Братец Алёнушка

      — А-а-ах… М-м-м… Похоже, я совсем разучился складывать звуки в слова, лаская разморённым взглядом стоявшую передо мной на коленях красотку. Ох и горячая попалась штучка! Правда, фигура у девахи малость подкачала — её плечи казались не по-девичьи широкими, бёдра — наоборот, узкими, талия почти не просматривалась, а мои ладони, беспрерывно гладившие роскошное тело, вместо желанных мягких округлостей, ощущали твердокаменную крепость мышц. Да и как мы познакомились, я успел позабыть. Может, судьбе было угодно подбросить мне в постель пловчиху? Какую-нибудь мускулистую чемпионку по гребле брассом. Или штангистку? Ну и что? Да плевать, зато как охренительно приятно собирать бисеринки пота с её плеч, едва касаясь губами гладкой матовой кожи, и зарываться лицом в густые льняные пряди волос! И внутри у неё так жарко и туго, что ещё немного…       Моя штангистка, кокетливо выгнув спинку, обернулась, потянувшись за поцелуем, а я от неожиданности чуть не грохнулся с кровати, только-только осознав… Мать честна́я, да это же парень! Красивый, с буйной копной волос и соблазнительно пухлыми губами, но, блин… парень! И захлёбывался я стонами, проникая по самый пах вовсе не в нежное девичье лоно, а в крепкую мужскую задницу! У меня моментально упало всё, что до того стояло, как мужественный оловянный солдатик.       «Добуха́лся ты, Петров, — безжалостными молоточками застучало в висках. — До того, что и не помнишь, как мужика в постель завалил!»       — Слышь, ты это… извини… нечаянно вышло, — оторопело пробормотал я, неловко сползая с сильного тела, и тут же прикусил язык, сообразив, какую чушь только что сморозил. Нечаянно что? Мимо проходил и рухнул к нему в койку, а кое-что, вопреки моим словам, не вышло, а наоборот — вошло куда-то не туда? Бля-я… Я совсем уже собрался вспыхнуть свечкой и сгореть нахрен со стыда прямо в этой вот постели, как окружающее пространство вдруг стремительно померкло, окутав меня кромешной темнотой. Наверное, мой офигевший от такой неожиданности мозг оперативно вырубился, спасая меня от полного душевного раздрая…

***

      Никогда бы не подумал, что сознание может мгновенно отключиться и вернуться вот так, внезапно, но реальность вдруг врубилась, словно где-то щёлкнул невидимый тумблер — и мне тут же захотелось зажмуриться. Что я и сделал, но не только потому, что солнечный свет больно резанул по глазам.       Рядом со мной кто-то завозился, выходит, мне ничего «такого» не померещилось… Прикидываться пребывающим в отключке явно не имело смысла, и я решительно открыл глаза, стараясь морально подготовиться к столкновению с суровой действительностью. Однако, сама действительность сталкиваться со мной вовсе не собиралась — она, а точнее, её представитель, просто сидел рядом и беззастенчиво меня разглядывал. На всякий случай я хорошенько протёр глаза, лелея слабую надежду, что это всё-таки бесплотный фантом из сновидения или галлюцинация сражённого похмельным синдромом мозга, и даже посильнее ущипнул себя за ногу, но увы…       Боль от щипка тоже оказалась реальной, а представитель не исчез, не растворился в воздухе и сказочным чудо-юдом не обернулся. Хотя, признаться, сейчас я предпочёл бы узреть какого-нибудь Горыныча с огненными струями, хлещущими из всех трёх разверстых пастей, злобного доходягу Кощея или Бабу-Ягу на худой конец, но только не его — того самого парня, которого с таким упоением трахал. Лишь одно и удержало меня от того, чтобы снова зажмуриться покрепче и постараться провалиться в небытие — теперь мой нечаянный любовник был полностью одет. Правда, как-то необычно: его бёдра обтягивало что-то вроде длинных шорт из грубоватой холстины, на плечах болталась рубаха-косоворотка, похожая на те, в какие облачались исполнители русских народных танцев, как и положено, подпоясанная узорчатым кушаком, а ноги были обуты в нечто похожее на короткие полотняные сапожки с фигурно вырезанными дырочками на голенищах. Хм… Так всё же было у нас с ним, или нет?       