things i've never said

      Мне, наверное, давно уже стоит привыкнуть, как Бристолю удается зеркалить мои чувства, как его слезы смешиваются с моими и что я зря считала, будто он вечно насмехается над мной. Не замечая того, он всё время плакал и печалился вместе со мной. Будь то осень, зима или начало весны. Мне стоит быть помягче с ним, но я пока не знаю как.       Мартовский мелкий дождь обрызгивает рыхлую землю под моими пальцами, размазывая грязь по подошвам моей обуви, как и наверняка месяцами до. Прошло много времени с тех пор, как я разговаривала с тобой. Прошло ещё больше, как ты разговаривал со мной.              Легче соврать, сказав, что всё стало налаживаться после твоего ухода, но в этом не будет ни капли правды. Вся истина до сих пор прячется в моём тихом шепоте и молчаливых слезах, и я помню, помню, что мне больше не нужно притворяться и сдерживаться. Наверное, поэтому я выплеснула доктору Рэлишу всё, что думаю о его бесполезных методах и нравоучениях, что мне просто не становится легче, никому на самом деле, все остальные словно только делают вид, что в этом есть смысл. И он согласился, сказал, что никакого смысла нет — скрытого, не скрытого. Что никто не сможет помочь мне, кроме меня самой. Никто не спасет меня, если сама этого не захочу. У меня не нашлось слов, которые я могла смешать с ядом и разлить по светлому просторному кабинету Рэлиша. В итоге мне пришлось глотать собственную желчь; я пулей вылетела из комнаты и с радостью бы хлопнула дверью, если бы такая имелась.       Я пыталась быть правдивой, ради своего же блага. Поверила им на слово. Что мне ещё оставалось? Но они не хотели меня слушать. Они меня не знают. Я тебе говорила. Поэтому я собрала свои вещи и ушла из стационара, пытаясь не думать о проведенных там паре месяцев и о потраченном впустую времени. Как у меня не получается набрать нужный мне вес, просто потому что я не могу наладить своё пищевое поведение из-за того, что чувствую себя так ужасно и никчёмно, ведь есть вещи, за которые невозможно себя простить. О всех зачатках дружбы между мной и ребятами, выпавшим разделить мою нерадостную участь, обреченные на провал. О том, как будет волноваться мама, потому что она почему-то всё ещё верит в меня.       Не уверена, что что-то стало лучше. Что-то просто поменялось и больше не будет прежним.       Мама не перестанет приходить ко мне по вечерам, чтобы спрятать меня в своих объятиях, и мне совсем не захочется, чтобы она меня отпускала. Не припомню, как говорила ей о кошмарах, где я собираю кровь с твоего лица, пока ты смиренно рассматриваешь меня, или где твоё лицо такое, каким его помню, только ты необщительный и отстраненный. Но это работает. Окруженная её заботой, мне не так страшно засыпать.       Она будет шептать, что всё хорошо. Вместе мы пройдем через все невзгоды. Но до поры до времени ни мама, ни Аарон не признаются в том, что они больше не желанные прихожане в церкви Святого Николаса, в которую они ходят каждое воскресенье, к чему меня также настойчиво пытались приучить какое-то время назад. Пока у нас не случился громкий и откровенный конфликт на этой почве: я, не стесняюсь в выражениях, высказала, что думаю об их вере. И как-то подслушав их разговор, я узнаю об этом и пойму, что дело снова во мне. Только долго отмалчиваться у меня не получится. Однажды за ужином, когда пропадёт весь аппетит, я извинюсь перед родителями за то, что по-прежнему приношу неприятности. Мама заверит, что мне не о чем беспокоиться. «Солнце, мне совсем не нужна церковь, чтобы молиться за благополучие нашей семьи», — скажет она, улыбнувшись при этом совсем не радужно.       Я напомню, что мы договорились быть честными друг с другом. Она же, в защиту, просто пытается фокусироваться на хорошей стороне и оставаться позитивной — всегда пыталась. И как я могу её винить после всего? Мне тоже хочется обрести давно упущенное счастье. Только всё далеко не так однозначно.       