Немного о боли

Первый шевелит пальцами рук. Потом ногами, потом шеей, потом выгибает спину. Так он понимает, что до сих пор жив. Чуть позже он вспоминает своё имя. Это долгая история, слишком долгая, чтобы держать её в голове, и он позволяет ей ускользнуть — на время. Эрика мучает боль в ушибах и ранах, и ей-то как раз никак не получается исчезнуть. Он никогда не думал, что настолько слаб, что несколько вывихов и царапин заставят его бороться с тошнотой и саднящими от слёз глазами. Но вот о чём в последние дни он думал постоянно: о том, что однажды получит по заслугам, что все нанесённые им удары и обрушатся градом. Даже если он не хотел поднимать кулак. Потому что поначалу и в самом деле хотел — это раз. А ещё выбор есть всегда — два, и этого достаточно. В мире творится страшное, а он продолжает вспоминать о Сэле, вампире, который стал его жертвой, который хотел быть его жертвой, который умолял его об этом одолжении. Эрик закрывает глаза и старается не вспоминать о разъедающей боли в кисти — он всё-таки сломал несколько пальцев, на этот раз не по своей воле. А потом что-то налетает на него, и его ослабевшие ноги подкашиваются, и Эрик понимает, что вот-вот упадёт — снова. Но он не падает. Кто-то обнимает его и не даёт потерять равновесие. — Ты жив, — это больше похоже на вопрос, как будто его собеседник до сих пор не уверен, как будто тепла его тела, израненного, но определённо живого, недостаточно. — Я… так рад. — Сэль… — они расстались совсем недавно, но это имя уже успело стать непривычным. — Откуда ты здесь? — Я искал тебя, — облегчение в голосе Сэля смешивается с укором. — Но ты меня, очевидно, нет?.. — Всё не так. — Эрик позволяет усталости выплеснуться наружу, прямиком на Сэля, потому что, конечно же, он не просто манерный лорд, который любит, когда его унижает человек; он сможет выдержать чужую слабость. И он выдерживает — как выдерживает вес Эрика. …Он ведь ещё не знает этого имени. Эрик расскажет. Когда-нибудь. Очень скоро. — Что с тобой случилось? — продолжает расспрашивать Сэль. — Ты в порядке? Эрик кивает и морщится. Сэль отводит его в сторону и заставляет присесть, расстёгивает его куртку и вглядывается в россыпь кровоподтёков. А потом кусает нижнюю губу — так, что она лопается. Раньше это была прерогатива Эрика — кусать губы Сэля. Если всё станет как раньше, ему снова придётся… почему он не может перестать думать об этом? — Это ужасно, — очень тихо говорит Сэль и долго молчит. А затем добавляет будто бы невпопад: — Теперь я понимаю тебя. — Понимаешь что?.. — Почему тебе неприятно делать со мной то… о чём я прошу. — Сэль осторожно запускает пальцы в волосы Эрика и находит под ними вздувшиеся шишки, разглядывает покрытое синяками лицо. — Тебе больно… я не могу видеть тебя таким. Пусть это совсем разные вещи, но я понимаю сейчас. В глазах у Сэля слёзы. Глаза Эрика уже совершенно сухие. — Всё в порядке, — говорит он. — Или будет очень скоро. Не стоит беспокоиться… за меня. — Он не говорит всей правды, но и не лжёт о самом главном. Сэль качает головой. — Это ужасно, — повторяет он. — Да нет же, — спорит Эрик. — Всего несколько царапин. Не волнуйся из-за них. — Он знает, что Сэль имеет в виду не только царапины, но видимые раны сейчас — воплощение всего, что произошло между ними и с ними; всего, что ещё будет происходить. Сэль опять достаёт свой многострадальный платок. На нём ещё можно угадать застаревшие пятна крови Эрика, и вот-вот появятся новые. — Всё хорошо, — бормочет Эрик. — Мне уже не больно. Они как будто поменялись местами — очередная ирония, на этот раз по-настоящему забавная. Сэль что-то бормочет и колдует над самым большим порезом, и Эрик думает, что может смириться с болью, может даже отчасти наслаждаться ею, раз она заставляет Сэля прикасаться к нему с такой заботой. Да, в каком-то смысле они и впрямь поменялись местами — на время. И на этот раз Эрик не может не улыбнуться.