Парень не спешил прояснить ситуацию, продолжая молча пялиться на меня, и мне вдруг тоже очень захотелось рассмотреть себя получше, особенно нижнюю часть тела. Я незаметно скосил глаза и еле сумел подавить вздох облегчения — внизу, в моих плавках, всё было чинно, спокойно и сухо. Значит, это всё-таки был сон, самый невероятный из всех, что я когда-либо видел? Скорее всего — иначе, с какого перепугу мне бы вдруг приспичило брякнуться в кровать с… Кстати, а почему кровать так пахнет сеном?       И тут до сих пор щадившая меня реальность решила долбануть со всей силы, ибо до моего не совсем ещё проснувшегося сознания наконец дошло — никакой кровати в ближайшем обозримом пространстве не наблюдалось, а я с удобством возлежал на небольшом стожке уже подсохшего сена. Хм… Откуда здесь вообще взялся стог? Помнится, на том клочке дикого пляжа у озера Червонного, где мы — Андрон, Данька и я, три без пяти минут дипломированных ветеринара, — расположились со своими шашлыками, девчонками и пивом, никаких стогов и в помине не было…       — Пить хочешь? — подал наконец голос мой «сновиденец».       — Ага, — прохрипел я, тщетно пытаясь осмыслить происходящее и гадая, повезло ли мне проснуться, или я всё ещё блуждаю в лабиринтах снов?       Но пить, сон это был или явь, действительно хотелось очень — сушняк во рту был такой, словно туда переселилась Сахара со всеми своими песчаными барханами. По идее, и чердак у меня должен был бы трещать с похмелья… Некстати вспомнилось вдруг, как не упускал случая прикольнуться закадычный кореш Данила, утверждая, что если произнести слово «похмелье» с ударением на последнем слоге, то можно почувствовать тень виноградника, вкус молодого бургундского божоле, прохладу винного погребка… Уж не знаю, что там в действительности ощущал Данька, а вот мне проснуться с похме́лья или с похмелья́ разницы не было — я реально чувствовал только сильнейшую головную боль. Обычно голова у меня буквально раскалывалась, но сейчас она явно присутствовала на плечах целым куском и нисколечко не болела, а ведь я, помнится, залил в себя немало, нет, не божоле, конечно, обычного «Жигулёвского»…       Откуда парень добыл запотевшую глиняную крынку, я как-то упустил из виду, но с готовностью выхватил её у него из рук и жадно припал губами к широкому горлышку. Испугался было, запоздало сообразив, что надо бы сначала поинтересоваться, чем угощают во снах, но живительная жидкость уже полилась в моё пересохшее горло, моментально заставив меня отложить все вопросы на потом. Впрочем, в крынке был обыкновенный квас — прохладный, ядрёный, пахнущий ржаным хлебом. Вкуснятина-а! Я и сам не заметил, как ополовинил содержимое крынки, лишь напоследок успев удивиться тому, каким образом квас в ней не закипел в такую-то жару…       А вокруг действительно было жарко. Солнце стояло в зените и палило нещадно, заливая ярким светом раскинувшийся впереди, насколько хватало глаз, огромный луг, поделенный на большие и почти ровные квадраты, придававшими ему сходство с гигантской шахматной доской. Тем более, что на некоторых трава была уже скошена и смётана в стога, на других же, как и на том, где притулился с краешку стожок с моей заблудшей в сновидениях личностью на вершине, ещё стояла по пояс высотой. А невдалеке, оставляя за собой аккуратные валки скошенной травы, ритмично взмахивали литовками два косаря, одетые в такие же штаны и рубахи, что и обитатель моего сна или яви, чёрт его разберёт…       — Сенька и Женька, — коротко отрекомендовал их парень, проследив за моим взглядом, — кузены мои. Папуле сегодня нездоровится, вот я и упросил их подмогнуть!       