О границах

Между ними всё ещё достаточно границ. Первая — и самая серьёзная — заключается в совершенной и неискоренимой ненависти профессора к вампирам. Когда Абрахам видит — в первый раз, до этого не доводилось, и вряд ли Квинлан примерно голодал всё время их знакомства, скорее, был осторожен, — как его опасный союзник питается, то едва справляется со вполне ожидаемой реакцией. Застрелить тварь. Абрахам даже вскидывает пистолет — дуло ещё не остыло, и от едкого запаха пороха свербит в носу. Одна пуля, всего одна в затылок — и он спасёт свою жизнь. Квинлан словно слышит его мысли, оборачивается, но с линии огня не отступает, только втягивает в горло жало с едва слышным свистом. У него на подбородке кровь — чужая кровь, кровь жертвы — но взгляд пронзительных голубых глаз осмысленный и трезвый. У Квинлана взгляд человека, не вампира. И Абрахам опускает пистолет, позволяет руке бессильно повиснуть ещё до того, как его союзник поднимается с земли одним точным резким движением, словно выпрямляется натянутая струна. — Профессор, — говорит Квинлан спокойно и мягко, в голосе — ни следа хрипов, издаваемых уличными тварями. — Профессор, полагаю, этот человек не был нам нужен? И, конечно, он понимает. Он видит Абрахама насквозь, читает, словно открытую книгу, чувствует все сомнения и страхи. И отстранённый бессмысленный вопрос нужен только для того, чтобы позволить профессору успокоиться. И ещё — подчеркнуть неумолимую разницу между ними. Квинлану необходимо охотиться. Чтобы выжить. Чтобы быть сильным и полезным союзником. И если так, то Абрахам должен просто принять это как должное. Ради их общей победы. И человек, о котором говорит Квинлан, действительно был из стана врага, представлял собой угрозу для них и их планов. И Абрахам всё равно уже выпустил пулю в его напарника. Профессор загоняет пистолет в кобуру одним рывком, кивает Квинлану коротко: — Нисколько, мистер Квинлан. Этот человек был нам совершенно бесполезен. У Квинлана совершенно человеческий взгляд — строгий и пристальный — и Абрахам упрямо не ломает прямой зрительный контакт, даже когда его товарищ по затянувшейся битве, щёлкает жалом где-то в горле. И возможно, он собирается продолжить прерванную трапезу… Квинлан не оборачивается к своей жертве, только стирает кровь с подбородка. Не языком, по-звериному, чтобы не потерять ни одну живительную каплю. Рукавом неизменного чёрного плаща. — Я давно научился держать под контролем свои инстинкты, профессор. Это звучит надёжно. И у Абрахама нет причин не верить Квинлану. У Абрахама нет причин доставать пистолет вновь. По крайней мере, сейчас. *** Вторую границу прокладывает Фет. Прокладывает упрямо, кирпичик за кирпичиком. Словно стараясь отгородить, обезопасить их от Квинлана. Обезопасить Абрахама от Квинлана, если рассуждать конкретно. И не потерять при этом те результаты, что даёт их неожиданный союз. Сложная работа, даже для несгибаемого, железного Фета. — Я не боюсь за себя, — говорит профессору Василий сердитым шёпотом, полным искреннего негодования. — Но я оставляю вас с ним каждый день, профессор. Вдруг это чучело проголодается? Абрахам почти уверен, что Квинлан слышит все их разговоры, хоть и удаляется он из вежливости в другую комнату. Абрахам даже не винит его — у вампиров потрясающе — ужасающе — чуткий слух. Василий смотрит негодующе, вымученно, и глаза у него — два тёмных пятна на совершенно белом лице, полные бесконечной тревоги. — Я почти уверен, — ворчит Абрахам, пытаясь подавить — спрятать за привычной грубостью — острую жалость к Фету. — Что рацион мистера Квинлана более продуманный и питательный, чем наш с вами, мистер Фет. Вряд ли наш друг голоден. И разумеется, он понимает, что в виде пищи мы ему не союзники. Василий слушает мрачно, дышит глубоко, и рука его — та, что лежит на столе, — сжимается в кулак, до побелевших костяшек. Вторую руку Абрахам не видит, но готов поклясться, что она сжимает пистолет до скрипа, до противного металлического скрипа. И это опасно. Недоверие в команде ничуть не помогает. Но конечно, не Абрахаму об этом говорить. Точно не ему. Кому последнему он сам доверял?.. Последняя горькая мысль улетучивается мгновенно, едва Василий — всё ещё белый, ничуть не успокоившийся, не смирившийся с положением дел Василий — заглядывает ему в лицо встревоженно. Фет. Абрахам доверяет Фету. Как никому другому после того, как ушла Мириам. Доктор Мартинес, Нора. Этой девочке