Братец Алёнушка

      Всю дорогу, пока мы с Лёшкой тащились по жаре к Романовке, я изводил его вопросами, перечисляя все названия деревень в окрестностях нашего Залесска, какие только удалось припомнить — расставаться с надеждой как-то определиться уже с собственным местонахождением совсем не хотелось. Но, увы, прошло не так уж много времени, и перед нами протянулась утоптанная множеством ног деревенская улица с добротными, строенными на века домами по обеим сторонам, а ничего путного я так и не выяснил — на все мои расспросы Лёха лишь уныло качал головой. Нет, похоже, он не собирался пудрить мне мозги и искренне хотел помочь, только не знал, как…       А между тем, народу вокруг заметно прибавилось, и я окончательно уверился, что в деревушке всё-таки обитают человеки из плоти и крови, а не какие-то там бестелесные духи. Несколько крепких на вид мужчин, закинув на мощные плечи литовки, как и мы, возвращались с сенокоса, торопясь переждать в теньке самый пик дневной жары, благообразный старичок грозил суковатой клюкой ватаге босоногих мальчишек, доверху набивших карманы незрелыми яблоками и порскнувших как стайка воробьёв через низкий заборчик его сада, ещё один хрыч сильно преклонного возраста мирно похрапывал, вольготно раскинувшись на травке под густой сенью листьев сирени, вихрастый отрок гнал куда-то стадо гусей, изредка лениво помахивая хворостиной, а прямо навстречу нам шествовала странная парочка. Чуть впереди, обеими руками поддерживая сильно выпиравший живот, шустро катился «колобок» — высокий светлокудрый парнишка в просторной рубахе, возрастом едва ли старше Лёшки, а за ним, усиленно делая вид, что заботливо поддерживает пузана под локоть, еле поспевал тощий тип с клочковатой бородёнкой и горделивым взглядом орла.       — Гляди-ка, этот гаврик арбуз целиком заглотил, что ли? — я, пихнув Лёшку локтем в бок, кивнул на пузатого, с трудом удержавшись, чтобы не прыснуть со смеху.       Лёха, однако, причины моего веселья не понял — только шикнул строго, велев мне не пороть чепуху. Но верх моего остроумия оценил не только он — клочковатый «орёл» смерил меня уничтожающим взглядом, чуть не вывернув хилую шейку, а его спутник, отняв руку от своего внушительного живота, выразительно повертел пальцем у виска.       — Жрать надо меньше, — проворчал я ему, ощутив мгновенный укол досады, а Лёшка, свистящим шёпотом посоветовав мне заткнуть хлебало, ухватил меня за руку и повлёк за собой, свернув на еле приметную в траве тропинку, уводившую с главной улицы куда-то вбок, в узкий проулок между избами.       Я послушно потащился за ним, всё ещё усмехаясь, и вдруг невольно поймал себя на мысли, что что-то в этой чистенькой и уютной деревушке кажется мне неправильным. Нет, на первый взгляд Романовка была самой обыкновенной деревней, разве что слишком уж ухоженной — добротные избы с обрамлявшими окошки изразцовыми наличниками окружали маленькие, чисто выметенные дворики, огороженные невысокими заборами; нигде ничего не валялось, как попало — даже наколотые дрова везде были сложены в аккуратные, словно по линеечке, поленницы. И исподволь создавалось впечатление, что живут здесь люди добрые и приветливые — ни одна из калиток не была заперта наглухо, все распахнуты настежь, словно приглашая, заходи, уставший путник, будь желанным гостем. Только грыз почему-то изнутри червячок сомнения, и я бестолково крутил головой по сторонам, всё-таки надеясь уловить, что в этой замечательной деревеньке не так…       Узкая тропка вывела нас на соседнюю улочку, а точнее, прямиком к одному из домов — основательно срубленной умелыми руками избе, смотревшей на мир оконцами в резных наличниках, с высоким крыльцом, ограниченным искусно вырезанными из дерева перилами, и двускатной, крытой дранкой крышей. За домом виднелись ещё какие-то хозяйственные постройки; небольшой дворик оккупировал целый выводок цыплят, пытавшихся искать в земле червяков под неусыпным присмотром мамаши-квочки, из-за чего кравшийся по верху забора толстый рыжий котяра, явно когда-то на собственной шкуре успевший узнать, что вздумай он утащить курёнка — и сей же момент огребёт люлей от рассерженной наседки, лишь жмурил янтарные глаза. И с деланным равнодушием отворачивал наглую морду, всем своим видом показывая, что дармовая курятина ему нафиг не сдалась. А на завалинке, свесив ноги, обутые в несоразмерно большие башмаки, меланхолично лузгал семечки невзрачный мужичонка.       «Помнится, кто-то только сегодня мечтал лучше свидеться с Кощеем, только бы не с Лёшкой, — не замедлил ввернуть мне внутренний голос. — Хотели? Нате!»       — Вань, это мой отец, — поспешил познакомить нас Лёха, едва мы только подошли поближе, и я натурально вытаращил глаза, начиная подозревать, что уж не добрый ли сосед подсобил завести дитёнка его мамке, ибо Лёшка и его папаша были не похожи абсолютно, с какой стороны ни посмотри — умостившийся на завалинке индивид был невысок ростом и тощ, как старая полковая кляча. А на его голове не было ни намёка на Лёшкины густые кудри, зато обширная лысина в обрамлении остатков пегих волос блестела на солнце, как идеально начищенная пряжка на ремне десантника.       — Георгий мы, Симеонов сын! — подал голос и сам мужичок, степенно поглаживая редкую бородёнку. — Альфа из Романовки!       «А точно — не Робин из Локсли?» — чуть было не съёрничал я, но вся эта случившаяся со мной хренотень и впрямь не слишком располагала к веселью, и пришлось слегка прикусить язык, дабы ещё чего лишнего не сболтнуть невзначай.       — Георгий Семёнович? — перевёл я на современный русский, решив пока не уточнять, что значит «альфа». После разберёмся…       — Можно и так, — покладисто кивнул мужичонка. — А ты, Ванюша, чьих, значит, будешь?       — Чьих? Петровых, наверное… — я растерянно оглянулся на Лёху — снова пускаться в долгие объяснения, каким макаром я попал сюда, тем более, что и сам ещё толком не разобрался, не хотелось совершенно, и мой «Попович» понял всё без слов.       — Бать, человек с дороги устал, а ты его расспросами донимаешь, — сходу напустился он. — Пусть сперва отдохнёт да перекусит… И одёжку ему какую-никакую справить надо, а то свою бросил где-то, да забыл!       Я прямо физически ощутил, как мои уши вспыхнули алым — неудивительно, что возвращавшиеся с сенокоса местные как-то странно косились в мою сторону — а кто бы на их месте не косился, увидав здоровенного парня, шурующего по улице в невразумительном треугольнике из тонкой синей ткани, едва прикрывающем пах и ягодицы! Хорошо хоть, что накатившее на лугу возбуждение понемногу унялось, пока мы топали до деревни, и мои плавки уже не стояли торчком в районе паха… Не сказать, чтоб я сильно стыдился собственной почти что наготы, но щеголять в таком прикиде здесь, похоже, было не принято, а уж заявиться в таком виде в чужой дом и вовсе как-то… неловко. Я виновато отвёл глаза, а Лёшка шустро метнулся куда-то за угол избы и вернулся спустя пару минут, держа в руках чистые холщовые штаны. Наверное, сушились где-то на протянутой за домом верёвке… Вряд ли мне когда-нибудь захотелось бы напялить такое убожество, но выбирать не приходилось, и, торопливо выдернув у Лёхи штаны, я поспешил забраться в них, стараясь не замечать кривоватую ухмылку «Кощея».       — И то правда, — охотно согласился этот мужичок-с-ноготок, когда я наконец покончил с облачением, — солнце давно уж за полдень перевалило, пора бы и заморить червячка-то… Верка-а! Веруня! — неожиданно гулким и мощным для его комплекции басом грянул он, обернувшись к открытому настежь оконцу. — Давай-ка живо собирай на стол, Алексей гостя привёл!       Я самодовольно воззрился на Лёшку, ожидая, что вот сейчас выглянет из окошка дородная бабища, законная супруга лысого задохлика — и этот шут кучерявый наверняка расколется, что просто тёр мне по ушам, заявив, что про женщин слыхом не слыхивал.       