Мне снова захотелось незаметно перевести дух. Похоже, мой странный знакомец и впрямь был при деле — только теперь я увидал прислонённую к нашему стожку косу с остро заточенным лезвием. Значит, трахаться со мной ему наверняка было некогда, тем паче — средь бела дня, да ещё и на глазах у братьев… Я машинально слизнул квасные «усы» и озадаченно почесал макушку. Не сказать, что полученная информация сильно мне помогла — никаких лугов с косарями здесь не должно было быть в принципе. Как и сенокоса, ибо последнее время года, отложившееся в моей памяти, было серединой мая. А какой, к едрене-фене, в мае сенокос?       — Тебя самого как звать-то, чудо? — ошалело просипел я.       — Алексеем, — примостившееся рядом «чудо» — рост под два метра, косая сажень в плечах, ни дать ни взять былинный Алёша Попович! — вдруг смущённо зарделось и кокетливо опустило глаза. Удивительно, но в одном реальность точь-в-точь повторяла сон — парень и в самом деле был красив. И ещё очень молод — лет восемнадцати-девятнадцати, хотя из-за внушительной комплекции и казался старше.       — А меня Иваном кличут, — нехотя пробурчал я, сочтя, что, наверное, будет не лишним представиться и самому. — Слушай, Лёх… А где это мы сейчас находимся?       Глупее, конечно, ничего и придумать было нельзя, но зачем ломать голову, если можно просто спросить?       — Да на лугу же, — просветил меня «Попович», отчего мне сию минуту захотелось открутить ему башку.       — Это и так невозможно не заметить, — кисло поморщился я. — А луг этот где, ты, часом, не в курсе? И… какое сегодня число?       — Седьмое июля, — выдал вдруг Алёшка, покосившись на меня с некоторой опаской. Неужели прочёл мои мысли? — А луг-то недалече от Романовки! Вон, видишь деревню? — ткнул он пальцем куда-то мне за спину.       Я поспешил обернуться — с другой стороны луг полого спускался в низину, и мне в самом деле удалось разглядеть расплывавшиеся в полуденном знойном мареве крыши домов не слишком обширного поселения. Не сказать, чтоб совсем уж «недалече», километра два точно будет… И куда, мать его растак, подевалось озеро?       Теперь уже я сам воззрился на Лёху с сильным недоумением, гадая, кто из нас двоих сошёл с ума не на той остановке. Похоже, что слететь с катушек свезло всё-таки мне, ибо это меня какая-то неведомая машина времени зашвырнула из мая сразу в июль. Машина времени, хм… Чушь собачья! Неужели я, не успев толком проснуться, всё-таки провалился, как в омут головой, в другой сон? Наверняка. А иначе откуда бы здесь взяться этому лугу и деревеньке Романовке, которых в окрестностях нашего Залесска отродясь не существовало? Да и этот былинный богатырь тоже мало походил на обитателя реального мира — и одет не пойми-разбери во что, и разговаривал не совсем обычно, мешая современные слова со старинными, даже сидел как-то не так, не по-мужски, а, скорее, по-девчоночьи, бочком, плотно сдвинув коленки и подогнув под себя длинные ноги. Вот точно — скромница Алёнушка! Но тогда почему этот сон, на удивление яркий и чёткий, как-то слишком похож на реальность?       — Алёш, — негромко раздалось слева, — мы, пожалуй, домой подадимся! Уж больно жарко, а в такую жару какая косьба? Да и ты ступай, а завтра с утра, по холодку, и продолжим!       