***
Разбудили заключённых, как всегда, рано. Массивные решётчатые двери сами собой отъехали в сторону, позволяя всем выйти в коридор и построиться для утренней проверки. Каждый грёбанный день происходило одно и то же. Вот уже пять лет Сехун еле как поднимался с кровати, еле волочил ноги к выходу, натягивая на себя уже поблекшую оранжевую рубашку с номером на груди, пустым взглядом окидывал остальных, кивал знакомым и постоянно зевал, почёсывая затылок. И Се так устал от этого чёртового однообразия, но сегодня всё было несколько иначе. Сейчас же место напротив него не пустовало. Новенький даже не смотрел на остальных, а тупо пялился в пол. Его худые, угловатые плечи были чуть опущены вниз, тонкие бледные руки просто болтались по обе стороны от тела. Се даже не надо было заглядывать в чужое лицо, чтобы оценить масштаб повреждений. Также Сехун совсем не сомневался, кто именно так разукрасил лицо новенькому. И как в наказание на лестнице послышались тяжёлые шаги надзирателей. Тэ Сук, как всегда, шёл впереди, покручивая в руках свою чёрную дубинку, а за ним двое его верных «шавок» — близнецы Канмин и Ёнмин. Главный окидывал каждого оценивающим взглядом, будто они не люди, а собаки или же свиньи на специальной выставке. Но сегодня Тэ Сук резко остановился напротив новенького и повернулся к нему с улыбкой на лице. — Как прошла ночь, малыш? Хорошо спал? — с издёвкой и насмешкой в голосе чуть ли не пропел мужчина, и Сехун закатил глаза от скуки. Он позволил себе сложить руки на груди и пристально уставиться на надзирателя и его новую жертву. Благо, Тэ Сук встал так, что новенького тоже было отлично видно. Парень не ответил, даже не поднял взгляда, и Се готов был начать ему аплодировать. В их блоке никто никогда не пытался перечить или игнорировать Гризли, даже «старички», которые сидят здесь уже чуть ли не по пятнадцать лет. И кто бы сомневался, что Тэ Сука это сильно разозлило. — Я у тебя спрашиваю, недоносок! — прорычал он, резко ткнув краем своей дубинки под подбородок парня, заставляя его поднять голову. По коридору прошёлся удивлённый дружный возглас. Никто и не ожидал, что с лицом парня будет всё так плохо. Кровь он всё же смыл, только вот, как считал Сехун, с ней было бы лучше. Добрая половина лица представляла собой один сплошной кровоподтёк. Рассечённая бровь и потрескавшиеся до крови губы резким контрастом выступали на открытых (уцелевших) бледных участках кожи. Правый глаз заплыл, но вот левый — большой и тёмно-карий — смотрел испуганно, чересчур забито. — Тебя ведь так за дело разукрасили, малыш, — чуть успокоившись, произнёс Гризли. На его губах вновь играла издевательская улыбка, а большие верхние зубы, как у кролика, выступали чуть вперёд. — Понравилось, небось? В ответ вновь молчание. Новенький лишь плотнее сжал губы и даже кулаки, как приметил Сехун. За что и получил. Тэ Сук с локтя врезал парню, заставив его отойти на пару шагов назад и схватиться за челюсть. Пересохшие губы вновь потрескались и закровоточили. Парень и так еле держался на ногах, а сейчас вообще упал на колени и низко склонил голову, прижимая дрожащую ладонь к губам. — Будь уверен, это тебе ещё покажется сказкой, лишь каким-то лёгким похлопыванием по попе, когда они узнают, кем на самом деле ты являешься, — процедил сквозь зубы Тэ Сук, наклонившись к парню. Когда же Гризли поднялся на ноги, он за секунду оказался около Сехуна и треснул его дубинкой по пальцам. — Руки по швам, мудила. Это правило одинаково для всех. Сехун примирительно склонил голову и опустил руки. Он проводил Тэ Сука полным ненависти взглядом, а затем вновь вернулся к новенькому, который всё продолжал сидеть на полу, не отрывая глаз от него. «Что же он имел в виду, а? — подумал Се, пристально рассматривая тёмные, спутанные и испачканные в крови волосы парня. — Ты что-то скрываешь, новенький? Но это ненадолго, будь уверен, у нас секреты разгадывают очень быстро».***
