Любовь помогает убить время; время помогает убить любовь.

— Ну, давай-давай? — подбадриваю я, вглядываясь в снежные хлопья за лобовым стеклом. По идее, до нужного поворота уже недолго, а там, по словам Лёшки, до места и вовсе рукой подать. Татьяна, бросая фразу про откровенность за откровенность, возвращается к далёкой новогодней ночи с 2003-го на 2004-ый, когда мы ещё не были знакомы, а ей всего пару месяцев как стукнуло восемнадцать, чем не могли похвастаться в большинстве своём её семнадцатилетние одногруппники на тот момент. Но при продаже горячительных напитков тогда не так часто кассиры требовали паспорт, да и студенты вместе со школьниками старших классов всегда умели находить выход из большинства безвыходных ситуаций. В тот самый Новый год, задобрив охрану общежития всем, чем только можно, факультеты дружно гуляли из комнаты в комнату, от стола к столу, от знакомых к знакомым. Кто-то встречал подъезжающих гостей, раз в кои-то веки беспринципный вахтер ради праздника сменил гнев на милость, пропуская в святую святых тёпленьких друзей и приятелей резидентов. Кто-то уже вовсю зажимался на лестницах, кто-то танцевал, пел, пил, курил на общих балконах… Вот во время очередного из танцев к Тане, всего полгода как выпорхнувшей из-под маминого крыла приличной девочке, и пристроился ОН. Медленно, чувственно повёл за собой под музыку, не распуская рук, лишь оглаживая её обтянутое мягким трикотажем платья юное тело. К слову, без откровенной похоти, вроде бы, хотя неискушённой Татьяне и этого хватило, чтобы уже немного поплыть. Тем более, шампанское для девочек было куплено и пока ещё пользовалось популярностью, хотя многие, жалуясь на неизбежную боль от игристой «Надежды», с самого начала вечера переходили на дамский коньяк, переданный строгой армянской мамой Арсенчика для задабривания преподавательниц во время сессии. После нескольких танцев в объятиях друг друга они отвлеклись на незамысловатые студенческие закуски, обсудили как-то вскользь любимый Танин кофе, всплывший в разговоре ни о чём. После этого он пообещал показать, где тут поблизости варят самый лучший, самый вкусный. Они коснулись стеклом совсем не романтичных стаканов с шампанским, потом танцевали ещё и ещё, и теперь уже он был более настойчивым и горячим, прикусил её ушко, прижимался всем корпусом сзади, обнимал, касался губами шеи, под конец, едва кто-то, утомлённый бесчисленными медляками, запросил что-то весёлое, потянул её снова к столу с дешевым вином и кислющими мандаринами. Но Таня была так очарована вниманием, что и это вспоминалось как что-то невероятное, яркое. Разумеется, они убежали вдвоём по заснеженному городу. Под редкие взрывы петард на полупустой улице, где только минут через тридцать их подобрал бубнящий из-за вынужденной трезвости старик на раздолбанной шестёрке, решивший побомбить в новогоднюю ночь. Что удивительно, сидя на заднем сиденье и утопая в тягучих поцелуях своего принца, Танька не могла этого не замечать и пропускать мимо ушей. Они с грехом пополам попытались расплатиться, поскольку водитель заломил неожиданно высокую цену, вероятно, надеясь, что парню при девушке будет стыдно торговаться, но честная и щедрая подруга моя предложила скинуться, за что получила удивленную и радостную улыбку своего кавалера. А озадаченный дед, покачав головой, не принял её денег, буркнув: «На счастье». Они целовались под каждым фонарём, но достаточно быстро оказались в лифте, где отлипнуть друг от друга не хватало сил. — Погоди, — перебиваю я. — Ты же не про Серёжку мне сейчас рассказываешь. Так? — Капитан Очевидность, — с усмешкой язвит подруга. А я даже удивляюсь, поскольку и представить не могла, что эти двое — Таня и её супруг — были друг у друга не первыми. Я лично, впервые увидев их, буркнула Лёшке, курящему рядом, что эти только после свадьбы на поцелуй решатся, а он, отсмеявшись, сказал, что они уже год как вместе и всё у них с этим делом хорошо, помощь не нужна. Я тогда подняла на него глаза с немым вопросом, но он отмахнулся, что это просто неудачная шутка была. А потом, много позже, когда