Занятые выяснением собственного местоположения в пространстве-времени, мы и не заметили, как Лёшкины кузены бросили косить и, подобравшись совсем близко к нашему стожку, тоже разглядывали нас с большим интересом. Особенно меня.       — Уж слишком жарко! — вытирая взмокший лоб измочаленной тряпицей, повторил Сенька, а может, Женька — оба «брата из ларца» были совершенно одинаковы с лица. И чем-то неуловимо похожи на Лёху — высокие, статные, сильные, как говорится, кровь с молоком. Вся родня у них такая, что ли?       — Само собой, лучше завтра, — засуетился Лёшка, сползая со стожка. — Только косы припрятать надо!       Я неопределённо хмыкнул — мне показалось, или ему и впрямь захотелось побыстрее спровадить братишек? Уж слишком ретиво он взялся помогать им прятать литовки под крупными валками скошенной травы.       — А девчонки у вас в родне тоже красивые? — рассеянно полюбопытствовал я, провожая взглядом спины удалявшихся близнецов.       — Девчонки? — озадаченно переспросил Лёха, забираясь обратно. — Ты про что это?       — Лёх, не насилуй мне мозги, — я только ухмыльнулся, ещё не зная, какой сюрприз преподнесла мне судьба. — Девушек никогда не видал?       — Не-а, — помотал головой Лёшка.       — То есть, как «не-а»? — рявкнул я, начиная злиться. Что это чучело мне тут втирает?       — Вань, ты не сердись, — опасливо проблеял Лёха, очевидно, догадавшись, что серое вещество у меня в черепушке уже где-то в паре градусов от температуры кипения. — Просто растолкуй, что такое де-вуш-ка? — старательно произнёс он по слогам.       — Во даёт! Девушка это… ну-у… сначала девочка, потом девушка, женщина, а после бабуся. Такая, знаешь… которая детей рожает, — дурашливо хихикнул я, совершенно не представляя, как ещё объяснить этому Алёнушке-переростку само собой разумеющееся. Может, ему просто подурачиться захотелось? Ладно, попробуем поддержать игру…       Лёха озадаченно хмыкнул:       — Вань, ты чего мне тут заливаешь-то? Детей рожают омеги!       — Кто? — я понял, что ни хрена не понял и уже вполне созрел, чтобы врезать этому вралю по зубам. Это ещё кто кому заливает! Не нравилась мне такая игра, вот от слова совсем!       — Омеги, — отмахнулся Лёшка. — Будто сам не знаешь?       — Ты б хоть подмигивал, когда врёшь, — досадливо припечатал я, с мстительным удовольствием наблюдая, как Лёхина моська расцветает пунцовыми пятнами. Подумаешь, обиделся, ромашка невинная! А нечего из меня вешалку для лапши изготавливать! Я совсем было уже собрался вывести этого трепливого сучонка на чистую воду, как вдруг ощутил заворочавшийся где-то в животе ледяной комок страха — а ведь он, кажись, не врёт… Разве можно врать с такими честными глазами? И хоть бы усмехнулся разок! Тогда… Что за хрень творится в этом моём слишком уж реальном сне? Пациентов сонной дурки выпустили на прогулку, а я каким-то образом затесался среди них? Как меня вообще угораздило оказаться на этом чёртовом лугу?       Поселившийся внутри знобкий холодок в мгновение ока разросся до размеров цунами, грозя захлестнуть меня с головой, но откуда-то из глубин сознания всё-таки пробилась здравая мысль о том, что прежде, чем удариться в панику, надо попробовать напрячь соображалку — может и удастся что-то вспомнить… Но особо напрягаться даже не пришлось — память, словно кто-то вдруг включил в моей голове кинопроектор, заработала чётко, отматывая ленту событий ровно до того момента, как меня затянуло в… А куда, собственно, меня затянуло?       — Вань, — Лёха, почувствовав, что творится неладное, нерешительно взял меня за руку, — ты прямо побелел весь…       — Отвали, — рявкнул я, вырвав ладонь из его цепкой лапки. — Дай подумать!       