Прошло две недели, в течение которых новенького абсолютно никто не трогал. К нему присматривались, его изучали, за ним следили. И каждый уверенный в себе зэк, у которого от одного запаха новой, свежей, нетронутой плоти всё горело в одном месте, с трепетом ждал того момента, когда его синяки сойдут. И день ото дня, пока отёки сходили, пока кожа возвращала свой прежний вид, новенький притягивал к себе всё больше внимания. Заключённых привлекало в нём всё, начиная от идеального лица и заканчивая чуть женственной, хрупкой фигурой. Его ровная форма лица, его пухлые губы, его большие тёмные глаза, вечно смотрящие с опаской и осторожностью, его худые руки и ноги пусть и с проглядывающими под бледной кожей небольшими выпуклостями мышц. Его упругая задница. Чёрт побери, да про эту задницу уже все в блоке А, да и не только здесь, слышали. И новенький усиленно делал вид, что не замечал этого. Он пытался как-то абстрагироваться от всего, но его синяки всё сходили, возвращая лицу былую красоту. И это была самая большая проблема парня. Точнее две его самые большие проблемы — задница и симпатичное личико с пухлыми губами. Сехун пытался не влезать во всё это, но невольно сам стал засматриваться на новенького. Вокруг него так много болтали о парне, что желание обладать им, подчинить себе — резко возросло. И пока все самые важные шишки строили свои планы на него, обсуждали это с корешами, Се тщательно всё продумывал в одиночку, усиленно делая вид, что новенький его совершенно не интересует. Он обещал самому себе, что первым попробует эту «новую плоть», пока она не стала всемирным, точнее всеблочным достоянием. А обещания самому себе Сехун привык выполнять. Спустя пару дней, лицо брюнета окончательно пришло в себя, восстановившись после тяжёлых увечий. И теперь парень чувствовал взгляд других на себе двадцать четыре часа в сутки. Даже когда был один в своей камере, ему казалось, будто кто-то всё равно рассматривает его, даже если он с головы до ног укрыт тонким одеялом. В столовой ему было особенно тяжело. За спиной раздавались шепотки (а порой и просто громкие разговоры о нём), на него пристально смотрели, как на новую зверюшку в зоопарке. Но пока к нему никто не подходил, что не могло не радовать. Парень чувствовал себя здесь лишним, оказавшимся по ошибке в этом отвратительном месте, полном убийц и насильников, и ему совершенно не хотелось, чтобы его кто-то трогал, хоть как-нибудь. Но недолго длилась его радость. В один из дней, когда брюнет осторожно ковыряется в вязкой каше, которую даже кашей сложно назвать, не рискует даже пробовать её из-за странного запаха, к нему подсаживается парень. У него большие глаза и странно-потерянно-удивлённый вид, но добротой от него почему-то веет за версту. Он отодвигает в сторону свой поднос, подпирает подбородок кулаками и принимается пристально рассматривать лицо брюнета, будто видит его впервые. Новенького это раздражает, но ему не хватает смелости сказать что-то. — Так вот ты какое, новое достояние нашего блока, — произносит незнакомец, спустя каких-то пару минут. — Меня Исин зовут. — Он протягивает руку, но брюнет её не жмёт, даже не смотрит на неё. — Тебе что-то нужно? — Парень попытался придать дерзости своему голосу, но дрожь выдала его страх с головой. — Не бойся, — прошептал Исин, чуть подавшись вперёд, — я тебя не обижу. Я друг. — Чей? — непонимающе переспросил парень. — Твой, если ты скажешь мне своё имя. Я просто хочу помочь тебе освоиться здесь. Я всем новеньким помогаю, — поясняет Исин. — Ты ведь китаец, как и я. Я не могу бросить тебя в беде. — В какой ещё беде? — удивлённо прошептал