***
На следующее утро он всё ещё расстроен, поэтому слушает Франклина вполуха. Это с него всё началось… или не с него? Почему, обычно такой холодный и отстраненный, Ганнибал начинает принимать всё на свой счёт? Ему действительно стоит отдохнуть. Возможно, виноградники Франции? — Вы помните, я упоминал, что Тобиас говорит порой страшные, жуткие вещи? Внимание Ганнибала фокусируется. Слова бьют по больному, но внешне он выглядит отстранённым, будто бы обсуждает не зацепившего его человека, а любимую кошечку Франклина. — Конечно, это есть в моих записях о вас. — Так вот, однажды он говорил, что хотел вскрыть человеку горло и сыграть на нём, словно на скрипке. На днях произошло убийство, жертве вскрыли горло и сыграли как на скрипке. Как на скрипке! Франклин чуть не подпрыгивает на месте от волнения. Ганнибал прикрывает глаза. Со стороны это выглядит так, будто бы его шокирует сам рассказ о преступлении, но внутри уже сложилась головоломка. Вышла ошибка. Самый яркий и самый красивый подарок под ёлкой — его, Ганнибала. И он не будет ни с кем делиться. Уж точно не с Франклином. Ему требуется несколько секунд, чтобы отойти от оргазма осознания и вернуться в привычную реальность. — Вы думаете, что это Тобиас убил того человека в симфоническом театре? Ганнибал сконцентрирован, сейчас нельзя оступиться. Франклин наивен, но не глуп. — Я не знаю. Если я так думаю, должен ли я об этом сообщить? — У вас есть причина этого не делать? Словесный пинг-понг. Не говорить «да», не говорить «нет», нельзя, чтобы его арестовали раньше, чем Ганнибал выяснит всё. — А что, если я ошибаюсь? — Что, если вы правы? Еще один удар ракеткой. — Но я всегда ошибаюсь. — Чем вам так дорог Тобиас? То, что он не любит сыр, могло бы быть наименьшим его недостатком. По вашим словам можно заключить, что ваш друг замешан в убийстве — прямо или косвенно, — но вы не исключаете его из своей жизни. Всё та же ноющая боль внутри? О, сейчас Ганнибал как никогда прежде знает эту боль. Но она уже не просто глухая тоска, сейчас это резкий зуд, требующий немедленного удовлетворения. — Я всегда ошибаюсь, — пожимает плечами Франклин. Он решается спросить. Ты наконец решаешься спросить. — Вы желаете Тобиаса в сексуальном смысле? Франклин смущён. — Я был в молодости в «братстве», — он рисует воображаемые кавычки в воздухе, — и пробовал разные вещи. Но это не моя тема. Поверьте, доктор, абсолютно не моя тема. Франклин выдерживает паузу. — Знаете, мне кажется, что Тобиас предпочитает мужчин. Его поведение, его внимание, он всегда упоминал о партнёрах только вскользь. Но не о женщинах, явно не о женщинах. Ганнибал ставит Уиллу очередной плюс в личном деле. Хоть с первых минут не сомневается в его идеальной интуиции. Как быстро его профессиональное чутьё сложит, как дважды два, те факты, которые уже сложил в уме сам Ганнибал? — Как вы считаете, зачем Тобиас поделился с вами своей фантазией об убийстве? «Потому что он знал, что ты расскажешь это мне. Передашь его послание». Но Франклин закрывает глаза руками и уже близок к тому, чтобы снова впасть в истерику. Его слова звучат напугано и с надрывом. — Он хотел испытать силу нашей дружбы?***
— Впервые за длительное время в моей жизни я вижу возможность дружбы, — говорит Ганнибал, рассматривая безукоризненную цветочную композицию на прозрачном журнальном столике. — Человека, разделяющего мои вкусы, стиль жизни, моральные ценности. Он переводит взгляд и встречается с по-прежнему ледяными глазами Беделии. Ещё более холодными, чем на прошлом сеансе. — Но это не заставляет вас желать дружбы с ним, — продолжает она высказанную мысль. Она понимает его слишком хорошо. Идеально. — Но это не заставляет меня желать дружбы с ним. Ганнибал готовится к удару. Он нанесёт его резко, мгновенно. Это месть за то, что она отдавалась ему без желания, за то, что расчленяет его своим взглядом, за то, что втайне посмеивается над его слабостями. За то, что он позволил ей знать свои слабости. «Это всего лишь твоя фантазия, Ганнибал. Только лишь фантазия, в которой ты берешь меня силой. Ты не можешь мстить за то, что происходит в твоей голове». — «Это не отменяет твоего преступления, как не отменяет моей мести». Он внимательно следит за эмоциями на её лице, как рыбак следит за поплавком на воде. — Это заставляет меня желать его. Беделия не показывает неудовлетворения, будто бы ей и вправду всё равно. Но по идеальной глади её лица пробегает тонкая волна, а во взгляде появляется нотка омерзения. Ганнибал торжествует.***