он доверял точно так же, как Василию, безоговорочно. Теперь ему больно даже думать о ней. Конечно, профессор не столь глуп, чтобы начать доверять вампиру — полувампиру, чудовищу лишь на половину, но чудовищу всё же — даже если тот утверждает, что он на их стороне. Но он отчего-то уверен, что сейчас мистер Квинлан выпивать их точно не собирается. Чем не первый шаг на пути к долгому и прочному союзу? — Принести вам чего-нибудь? — ворчит Василий сердито. — Пока я ещё не ушёл… И ваш меч при вас же, да? Нельзя, чтобы он подобрался… Доверие. Без доверия они ничего не добьются. — Мистер Квинлан не подберётся, как вы выразились, мистер Фет, — отзывается Абрахам. — Прошу вас. Не доверяете ему — доверьтесь хотя бы мне. Василий смотрит хмуро, исподлобья, ругается себе под нос почти неслышно. Но Абрахам слышит краем уха, как прячет его товарищ пистолет, расслабляет напряжённые до вздувшихся вен руки. Мистер Квинлан незаменим в войне против Хозяина. Василий, конечно же, понимает это так же ясно, как сам профессор. И значит, они смогут перешагнуть этот барьер недоверия однажды. *** Третья граница отделяет профессора не от Квинлана. Этот барьер пролегает между Абрахамом и Древними. Мистер Квинлан лишь наступает на воображаемую линию тяжёлыми военными ботинками, стоит на перепутье. Мистер Квинлан заключает сделку с Древними, потому что просчитывает быстрым пытливым умом, что те помогут ему в борьбе против Хозяина. Что их — их ресурсы, силу, мудрость и деньги — можно использовать себе и достижению своих целей во благо. Абрахам же не собирается иметь никаких отношений с вампирами. Какую бы пользу они ему не обещали. И пока Квинлан позволяет Древним вникать в детали — пусть даже некоторые, совсем незначительные — планов, тщательно разрабатываемых их с профессором и Василием альянсом, Абрахам не готов полностью доверять своему союзнику. Древние разделяют неприязнь Абрахама к ним. И потому, когда Квинлан — который, едва войдя под мрачные своды подземного лабиринта, мгновенно становится очень молчаливым и сосредоточенным — проводит профессора в убежище, их встречают Солнечные Охотники, выставившие угрожающе автоматы наперевес. — Тебе нельзя здесь находиться, человек, — говорит — присвистывает, пришёптывает, порыкивает — тот Охотник, что говорит за Древних. Ничего другого Абрахам и не ожидает, поэтому на все угрожающие взгляды и жесты отвечает насмешливой ухмылкой самым уголком рта. Древние — страшные трусы. Они боятся самого образа Абрахама — человека, причинившего боль Седьмому из Древних, — который им рисуют всеведущие охотники. Они боятся серебряных вспышек, играющих на мече Сарду. Древние боятся и потому они так агрессивны. В какой-то степени профессор даже может их понять. Мог бы, если бы не испытывал такое сильное отвращение. Квинлан же не собирается вникать в глубинную суть психологических проблем Древних. Он просто идёт по своему собственному, им самим проложенному пути, и потому без лишних слов направляет на угрожающего профессору Охотника свой меч. Мистер Квинлан мрачен, серьёзен и собран, и Древние нервно дёргаются за широкой линией его плеч, ощущая, что Рождённый — кровь от их крови — защищает вовсе не их. Мистер Квинлан защищает Абрахама, человека. — Этот человек имеет право здесь находиться, — заявляет дампир холодно и уверенно. — Потому что он — тот, кто сумел ранить Хозяина. Потому что этот человек — настоящий воин. В отличии от вас, напрасно занимающих моё время. Древние рычат гневно и оскорблённо, и Охотник — пристально глядя на поблескивающее в полутьме острие меча Квинлана — нехотя отводит автомат от профессора. Границы рушатся с хрустом, в туманном облаке гранитной крошки. И Квинлан урчит совершенно довольно, когда вновь видит перед собой не мрачный зал Древних, а тусклое и холодное заходящее солнце, когда слушает внимательно задумчиво прихрамывающего рядом Абрахама. — Это место словно ночной кошмар, — ворчит профессор. — Я видел этих созданий до этого только в кошмарных снах. Улыбка Квинлана выглядит почти человеческой, когда он отзывается тепло и насмешливо: — Что ж, теперь эти создания видят вас в своих кошмарах. Они боятся вас, профессор, разве не прекрасные новости? *** Четвёртую границу создаёт возраст. Профессор сплетает его, это тонкий, но значительный барьер, понемногу из выцветших нитей обрывистых рассказов, коротких замечаний Квинлана о своём прошлом. Профессор привык считать, что изучил за