Любовь помогает убить время; время помогает убить любовь.

Неразделенная любовь так же отличается от любви взаимной, как заблуждение от истины. Жорж Санд

— Слушай, не закатывай глаза, смотри на дорогу. Скользко же. — Знаю, — отвечаю, сбрасывая скорость до сорока. Метель. Противотуманки давно включены. Успокаивает мысль, что есть отбойник. Мотаю головой в тщетной попытке избавить себя от накативших воспоминаний. — Эй, — голос Тани становится более мягким, — можем поменяться. Или немного постоять. Если устала. Но тут, на самом деле, уже недалеко. — Нет. Страховка нерасширенная. Рассказывай лучше, что дальше. Сколько лет назад это было? Десять? — Двенадцать, — отворачиваясь к окну, отвечает Танька. Темнеет нереально быстро, конечно. Я к этому никогда не привыкну, наверное. — На первом курсе, что ли? — уточняю, потому что мы тогда ещё не были знакомы. Это потом я внезапно после училища попала к ним в группу сразу на третий. Сама не ожидала, что так можно, но система образования — такая система образования, что её, если сравнивать можно, то только со сферой здравоохранения в отдельно взятой стране. — Да, — откликается подруга, и я чувствую, что она немного пожалела, что перепрыгнула на текущую тему. — Не хочешь — не рассказывай. Мне и так есть чем заняться: видимость никакая, хотя и машин вокруг нет. Но мало ли. Каких только чудес не случается под Новый год. Мне ли не знать. Да. — В общем, — не обращая внимания на моё предложение, продолжает Таня, — вот было у тебя так, что ты возвращаешься в мыслях к одному и тому же моменту периодически и не знаешь, правильно ли поступила? Ну, то есть, если бы вдруг… И всё бы было совсем не так, как сейчас, а, может быть, лучше, что ли… — Ооо, — я сегодня не очень многословная, но у кого-то, я смотрю, настало время сомнений. — Я, надеюсь, вы-то хоть с Серёжкой не собираетесь разводиться? — Да нет, конечно, — выдыхает Таня. — Что, правда, ни о чём прошедшем не жалеешь? Том, что могло бы изменить всю жизнь. — Нет, — усмехаюсь, и, не отрывая взгляда от лобового стекла, тянусь за кофе из Макдо́налдса, зажатого в подстаканнике под ручкой коробки передач. — А Олег? — Это удар ниже пояса, — выдыхаю, делаю глоток. — С ним-то я что могла бы изменить? Автоматически отмечаю, что в мой голос не прокралось-таки ехидство. Остыла. — Ну, неужели бы не соблазнила там как-нибудь? Вы же казались всем идеальной парой! Вы друг за другом как близнецы предложения договаривали! Да ты на него как на бога смотрела! — Соблазнила, говоришь… Да проще простого, но целью же было не это. Чтобы завоевать мужчину, женщине достаточно разбудить самое дурное, что в нем есть. Ты делаешь из мужчины бога, и он тебя бросает. Другая делает из него зверя, и он лижет ей руки и не отстает от нее. — Это кто так сказал? — Уайльд. Да и это я любила Олега, он-то меня — нет. — Совсем-совсем? — Танин голос становится мягче снова, в нём теперь слышны мамские нотки и желание пожалеть свою кровиночку. Материнство меняет людей. В хорошем смысле. Мне это нравится. — Насильно мил не будешь, да и цели у нас были разные. Я хотела семью, он — путешествовать, гастроли там, успех, внимание, слава, карьера… — Ну, а как он в постели-то, Марин? Хорош хоть был, я не знаю? Ведь конкретный такой красавчик и умница. Танцевал как… — Умница, — киваю. — Про постель ничего не знаю. — Да брось, — фыркает Танька, — Вы года два во время всех наших вылазок, встреч, походов даже — всегда в одном номере или палатке жили. Вдвоём. Не поверю, что ты его голым ни разу не видела и что вы не… Ну, ты понимаешь… Я чувствую, как она прожигает меня взглядом и, если бы не грёбаная метель, я даже повернулась к ней лицом и не знаю… Сказала бы: «Бу!» или подмигнула, прикусив губу. — Голым видела, секса — ноль. Три «ха-ха», никто не верит. — То есть, хочешь сказать, что за сколько там?.. — Два года. — Может, он — по мальчикам? Он ведь, кроме тебя, и замечен ни с кем ни в чём «этаком» не был. — Таааань, — со смешком тяну я. — Не знаю. Даже если и да, то столько воды утекло. Нам было чуть за двадцать. У него, к тому же, особое видение. Говорил, что хочет только по любви. Творческие люди, они такие, тебе ли не знать? Мне и хотелось бы сменить тему, но я чувствую, что всё сильнее внутренне раздражаюсь. Дело — дрянь. Хотя в принципе, лучше уже выговориться, чем