Для визита в магазин струнных инструментов он выбирает роскошное коричневое пальто, идеально подходящее под недавно приобретённый костюм. Он выглядит безупречно. Он — безупречен. Открывая дверь, Ганнибал придерживает колокольчик рукой. Пространство наполняют звуки музыки, и он не хочет прерывать игру. Желает насладиться сполна. Это прелюдия. Ласкающий и объемный звук виолончели, особый, таинственный запах инструментов, его отражение в зеркале с тёмной оправой. Всё говорит о хозяине, описывает его, словно Ганнибал уже касается Тобиаса, всего лишь проводя рукой по натянутым струнам. Его жест — оценивающий. «Убийца желает показать кому-то, насколько хорошо он играет». Игра Тобиаса действительно завораживает. — Вы сочиняете? — спрашивает Ганнибал, как только звуки затихают и владелец магазина входит в комнату. Тобиас самодовольно улыбается, но играет в притворство, будто бы эта встреча для него столь неожиданная. Случайная. — Порой. Вас интересуют не только струны человеческих душ, доктор Лектер? — Игра на терменвоксе подобна работе психотерапевта — возможность весьма тонкого управления без струн или клавиш. Свободными движениями пальцев в воздухе, подобно дирижерским жестам. Но чтобы игра состоялась, необходимо внимательно слушать. И слышать. — И что же такое вы услышали, доктор, что привлекло ваш интерес? Взгляд Тобиаса прямой, и они стоят очень близко друг напротив друга. Ответ не должен быть озвучен — это были бы лишние колебания воздуха в настолько идеальной обстановке. Не сейчас, не здесь. — Мне пришлось услышать ужасный шум, который издает мой клавесин. Необходимы струны. Предпочитаю сделанные из кишок. — У меня есть также стальные и полимерные на выбор. Ганнибал смотрит на Тобиаса уверенно, с аппетитом. Он подобен зверю, готовому к прыжку. — Я никогда не сомневаюсь в своем выборе. Опершись на косяк двери, Ганнибал с неподдельным интересом наблюдает, как Тобиас настраивает его клавесин. Любуется изяществом, с которым его руки пробегают по клавишам, точностью и уверенностью движений, когда он закрепляет струну. Тобиас сосредоточен на своей работе, отдается ей без остатка, и Ганнибал думает, что такой человек не может быть плохим любовником. Любовник на одну ночь, пока его не сцапает ФБР? Или друг, обретённый в столь позднем возрасте, если у него получится отрицать собственную причастность к преступлению. Найти совершившего убийство ещё не значит получить его признание и подтверждающие улики. Тобиас поочерёдно нажимает клавиши, вслушиваясь в звучание. — Желаете послушать, насколько волшебный, объёмный звук? Ганнибал приближается к инструменту и проигрывает несколько нот, касается тех же клавиш, которых только что касался Тобиас. На мгновение их пальцы пересекаются, лёгкое, скользящее движение, которое называют случайным прикосновением. Настолько же далёкое от случайности, как и сегодняшний визит Ганнибала в музыкальный магазин. Они взрослые мужчины, и незачем играть в невинность и незнание, но именно сама игра интереснее всего. «Он желает показать кому-то, насколько хорошо он играет». — Позвольте поинтересоваться, эти струны изготовлены из бараньих кишок? Ганнибал обращается к нему все так же подчёркнуто вежливо, поддерживая тон разговора. Интересно, в постели Тобиас настолько же вежлив, или наоборот, его заводят скабрезности? — Нет, на этот раз из человечьих. «Это ценный материал. На них он играет сам. Или использует для инструмента, на котором должен играть кто-то особенный. Для подарка