брюнет, чуть наклонившись вперёд. — Сначала имя, — улыбнулся Исин, но его глупая, как у душевнобольного, улыбка лишь всё испортила. — Лухан, — прошептал парень, отодвинувшись назад. Его новый знакомый уже пугал, а ведь прошло всего несколько минут. — Вот и славно, Лухан. А теперь слушай и запоминай. У тебя большие проблемы, — причём «большие» Исин протянул так долго, что у брюнета мурашки побежали по спине. — Что я сделал? — Ты? — удивлённо вскинул брови парень. — Ничего. Просто у нас порядки такие. Все новенькие проходят через это. Кто-то большее количество раз, кто-то меньшее. Всё зависит от человека и его внешности. Вот поэтому у тебя огромные-преогромные проблемы, — протараторил Исин и быстро продолжил дальше, не дав Лухану и вопроса задать: — Был у нас такой же до тебя. Симпатичный и подтянутый. Должен был всего год отсидеть или полтора, не помню уже. Только вот не отсидел. Повесился. — Почему? — резко перебил его брюнет и до побеления пальцев сжал кулаки. — Что с ним случилось? — Достало его всё. Надоело своё положение в нашем блоке, попытался как-то изменить это, а сделал всё лишь хуже. В итоге не выдержал издевательств и покончил с собой. И, да, — быстро добавляет Исин, — он меня не слушал никогда. Поэтому-то так и закончил. Но ты ведь умнее будешь? Лухан промолчал. Он обвёл взглядом остальных заключённых. Большинство рассматривали его и как-то пошло, извращённо улыбались. Но лишь один человек испугал его: его взгляд пробирал до самых костей, пускал ледяные мурашки по спине, от него сердце билось со страху всё быстрее. Лухан даже не смог долго смотреть этому блондину в глаза. Перед взором встала неожиданная пелена слёз (что несказанно удивило Лу), кровь отхлынула от лица, и холод окутал всё тело откуда-то изнутри. — Эй, не пялься! — Исин похлопал Лухана по руке, заставляя его вернуться в реальность и отвести взгляд от блондина с пустым, безэмоциональным выражением лица. — Тут ни на кого нельзя пялиться. Плохо будет. Тем более на него, ведь он может стать одним из тех, кто трахнет тебя первым. — Ч-что? — резко и громко переспросил Лухан, вздрогнул. Его большие глаза стали ещё больше, а рот приоткрылся в немом восклицании. Сехун же улыбнулся краем губ. Его всегда забавляла реакция новеньких, когда им говорили, что с ними станет. — Что сделает? — Лухан, у нас законы такие. Тут ведь некоторые не по году сидят, — тихо поясняет Исин, вновь подпирая подбородок. — Вон тот блондин, на которого ты пялился, уже пять лет сидит и ему ещё три или четыре года осталось. Некоторые и дольше него сидят. Вон тот громила почти двенадцать отсидел. Сехун ему пять лет назад вилку в руку воткнул. И это был единственный случай, когда новенький стал элитой нашего блока за пару дней. — К-кто такой Сехун? — Язык еле поворачивался, слова еле произносились. Дышать становилось всё труднее, будто горло резко чем-то пережали. — Блондин тот, — ответил парень, улыбнувшись. — Но ты не переживай. Он может и не тронет тебя. Он мало кого трогает. Было всего пару раз, а больше он и не стал. Видимо, ему это не очень нравится. — Ну, спасибо, утешил, — огрызнулся Лухан и вскользь вновь посмотрел на блондина. Сехун почувствовал его взгляд и оторвался от безвкусной еды, только вот гляделки долго не продлились: Лухан снова не выдержал и поспешно отвёл взгляд. — И что мне теперь делать, а? — Ну, ты либо принимаешь то, что тебе уготовано, либо… — Исин задумался на секунду, по-детски нахмурив брови, — не, лучше смирись. Целее будешь тогда. Лухан обвёл взглядом заключённых вокруг него. Они хоть и перестали пялиться на него, но всё же бросали мимолётные заинтересованные взгляды, в которых доза похоти и желания была слишком велика. У Лу задрожали губы, затряслись руки, которые он тут же сцепил в замок, чтобы