развёлся со своей второй уже женой, писал мне пьяный в фейсбуке, что ещё на первом курсе влюбился в Таньку, а она сказала, что не такая. Хотя тут ничего не попишешь, как был блядуном наш староста, так и остался, и вряд ли бы Таня его от этой вожжи под хвостом сумела спасти. Замечаю, что подруга замолкла, пока я отвлеклась на свои воспоминания. — Я никому не расскажу, — пытаюсь её подбодрить. — У Сережи тоже до меня было, — как-то обиженно отвечает. Словно нам не тридцатник, а целомудренные четырнадцать и разговор ведётся о танцах на сельской дискотеке или поцелуях в щёчку. — Ну, у вас имидж такой, понимаешь? Годами сложившийся, кстати. И в этом все уверены, ставок уже никто не делает. — А делали? — удивляется Танька. — Я думала, только на вас с Лёхой. Киваю, не собираясь вспоминать этот детский сад, а вот с Лёшкой возле камина, когда всё упляшутся и разбредутся по комнатам, об этом можно и потрещать. Вообще, классно — просто дружить с мокрой мечтой большей половины университета, просто дружить, без заглядывания друг к другу в трусишки, хотя вроде на это самые большие ставки и принимались. Таня опять молчит, собирается с мыслями. Я не тороплю, тем более, впереди уже виднеется наш поворот, и я бросаю взгляд в зеркала — чисто. — Мы как-то сразу оказались в спальне, на кровати, в полной темноте, наполненной страстным шёпотом, любовью и лаской. Даже не помню, как разделись, меня разве что постоянно пробивало на хохот, он смеялся в ответ и закрывал мне рот поцелуями. И заснули мы, только когда стал брезжить рассвет. Он все ласкал раскрытой ладонью кожу головы, пропуская пряди через пальцы, другой рукой — обняв со спины. Уже отключаясь, я услышала его: «С Новым годом! Мое желание Дед Мороз выполнил. А твое?». Я проваливалась в сон, ни двигаться, ни говорить не было сил. Я ничего не успела ответить, но чувствовала себя такой залюбленной, зацелованной до обветренных губ. А утром проснулась одна, закуталась в одеяло и нашла его на кухне в одних трусах. Он курил, смотрел старый телевизор, стоящий на холодильнике. И мне сразу в глаза бросились кружки щербатые, пепельница с ёжиком окурков, и всё настроение как рукой сняло. Я сворачиваю, периодически угукая, чтобы не перебивать её, дать ей выговориться, вывернуть уже из себя всё наносное, обидное, лишнее и явно ни с кем, кроме меня, здесь и сейчас, не разделённое. — Он налил мне чай, от которого соломой пахло, но был приветлив и, наверное, даже мил, а я всё думала: «Ну, а где мои поцелуи? Где сказка? Где исполнившееся желание? Разве такое вот оно должно быть, по утру-то?». И она продолжает сливать с себя всё это, вспоминая, что плюхнулась на табуретку, не хотела даже в лицо смотреть тому, кому вот так подарила себя, поверила. Проза жизни. И ни кофе, ни завтрака в постель, ни даже поцелуя и нежных слов. — Я сказала, что чай попью дома. — А он? — включая аварийки, паркуюсь на обочине, чтобы мы могли спокойно договорить, потому что снятый на праздники нашей компанией дом — вот он, уже на повороте, а там не до уединения будет. Первые часы, так точно. Как пить дать. — Он спросил, проводить ли меня, а я вспылила, сказала, что выпроваживать меня не надо, сама «выпровожусь», вылетела из кухни, оделась под его молчаливым взглядом, выскочила из квартиры, а там — облезлые стены, обшарпанный лифт, в стены которого меня вчера вжимали, даже имени моего не спросив. Добежала до трассы, села в попутку до вокзала, водитель которой на меня с таким сомнением посмотрел, прежде чем кивнуть. А я зеркало достала — ужас: тушь растеклась-размазалась, хорошо волосы под шапку убраны, чистой воды Бабка Ёжка. Поехала к родителям, до Рождества у меня все экзамены были как раз автоматами, и всю дорогу думала, что вот зря я смеялась всегда над пьяными перепихами своих подруг, ведь саму угораздило вляпаться. Злилась, что я для него оказалась именно таким вот сбывшимся желанием на Новый год — доступной хорошей девочкой на ночь, у которой даже имя можно не спрашивать. Дома ей очень обрадовались родители, были и салаты всю неделю, и пирожки бабулины, и любимая