кому-то особенному». Ганнибал чувствует себя особенным, и это ему льстит. — Мы оба любим играть не по правилам. Он удаляется в направлении кухни. Ужин сегодня тоже будет особенным. — Вы слышали, какое несчастье постигло Балтиморский симфонический оркестр? — любезно интересуется Ганнибал. Он учтиво ставит тарелку с блюдом перед гостем и занимает собственное место за столом. — Они вынуждены искать нового тромбониста. Ужасная трагедия. — Да уж, не лучший способ покинуть рабочее место, но должен признать, что общее звучание оркестра от этого только выиграло. — Партия духовых — определённо, — соглашается Тобиас. Не признается и не отрицает. Точно так всегда поступает Ганнибал, и в этом они похожи. Они сошлись благодаря роскошной серенаде из неудачного тромбониста Дугласа Уилсона, но из-за этой же серенады они и вынуждены будут прервать общение. Время открывать карты. — Скажите, Тобиас, вы планировали убить меня? Тощие животные обладают более жёсткими кишками, это было бы ценное приобретение для вашей коллекции. — Безусловно. — Он тоже выкладывает карты, всё ещё продолжая игру. — Но я был вынужден пересмотреть свое решение. — Что заставило вас изменить мнение? — Тот вечер, когда я шёл за вами к автобусной станции. И когда я увидел, на что вы способны, и насколько вы хороши в своем деле. Я полагаю, сегодняшний ужин настолько же необычен, как и мои струны? Вдохновлённое лицо Ганнибала на мгновение становится темнее тучи, но сразу же обретает прежнюю уверенность. Готовность играть по новым правилам. — Вы безрассудны, Тобиас. «Это ты безрассуден, Ганнибал. Как ты мог позволить, допустить, чтобы кто-то другой выследил тебя во время охоты? Ты, всегда такой аккуратный и предусмотрительный. Ты был на волоске от гибели». Ганнибал не понимает, как он мог пропустить, не заметить этого ранее — что подарок Тобиаса был посвящен не просто другому психопату, восхищенному музыкальным искусством. «Это подарок другому убийце», — предупреждающе звучит голос Уилла. Как он не догадался, что Тобиас должен обладать достаточным компроматом на самого Ганнибала, чтобы играть настолько открыто. Тогда его приглашение обретает абсолютно другой смысл — Тобиас может расценить его как угрозу, как попытку избавиться от свидетеля. Но Ганнибалу абсолютно не хочется его убивать. Уж точно не раньше, чем наступит утро. — Вы безрассудны, потому что привлекаете к себе внимание. И не только к себе. — Я привлёк внимание человека, который достоин его. Ганнибал встаёт для того, чтобы наполнить бокалы вином, и Тобиас приподнимается одновременно с ним. — Вы же пригласили меня не только для того, чтобы настроить инструмент, верно? Сейчас Тобиас готов раскрыть карты, и решающие секунды определяют, чем окончится сегодняшний ужин. Ганнибал не привык себе отказывать в удовольствии, даже если это и значит — скользить по лезвию ножа. — Всё верно, я пригласил вас, чтобы сыграть на другом инструменте. Тыльной стороной ладони Ганнибал касается плотной ткани брюк, совсем рядом с выступающей тазовой косточкой. Это лёгкое прикосновение выглядит вежливым. Приглашающим. Запрашивающим. Жест чётко демонстрирует намерения хозяина дома, не оставляя недосказанности, и само движение наполнено изяществом. Ганнибал не мог позволить себе настолько вопиющую пошлость, как жадные руки на чужих бёдрах или тянущиеся для поцелуя губы. Это банальность. Его же приглашение позволяет не менее вежливо ответить: «Извини, ты ошибся». Хищная улыбка на лице Тобиаса обозначает согласие. Он придвигается ближе, на долю дюйма, но этого хватает, словно незначительного трения спички о фосфорную поверхность коробка. Играть на инструменте чужого тела — это действительно искусство, и Ганнибал владеет им в совершенстве. Большинство предпочитает открыть крышку пианино, ударить с размаху по клавишам, чтобы добыть громкий диссонирующий звук, и сразу же захлопнуть её обратно. Иногда их мастерства хватает для того, чтобы сыграть собачий вальс. Это не стиль Ганнибала, не его замысел, он