***
В какой-то момент их тихой беседы, когда шагаешь по шуршащей под подошвами обуви золотистой листве, и сквозь еще не целиком опавшие органик-биологические важные для всего человечества листочки вяло пробивается послеобеденное солнце, Альбус вякнул что-то чересчур ироническое, заставляя Скорпиуса ухмыльнуться и вызывая в его пепельно-блондинистой голове одну тысячу и один способ довести ораторскими зазубренными навыками Поттера до кондиции. Когда голова будет кипеть, губы поджиматься и зеленые глаза посмотрят обидчиво-беспристрастно. Порою с Алом только так. Малфой так и не углядел нить их перевоплощения за прошедшие пять лет, никак не мог уловить суть конструкции души этого парня, опережающего сейчас его на шаг (тут без метафор), не понимал, что в нем, ангелы, такого, что черти в двух зеленых омутах заставляют его организованных аристократических чертей запинаться, спотыкаться и клятвенно заверять, что они еще припомнят о себе. Малфой постарался улыбнуться, хотя, вообще-то, он постарался улыбаться не так сильно, как того хотели его скулы, и нагоняя Альбуса в три счета, пока тот и дальше не забрел, а потом ищи его, остановил Поттера осторожным объятием по открытой шее. Все-таки прав был Ал, что мантию сдернул. У Скорпиуса с губ не сходила улыбка. Он ткнулся носом и губами в темноволосый затылок, медленно потягивал воздух, которого не хватало, ждал пока Альбус рискнет прикоснуться пальцами к его рукам, чтобы их разомкнуть. Хотя черта с два у него получится. А Альбус глядел себе под ноги, тупым взором всматривался в носки своих ботинок, игнорируя то теплое, что разливается в груди и уходит вниз по артериями, а там уже по всему телу. — Ал, — отрешенно прошептал Скорпиус, заставляя Поттера передернуться, уж резка перемена фоновых эмоций, которую зачастую передает Малфой именно голосом. — Не поднимай голову. Альбус дёрнулся в чужих руках, теплый ветер прошёлся по рукам и лицу, и он уже было хотел чистым взглядом посмотреть, что было такого, что не понравилось и, более того, взволновало Скорпиуса, как чужие ладони легли на его глаза, а губами тот все также прижимался к затылку Ала. — Скорп, это не смешно, — усмехнулся Поттер, но руки на его лице держались крепко, и Альбус таки не мог их расцепить, а нервозность, накатившая от незнания, заставляла куда-то деть собственные пальцы. Альбус промаялся недолго, пару раз прошипел Скорпиусу, что тот спаситель хренов чужих душевных организаций, и лучше бы подумал, как, если что серьезно, справляться с возникшей ситуацией, а не о его психике волноваться. В итоге Поттер руки дел Малфою на бедра, залезая пальцами в передние карманы его штанов, и хотя в сгибе локтей начинало ныть, это по крайней мере отвлекало. — Ну давай, убери ладони, я не маленький мальчик. Малфой помотал головой и во все свои глубокие красивые глаза — исключительно по мнению Альбуса, — осторожно наблюдал, как скелеты неких животных, обтянутые черной обсидиановой кожей, прогуливаясь меж деревьев вдоль медленно и, заинтересованные, приближались. У Скорпиуса дыхание сводило: то ли от страха, то ли от восхищения, то ли от боязни, что они что-то сделают Алу. Он бы не оценил такой героизм, подумал Скорпиус, прижимаясь грудью к спине Поттера. Он бы даже спасибо не сказал. Но зато Альбус Северус, принимая вид грозный и обвиняющий, одному ему известно что несущий, и так похожий на редкий взгляд его умершей матери, мог с легкостью залепить пощёчину с разворота. И потом, стискивая зубы, долго целовать. Мог обнимать самозабвенно горячо, и даже позволить поцеловать себя в острое плечо, и провести губами по изгибу шеи, и полюбоваться на себя через запотевшее стекло в ванной, как нередко бывало. Конечно, при условии, что с молчаливым укором сначала сам полюбуется на Скорпиуса. — Скорп, — умоляюще-устало протянул Альбус, поддаваясь назад, вызывая после скромно-смущенное хмыканье. Под копытами костлявых существ, зверушек из Ада, даже листва не шелестела — они медленно перебирали ногами, поглядывали в их сторону, но ближе пяти метров не приближались. Скорпиус на фоне перебирания пальцев Поттера в своих карманах задумался, что эти животные довольно-таки знакомые. Может