Про то, как мы жарили мясо на решётке от старого холодильника, неизвестно зачем валявшейся в багажнике Андрюхиной машины, потому что в спешке забыли захватить шампуры, я помнил достаточно ясно. Хорошо посидели, душевно… Окончание преддипломной практики — веский повод, чтобы отметить, тем более, что совсем скоро нам всем корпеть над дипломом, а там и защита не за горами, так что, лето выйдет хлопотным, и почти до самого августа особо не разгуляешься.       Майское солнышко пригревало, подрумянивая наши тела первым весенним загаром, шашлыки под «Жигулёвское» сметались на «ура», Даня, душа компании, по обыкновению травил анекдоты, а Светик, Ленок и Ирка, три подружки с параллельного курса, мило краснели, обстреливая глазками всех нас по очереди. Что до меня, то я почти не сводил глаз с Ленки, обдумывая всё больше хмелеющими мозгами кое-какой коварный план. Да-да, именно с ней, знойной брюнеткой, я и рассчитывал прогуляться в куцые заросли акации за лодочной станцией, разноцветной в чешуйках облупившейся краски. До сексбомбы Ленок чутка не дотягивала, но сиськи, налитыми шарами вываливающиеся из лоскутков, призванных изображать лиф купальника — это, я скажу вам, аргумент! И в мечтах я уже видел, как эти шары вываливаются прямо мне в ладони… А вместо этого оказался не пойми где и с кем!       Я свирепо покосился на притихшего рядом Лёшку. М-да-а, не зря батя мой любил подшутить — «не пей, мол, Ванятка, козлёночком станешь»! Правда, и сам нередко пребывая в сильном подпитии, из-за чего моя маман однажды собрала его пожитки в потрёпанный чемодан и выставила папашку и из дому, и вообще из нашей жизни. Вот далось ему это Алёнушкино пророчество! Ведь не всерьёз и говорил-то, а как в воду глядел. Причём, в воду — кажись, в прямом смысле. Козлёночка из меня, правда, не получилось, но… И какая дурная сила потащила меня в озеро?       — Эй, куда тебя понесло — вода ещё холодная!       Данькин окрик настиг меня у самой кромки воды, но я только ухмыльнулся — сам знаю. Ленкин заинтересованный взгляд я чувствовал всей кожей. А пьяному, как известно, и море по колено, не то, что это, простиравшееся едва ли не от самых окраинных домов Залесска озеро. Всего каких-то восемь километров в длину и три в самой широкой части — тьфу, лужа, говорить не о чем! Захотелось мудаку повыпендриваться, блеснуть удалью молодецкой? Наверное…       Не знаю, чем уж я там блистал — вода и впрямь обжигала холодом, но я танком пёр всё дальше и дальше.       — Ванёк, далеко не ходи, там дна нет! — Андрону тоже захотелось проявить заботу, но и его предупреждение я пропустил мимо ушей.       Что я, не в Залесске вырос? Вся городская ребятня с малолетства тусовалась на озере, и про то, что дальше, чем метров за семьдесят от берега лучше не забираться, я знал не хуже Андрюхи — там пологое дно круто обрывалось, к тому же снизу били холодные ключи, и вода была студёной даже в летнюю жару. Почему тогда я, как упёртый осёл, всё брёл вперёд? Не иначе, количество выпитого резко перешло в качество, лишив меня страха, да и разума заодно…       На берегу, помнится, уже орали благим матом, надеясь выманить меня из воды, и только я собрался обернуться, чтобы гаркнуть что-нибудь в ответ, как вдруг увидел нечто необычное — водяную толщу внезапно пронзил яркий серебряный всполох. И ещё один — на несколько метров подальше. Это что ещё за явление природы? Неужели в нашем заштатном Червонном водятся такие здоровенные рыбины, и это их чешуя так ослепительно сверкает в прорезавших прозрачную воду солнечных лучах?       