предпочитает смаковать каждое блюдо, запоминая его неповторимый вкус и запах. Сейчас самое начало десятого, и до утра предостаточно времени для всевозможных экзотических лакомств и нестандартных музыкальных вариаций. Первый поцелуй — за ухом, возле шеи, где лучше всего ощутим аромат чужого тела. Он проводит языком по коже — она настолько же приятная на ощупь, как в его фантазиях. Гладкая, бархатная, с еле ощутимым привкусом чужого тела. Знакомый аромат духов — Ганнибал не пользуется этой маркой, но когда узнаёт запах, очередной раз восхищается прекрасным чувством вкуса своего собеседника. Уже чуть больше, чем собеседника, но чуть меньше, чем друга. Пуговицы на жилетке расстёгивает медленно, аккуратно, и Тобиас совсем не помогает ему, он просто поддаётся ласкам, позволяет касаться к себе, смаковать себя. Освобождая его от рубашки, Ганнибал любуется его телосложением. Всё, что было скрыто под костюмом-тройкой, сейчас завораживает, вызывает аппетит — красивый торс, подтянутые мышцы пресса, плечи. Рубашка так и остается свисать на рукавах, когда Ганнибал проводит подушечками пальцев по его груди. Он вспоминает свою фантазию про руки в крови, губы в крови, и спрашивает Тобиаса над самым ухом тихим низким голосом: — Тебе нравится, какова кровь на вкус? — Да, — выдыхает Тобиас все тем же томным полушёпотом, которым к нему обращался Ганнибал. Услышав ответ, он отстраняется и наполняет их оба бокала вином. — Ещё вина? — Ганнибалу не хочется пьянеть, ему интересно сохранить в памяти каждый момент сегодняшней встречи. Вино должно подчёркивать вкус основного блюда, добавить нотку в прекрасно сложенный букет. — Поздний урожай Видал из Линдена. — О, Вирджиния. Я думал, оно французское, — улыбается Тобиас в ответ. — Революция вин Вирджинии прямо перед нами. Ганнибал обвивает его руку своей, и они пьют на брудершафт. Алая кровь на его губах, на его языке. Губы двух маньяков сливаются в поцелуе, они слизывают друг с друга чужую кровь. Совместный танец двух языков, касания слизистых, смешанные с привкусом лета в долинах Вирджинии. Странный, дикий, но неожиданно приятный букет. Крови всё ещё недостаточно, и Ганнибал проливает вино на бархатную кожу. Несколько капель попадает на белоснежную рубашку Тобиаса, на рукав самого Ганнибала, а остальные он бережно собирает языком с шеи, груди, изгиба ключиц. Берёт со стола шпажку с сыром и оливками, снимает одну и подносит к губам Тобиаса. Тот почти полностью забирает его пальцы в рот, прикусывая у основания, проводит языком между ними. Он пережёвывает оливку, не выпуская пальцы изо рта, а потом сглатывает и смачно их облизывает. Обхватывает губами. Пошло, с причмокиванием. Ганнибал прикрывает глаза от удовольствия, в своём дворце памяти совмещает зрительные образы с ощущениями острых зубов и влажного языка на своей коже. Он не спеша опускает пустые бокалы на пол, за ними следует и бутылка с вином, — остальные приборы не должны разбиться от движений. Вместо того чтобы подняться, Ганнибал медленно развязывает шнурки и освобождает Тобиаса от идеально блестящих туфель. Следующим движением расстёгивает пуговицу и замочек на его ширинке. Движения рук — выверенные, без доли сомнений или дрожи, как будто он раздевает самого себя. Всё теми же уверенными движениями Ганнибал освобождает Тобиаса от брюк и белья и усаживает на свободный край стола, прямо на белоснежную скатерть. Он придвигает свой стул и садится с такой же чинностью, будто бы собирается ужинать, а не находится прямо сейчас между раздвинутых ног другого мужчины. — Сегодня ты будешь главным блюдом, — улыбается он. Всё ещё в полном облачении на фоне почти целиком обнаженного Тобиаса, Ганнибал и вправду выглядит так, будто бы сейчас будет ни к чему не обязывающий разговор по всем канонам светского вечера. Сегодняшний разговор завел их слишком далеко, но это не повод избегать этикета. Прежде, чем поднести бокал к губам, следует ощутить его запах. Ганнибал погружается лицом в волосы в паху, чуть сбоку, ниже того