в книжке где видел. — Ну опусти руки, я тоже хочу посмотреть. Я не ребенок, Скорп, мне не нужна такая опека. Альбус еще раз дёрнулся, заелозил и потоптался на месте. Эти животные, собственно, не стремились их сожрать, затоптать и испепелить огнем, у них даже глаз не было — только глубокие запалые глазницы, и это, несомненно, не радовало точно, — и тихое фырканье не доходило до чужих людских ушей. Малфой чуть-чуть выдохнул, опуская голову, чтобы шептать Алу на ухо, но не сводя глаз с таких впечатляющих ездовых (наверно) животных. — Только не отходи от меня, ладно? Альбус быстро-быстро закивал, возможно, насколько позволяло его положение, не чувствуя и не ощущая волнения Малфоя, не видя его прокушенной губы, не замечая встревоженности в движениях. Наверно, после убранных с глаз рук, Ал еще с секунду подержал их закрытыми, отмечая движения чужих пальцев по плечам и предплечьям, и как осторожно обвились аристократические руки Скорпиуса вокруг его талии. Только… — Это шутка такая, да? …Альбус ничего не видел. Ничего. Кроме редеющих деревьев высотою с греческие храмы Богам. — Знаешь, если ты хотел страстно пообжиматься, не нужно было придумывать какую-то чушь. Поттер убрал руки из чужих карманов, отцепляясь и из объятий Малфоя — тот был податлив, опешивший. — Но. Ал. Я тебе не вру — там действительно нечто, напоминающее лошадей, — Скорпиус пристально посмотрел сначала на Альбуса, надеясь не увидеть злость, но раздражение на этом лице тоже не было подарком; а потом вгляделся за его спину, уверовав, что последние минуты ему не привиделись — или это шизофрения и экспресс до Святого Мунго. — Только черные. Как будто скелет с одной лишь кожей. Они действительно были так знакомы Скоропиусу. А Ал, скрестив руки на груди, из-под челки смотрел с неверием, но обернувшись и снова ничего не увидев, печально выдохнул, и проходя мимо Малфоя, два раза хлопнул его по плечу. — Приходи, когда решишься сказать правду. Скорпиусу хотелось крикнуть, что он уже говорит правду, только кричать в спину того, кто даже не обернется, было слишком для того, кто звался Малфоем. И отчасти было страшно переходить на более мощные гигагерц. Скорпиус повернулся к этим необычайно интересным лошадям. Они наблюдали за ним в ответ, ходили неподалеку, но с каждым шагом приближались. Когда Малфой судорожно протянул руку и животное покорно поддалось, чтоб его погладили по вытянутой морде, мол, не унывай, Скорпиус вспомнил. Это фестралы. И Альбус не мог их видеть.***
С приходом в подземелья Ал на него меньше дуться не стал, скорее — смотрел как обманутая судьбой главная героиня из некоторой провинции, театрально вскидывал подбородок и уходил в гордом одиночестве куда-то вглубь Хогвартса. Скорпиус считал, что это не дело, потому что терпеть излишнее молчание Альбус физически не мог — а вытерпеть его приставучесть (погуляй, почитай, поиграй в шахматы) мог только Малфой, и то из огромного чувства привязанности, заинтересованности и некоего чувства, о котором думать никак вот не хотелось почти на пороге совершеннолетия. Утро следующего дня было гадким, мокрым, серым и унылым, словно визитная карточка Англии по мановению вашей мысли и упоминания предстала в явь — только мучиться все-таки придется. Выходить на улицу в такую погоду могли только квиддичные игроки, и Ал сильно им сочувствовал, если бы вообще хоть как-то проявлял интерес к этой логически ущербной и травмоопасной игре. Ну, а вслед за некоторыми звездами и школьными кумирами под цветными зонтиками потянулись поклонники и поклонницы, и отрешенной, непонятной для самого себя мыслью Альбус все же отметил, что как хорошо, что Скорпиус отказался от места ловца в команде факультета. Скорпиус, промокший до каждого листочка день не желал провести в библиотеке, бегать за Алом по коридорам замка — вот святая святых задача, а захоронение столетней пыли и тысячелетних знаний интересовали Малфоя лишь в научных целях, никак не контактирующих с его личной жизнью, хотя учителя зачастую думают совершенно иначе. За одной книгой по фантастическим зверям пошла другая, третья, четвертая, двадцать седьмая и тридцать третья, пока маленькая Роуз, глубоко