десятилетиями в себе таскать. — Думала ли я, что завоюю его сердце? — театрально спрашиваю я Татьяну и себя заодно. — Разумеется! Да я особенно и не сомневалась даже. Но, понимаешь, когда любишь вот так, абстрактно и по-уебански, когда летишь по первому зову, подставляешь своё плечо после неудачных выступлений, пока ты надеешься… Ты просто остаёшься фанатом с вип-доступом. Не могла я себе позволить, знаешь, полезть к нему в штаны, да я коснуться лишний раз его не могла, руки тряслись, в горле пересыхало, и вежливым своим «нет» ему всегда удавалось меня остановить. И держать возле себя этим «нет» получалось. Он даже как-то раз прямо сказал мне, что я люблю его только потому, что он меня не любит. — Он идиот? — удивлённо спрашивает Таня. — А похож разве? — Нет, он вообще казался таким славным, но мы тогда мало общались с тобой. С вами, — задумчиво произносит она. — И ты всё это терпела? — Розовые очки. Да я не понимала этого, наверное. Всячески пыталась его оправдать в подобных мелочах: он-то, в принципе, человек неплохой. А потом до меня дошло, что вот как-то, пожалуй, ничего плохого и не было в том, что я его любила, а ему это просто нравилось. Сплошь и рядом встречается. Подумаешь, безответная любовь. Даже красиво, Данте ради Беатриче, Петрарка ради Лауры, но, заметь, как только объектом любви становится мужчина, всё летит в трубу. — Ты в феминистки, что ли, записалась теперь? — Да, и гордусь этим, — отвечаю. — Но я в этом плане как Лоис Гриффин. Захочу варить борщи и сидеть дома, пока мой благоверный трудится — буду. — Эй, спокойней, — мягко говорит Таня, да и сама я чувствую, что разошлась. — Да, — начинаю говорить на полтона тише. — В общем, не могу сказать, что он — самый большой в мире мерзавец и негодяй, но он раз за разом мне давал совсем не призрачную надежду. А про отдельный номер — это вообще песня. Как-то я попыталась его поцеловать, и это было ужасно глупо и… Он не ответил, потом остановил меня. И я вот не выдержала и спросила, почему тогда он здесь, со мной, вдвоём, из раза в раз, когда все парочками, но свободные комнаты остались и даже далеко идти не надо. Мы тогда на Лёшкин день рождения тоже снимали коттедж, в Покровском, кажется. — Да, помню. — Я сказала, что я-то понятно, на край света за ним пойду, может и не звать, а он-то что тут делает? Упивается моей любовью и беспомощностью? Глупостью? Нравится смотреть, как я каждый раз появляюсь рядом? Нравится знать, что есть тот, кто бросит всё и всех? Нравится бесконечно давать надежду? Я чувствовала себя такой пустой и обессиленной, словно из меня, как из рыбы перед подачей, вытащили хребет, и я готова упасть и растечься прямо там по полу, задыхаясь от астматического приступа, который последний раз был у меня лет в восемь, наверное. — А он? — А он молча встал и начал одеваться, потому что я попала в точку. Потому что права оказалась по всем пунктам. Но даже несмотря на то, что до меня это всё дошло, очки на глазах болтались ещё долгое время. И тогда я попросила его не уходить, потому что хоть так могла смотреть на него, находиться рядом, говорить с ним. Он остался. И даже в этом месте, возвращаясь к нашим баранам, я не могу сказать, что если бы я вернулась туда сейчас, я хотела бы чего-то изменить. Я была не готова. Я была жалкой, опустошённой, безответно влюбленной, но совершенно не готовой всё это отпустить, Тань. Пока до меня окончательно не дошло, что от этого человека надо бежать как можно дальше, несмотря на всю мою любовь. Я рядом с ним имела все шансы прожить всю жизнь в надежде на большее, теша себя одним лишь присутствием подле него, героически расстрачивая себя всю. — Поэтому уехала? Тоже ведь под Новый год, да? — Поэтому. Но и предложение было интересное, тем более, для вчерашней выпускницы. Да и потом здесь кризис внеочередной ударил. А у него случились гастроли. — Но как-то не на слуху имя-то его до сих пор. — Не на слуху. Да Бог с ним. Пусть будет счастлив, знаешь? Меня отпустило. Это главное. Лучше расскажи мне о том своём случае. Ностальгия? У меня тут диск «Иванушек» в бардачке, можем даже устроить себе сеанс «guilty pleasure», пока никто не видит, и обязательно поклянёмся на крови, что ни одна живая душа об этом не узнает. — Марин-нааа, — тянет Танька и начинает смеяться, вроде даже лицо в ладонях прячет.