Позже я стану свидетельницей молчаливой картины, как на улице мимо нас пройдут Додвэллы, словно мы вдвоём вовсе и не шли им навстречу, а мама бросит им в след лишь короткий взгляд. Затем она прижмет к себе крепче, и таким образом я пойму, что что-то не так.              Оказывается, не только наша здешняя церковь, но и соседи имеют своё собственное мнение насчет воспитательных мер Аарона и Ронды Кроу. Собственно, оно у них имелось изначально, и, похоже, я не до конца понимала, как всё перевернулось с ног на голову. Или точнее — как вернулось на свои места. Пережитки старой реальности, такие как благие намерения в виде конверсионной терапии и преследования на улице некогда улыбчивыми знакомыми в лице сверстников, ворвутся в новую, бережно сотканную, и мне некуда будет бежать из неё. По первой я пряталась за маминой спиной, найдя в ней такую нужную мне опору, затем пришла пора самой давать отпор, отращивать новые зубы с шипами на коже и гадать, когда это всё успело стать настоящим продолжением меня.       — Я не знаю, что и думать. Я просто хочу помочь. Скажи, что мне сделать, как помочь тебе, и я сделаю всё, что в моих силах, — шептала мне мама, словно я только не призналась в самом страшном секрете.       Никаким образом я не рассчитывала на принятие, ведь то, что меня принимают за другого человека, может оказаться всего лишь издевкой моего же сознания. Как я могу быть уверенной в чем-то, когда ещё ничего в жизни не сделала правильно и не оставила после себя что-то хорошее? Как условный мальчик может быть девочкой, когда все твердят иное? Даже если я тем временем пытаюсь сорвать с себя собственную кожу, потому что она не моя, меня обманули и подменили, эти кости и сердце — тоже не мои. Кто-то в начале допустил ошибку в моём коде, но и мне суждено искать способы исправить её.       Мне казалось, что с моим признанием и наконец-то озвученной правдой всё наладится. Встречусь лицом к лицу со своими проступками, и ноги больше не будут отниматься от бесчисленных попыток побега. Но бегать я не перестала, спасаясь от недружелюбных сверстников. А проступки рассыпались, как песок, с осознанием, что мне нечем будет отвечать за них, распадись мои гланды и лёгкие вместе с остальным телом на мельчайшие песчинки. Мне нужно помощь: та которую, не хочешь стряхнуть с себя, та, которая оседает на мебели в каждой комнате нашего дома, и я с глубоким вздохом принимаю её в себя.       Потребовалось время, чтобы добраться до доктора Рэлиша. По крайней мере, тернистый путь посещения квалифицированных, по мнению родителей, психиатров не обошелся зря. Моё заметно переменчивое настроение, мечущиеся между двумя полюсами, ничто иное, как расстройство, доставшееся мне, по наблюдению мамы, в подарок от моего любящего отца. Мне повезло больше, потому что его симптомы, судя по всему, не были так ярко выраженными. Моё же состояние значительно ухудшилось после произошедшего в средней школе, отсюда — почти полная потеря контроля над своим сознанием. Почти.       Ты мне свидетель, я никогда не переставала мечтать и думать, что мне было суждено родиться другой. Ну знаешь, одной из тех жизнерадостных крутых девчонок, у которой много подруг или не очень, которая не боится заявить о своих увлечениях и быть собой, которой стоит лишь переживать о будничных тягостях взросления, а не мириться с тем, что твоё тело необратимо меняется в совершенно другую сторону. Я отдала тебе часть себя на хранение и, возможно, таким образом, не потерялась во мраке леса окончательно. Но как ты мог быть уверен, что это правда? Ты знал? Всё это время? Поскольку правда в том, что ты не ошибся. Я излечима — именно так, как себе и представляла. Я в состоянии измениться, не переходя ради желаемого все границы возможного. Быть трансгендерной — всегда являлось частью моей реальности, мне всего лишь нужно было, чтобы оно стало осязаемый, завернуть в правильную обёртку и подсовывать людям как объяснение. И даже если мне предстоял долгий путь восстановления под тщательным наблюдением врачей, прежде чем я начну переход, во мне теплилась надежда на лучшее.       