вздохнув и переводя дыхание, не послала его и библиотекаршу, и профессора МакГонаголл в пешее увеселительное, сказав, что больше книг, где могут частично упоминаться «фе… фестралы, да? не помню, чтобы о них слышала», она не знает, и если Скорпиус хочет узнать что-то больше, чем общая информация о этих непонятно как невидимых существах, то ему стоит обратиться к профессорам, либо к родителям, либо к ее маме — Гермионе Грейнджер, — женщине с чутким сердцем и необъятной тягой к знаниям, — которая с распростертой душой поможет, «только не факт, что тебе, Малфой». Естественно, он не хотел, чтобы каждая из этих книг поимела ему содержимое его аристократической беловолосой головы! Сквозь зубы он пожелал Роуз далеко-далече встретить мудака, влюбиться, нарожать мелких Уизли и заплыть липидами, и по-аристократически вздернув подбородок и расправив плечи, как некогда постоянно делал отец, стоит Гарри Поттеру появится на линии горизонта их мэнора, он постарался как можно независимо протоптать дорожку до близ стоящего стола, ибо в конец всей библиотеки Скорпиус не дойдет по чисто биологическим причинам, боясь перелома одной из своих многострадальных чистокровных косточек. Альбус в это время в том конце сидел, убивался на судьбу и проклинал Скорпиуса. Думал, что, наверно, нужно было посмеяться над той глупой шуткой, ведь порядком у Скорпа отключено чувство юмора — так что, что с него взять? Но он не мог встать и извиниться. Во-первых, гордость. Во-вторых, он завелся, черти вас дери, и Малфой его конкретно обломал. В-третьих, он просто не пойдет, потому что Скорпиусу видите ли интереснее с книжками в компании. «Вот и целуйся с ними!» Скорпиус еще раз вздохнул, застонал, попытался стукнуться лбом о шершавую столешницу, но все та пресловутая аристократичность и позерство не позволяло, выбрал из стопки книг самую устрашающую и припомнил, что, кажется, этот учебник был у них на третьем курсе — жутко мохнатый, невероятно теплый, будто живой, — он до сих пор вызывает восхищение, и ласково мурлыкает, стоит провести по корешку пальцами. Ностальгическая усмешка на губах была мало-мальски непривычна, ведь Малфой не тот человек, который вспоминает прошедшие времена так часто и с таким благоговением; да и Роуз, будь эта мерзавка уизлевская здесь с большей вероятностью решила бы, что он сошел с ума — окончательно крякнулся на фоне дождливой молчаливой серости и призраков неких невидимых большинству человечества обсидиановых скелет-лошадок. А Альбус, пойми он наконец, что никогда бы Скорпиус не стал ему врать, показал бы сестре очень неприличный жест, дернув ее за нос, шипя ей в уши, что нельзя совать это веснушчатое нечто не в свои дела. Скорпиус опустил глаза на пергаментные потемневшие от времени листы — и, о надо же, боже, святые языческие боги, вы услышали мои несуществующие молитвы, — а там с пустыми глазницами, с прорисованными черными чернилами очень тонким грифелем костями виднелись фестралы, и не надо Скорпиусу подарка на Рождество, день рождения и дежурные поздравления от отца с отличным окончания семестра и года, ведь если сейчас Ал в конец убедится в его искренней честности и верности, и полном непоколебимом желании всегда, и везде, и от всего оберегать его от всяких непонятные фантастических существ, то Малфой будет счастлив, словно Альбус признался ему в любви. В любви. В той самой чистой, о которой так непозволительно и запрещено думать, ведь это явно расстроит отца. Скорпиус поднялся со стула с дрожащими пальцами, с подвывающей атмосфере книгой, бурлящей явно не стихи на своем чудовищном языке, и на таких же как парой дней ранее негнущихся ногах постарался очень поспешить к Альбусу. Потому что по-другому никак. И либо сейчас, либо позже и там уже — никогда, ничего и на за что. Альбус на него даже не взглянул, голову не поднял, но повел плечом, и Малфой уголком губ чуть заметно усмехнулся. Как-то сейчас в голове пришло осознание всего этого… необычного. Поттер сидит на корточках, подпиравшись к стеллажу с давно нетронутыми книгами, потрепавшимися, изношенными прошедшими веками, за крепко прибитыми окнами явно распаляется гроза и, на злость квиддичным игрокам, настоящая