никто не увидел. — Я знаю, — прошептал Исин, накрыв своей ладонью руки китайца, — это трудно принять. Но уж лучше так, чем проходить через всё то, что было с парнем до тебя. Быть может, тебе повезёт. — С чем это? — резко вспылил Лухан, скинув чужую руку со своих. Он сказал это слишком громко, вновь привлекая к себе внимание людей вокруг. — Что меня трахнут не так сильно? Что я не почувствую ничего: ни боли, ни отвращения, ни жалости к себе? Мне здесь просто не может повезти, идиот! Лухан быстро поднялся на ноги, оттолкнул поднос с отвратительной едой и уверенным шагом направился прочь из столовой. Его всего трясло, начиная с кончиков пальцев и заканчивая корнями волос (что, в принципе, вообще не возможно, но всё же казалось). Ему хотелось сию же минуту выбраться отсюда, ведь он… он совсем не виноват, его ведь подставили. Он просто оказался не тем человеком, просто перешёл дорогу не тем людям. «А теперь расплачиваться вот так…» — подумал Лухан, остановившись на минуту и прислонившись спиной к прохладной стене в коридоре. Но ничего другого сделать он не мог. Осталось лишь или принять всё это, как данное, или умирать, как предыдущий парень. И это был первый раз, когда Лухан задумался о собственной смерти, а ничего ещё даже не началось. Он уже был в отчаянии.***
День пролетел совершенно незаметно. Всё свободное время Лухан просто не выходил из своей камеры и сидел на кушетке, забившись в угол. Он прокручивал в голове свою жизнь до того момента, как попал сюда, но почему-то воспоминания ускользали, а ведь прошло только несколько чёртовых месяцев. Эти воспоминания обрывались на самых любимых, самых трогательных моментах, отчего слёзы наворачивались на глаза. Лухан никогда не хотел забывать счастливейшие моменты в своей жизни, но именно так и происходило, будто с любимым человеком, который умирает, можно сказать, по твоей вине, испаряются и все воспоминания. Лухан винил себя. Не во всём, что произошло, но в большей части. Ему некого было больше винить, как самого себя, ведь всё бы было значительно лучше, если бы не его дурацкая влюблённость в неправильного человека. Не прервалась бы жизнь другого, не разрушилась бы его собственная, не оказались покалеченными и другие. И всё из-за одного человека, из-за одного неправильного поступка, из-за чёртовых неправильных чувств. Лухан устало вздыхает, сильнее обнимая мужчину и утыкаясь носом ему в грудь. Где-то под щекой неистово бьётся чужое горячее сердце, кожа пылает и дарит спасительное тепло, которое сейчас так необходимо. — Она знает, — шепчет Лухан и закрывает глаза. Хочется плакать, обнимать всё сильнее, кричать, твердить всем вокруг, что это только его человек, но ведь всё будет тщетно. Их отношения с самого начала предвещали это, Лу знал, на что шёл, но всё же так и не нашёл сил свернуть с неправильной дороги. — Она всё знает. — Я разберусь с этим, малыш, — тихонько произносит мужчина, сильнее сжимая в своих объятиях парня, который сейчас кажется таким маленьким, таким беззащитным, таким невинным, совращённым глупым взрослым. — Просто не придавай этому значения, хорошо? Лухан поднимает глаза на брюнета и, чуть улыбнувшись, кивает. Мужчина, наклонившись, легко целует его в губы, чуть оцарапывая нежную кожу небольшой утренней щетиной, будто успокаивает, но тревога в его груди намного сильнее, чем у парня… Лу устало потирает лицо. Воспоминание вновь оборвалось, но сейчас это радует. Ему бы не хотелось вспоминать тот момент дальше, ведь от него станет лишь хуже. Даже кожа на щеке начинает гореть, всё ещё помня о той пощёчине, которую он получил от неё. Губы вновь дрожат. Слёзы застилают глаза. Лухан сильнее обнимает себя руками и кладёт подбородок на колени. И сложнее ему осознание того, что и внешность любимого человека