгновение обернулся, спокойно встречаясь глазами с Корделией. Та молча слушала чужой дар, отголосок струн силы, поющих в воздухе — сумбурное ощущение колючего песка по коже и запаха каменных стен, омытых дождем. — Что ждет тебя там, мой лорд Оценщик? — негромко спросила Корделия Иллеста. — Я не посмею вносить это в хронику, но позволь мне узнать. Слова бессильны передать всю суть откровения, но она была согласна и на слова. И камень рассыпался и стал песком, и песок во взгляде Луция Фара перетек к нечто новое и совершенно иное, в стальной стержень, в небьющееся стекло. — Целый мир, моя леди, — негромко и уверенно отозвался ей Оценщик Рабства, верховный жрец, Голос Андорала, — где все окажутся на своих местах, где достойные смогут править, а пресмыкающиеся сами вручат им свою свободу. Потому что здесь и сейчас нет скорби сильнее, чем скорбь при виде владыки, обреченного влачить участь раба, и нет мира страшнее, чем тот, где раб занимает трон владыки. Корделия на мгновение прикрыла глаза. Чужая истина прошла сквозь нее, прямая и беспристрастная, и Прорицательница не стала ни спрашивать, ни спорить. Слова не могли выразить все, что видел в отражениях Андорала его верховный жрец, а значит, и любой спор обратился бы спором меж слепым и зрячим о том, какого цвета небо. Вместо этого она спросила другое: — Ритуалу требуется время и место. — Вторая ночь Фуналиса, — ровно сказал Луций Фара. — Бариндур.