свою достаточно долгую жизнь практически всё — всё — что могло пригодиться ему когда-либо. До сих пор никто не оспаривал его безоговорочное право на всезнайство: ни восхищённый Фет, ни тактичная Нора. Неугомонный Эфраим пытается, конечно, каждый раз, каждую их встречу — но смиряется всё равно, всё равно начинает вслушиваться с интересом в чужие рассуждения, забывая про собственное уязвленное самолюбие. Но история Рождённого уходит корнями далеко в глубь веков, в царство мифов и легенд. Квинлан видел слишком много в своей жизни — и открытий, и падений. Он испытал слишком много — и радости, и боли, и верности, и предательства. Квинлан опытнее и мудрее, и профессор замолкает всё чаще, всё чаще уступает облюбованное место оратора дампиру, загоняет жгучее чувство задетого самолюбия глубже под кожу. Ему не впервой. Эту границу мистер Квинлан перешагивает первый, разрушает её, оставляет за собой лишь груду кирпичей. Просто однажды профессор обнаруживает полукровку рядом с собой, напротив, обнаруживает заинтересованный взгляд слишком светлых глаз. И теряется сначала, переходит в наступление, ворчит неприветливо: — Ну и чего вам, мистер Квинлан? — Я бы хотел узнать больше о ваших исследованиях относительно Хозяина, профессор, — интерес в голосе Квинлана звучит искренне, не придерёшься, даже если очень хотелось бы. — Я слышал о них лишь поверхностно, думаю, они заслуживают большего внимания. Я прошу вас поделиться со мной вашими знаниями, профессор. Абрахам не может отказать. Он вовсе и не собирается отказывать. *** Лучшее оружие в борьбе с вампирской чумой — серебро. Абрахам посвящает поиску, сбору и коллекционированию серебряного оружия, выплавке серебряных пуль большую часть своей жизни. Он ни на миг не жалеет об этом, особенно теперь, когда наличие серебра в кармане является решающим фактором в вопросе жизни и смерти. Квинлан уважает методы профессора, но серебра сторонится, избегает тщательно. И не без причины. Для него — для его вампирской части — этот драгоценный металл смертельно опасен. Иногда Абрахаму кажется, что он и его команда пропахли серебром насквозь. Василий, уходящий каждый вечер на подмогу к войскам Джастин, работает с серебром непрерывно. Серебряные гранаты Фет любит больше всего, разливается соловьём по вечерам, говоря о том, как снабжал ими полицейские отряды, как мгновенно увеличивалось число зачищенных домов при использовании «серебряных малышек». У Абрахама самого неизменно к концу дня ладони и пальцы холодно и кисло пахнут серебром — профессор не выпускает из рук книгу, Оксидо Люмен, их ключ к победе. Объединившись с профессором, Квинлан оказывается окружён серебром — запахом серебра, мелкой серебряной пылью в воздухе. Но Абрахам не позволяет серебряным крошкам сложиться в плотную стену — границу — между собой и своим союзником. Квинлан не может коснуться Оксидо Люмен, хотя его и снедает любопытство — болезненное, такое человеческое. Профессор распечатывает полукровке отдельные листы — целые главы — из книги, отдаёт в чужие руки почти без сомнения. Иногда просто читает вслух, стараясь не поворачивать Оксидо Люмен серебряным переплётом к Квинлану, чтобы не смущать, не сбивать живой интерес. Кроме того, Абрахам по собственному желанию переносит — хоть и ворчит — свою и Василия самодельную лабораторию по изготовлению серебряного оружия в самую дальнюю комнату их укрытия. Характерный кисловатый запах всё равно просачивается из комнаты в комнату с каждым хлопком двери, мелкие серебряные пылинки проникают в общую гостиную, прилипнув к подошвам ботинок. Этих мелочей не избежать никак. Но Квинлан всё равно замечает эти мелкие ухищрения, уступки и смотрит благодарно — как не могут смотреть разгуливающие по улицам безмозглые вампирские твари, как не могут смотреть Древние — и никакие препятствия не вклиниваются в работу альянса, не мешают ей. …Когда Абрахам видит высокую тёмную фигуру Хозяина, стоящего так близко, совсем рядом, запрокинувшего голову к небу, хохочущего раскатистым — когда-то бархатным, а теперь испорченным хриплым стрекотанием жала в горле — голосом Боливара, всё, о чём он может думать, — это то, что цель наконец близка, что конец вампирской чуме, конец многолетней охоте наконец будет положен. У Василия, нетерпеливого, грозного, в руках гранаты — серебра в них хватит на целый взвод таких Хозяев. — Давайте же, профессор, — шепчет Фет возбуждённо, яростно. — Покончим с этим. Но