с каждым днём всё дальше ускользает от него. Он уже с трудом может вспомнить, какой оттенок был у любимых глаз, насколько широка была его улыбка, когда они встречались. — Эй, ты! — Сильный толчок в плечо, и Лу приходит в себя, вздрагивая всем телом. Но на душе буря постепенно утихает, как только он видит подле себя всего лишь одного из охранников. — Сегодня твоя смена дежурить в прачечной. Поднимайся и вали! Парень слабо кивает и поднимается на негнущиеся ноги. «Я не должен быть здесь!» — твердит он себе каждую грёбанную минуту, но легче от этого не становится, всё равно приходится подчиняться, а то жди беды. — И не забудь проследить, чтобы всё было идеально развешано и высушено! — слышится вдогонку, но Лу уже поспешно спускается вниз по металлическим ступенькам лестницы, молясь, чтобы и в прачечной его никто не потревожил. Лишь бы не сегодня. Лишь бы никогда. В небольшой серой прачечной сильно пахло дешёвым порошком, мылом и сыростью. Слабый холод шёл от грубых бетонных стен, но даже он не смог перекрыть вьюгу, что бушевала в груди брюнета. Парень пустым взглядом следил за тем, как посеревшее от времени бельё вращается в барабане машины, как пенится и старается смыть с себя всю грязь, все зловонные запахи остальных заключённых. «Буду ли я таким же? — неожиданно пронеслось в мыслях у парня, и он сильнее сжал края стола, на котором сидел. — Сколько людей ко мне прикоснутся? Сколько потребуется мне времени, чтобы стать таким же отвратительным, как это бельё?» Скрипучая металлическая дверь медленно открылась. Лухан вздрогнул от неожиданности и резко спрыгнул со стола. Он поспешно оглядел небольшую комнату, но прятаться ему было совершенно негде. Пять старых, даже лучше назвать их древними, стиральных машинок выстроились в ряд, затем от них небольшим углом следовали и машины для сушки. Две большие корзины, в которые следовало сложить всё постиранное, стол посреди комнаты и пугающая дырка в стене, так отчётливо напоминающая мышиную нору. Две одинокие лампочки освещали прачечную довольно хорошо, но Лухану всё равно показалось, что свет слишком тусклый, неяркий, блёклый. Мурашки пробежали по его спине, когда послышались шаги. И он еле слышно и облегчённо выдохнул, когда это оказался всего лишь Сехун. Парень смерил брюнета пустым взглядом и прошествовал к корзине. Он кинул в неё ещё гору грязного белья и почему-то замер, но взгляд его был прикован к вращающемуся барабану одной из машин. Лухану стало не по себе. Его плечи дрогнули из-за неожиданного холода, пронзившего всё тело. Он сжал руки в кулаки и опустил взгляд на грязный пол. «— Но ты не переживай. Он может и не тронет тебя. Он мало кого трогает. Было всего пару раз, а больше он и не стал. Видимо, ему это не очень нравится», — пронеслись в голове слова странного Исина, но почему-то от этого легче дышать не стало. Только, задумавшись, Лу не сразу понял, что Сехун оказался уже около него. — Тебя кто-нибудь уже трогал? — тихо спросил он хриплым, будто от долгого курения, голосом, и Лухан поспешно попытался отодвинуться. В том-то и дело, что попытался, только вот попытка не увенчалась успехом: его придержали за локоть рядом, не дав и на сантиметр сдвинуться в сторону. Лу молчал, пытался уйти от чужих прикосновений, но чужие цепкие пальцы всё сильнее сжимали локоть, отчего рука начала неметь. — Отвечать не собираешься или язык проглотил, мелкий? — Сехун улыбнулся, и эта улыбка показалась парню пугающей, зловещей. Сердце билось в груди всё быстрее, а в горле жутко пересохло, губы даже не могли пошевелиться. Лухан смог всего лишь отрицательно покачать головой и отчего-то пристыженно потупить взор. Чужой лисий взгляд пробирал до костей. Напряжение между парнями росло с каждой секундой, и уже через минуту Се почувствовал, как