места, где было его первое касание ладонью через одежду. Вдыхает носом аромат — новый, грубый, пьянящий, он хочет запомнить эти ощущения, чтобы потом восстанавливать в своей фантазии до мельчайших деталей, вспоминая только этот дивный аромат чужого тела. Ганнибал прокручивает свои мысли во время предыдущей мастурбации — его ожидания полностью оправдались. Тобиас и вправду обладает значительным инструментом, а может, Ганнибалу сейчас так кажется, потому что большинство мужских членов он видел увядшими, прикреплёнными к трупам или телам на операционном столе, а не в полной боевой готовности непосредственно рядом со своим лицом. Тем не менее, это его не отвращает, не пугает, и он приходит к решению, что большой инструмент в любом случае не проблема… для поглощения. Всего лишь нужно увлажнить, провести языком вдоль всего члена. Взять совсем немного, потом глубже, ещё глубже… Тобиас позволяет себе запрокинуть голову и фактически полулежит на столе, опираясь на локти. Ганнибал не видит его лица, но слышит протяжные, довольные стоны, и этого достаточно, чтобы понять, что он делает всё правильно, движется в нужном направлении. Ранее он и не мог предположить, что это блюдо может быть столь великолепным на вкус. Приподнимаясь со стула, Ганнибал расстёгивает собственную ширинку, освобождает края рубашки и соединяет их с Тобиасом возбужденные члены вместе. Он придвигает тело любовника к себе, полностью укладывая его на скатерть, а сам опирается коленками на придвинутый стул. Плевок на ладонь — и Ганнибал умело, чётко, быстро дрочит им обоим, как будто бы делал так всегда, и это умение — неотъемлемая часть его личности. Тобиасу остается только хвататься руками за гладкую поверхность стола, а ртом заглатывать воздух, которого с каждым движением всё меньше. Они движутся в едином ритме, и лёгкий звон посуды напоминает Ганнибалу, как всё же предусмотрительно он поставил хрупкие бокалы на пол. Двигаться и ощущать чужое тело так восхитительно хорошо, что главное — дойти до основного блюда, а не завершить дегустацию на полдороге. Ганнибал опускает свой собственный член, при этом приподнимая ногу партнера. Приходится придвинуть ещё один стул, чтобы не держать её на весу, а любое лишнее движение отвлекает, задерживает в то время, как всепоглощающее желание заставляет концентрироваться только на хриплых стонах Тобиаса, на столь желанном проникновении. Они оба возбуждены до предела, и у Тобиаса определённо есть опыт в этих делах, поэтому Ганнибал входит сразу, одной лишь головкой, задерживая движение, чтобы дать ему привыкнуть. Несколько секунд, — и Тобиас подтверждающе кивает. Давай, продолжай. И всё же, когда Ганнибал входит на полную, до конца, столовую пронизывает громкий стон, больше похожий на крик. Он не спешит, вслушиваясь в чужое прерывающееся дыхание. Проходит совсем немного времени, и Тобиас начинает нетерпеливо ёрзать на члене, подталкивая партнёра к движению, а Ганнибала не нужно долго упрашивать. Он начинает двигаться сразу в быстром темпе, не давая и секунды на передышку. Одной рукой Ганнибал поддерживает ногу, упирающуюся в спинку стула, пальцы другой погружает в рот Тобиаса. Он раскрывает его как можно шире и позволяет погрузить в себя четыре пальца глубоко, по самые костяшки. Ганнибал обожает трахать партнёрш во все доступные отверстия, обладать ими полностью, до конца. Движения всё ускоряются, и, кажется, разрядка должна наступить очень скоро, но это не его метод, не то, как Ганнибал привык действовать. Он склоняется над распростёртым на столе телом: — Я не ожидал, что вечер будет настолько интересным. — Он делает акцент на столе «настолько». «Не ожидал, что буду ебать кого-то, кто сделает мне настолько дорогой подарок, кто сможет понять и принять меня полностью. Вообще не ожидал, что окажусь в постели с другим убийцей». Эта мысль завела его прежде, потому что была фантазией, которую невозможно воплотить. Сейчас, в реальности, она вызывает почти что сумасшествие, насколько вообще Ганнибал