Квинлан на линии огня — раненый, задыхающийся, но продолжающий упорно свой путь к Хозяину, путь к отмщению. Разумеется, серебро, которым граната Фета начинена доверху, зацепит и Рождённого. И, может быть, это правильно, может быть, они избавятся сразу и от врага, и от сомнительного — всё ещё сомнительного — союзника… Но всё же. — Мистер Квинлан! — кричит Абрахам, предупреждающе, хрипло и громко, напрягая лёгкие, и Фет, принимая это за команду, кидает наконец гранату, точно, прицельно. Когда мистер Квинлан, услышавший предупреждение профессора, молниеносно вскидывает руку, чтобы закрыться плащом от опасных серебряных брызг, Абрахам думает, что всё сделал правильно. *** Последней границей между Абрахамом и Квинланом, последним препятствием перед образованием идеального союза является солнце. Абрахам видел и светлую сторону солнца, не омрачённую ничем, освещающую его жизнь ярко, дающую надежду и силы жить. Но порой светило поворачивалось спиной, показывало тёмное своё обличие. Когда опускалось за горизонт слишком быстро, не давая Абрахаму ни единого шанса вернуться домой вовремя и спасти свою единственную. Когда во время изнурительной охоты скрывалось вероломно и невовремя за тучами, давая Хозяину шанс напасть на своего преследователя. Когда оказалось бессильно против тёмной силы, когда капитулировало на глазах Абрахама и Эфраима, оставив Хозяина почти безнаказанным. Но всё равно Абрахам любит солнце. Солнце — единственное в его жизни, что всё ещё остаётся вечным и незыблемым. Квинлан с рождения стоит на границе между светом и тьмой, между днём и ночью. Солнце не вредит Рождённому так, как Хозяину, не убивает, как рядовых вампиров. Но он прячется всё равно — хоть и не так явно — скрывается под спасительной тенью капюшона, отдавая невольную дань своим предкам. — Я никогда не хотел стать трусливой ночной крысой подобно моему отцу, — рассказывает Квинлан задумчиво, и профессор слушает внимательно, кивает понимающе в ответ на слова полукровки. — Моя мать — не биологическая, женщина, которая спасла мою жизнь и превратила её в нечто большее, чем просто бесполезное существование вечно голодного животного, — учила меня любить солнце. Солнце дарит жизнь, говорила она. — Ваша мать была совершенно права, — соглашается Абрахам со вздохом. Оксидо Люмен упирается острым краем ему в локоть, а Квинлан вскидывает ясные глаза благодарно. — Способность, не страшась, ходить под солнцем — вот, что отличает нас от этих тварей. Профессор говорит это обобщающее, жизнеутверждающее «нас», не задумываясь, машинально. Он имеет в виду себя, верного и самоотверженного Василия, Эфраима и Датч, где бы они не были сейчас. Он имеет в виду весь род человеческий. Он имеет в виду и Квинлана. Сложно перешагнуть через воздвигнутые подозрительным человеческим разумом границы, пусть зачастую они совершенно нелогичны и наяву оказываются ничтожнее, чем кажутся на первый взгляд. Сложно принять то, что яркое солнце не всегда поворачивается к своим земным детям светлой и оберегающей своей стороной. Сложно поверить в то, что полукровка — нечаянное дитя света и тьмы, наполовину монстр — может оказаться союзником более верным и надёжным, чем любой из людей. …Оксидо Люмен тихо шуршит под рукой профессора, когда тот разворачивает книгу так, чтобы Квинлан мог, встав рядом, взглянуть на страницы. Разгадку шифра, скрытого в древней книге, они находят вместе. Невероятный альянс человека и вампира-полукровки подпитывается их крепнущим с каждым новым днём, с каждой новой совместной битвой доверием друг к другу, оправдывает необходимость своего основания всё чаще. Оксидо Люмен обещает, что солнечный свет даст понять, что сокрыто от глаз в тени. Абрахам и Квинлан поднимаются с места одновременно, и профессор видит в глазах полукровки отражение собственных чувств: нетерпения, жажды мести. Стремления к миру. — Идите за мной, мистер Квинлан, — говорит Абрахам хрипло, поднимая тяжёлую книгу в руки. — Идите за мной так далеко, как сможете. Конечно же, он имеет в виду не только путь на чердак в поисках разгадки Оксидо Люмен. Границы, разделяющие человека и полувампира, одна за другой остаются позади, и дорога — дорога к Хозяину, дорога к воцарению мира на их страдающей земле — расстилающаяся впереди, хоть и ухабиста, хоть и широка, но освещена солнечным светом и уготована для того, чтобы они оба — и Абрахам, и Квинлан — ступили на неё вместе. Без малейшего сомнения.