дрожит локоть брюнета в его захвате. Он вновь не смог сдержать улыбку. — Будем считать это ответом на первый вопрос, хорошо? — Сехун резко выпрямился, и Лу мог видеть лишь его губы, не смея поднять взгляд выше, не смея заглянуть в чужие ледяные и пугающие глаза. Пуговица за пуговицей тюремная оранжевая рубашка оказалась расстёгнута. Се стянул её, не встретив и капли сопротивления, и откинул в сторону, прямо на грязный пол. Белая майка последовала туда же спустя пару секунд. Лухан всё не отрывал взгляда от чужой груди. Он нахмурился и плотно сжал губы. Ему было холодно ни столько снаружи, а сколько внутри. Он ненавидел себя за слабость, за неспособность противостоять другому человеку. Он ненавидел себя за то, что именно хотел позволить сделать Сехуну. «— Ну, ты либо принимаешь то, что тебе уготовано, либо… — Исин задумался на секунду, по-детски нахмурив брови, — не, лучше смирись». — Вновь в памяти всплыли чужие слова, и от этого становилось ещё противнее. А Сехун медлил. Он ещё никогда не был так медлителен с новенькими. Всё всегда заканчивалось как можно быстрее, ведь блондину совсем не нравилось подобное занятие, но с Луханом ему почему-то не хотелось спешить. Его прохладные длинные пальцы осторожно коснулись нежной оголённой кожи на чужой груди, и она сразу же отреагировала на это прикосновения, покрывшись мурашками. Се медленно поднялся вверх, а затем по скатам плеч спустился на руки. Он уже и забыл, какой мягкой, нежной, прекрасной на ощупь может быть чужая кожа. Лухан нервно сглотнул. Он закрыл глаза и быстренько облизал пересохшие губы. Его всего трясло, а сердцебиение, которое не так давно зашкаливало до предела, сейчас замедлилось. Лу вспомнил Шиндона. Он не вспомнил чётко его лица, но прикосновения Сехуна так напоминали о нём: они были такие же осторожные, нежные, чувственные; от них подгибались ноги, и тягучее приятное тепло грело низ живота. Невольно руки Лухана сами поднялись вверх, неловко коснулись пуговиц на чужой рубашке и принялись расстёгивать их одна за другой. Сехун приблизился к Лухану. Он шумно вдохнул в себя воздух, и его губы тронула улыбка. Новенький всё ещё пах как нормальный, живой человек, а не потерявший душу в тюрьме заключённый. От него ещё веяло теплом, чем-то родным и знакомым, чего Се уже давно не чувствовал. Его хотелось обнять, прижать к себе как можно сильнее и вдыхать этот запах, пока он надолго не осядет в лёгких. Сехун не хотел потерять это, не хотел, чтобы Лухан лишался этой особенности, но всё же отлично понимал, что совсем скоро этот запах сполна заглушится тюрьмой и запахами других заключённых, особенно когда они поимеют новенького. Неожиданная злость проснулась в блондине. Он резко развернул Лухана к себе спиной и уткнул его лицом в деревянный стол. Лу резко открыл глаза. В нос сразу же ударили отвратительно-резкие запахи порошка и мыла, и ему захотелось чихать. Неровная столешница царапала нежную кожу, но Сехуна это мало заботило. Он лишь резко дёрнул чужие штаны вниз до самых колен. Лухан чувствовал себя грязным. Ещё ничего не началось, но он уже ненавидел себя и хотел задушить. Вот так просто лежать почти голым на грязном, вонючем столе в тюремной прачечной с оттопыренной кверху задницей и смиренно ждать, пока весь этот ад закончится. А Сехун всё медлил. В его груди бушевала ярость, но он не хотел быть быстрым. Не сегодня. Не сейчас. Почему-то не с этим человеком. Он даже не разделся, а просто чуть приспустил штаны и скинул с себя тюремную рубашку, чтобы не мешала. — И чего ты медлишь? — очень тихо, почти еле слышно произнёс Лухан сломленным голосом. Его рваное дыхание было отчётливо слышно, хоть и прерывалось из-за звука стирающегося в стиральной машинке белья. Сехун дёрнул парня на себя, заставив его подняться