Но в оконце никто не показался, а вместо этого раскрытый дверной проём загородила высокая фигура, облачённая лишь в подвёрнутые до колен портки и вышитый затейливыми узорами передник. Её длинные, подёрнутые благородной сединой кудри перехватывал на лбу узорчатый обруч, фартучные лямками с кружевными фестончиками едва не лопались на крепкой борцовской груди, а руки, тщательно вытиравшие друг дружку льняным полотенцем, бугрились бицепсами так, что сомнений не оставалось — фигура тоже оказалась мужиком, да каким! На глазок — раза в три мощнее, нежели худосочный Алёшкин родитель.       — А это папуля, познакомься, Вань! — елейным голоском пропел Лёха.       Наверное, сегодня земное притяжение как-то особенно сильно действовало на мою нижнюю челюсть, ибо она вмиг отвисла чуть ли не до колен, а мне всё никак не удавалось вернуть бедняжку обратно. Куда, чёрт подери, меня занесло? Что это за место такое, где у человеков разумных вместо нормальных родителей бывают отец и папуля? Может, Лёшку просто усыновила пара местных геев — попытался найти подсказку здравый смысл, и только теперь до меня вдруг дошло, что так упорно казалось мне неправильным по дороге сюда. Я не заметил в деревне ни единой особи женского пола — почтенные бабульки не грели на лавках старые косточки, заботливые хозяйки не развешивали на верёвках выстиранное бельё, между делом громко пересказывая соседке за забором последние деревенские сплетни, шумливые девчонки не возились во дворах с игрушечными пупсами…       Притяжение вконец оборзело, не только отвалив мне челюсть, но и всего меня чуть не плюхнув на пятую точку — несколько минут я мог лишь ошалело моргать, сильно подозревая, что вот прямо сейчас мне довелось-таки узнать, что означает выражение «накрыло медным тазом». Мама дорогая! По спине толпой пробежались колкие мурашки, а в голове зашебуршилась непрошенная мысль — каким невероятным образом я угодил в деревню, где живут, по-видимому, одни мужики?       — Верислав, Михайлов сын, — седовласый здоровяк, пока я втихомолку доходил до кондиции, спустился по ступенькам крылечка и шагнул ко мне, протягивая мозолистую ладонь. Пришлось поспешно схватить её, сжать и слегка потрясти — похоже, мужское приветствие здесь не слишком отличалось от нашего.       — А тебя-то, хлопец, как величать? — напомнил мне о правилах приличия Михалыч, словно и не заметив моих героических, но безуспешных попыток захлопнуть разинутый рот.       — И…в-ваном, — только и сумел просипеть несчастный я. — Из Петровых мы…       — Хм, — Лёхин папуля задумчиво потянул носом и даже обошёл вокруг меня, разглядывая с большим недоверием. — Из каких же таких Петровых? Никакой Петровки поблизости и нету. Странный ты какой-то, парниша!       «Это я-то странный?» — возмутилось моё до крайности обалдевшее сознание. Уж кто бы говорил!       — Пахнешь альфой, — нёс между тем какую-то хрень Михалыч. — А выглядишь, как омега… Чудно́! Так откуда, говоришь, ты пришёл?       — Не знаю, — честно промямлил я, покосившись на Лёшку, сиявшего белозубой улыбкой от уха до уха. Вот чего, спрашивается, стоит и лыбится, вместо того, чтоб помочь? Хотя, чем он мне поможет-то…       — Родства не помнишь? — сочувственно поцокал языком Михалыч. — Что же с тобой приключилось-то, мил-человек, коли память отшибло?       Приключилось что-то необъяснимое — чуть было не сорвалось у меня с языка. Мне бы ещё и самому понять…       — Что значит — не помню? — предпринял я ещё одну, кажется, не слишком удачную попытку представиться, тщетно силясь собрать в кучу разбегающиеся мысли. — Петров Иван Сергеевич я, Сергеев сын, то есть, по-вашему… Из Залесска!       — Да где же тот Залесск-то твой? — полюбопытствовал папуля. — Далече ли отсюда?       — Наверное, далече, — невольно скопировал я его говорок, безнадёжно махнув рукой. — Я и сам не знаю, как сюда попал!       — Ну ничего, бывает, — Михалыч дружелюбно ощерился во всю пасть и утешающе похлопал меня по плечу, а я еле удержался от того, чтобы не охнуть — рука у папули оказалась тяжеловата, ладно хоть в землю по колени не вколотил…       Трудно сказать, сколько бы я ещё стоял вот так, олицетворяя собой статую полного охренения, если бы за моей спиной не раздался сердитый рёв, заставив меня подскочить чуть ли не на полметра. Я поспешил обернуться и…       Нет, видимо, ничто уже не могло поразить меня больше, нежели моё собственное нежданное-негаданное попадалово в это странное место, и потому я почти не удивился, увидав позади трясшего бородами козла. Впрочем, козёл, крупный зверь, с густой, облепленной репьями шерстью, выглядел бы как обычный, если б не две его головы, обе выражавшие первостепенную готовность наподдать мне рогами по мягкому месту.       — Борька, а ну кыш, — прикрикнул на него Михалыч. — Опять отвязался, зараза!       Не сказать, чтоб его окрик сильно напугал животное — козёл упрямо мотнул обеими башками и смерил меня убийственным взглядом всех четырёх налитых яростью глазок. Я нахмурился, даже не пытаясь скрыть досады — изображать тут тронутого умом тореадора, сражаясь с вредной хозяйской скотиной, в мои планы как-то не входило. Но, к счастью, и не довелось — Семёныч, повинуясь еле заметному папулиному кивку, резво подорвался с завалинки, затопал для острастки, замахал на козла руками, и Борьке пришлось обломаться. Козёл в последний раз оглядел меня с головы до ног, явно сожалея, что придётся подождать другой возможности по-свойски разобраться с вторгшимся на его территорию чужаком, и с достоинством потрусил прочь, волоча за собой верёвку с вырванным из земли колышком и уцепившегося за деревяшку Семёныча.       — Да привяжи паразита покрепче, замучил уже отвязываться! — напутствовал удалявшегося неровными скачками супружника Верислав.       — Уродцем родился, — скороговоркой пробормотал мне Лёшка, проводив взглядом козла с болтавшимся у него на буксире папашей. — Хотели сразу утопить, да папуля пожалел… Так и ошивается здесь, у подворья, в общее стадо не пускаем!       — Что это я гостя-то на пороге держу? — вспомнил наконец правила гостеприимства сам папуля. — Алёша, иди, покажи Ивану, где умыться, и садитесь за стол — у меня уж давно всё готово!       Долго уговаривать меня не потребовалось — желудок тут же голодно заурчал, горячо одобряя предложение забросить наконец в себя чего-нибудь съестного, Лёха, приглашающе махнув мне рукой, снова скрылся за углом, и я, не мешкая, двинул следом.       Обогнув избу, мы вышли на задний двор, но напрасно я думал, что Лёшка приведёт меня к рукомойнику или бочке с водой — ничего такого поблизости не виднелось. Однако, вскоре мне удалось различить раздававшийся невдалеке чуть слышный плеск — как оказалось, всего лишь в нескольких десятках метров от плетёного из толстых прутьев тына шепеляво шептал что-то своё, извечное, широкий ручей. Скорее, даже маленькая речушка.       Лёшка по-прежнему шёл впереди, а я вдруг поймал себя на том, что не свожу с него глаз, и вовсе не потому, что боюсь потерять его из виду и заплутать в незнакомом месте… В который уже раз за этот странный день пришлось придержать устремившуюся к земле челюсть, едва лишь я понял, что мне, оказывается, просто нравится на него смотреть — скользить взглядом по широким, расслабленно опущенным плечам, мощной спине, плавно сужающейся к талии, туго перехваченной вышитым кушаком, и крепким, стройным бёдрам. В его облике почему-то не ощущалось обычной мужской тяжеловесности, причём, будучи одного роста и примерно одинаковой комплекции со мной, Лёшка как-то ухитрялся двигаться грациозно, почти изящно, так, что рядом с ним я вдруг показался себе неуклюжим и