может быть подвержен каким-либо сильным эмоциям. Он трахает Тобиаса, не прикасаясь к его члену, лишь любуясь им со стороны. Трахает его быстро, ритмично, всё так же не давая вздохнуть. Ганнибал обожает доводить себя и партнёра до грани, когда ещё немного, и вот-вот, но при этом не кончать самому и не позволять кончить. Они оба почти на самой вершине своих американских горок, когда раздаётся звонок в дверь. — Ждёшь кого-то? — томным, расслабленным голосом спрашивает Тобиас. — Я поцеловал Алану Блум, — выдаёт Уилл и, стряхивая снег с куртки на дорогой ковёр, бросает её куда-то неопределённо в сторону гардероба. Безусловно, Ганнибал расстроен, но его неувядающее чувство юмора подбрасывает одновременно несколько вариантов, один другого лучше. «Я так и знал, что она тебе не даст. Или думал, что уже не дала», — первое, что крутится у Ганнибала на языке, но врождённая вежливость не позволяет высказать эту мысль вслух. Хоть такая формулировка сразу же избавила бы его от нежданного гостя. Вторая мысль, накрывающая Ганнибала, — о том, что ФБР нужно сменить методы расследования и начать ловить свеженьких маньяков в тёплой постели уже имеющихся. Раскрываемость преступлений сразу бы повысилась, а Уилл собственной персоной читал бы лекции об этом прогрессивном методе благодарным слушателям Академии в Куантико. Потом Ганнибал внезапно вспоминает слова Уилла о том странном чувстве, будто они с Потрошителем делают одни и те же вещи в одно и то же время — просыпаются, чистят зубы, едут на работу… так вот, сегодня совпадение получилось просто идеальным. В результате вместо того, чтобы обижаться или горевать по поводу сорвавшегося свидания, Ганнибал еле держится, чтобы не прыснуть со смеху в то время, когда ему полагается разыгрывать искреннее дружеское сочувствие по отношению к своему менее везучему коллеге. Но единственная фраза, которую он способен из себя сейчас выдавить, не рискуя обнаружить все остальные мысли, сводится к простому: — Ну что же, проходи. — У тебя гости, я помешал тебе? — интересуется Уилл, заходя в столовую. — Коллега. Ты только что с ним разминулся, — спокойно поясняет Ганнибал с абсолютно беззаботным видом. — Телефонный звонок от пациента. Ему пришлось срочно уйти. Взгляд Уилла скользит по недоеденным блюдам на тарелках, словно это место преступления. Смятая скатерть, сдвинутые рядом с ней стулья, которые по правилам должны находиться рядом с едой. Вино и бокалы стоят на полу, а на рубашке Ганнибала видны капли яркого напитка. Небрежно полузаправленной рубашке всегда идеального доктора Лектера. И да, пусть у Уилла не настолько идеальный нюх, как у Ганнибала, но в воздухе столовой витают горячие запахи секса. Мужского секса. Вправду — не нужно быть лучшим профайлером ФБР, чтобы восстановить картину преступления. — Черт! Прости. Разозлившись на самого себя и собственную неуместность в данной ситуации, Уилл резко разворачивается по направлению к выходу. Ганнибал мягко придерживает его за локоть. — Уилл, он всё равно уже ушел. Нет смысла потратить час на езду по метели, если так и не рассказать мне, что произошло и что тебя напугало. Тем более, что у меня всё равно остался десерт на двоих. Ганнибал теперь может открыто продемонстрировать разочарованно-расстроенное лицо, хоть у него самого расстройство уже прошло. Более того — он даже благодарен Уиллу за этот неожиданный визит. Благодарен за то, что он избавил его от необходимости принимать какое-либо решение: оставлять любовника на ночь, вежливо выпроваживать его за дверь или просто убить и избавиться от трупа. Несмотря на всю страсть, которую он только что испытывал по отношению к Тобиасу, Ганнибал ловит себя на мысли, что первый вариант для него наименее предпочтительный, последний — наиболее. Интересно, восстанавливая картину преступления, кого Уилл представлял на столе с раздвинутыми ногами — себя самого, своего дивного доктора, случайно оказавшегося склонным к мужской любви, или его неведомого любовника? Ну уж точно не убийцу, оставившего