буря, свет библиотеки до этого угла явно не доходит, оттого кажется, что в целом помещении царит полумрак, и все это так странно, думает Скорпиус, и не может понять, судьба пьяна и проявляет свою благосклонность, или настолько скучает, что развлекается за их бесплатный счет. Малфой усаживается рядом и чувствует шероховатость их соприкасающейся одежды, вытягивает непомерно длинные, прямые и стройные ноги, с которыми, как говорил Ал, даже на панель идти не грех, сжимая в ладонях книгу, которой пользовались скорее всего во времена учебы его деда, осторожно подглядывая в страницы, по которым Поттер проходится своим холодным взглядом. За который, моментами, длинною почти в их знакомство, Скорпиус готов убивать. Даже за такой взгляд. — Ал, — хрипит Скорпиус, и пытается не дернуться вместе с плечами Альбуса, который как натянутая струна. Или перезаряженный стальной прут. Который готов выплеснуть все наболевшее в совершенно не понятно каком ключе, что не предугадать сейчас даже Трелони. Малфой знает это состояние, он помнит его во многих проявлениях, потому улыбается чуть шире, чуть интимнее, чуть так, как того не хватало Альбусу за все это время, и кончиками пальцами проводит по тыльной стороне ладони Поттера, которой тот держит книгу за жесткий переплет. Его ладонь нещадно дрожит. — Опусти книгу, пожалуйста, — Скорпиус говорит все также тихо, почти сонно, почти любовно — как любовнику. Малфой сейчас думает, что хочет этого больше всего на свете — и чтобы их ссоры могли официально хотя бы на двоих заканчиваться, как у до глубины душевной бездны влюбленных людей. Альбус глубоко дышит, стискивает зубы до скрежета — ему очень хотелось выплеснуть наболевшее, стукнуть книгой по голове нерадивого Малфоя со всеми вышестоящими него самого привычками вести себя порядком как самый настоящий интеллигентный человек с не очень высоко завышенными моральными принципами жизни. И пусть в душе Поттера сейчас полное противоречие и сплошной вселенский хаос, вместе с переплетениями ярко-огненных чувств, и как бы прикрывать глаза и глубоко дышать ему не удавалось, ничто не действовало лучше, чем эти невесомые прикосновения. Приятные и почти что пошлые. Скорпиус чувствует воздух под пальцами — или не чувствует ничего вообще, — Ал рычит себе где-то под нос и сквозь зубы, а Малфой кладет на его полусогнутые колени мохнатую книгу, возмущенно урчащую, и накрывая холодную бледную, почти что прозрачную ладонь — из-за освещения, — еле-еле её сжимая, боясь то ли разозлить Поттера, то ли причинить ему боль, и кладет на сухие исписанные страницы книги; проводит пальцами по гладким ноготкам и коротко надавливает, потихоньку чужими руками описывая силуэт срисованного с памяти фестрала. — Я так долго искал его, — признается шепотом Скорпиус, придвигаясь ближе, начиная ощущать тепло чужого плеча и отмечать грубость поджатых бледных губ. У Ала они всегда почти сливались с цветом кожи, и Малфою до безумия нравилось их кусать, чтобы они становились хоть на пару минут бледно-алыми от притока крови. — Думал, придется всю библиотеку перерыть, — Скорпиус не знает, можно ли уже, и верит ли ему Поттер — хотя каких причин не верить, Малфой без понятия, но с девяносто девятью процентами уверенности он может заявить, что Альбус найдет их, — но ему нестерпимо хочется прижаться долгим поцелуем к плечу Ала. Вот так просто, с веселящими искрами в глазах медленно смыкать губы на тонкой коже, и, прикрыв глаза, пытаться услышать чужое сердцебиение. Альбус из полуприкрытых век пытается разглядеть… фестрала. Такого впалого, с выпирающими костями. Наверняка, ужасающего при встрече. Он проводит указательным и средним пальцам вдоль передних чернильных копыт и кусает губы. Нашел. Он нашел эту книгу непонятной давности, которую даже им показывали со стороны, давая образец недавних лет — не такой травмоопасный, но лишающий интереса найти подход и ключ к открытию загадки. У Ала, кажется, даже кончики ресниц дрожат от внутреннего смеха и невероятной распаляющей его радости, и только усилием воли он пытается не смеяться. Черт. Этого не получается сделать ни в коем случае. — Тебе не стоило так долго, — тихо посмеивается