неповоротливым увальнем. Он даже не обернулся, но вдруг зябко повёл плечами, словно от моего жадного взгляда у него зачесалось промеж лопаток, развязал кушак, нарочито небрежно стянул через голову рубаху и бросил её на траву. Я тяжело сглотнул — ощущение бархатистости чуть тронутой загаром кожи под моими руками возникло столь явственно, что пришлось торопливо вытереть о штаны разом взмокшие ладони. Дыхание вдруг сбилось жарким комом, сердце глухо бухнуло в груди, а в голове калейдоскопом замелькали картинки из моего злополучного сна. Я тихонько ругнулся сквозь зубы, силясь приструнить некстати разыгравшееся воображение — даже руки за спиной сцепил, успев в последний момент отдёрнуть правую, которая явно пользуясь моим секундным замешательством, беззастенчиво потянулась провести ладонью по Лёшкиному плечу, скользнуть вниз по спине и плавному изгибу поясницы к ягодицам, слишком уж округлым и заманчиво-аппетитным для парня…       Лёха всё-таки не удержался и стрельнул лукавым взглядом через плечо, явно желая насладиться произведённым эффектом и заставив меня мгновенно побагроветь так, что щёки защипало — ведь знает, змеёнок, что красив, и бессовестно этим пользуется! Я, проглотив вертевшееся на языке крепкое словцо, поспешил смастерить на морде лица выражение «стена кирпичная, непробиваемая» и отвернулся. Нашёл, перед кем рисоваться — только зря старается! Крепость в моём лице пасть к его ногам вовсе не собиралась — был бы он красивой девчонкой, тогда другой разговор! А к парням меня отродясь не тянуло, будь они хоть четырежды раскрасавцами, и чёрт его знает, что за коленца тут взялся откалывать мой, должно быть, перегревшийся на солнце организм!       Окончательно рассвирепев, я попёр вперёд, как взбесившийся буйвол, нечаянно толкнув Лёху плечом, и вздрогнул — меня вдруг тряхнуло так, будто тело прошил электрический разряд. Но заморачиваться на очередной странной реакции мне уже было недосуг — почти бегом добравшись до ручья, я упал на колени и принялся торопливо плескать в лицо водой, оказавшейся приятно прохладной даже в тридцатиградусную жару. Спустя несколько минут мне малость полегчало — дыхание унялось, перестав застревать комом в горле, сердце бросило попытки выскочить из груди, проломив нахрен рёбра, только с собственным взглядом мне так и не удалось совладать, он лип к Лёшке будто мёдом намазанный, поневоле подмечая, как тот неспешно и даже как-то нежно обмывает лицо, шею и плечи. Я чертыхнулся и сунул голову в воду.       Выныривать обратно совершенно не хотелось — спасительная прохлада чуток остудила кипевший мозг, но забыть о том, что дышать под водой человек вообще-то не может, и захлебнуться насмерть мне не дали — где-то наверху забубнил недовольный Лёхин голос, ехидно интересовавшийся, как долго я намерен торчать башкой в ручье, и напомнивший, что папуля-де ждёт нас с обедом, а такой добродетелью как долготерпение означенный родитель особо не отличается. Вернее, не отличается от слова совсем, так что, заждавшись, будет, мягко говоря, сильно недоволен.       — Иду! — нехотя пробулькал я, тут же пожалев об этом — вода хлынула в рот и нос, и мне всё-таки пришлось поспешно вытащить голову из воды, шумно отфыкиваясь и отплевываясь. Испытывать на себе степень папулиного недовольства и впрямь, пожалуй, не стоило, и потому я быстро зачесал пятернёй назад мокрую чёлку, чтобы не липла к лицу, и поднялся с колен, решив, что для полного спокойствия и во избежание непредсказуемых выходок тела мне нужно просто не смотреть на Лёшку. Вообще. Однако решить оказалось гораздо проще, чем сделать, и к тому времени, когда мы взошли на крыльцо, я уже окончательно уверился, что моим глазам глубоко плевать на хозяйские решения. Напрасно я отворачивался, надеясь уцепиться взглядом хоть за что-нибудь — упрямые гляделки желали видеть только идеальное Лёшкино тело, и ничего больше…