Я заинтересованно вытянул шею и даже не понял поначалу, что, машинально сделав пару шагов, ухнул в воду с головой. Холод окутал меня плотным коконом, перебив дыхание, а сиявший где-то впереди серебряный свет вдруг стрелой рванулся навстречу. Последнее, что удалось вспомнить — как серебристая молния ударила мне прямо в темя, а в следующую секунду моё тело закрутило, точно в бешеном водовороте. Однако, и это не заставило меня содрогнуться от страха — целый сонм воздушных пузырей вырвался изо рта, но удушья я не ощущал, к тому же, мне казалось, что вокруг бушевал вихрь не из воды, а из таких необыкновенно ярких и сочных красок, каких я никогда в жизни не видывал. «Как же красиво…» — было последней связной мыслью перед тем, как моё тело выкрутила дикая боль, словно меня затянуло в огромную мясорубку, а потом всё вокруг поглотила тьма.       Жуть накатила внезапно, да так, что волосы зашевелились у меня на затылке. Как я выбрался из того водоворота? Или… не выбрался? Может, зашвырнуло меня тем разноцветным вихрем прямиком на небеса, и обретаться мне теперь смиренной тенью где-нибудь на облачке в раю до скончания веков? Я снова украдкой взглянул на Лёшку… Нет, он, конечно, ангельски красив, но ни крыльями, ни нимбом, ни ещё какими ангельскими причиндалами не мог похвалиться ни разу…       А Лёха, словно почувствовав мой изучающий взгляд, соскользнул на землю и гибко потянулся всем телом. Мало того, ещё и обернулся, бросив через плечо томный взгляд, и ресницами длиннющими кокетливо взмахнул… Та-ак! Эта зараза опять за своё? Глазки мне строить надумал? Совсем ангелок охренел, что ли? Я засопел как бык, узревший красную тряпку — ну и привычки у райских жителей, однако! Хотя…       С чего это я вдруг сам себя в рай-то определил? Может, меня прямым рейсом в преисподнюю отправили? Оттого и жарища тут такая, градусов тридцать, не меньше!       Но ни котлов с кипящей серой, ни сковородок с закопчёнными грешниками поблизости почему-то не обнаружилось, и рогатые завсегдатаи пекла не спешили свести со мной знакомство. Вокруг вообще не обреталось ни единой неживой души, кроме этого кучерявого искусителя, но и тот как-то жалко выглядел для всякого уважающего себя чёрта — ни рожек, ни копыт, и ни намёка на хоть какой-нибудь хвост. Да и его отчалившие восвояси братья за чистокровных чертей вряд ли сошли бы. Или у адских обитателей рога и копыта нынче не в моде? Эх, вот же вляпался! Хотя, говоря по правде, в аду оказалось довольно сносно — тепло, светло, и даже свежим квасом угостили. Жить можно! Только одно напрягало — мне теперь с этим безрогим вечность коротать придётся? Неужели во всей преисподней не сыскалось какой-нибудь симпатичной чертовки хотя бы с третьим размером сисек?       Мой мрачный взгляд вновь обратился на Лёху, но этот чертяка, уяснив наконец-то, что его чары на меня не действуют, состроил безразличную мину, подхватил свою литовку, и, отойдя немного, присел, старательно упрятывая косу под ровным рядком скошенной травы. Наверное, тоже решил, что пора отчаливать домой. Неужели он меня одного тут бросит? Едкой кислотой плеснул вдруг страх — кажется, вокруг становилось всё жарче… Мне что, уготовили участь сгореть дотла под палящими лучами солнца? Почему бы и нет? Может, это такое чертовское ноу-хау — поджаривать грешников прямо на стогах, и на всякие котлы-сковородки тратиться не надо…       Целую минуту я, машинально утирая выступившие над верхней губой капли пота, пялился на туго обтянутую штанами Лёшкину задницу, пока не сообразил — жарче-то сделалось вовсе не от того, что адскому светилу прибавили мощности. Просто кровь бросилась мне в лицо, залив горячим щёки, а в плавках возникло какое-то смутное беспокойство. Хрен редьки не слаще! Я беспомощно оглянулся по сторонам. У кого бы разузнать, стояк у призрака — это нормально? Отчего-то я сильно в этом сомневался — чему там у призраков вставать-то? Или я много чего о них не знаю?       