пижама, поэтому чуть отпустило. Вернувшись в институт, осторожно вызнала, что её никто не искал, что, более того, парня того, с кем они танцевали, и не помнил никто толком, да и вообще, кто с кем и куда ходил не обращали внимания. Жизнь своим чередом шла, но как-то она услышала одну из песен, под которую тогда танцевали, и накатило так от воспоминаний о его шоколадных глазах, щетине трёхдневной, о том, как он затылка касался рукой перед самым поцелуем и как руки его ложились на живот, что она даже задумалась над тем, что возможно сама по дурости виновата была — оттолкнула своей детской истерикой на пустом месте, а вдруг вот он — тот самый главный её человек, которого она пропустила. И пыталась искать, но дома в том районе — один на другой похожие девятиэтажные коробки. Ни номера, ни улицы она в пылу эмоций не запомнила. — Я после этого ни на кого из парней и смотреть-то не могла, а потом уже, ближе к лету, мы с Серёжкой встречаться начали. И люблю я его за всю тут заботу и нежность, за дочку, за поддержку и ласковые слова, помню все цветы его на сэкономленные со стипендии и подработки деньги, билетики из кино наши даже с тех лет храню, но, вот знаешь, бывает, накатывает, и я думаю, а что если… — Можно я скажу? Как человек, который за другого слишком долго и оправдательно додумывал? Только без обид, между нами двумя? — спрашиваю с грустной улыбкой. — Конечно, — Таня улыбается половинкой рта, и она в мутном сливочном свете фонаря, под которым мы запарковались, похожа на совсем юную девочку. Даже завидно. Я всегда старше своих лет выглядела. — Бывает разное в жизни, иногда мы и сами на себя непохожими становимся… И я скажу честно, на мой взгляд, если бы это было то самое волшебство — остановил бы он тебя, обнял растревоженную маленькую «свою дурочку» крепко и рассмеялся, отогрел сразу, на месте прямо. Девушкам, поддавшись чувствам или страсти, сложно в таких обстоятельствах после ночи проведенной пусть и с удовольствием, но неизвестно где, не почувствовать себя дешёвкой, так уж нас интенсивно воспитывают с раннего детства… Мы вроде как должны доставаться с боем, нас принято завоёвывать, но завоевателей-то… рыцарей… раз-два и ни фига… А тут и не сдалась, а доверилась, разделила на равных желание, вожделение, но осталась одна и даже в своём волнении, объективном, а не истерическом, осталась в одиночестве. И дурак он последний, если не понял, не почувствовал и не пытался даже. — Бедняга, с утра проснулся и думал, как сбагрить эту девицу, а она так удачно сама свалила? — Именно. — Эге-гей! — нам в лобовое стекло прилетает снежком, отчего мы обе вздрагиваем. От припаркованной на противоположной стороне дороги машины к нам бежит Лёшка с улыбкой в пол-лица и расстёгнутой шапке-ушанке. — Девицы в беде? Это наш профиль, — он распахивает мою дверь, лезет целоваться, ржёт и сыплет снежинками: — Заглохли? Бензин закончился? Только вас ждём! Даже благоверный твой, — сердито указывая на Таньку пальцем, добавляет он, — успел доехать с работы вперёд вас. Все мозги мне проел, что пора навстречу выдвигаться, но ему штрафную налить успели, а ты телефон не берешь. — Я звук не включила после Машкиного дневного сна, когда от свекрови выходила, — опоминается подруга. — А ты, — Лёшка встаёт рядом с дверью, выпрямляется в полный рост, — вся такая из себя недоступная, номер сменила и его никто не знает, а в соцсети по такой погоде, учитывая, что ты за рулём, и писать не рискнули, чтоб не отвлекать. В общем, где тут у тебя крюк, будем буксировать? — не давая и слова вставить в свою защиту, разглагольствует наш бывший староста. — Мы остановились просто телефон найти, не надо трос, — отвечаю, замечая, как из-за Лёшкиной спины появляется натуральный такой «Горан Вишнич» и, мягко улыбаясь, говорит: «Вечер добрый!». Никогда мне брюнеты не нравились, но этому так и захотелось сказать, чтобы шапку надел, иначе застудится. — Это Сашка, — кивает себе за спину Лёша и, подмигивая мне, хитро добавляет: — Не женат. Я ему про тебя ужё всё рассказал, Марин… — Боже-боже. — Мы с новым знакомым одновременно делаем фейспалм.