труп тромбониста на сцене симфонического театра, а ведь этот вариант при всей своей кажущейся абсурдности оказался бы единственно верным. Ганнибал усмехается сам про себя при мысли об этом забавном совпадении, но он абсолютно не смущён. Раз уж все факты налицо, глупо всё отрицать или оправдываться, что его гостьей была женщина. Ганнибал не привык стесняться, и вообще — пусть лучше Уилл считает его холостое положение следствием сексуальной ориентации, а не маньячных привычек, а чрезмерную заинтересованность самим Уиллом объясняет естественной симпатией к привлекательному мужчине, а не желанием ставить эксперименты над его психикой, попутно устраивая гладиаторские бои с его участием. Ганнибал ловит себя на увлекательной мысли, что однажды он даже сможет использовать это открытие Уилла в свою пользу, раз сегодня сам Ганнибал сделал открытие, что секс с другим мужчиной может быть более чем просто приятным. Он смотрит на смущённого и уставшего приятеля и мысленно раздевает его взглядом — старая жилетка, потёртый джемпер, он снимает их вещь за вещью. Может быть, такие мысли — просто следствие всё ещё затихающего возбуждения. — Титул «неудачник года» сегодня по праву принадлежит мне. Сначала я сам себе испортил романтическое свидание, но этого показалось мне мало, и вслед за этим я решил испортить романтический вечер ещё и тебе. Уилл потирает руками глаза, пытаясь собрать мысли в одно целое. Ганнибал поливает пудинг заварным кремом и посыпает тертым шоколадом. Он хочет не просто красивый подарок — подношение на тарелочке. Сейчас этого слишком мало. Простой подарок, пусть даже такой красивый и изящный, как тело Дугласа Уилсона, превращённое в музыкальный инструмент, не может удовлетворить притязания Ганнибала. Он жаждет сражения. Это должен быть не просто гладиаторский бой, где ставят на сильнейшего. Ему необходим средневековый турнир, в котором победитель получает впридачу к награде руку и сердце принцессы. Кто-нибудь обязательно должен погибнуть, но Тобиас и так обречён своим неосторожным поведением, своим желанием понравиться — как многих губит именно оно. А Уилл обречён, потому что уже давно, даже не подозревая об этом, играет с Ганнибалом в игру, в которой выживает обычно только один. А поскольку Ганнибал играет уже много лет и до сих пор жив, шансов у Уилла тоже немного. Гораздо больше шансов раскрыть Тобиаса, и Ганнибалу интересно, что произойдёт. Кому достанется шёлковый платок принцессы. — Я должен рассказать тебе кое-что, что нарушает этику отношений между доктором и пациентом. Уилл выглядит так, будто бы ожидает откровений про первый опыт Ганнибала в колледже с каким-то длинноволосым пареньком, причём рассказанных во всех интимных подробностях. Ганнибалу нравится говорить полунамёками, нравится видеть, созерцать, впитывать смущение Уилла. Однажды он этим воспользуется. Если Уилл выживет. — Один мой пациент предполагает, что его друг может быть замешан в убийстве в симфоническом театре. Этот друг владеет магазином струнных инструментов.***
На следующее утро Ганнибал придерживает колокольчик в магазине струнных инструментов, а потом захлопывает за собой дверь на защёлку. Действие кажется ему настолько привычным, будто бы он повторял его бесчисленное количество раз. Неужели они стали так близки за вчерашний вечер? — Нас вчера так некрасиво прервали. — Непозволительно, — соглашается Тобиас и проводит рукой по его щеке. Сегодня им не до прелюдий и вступлений, будто они решают начать в точности с того момента, на котором их так неуместно остановили вчера. Губы бесцеремонно сцепляются в поцелуе, жёстком, страстном, где никто не хочет уступить, потерять власть, — они кусаются, царапаются зубами. Так быстро возвращаются к финальной точке прошлой встречи, будто бы и не было между ними одиннадцати часов перерыва. Правда, на этот раз они меняются позициями, и Тобиас заваливает Ганнибала на стол, раздвигая в стороны нотные записи. Опускаясь на гладкую поверхность, Ганнибал ставит