А может, Дане с Андрюхой всё же удалось меня вытащить — мелькнула вдруг шальная мысль — и рановато мне себя в жмурики записывать? Оба они неплохо плавали, да и я уйти далеко от берега не успел… Я торопливо провёл руками по груди и предплечьям. Нет, для призрака моё тело, пожалуй, казалось слишком уж живым — под тёплой кожей привычно бугрились мускулы, а прижатые к запястью пальцы даже уловили биение пульса. Неужели я действительно поспешил с пропиской на ПМЖ в преисподней — уж чего-чего, а чтоб у призраков бились сердца, никогда не слыхал!       Мой личный искуситель, очевидно, уловив краем глаза мои манёвры, тоже заметно оживился, позабыв запихивать под траву свою косу, выпрямился и облизнул губы.       — Ну уж нет, — чуть слышно пробухтел я, нагребая на себя побольше сена, чтобы Лёха не заметил, как натянулись в паху мои плавки.       — Вань, ты зачем в сено-то закапываешься? — подойдя поближе, полюбопытствовал Алёшка.       — Да одежду где-то оставил, не видишь, что ли? — с досадой брякнул я первое, что на ум взбрело. — А солнце-то вовсю жарит, так и обгореть недолго!       — А-а… ну да, — закивал этот извращенец. — То-то я смотрю, что это за непонятный лоскут на тебе намотан? Хочешь, свою одёжку отдам? — предложил он, решительно потянув с плеч рубаху.       — Нет-нет, даже не вздумай! — слишком уж поспешно возразил я, но мне и впрямь совсем не улыбалось увидеть его голым. Даже жутковато стало — кто знает, какими ещё казусами надумает огорошить меня собственный организм. Лучше уж постараться выбросить из головы образ его соблазнительной задницы и всё-таки разобраться, где я теперь обретаюсь, и в каком виде — живом или потустороннем!       Впрочем, ответ на вторую часть вопроса явился немедленно — боль. Как же сразу не вспомнилось-то? Мёртвые уж точно не чувствуют боли, а я почувствовал, когда ущипнул себя за ногу! Значит, точно живой! Живой! Я расхохотался, так, что чуть не вывалился из своего убежища, и принялся щипать себя, сильно, до багровых отметин на коже, чем вверг моего искусителя в лёгкий ступор. Ну и пусть, главное, что я чувствую боль! Значит, меня всё-таки спасли, или я сам выбрался из того цветного водоворота, только ни фига об этом не помню. Но… Выходит, я и не сплю? И у меня по-прежнему нет ни единой зацепки, чтобы догадаться, как я оказался на этом чёртовом лугу.       — Вань, дай я… — Лёха, явно не поняв, отчего я сначала вдруг заржал, как конь, а потом снова посмурнел, резко оборвав смех, рванулся ко мне, протягивая руку, словно заботливая мамашка, желающая пощупать лобик больному дитяте.       — Я те щ-щас в ухо дам! — рявкнул я, оттолкнув его ладонь. — Только попробуй до меня дотронуться!       Лёшка моментально застыл, будто на стену налетел, а его голубые глаза потемнели от обиды.       — Лёх, ну чего ты… — я неловко заёрзал, тут же сообразив, что, пожалуй, слишком уж перегнул палку. И какого рожна разорался? А ведь мы здесь одни, и помочь мне разобраться во всей этой чертовщине кроме него некому… — Не сердись, не хотел я тебя обидеть! Просто… Ни хрена не могу понять, что со мной произошло! Давай попробуем сначала, а? — попросил я уже гораздо вежливее. — Что это за место?       — Да луг же недалече от Романовки! Вон и отсюда её, деревню-то, видать, — терпеливо повторил Лёшка, но с таким видом, словно сильно засомневался в моих умственных способностях, снова махнув рукой в сторону укрывшейся в низине деревушки. — А там, — указал он куда-то на юг, — за Вербиным оврагом, Еремеевка и Сухаревка. А ещё чуть подальше — Кривошеев Яр…       — Стоп-стоп-стоп! — поспешил я прервать этот импровизированный урок географии. — А озеро Червонное здесь есть?       — Есть, — кивнул Лёха, — только далече, с сотню вёрст отмахать придётся!       Сотня вёрст? Мне снова захотелось вырубиться, немедленно, наглушняк, чтоб больше ничего не видеть, не слышать и не знать. Выходит, отсюда до озера, где я нырял, больше ста километров? И как, скажите на милость, я прошагал эту сотню? Топал в полной несознанке, как обдолбанный зомби? Или пролетел, как фанера над Парижем? В то, что это Данька с Андроном привезли меня сюда и бросили, чтобы тупо разыграть, не верилось абсолютно. Не водилось за ними пристрастия к дебильным розыгрышам, тем более, что подшучивать над таким здоровяком, как я, было небезопасно — за подобные шутки можно и в табло огрести! А если бы дошло до драки, я их обоих уделал бы, как Господь черепаху — не дотягивали друзья до моей весовой категории, сильно не дотягивали, и устраивать такие шутейки вряд ли бы рискнули. Так как же, бля, я здесь очутился? На ум почему-то приходило только одно — не иначе, меня занесло сюда тем самым разноцветным вихрем. Самое дурацкое объяснение из всех возможных, но почему-то в него верилось…       — Лёш, а ты, часом, не видел, откуда я пришёл? — решил я закинуть удочку с другой стороны, борясь с нехорошим предчувствием, что и на этот вопрос ответа мне не получить.       — Нет, — Лёха виновато мотнул головой. — Мы сегодня припозднились, сами пришли, когда солнце стояло уже высоко — я же говорил, папуля приболел. Пока за братьями ходил, пока мы сюда притащились… А ты уже спал, вот тут, на стожке, я и подумал — незнакомый человек, может, тоже кому-то косить помогал, устал, ну и прилёг. Пусть себе спит, сена-то не жалко! Ладно, — Лёшка безразлично пожал плечами и отправился допрятывать свою косу, — мне, Вань, домой пора! В такую жарищу и впрямь много не накосишь, скорее от солнечного удара свалишься. А папуля рыбник на обед обещался испечь…       Я молча наблюдал за тем, как он таскает охапки травы, чтобы получше укрыть древко косы, и чувствовал, как в груди снова нарастает паника. Ну нет, оставаться одному в незнакомом и каком-то странном месте мне совершенно не хотелось, и когда Лёха, покончив наконец с упрятыванием, махнул мне рукой на прощание, я решительно спрыгнул со стожка и преградил ему дорогу. Даже рот успел открыть, собираясь сказать что-то веское, типа того, что люди должны помогать оказавшимся в беде собратьям…       — Лёх, не бросай меня тут одного, а? — жалобно сорвалось с моих губ.       Лёшка смерил меня оценивающим взглядом и насмешливо вздёрнул бровь — наверное, так и не простил за грубость. А может, со стороны я и впрямь смотрелся потешно — здоровенный детина, неловко переминающийся с ноги на ногу с видом побитого щенка и, к тому же, судорожно прижимающий к животу внушительный клок сена.       — Понимаешь, — мне пришлось поторопиться с объяснениями, дабы не пришлось чёрт знает сколько времени куковать на этом стожке в гордом одиночестве, — мы с друзьями лопали шашлык на берегу Червонного озера, и было это тринадцатого мая…       Слово за слово, иногда сбиваясь с мысли от волнения, я выложил Лёхе всё, что удалось припомнить, за исключением разве что подробностей того странного сна, где я так самозабвенно его трахал. Наверняка мой рассказ казался ему чистой воды ахинеей, но Лёшка всё-таки слушал этот бред, молча внимая каждому слову. Хоть не послал меня на три буквы — и на том спасибо…