Немного о боли

После каждой встречи с Сэлем у Первого саднят костяшки пальцев. Не потому, что он безнаказанно избивает его — он никогда бы не сделал подобного; это слишком, и Сэль не нуждается в столь явной жестокости. Просто, возвращаясь, Первый долго бьёт кулаками в стену, или о стол, или о любые подручные предметы. И только очень запоздало он начинает чувствовать боль, и это значит, что скоро его пальцы будут разбиты всмятку. Тогда пора заканчивать. Несмотря ни на что, Первый ещё не готов потерять работу. Перчатки спасают его изо дня в день, пока однажды не решают предать, выставив напоказ крохотное кровавое пятно. Первый пожимает плечами и сетует на особенности работы в банке крови, а Сэль почему-то не может перестать смотреть. — Разве это не твоя кровь? — осторожно спрашивает он. Первый не знает, откуда у Сэля такие мысли. Сэль никогда не пробовал его кровь на вкус, даже не видел, может быть, только чуял, когда особенно глубокие царапины на коже Первого не успевали вовремя зажить. — Я пачкаюсь в крови гораздо чаще вампиров, — пожимает он плечами подчёркнуто равнодушно, но фраза слишком желчная, чтобы пройти незамеченной. Сэль пожимает плечами, как его зеркальное отражение, и несколько долгих минут сторонится, чтобы потом снова ластиться. Первый уже знает, чем всё это закончится. Сначала он пройдётся видавшим виды миниатюрным хлыстом по ляжкам Сэля, его бокам и животу. Сэль будет жмуриться от боли и в экстазе часто дышать ртом, а потом — очень скоро — Первый тоже будет стискивать зубы, но экстаз обойдёт его стороной. Очередное рабочее рукопожатие выбивает искры из его глаз. Первому кажется, что его кости растрескались и ходят ходуном. Не исключено, что он не так уж неправ. Кончики его пальцев уже налились нездоровой синевой, а запястья распухли так, что новые перчатки едва налезли на его избитые кисти. Он перестарался вчера. Точно так же, как перестарался, наступая ботинками на сладострастно выгнутую спину Сэля. — Тебе больно, — говорит Сэль и неожиданно цепко впивается в ладонь Первого. — Покажи мне. — Не больнее, чем вам... тебе, — огрызается Первый и сам себя выдаёт, но в этот миг его заботят лишь невыплеснувшиеся слёзы, одним лишь чудом не повисшие на ресницах. Сэль качает головой. — Нет. У тебя всё иначе. Он берёт его руку в свои, и Первому хочется выть, и не только от боли. Но боль побеждает, а Сэль как будто специально поглаживает его пальцы, и Первому кажется, что с каждым чужим прикосновением с его рук облезает кожа. Вот только там почти не осталось кожи; он сам её содрал, счистил, оставил ошмётками на шероховатых кирпичах стен. — Я не понимаю, зачем ты делаешь это. — Первый вырывает руки и шумно вздыхает. — Не уходи. — Сэль приносит свой платок, смоченный в холодной воде, и оборачивает им окровавленные пальцы Первого, и жжение в разгорячённой коже понемногу сходит на нет. — Я не могу больше делать это. — Первый смотрит на свои распухшие костяшки и вместо них видит тело Сэля — тоже полное синяков и царапин, выпрошенных, вымоленных, драгоценных. — Я хотел… поначалу. Но сейчас — не могу. — Даже когда я прошу? — Особенно когда ты просишь. Сэль хмурится, непривычно серьёзный. — Это ведь не значит, что ты на самом деле хочешь причинить мне вред. Это значит обратное. Что ты принимаешь меня таким… что ты готов мне помочь. — Знаю. — В груди у Первого тоже очень жарко и тоже саднит. — Но я не… Я не… Сэль прижимается к нему и совсем не напрашивается на пощёчину; утыкается макушкой в ладонь Первого, но просит погладить, а не оттаскать за волосы. Первый затаивает дыхание, как будто неровный вдох нарушит эту идиллию и впервые за долгое время целует Сэля, не кусая его язык и губы. Он знает, что это только на сегодня. Сэль утешает его и придаёт сил, чтобы скоро Первый снова мог связать его и швырнуть на пол; и в этом таится очень забавная ирония, но Первому почему-то не хочется улыбаться.