и соприкоснуться лопатками с грудью. Грубая, мозолистая ладонь опустилась на шею, и пальцы не сильно, но ощутимо сжали её, перекрыв на пару секунд доступ кислорода. — Хочешь, чтобы я был быстрым? — Горячий шёпот обжёг ухо, и Лухан вздрогнул, хватая ртом минимальное количество воздуха. Он пытался убрать чужую руку со своей шеи, но Сехун не давал. — Я… просто… хочу, чтобы… это закончилось побыстрее, — прохрипел новенький, а затем вновь оказался с силой впечатан в стол. Он закашлялся и зашмыгал носом, пытаясь успокоиться, восстановить сердцебиение до нормального, спокойного, но у него ничего не выходило. Сехун лишь хмыкнул. Пару раз проведя рукой по своему полувозбуждённому члену, парень плюнул на свою руку и грубо провёл пальцами по чужому анусу, смазывая его. Он уже и передумал растягивать новенького. И так сойдёт, как он считал. От первого толчка у Лухана вновь сбилось дыхание, а с губ сорвался стон боли. У него давно не было секса, так что сейчас он отчётливо ощущал всю боль и всю эту грёбанную волну отвращения к себе, что разом накатила на него. Пелена слёз затуманила взор. Лухан дышал рвано, сломлено, нервно от каждого последующего толчка. Сехун был медлителен, на удивление осторожен, даже можно сказать, что нежен, но он даже не пытался доставить новенькому удовольствие, даже не пытался найти простату, он просто удовлетворял свои чёртовы нужды. Лухан закрыл глаза, и слёзы потекли по щекам. «Шлюха!» — отчётливо прозвучал в его сознании противный женский голос, а затем он вновь почувствовал, как щёку обожгло от удара. Воспоминание было таким ярким, что он на какое-то время забыл о том, что лежит на грязном столе в тюремной прачечной и позволяет совершенно незнакомому человеку прикасаться к себе. Сехун чувствовал, как дрожит чужая спина под его пальцами. Он остановился, замер, прислушался, пытаясь абстрагироваться от звука стирающей машинки, и услышал тихие всхлипы от новенького. Сердце будто сжали в тиски из колючей проволоки, Се потерял дар речи, а ведь так хотелось что-то сказать сейчас. Он нежно погладил парня по спине, но она задрожала ещё сильнее, а рваное, сломленное дыхание становилось всё громче. «Блять», — пронеслось в мыслях Се, и ему еле удалось удержать порыв ярости, что захлестнул его за секунду. Он ведь не хотел, чтобы всё было именно так. Несильно, но настойчиво парень заставил Лухана вновь подняться, вновь коснуться лопатками его груди, только сейчас пальцы не сжали грубо шею, а ласково проскользили по открытой коже на ней, будто успокаивая. — Ш-ш-ш, тише, — зашептал Сехун, поцеловав новенького в затылок. Он не ожидал от себя такого поступка, просто действовал на эмоциях, забыв, что вообще-то должен их прятать. Ему было совестно немного, ему не нравились слёзы Лухана. Именно его слёзы. — Тише. Ещё один толчок внутри под правильным углом, и головка члена проезжается по простате. Глаза Лухана широко распахиваются, и неожиданный, пусть и приглушённый стон срывается с губ и повисает в воздухе. Сехун продолжает двигаться, ласково исследуя губами чужую нежную кожу на шее. Он вдыхает родной, приятный, домашний запах кожи и медленно теряет рассудок. Лухан вцепляется пальцами в стол, чуть ли не ломает ногти о столешницу и совершенно теряется. Слёзы застыли в уголках глаз, сердце бьётся в груди так неистово, так оглушающе, что ощущается в висках и внизу живота, а рваное дыхание становится всё громче, всё отчётливее. Сехун быстро стаскивает майку и отшвыривает её в угол. Он прижимает к себе Лухана и шумно выдыхает ему на ухо, закатывая глаза от прекрасного тепла чужого тела. Это тепло проникает намного глубже кожи, оно добирается до сердца, заледеневшего, закаменевшего, и пытается пробить защиту, выстроенную годами. Сухими губами Се терзает ухо Лухана, делая