и начинает задыхаться Поттер, а Скорпиус, во все свои серые туманные глаза на него смотрящий, вдруг лучезарно улыбается, опуская голову и целуя Альбуса в плечо — специально стягивая края кофты ниже. — Скорп, — тянет Ал. Потом еще раз. Потом мычит и пытается повести плечом вверх, но за его ладонь крепко хватается чужая, и пальцы переплетаются, насильно, против воли — но Поттер не против, и снова возникает противоречие всему своему внутреннему бытия и мировоззрению, но Альбус об этом не думает. Только спокойно сидит, выпрямляя ноги и, наклоняя голову набок, ощущает щекой приятную почти что мягкость чужих волос. — Но что мне оставалось делать? — снова тихо протянул Малфой, исподлобья выглядывая на Ала: на его зеленые, словно цвет самой Авады, глаза, и тонкие, отцовские, а там и дедовские черты лица. Скорпиус потянулся совсем близко, скоро касаясь губами чужих шероховатых губ, не утруждая никого из них в продолжении. Он так хотел просто коснутся Альбуса в коротком поцелуе, что сейчас, кажется, судьба снова выдаст отрезвляющий пинок пониже и с разгона, возвращая в трезвую реальность. Поттер, лукаво усмехнувшись, чуть двинул головой вперед — подаваясь, — и сцеловал Малфоя куда-то в уголок. — Тебе достаточно было прийти и все объяснить, — Альбус на него так смотрит, что невольно замирает дыхание. По правде говоря, они давно дышат через раз и пытаются понять, что происходит. — А ты бы поверил, не предоставь я доказательств? — Скорпиус даже не кивает в сторону книги, его она сейчас даже не заботила, главное — не порывалась прокусить дыру в штанине. Поттер лишь слегка призадумался. — Ну, может быть я полчасика доводил бы тебя до белого каления, — и совсем, абсолютно точно Альбус попытался как можно невиннее улыбнуться. Но издевательский блеск в глазах пришлось убирать с поистине непреодолимом упорством — неожиданным и томным поцелуем, с крайней охотой применяя свой и занимая чужой языки, спускаясь похожими поцелуями по тонкой шее и выцеловывая давно любимую впадинку ключицы. — Ладно, — с придыханием протянул Ал, крепко сжимая и разжимая пальцы, сводя сильнее ноги вместе. — Все, Скорп, пожалуйста… Я не обижаюсь, — Скорпиус самодовольно хмыкнул, прямо как его отец, смотря с любопытным разожженным интересом; зарылся свободной рукой, до этого скребущий пол, в темные волосы на затылке до протяжного шипения, и еще раз поцеловал — ни разу не целомудренно, ни разу не сохраняя хоть какие-то остатки морали, и Альбус буквально стонал в поцелуй, когда чужие зубы прикусывали его за край языка, и оттягивали нижнюю губу; когда чужие губы безмерно ласкали, а нежный на маленькие комплименты язык встречался с его, и… все было настолько феерично, что хотелось пускать маленькие искорки с кончиков пальцев, показывая весь свой переизбыток эмоций. — Ох… прости меня, Скорп. И взгляд — умоляющий. Скорпиус, будь его воля настолько всевластной, как у директрисы, повалил это чудо прямо в одном из углов библиотеки. Но рука на затылке разжалась, стоило услышать давно позабытую фразу, и плавно перекатилась на чужой плоский живот, и дальше, по инерции, опустилась на изгиб мало выраженной талии, загребая Альбуса в крепкие объятия. И Малфой уткнулся ему лбом в косточку ключицы. Скоро это любимое тело станет ворчать и язвить, показывать свой непомерно раздражающий характер, а потом поведет в какой-нибудь немыслимо темный и пыльный уголок, а потом в ванну. И обязательно будет едко усмехаться, будто весь мир — и Малфой, — у его ног. А потом любимое тело под названием Альбус Северус Поттер ляжет с ним в постель, прикрытую непроницаемым пологом. И возможно, как всегда в сонном бреду, но пробурчит, как Скорпиус дорог ему и прижмется ближе. Малфой точно не уверен в развитии событий, мало ли что придет в голову его дорогому другу, но — сейчас — уверен — никакой отец не страшен, когда теплая ладонь ни на миг не выпускает твою из переплета пальцев, и тонкое тело жмется с каждой минутой ближе. И может быть сегодня, или завтра, а быть и послезавтра, но Скорпиус скажет, что любит его. И не хотел бы, чтобы Ал когда-либо увидел этих гордых, невероятно изящных, но пугающих, как сама смерть, фестралов.