галочку-напоминание — не забыть проверить наличие обломившихся волосков, когда будет покидать это место. Вторая мысль, появляющаяся одновременно с первой, — дотянуться рукой до острого стержня, лежащего рядом, и вогнать его в шею Тобиаса, не допустив, чтобы он поведал тайны Ганнибала кому-нибудь другому. Например, специальному агенту ФБР Уиллу Грэму, которого сам Ганнибал и направил по его следу. Хотя, если бы Ганнибал по-настоящему боялся такой возможности, вряд ли бы он ещё вчера отпустил Тобиаса живым. Сегодня им опять овладевает дикое вчерашнее возбуждение, и Ганнибал приходит к выводам, что раз уж он всё равно решил рано или поздно избавиться от Тобиаса, глупо отказываться от удовольствия, которое он может получить прямо сейчас. Высшая неблагодарность по отношению к судьбе — не позволить себе распробовать её подарок до конца. Ганнибал позволяет освободить себя от брюк, при этом оставаясь в пальто и перчатках — не хватало только наследить на месте преступления, которое ФБР потом разберут до волосинки. Губы цепляются за губы, и руки — те самые, с бархатистой кожей, касание которых покорило Ганнибала ещё с первого пожатия — начинают действовать. Нежная кожа рук на его члене, твёрдые, скользкие пальцы внутри. Он стонет, не сдержавшись, и откидывается на стол, пытаясь расслабиться. Тобиас склоняется над ним, прижимая к твёрдой поверхности. — Да ты ещё целочка, девочка моя, — шепчет он на ухо, и Ганнибала обдает жаром. От высказанной вслух похабщины, от горячего дыхания и резкого запаха Тобиаса, от опасности быть пойманным, от обжигающей боли внутри. Ему и раньше нравилось доставлять боль, но он не ожидал, что получать боль может быть настолько же приятным — или даже немного приятнее. Резкая, жгучая боль — прямая противоположность тягучей боли одиночества, давящей где-то под самым желудком. Когда Тобиас входит в него, Ганнибал только силой воли заставляет себя не закричать. — Это убийство расследует ФБР, — шепчет он как будто в полубреду. Сейчас так сложно связно формулировать мысли, будто и вправду его температура стремится к сорока. — Они найдут тебя. Не меньшая похабщина — сейчас представлять, как ФБР вышибает двери и врывается в магазин с автоматами. — Пускай, — небрежно отвечает Тобиас и его новое резкое движение выбивает все лишние мысли из головы Ганнибала. — Желаешь, чтобы они поймали тебя? Это будет не так приятно, как со мной. Ганнибалу самому хочется арестовать Тобиаса, он даже немного завидует вездесущей силе правоохранительных органов. Арестовать, раздеть, исследовать. — Я хочу, чтобы они попытались. Несмотря на боль, его сейчас разбирает смех, когда он представляет лицо Уилла, уже второй раз за сутки застающего Ганнибала в пикантном положении. Его лицо, когда он понимает, кого именно упустил вчерашним вечером. — Они могут подозревать меня, потому что я владелец магазина музыкальных струн. Они отправят ко мне своих людей, и я их убью. «Всё сработало по плану, определённо по плану». — Ты уже убил ради меня. — Сам тон, которым Ганнибал выстанывает эту фразу, подстёгивает их обоих сильнее, чем само её содержание. — Ты убил бы ещё? «Да, скажи да, пожалуйста, скажи да». — Да, только назови имя. Тобиас вбивается в него всё резче и резче, а Ганнибал вместо сопротивления только обхватывает его ногами, насколько позволяет его стеснённая поза. Сейчас он не хочет сдерживаться. Пожалуйста, не сейчас. Только не останавливайся. Ганнибал знает, какое имя он хочет назвать. Он боится, что кончит, когда произнесёт его вслух. Сражение произойдет и без этих слов, Ганнибал и так идеально подготовил место для турнира. Бездействие в эту минуту кажется блаженством — просто отдаваться резкому ритму движений и ждать. Предвкушать. Он запрокидывает голову и без ограничений отдается чувственной простоте их соития. Ганнибал приподнимается только когда слышит грубый стук в дверь. Опираясь на локти, он задаёт вопрос, при этом стараясь придать лицу одно из своих наиболее беспечных выражений: — Ждёшь кого-то?