толчки чуть более грубыми, чуть более чувственными, отрывистыми. Рука новенького невольно тянется назад, пока не касается чужой спины, а затем Лу пытается притянуть Сехуна к себе ещё ближе, хоть это уже и невозможно. Лухан начинает двигать бёдрами, подстраиваясь под размеренные грубоватые толчки, и его рваные вдохи-выдохи наконец начинают быть похожими на полноценные стоны. Его щёки вмиг покрываются румянцем — ему стыдно за себя, за своё поведение, за то, как его тело реагирует на этот секс с незнакомцем, который может оказаться и убийцей в прошлом. Но он не может остановить себя. Он два с половиной месяца был так одинок, что эта неожиданная «ласка», если её вообще можно так назвать, просто выбила его из колеи. Сехун подхватил чужую ногу под коленом и задрал её, закинув на стол. Толчки усилились, ускорились, и Лухан застонал всё громче и быстрее. Он еле успевал дышать. Он откинул голову назад, положив её на сехуновское плечо, и закрыл глаза. На губах его играла странная улыбка, и Сехуну так неожиданно захотелось поцеловать эти губы, но он не стал, ведь это слишком по-гейски для натурала. Ладонь Лухана накрыла член и стала быстро надрачивать в такт грубым толчкам. Внутри взрывались неожиданные фейерверки, ноги немели, особенно пальцы на ногах сводило в судороге от наслаждения. Лу почувствовал, как Сехун несильно засосал кожу рядом с его позвоночником, чуть выше уровня лопаток, но не придал этому значение. Пусть делает, что угодно, лишь бы не останавливался сейчас. Оргазм накрыл Лухана предательски быстро. Хватило минутной быстрой дрочки, чтобы его спина изогнулась, тело задрожало и парализовало на пару секунд, а последний громкий стон нарушил тишину, и машинка как раз в это же время закончила стирать бельё. Сехун же ещё около минуты вколачивал в расслабленное тело, пока сам не достиг пика и не кончил Лухану на спину, заглушив свои стоны наслаждения в плотно сомкнутых губах. Парни приходили в себя, но так и продолжали стоять рядом; одна рука Се всё ещё покоилась на талии Лу, но они оба это даже не заметили. Только вот Сехун оклемался первый, отстранился и принялся застёгивать штаны. Он схватил чистое (ладно, относительно чистое, что можно видеть по его цвету) полотенце из кучи с постиранным бельём, грубо прошёлся им по чужой пояснице, стирая собственную сперму, а затем бросил вещь на пол, прямо туда, где растянулись капли спермы Лухана. — Кинешь потом это в стирку, — произнёс Сехун севшим голосом, пройдя по комнате и собирая и свои, и лухановские вещи. Он положил рубашку и майку Лу перед ним на стол и продолжил: — И лучше тебе убраться отсюда как можно скорее, а то рискуешь быть выебанным во второй раз. — Се натянул майку и накинул на себя рубашку. — Только уже не мной. Лухан отчего-то покраснел и стеснялся смотреть Сехуну в глаза. Он всего лишь кивнул на это предупреждение и, чуть отвернувшись, начал одеваться. Новенький чувствовал, что Се смотрит на него, изучает каждый сантиметр его тела своим холодным взглядом, но и слова не мог произнести. Его сердце всё ещё неистово стучало в груди и никак не могло успокоиться, что не могло не пугать. На прощание Сехун в очередной раз смерил Лухана молчаливым взглядом и уверенно покинул прачечную, тихо хлопнув дверью. И Лу остался один со своим колотящимся, словно бешеное, сердцем, алеющими от стыда щеками и дрожащими коленками, да и фейерверки в его груди всё ещё медленно догорали. — Айщ… — прошептал Лухан, растрепав ладонью свои и без того торчащие в разные стороны волосы, — это пиздец. Настоящий пиздец! Он подобрал полотенце с пола и уверенным броском отправил его в ближайшую корзину. Что-то Лу подсказывало, что сегодняшнюю ночь его будет мучить не прошлое, а этот холодный, грубоватый с виду парень из камеры напротив.