Так я начала свой две тысячи одиннадцатый год в стационаре. Так я из него и сбежала. Бежала, пока земля не ушла из-под ног, затем я шла, и ноги сами привели меня, куда нужно. Твой дом встретил меня занавесочными пустыми окнами и неубранным от листьев газоном, вперемешку с чувством, что на самом деле ничего не поменялось, словно он замёрз во времени с моего последнего визита. Прошло всего несколько месяцев — настолько мы теперь далеко друг от друга. И даже не спрашивай, зачем я проникла в него через окно рядом с задней дверью, когда, проверив, ни она, ни входная мне не поддались. Никого не оказалось дома. Лишь мои собственные призраки и повисшие в пространстве не озвученные слова.       Я обойду гостиную, касаясь пальцами каждого предмета мебели, собирая ими тонкий слой пыли, и моя грудная клетка сожмется от осознания, как всё может оставаться на своих местах, но в этом уже не будет никакого смысла. Я осторожно опущусь на диван с подкошенной ножкой, пытаюсь не разрушать священную тишину дома, и на пару мгновений без мыслей уставлюсь на своё смазанное отражение в тёмном экране телевизора. Я не буду думать о некогда прекрасных снах, где ты являлся ко мне, как наяву, а о том, как крепко привязана к жизни, которую ты оставил позади. Позволил бы мне остаться на этом диване навсегда? Если залью слезами твой ковер и пол на кухне, то обещаю, я всё вытеру. Я могла бы остаться и стать одним из тех призраков, чтобы никто больше не нарушил твой покой.       Поднявшись на второй этаж, словно оказываюсь на развилке, ведущей в разные комнаты, и только у одной из них дверь открыта настежь. Комната Милтона всегда держалась под замком, кроме тех случаев, когда я ночевала в ней, а ты приходил под покровом ночи каждый раз, в надежде заняться любовью прямо в этой же постели. Я никогда бы не сказала тебе «нет», ты же сам знаешь. Я бы могла провести вечность с руками в твоих штанах, дарить тебе всю свою ласку и принимать тебя внутрь с ни с чем несравнимым трепетом.       Но вместо этого я пыталась проглотить застрявший в горле ком, который вовсе и не был комом, а подкатившим чувством тошноты. Опустившись на колени, я дышала глубоко и медленно: только бы не развалиться на части прямо сейчас. Слёзы уже стекали по лицу. Толькобынеразвалитьсятолькобы… Я бы завыла громко и протяжно, если бы не тошнота. Вдруг кто-то бы за закрытыми дверями меня услышал?       Я резко отрываю голову от пола и оглядываю закрытые двери Милтона, Кейлин и ванной комнаты. Как можно быть такой беспечной и глупой? Откуда мне было бы знать, если бы Милтон вернулся? Могла ли Кейлин запереться в своей и отказаться покидать её насовсем? В прорези под дверьми проникал дневной свет, а в ванной он был выключен. Замерев, сидя на коленях, я вслушивалась в тишину, заполненную моим раздувающимся сердцем и одиноким тиканьем часов, доносящегося с кухни.       Так до меня остро и жаляще дошло, что мне лучше уйти, пока меня действительно никто не обнаружил. Но раскрытый для моего обзора порог комнаты, которую ты делил со своей женой, заманит меня внутрь, и я вспомню, что так никогда и не побывала в ней.       Прокравшись туда почти ползком и проскользнув мимо аккуратно заправленной двуспальной кровати, я зацеплюсь взглядом за длинный шкаф с зеркалом, растянувшийся вдоль стены. Не обращая внимание на собственное отражение, я позволю только что родившейся идее взять над собой верх, потому что знала, что найду внутри деревянных ящиков и полок. Был бы ты против, разозлился бы, если бы узнал, что я копалась в твоих вещах и без задней мыслей затолкала пару твоих футболок со знакомым шерстяным свитером в сумку, перемешав их со своими? Я почти прихватываю и твоё нижнее белье. Было бы это слишком странным? По-твоему, я помешалась? Я украла твой телефон и до сих пор не осмеливаюсь его открыть. Хотела бы, что бы твоя одежда навсегда сохранила твой запах.       Таким образом, я обнаружила себя в ванной, осматривающую каждый её уголок и каждый маленький шкафчик, в поисках прозрачного светлого флакона: до этого парфюмер стоял на столе рядом с раковиной, и я каждый раз не упускала возможности принюхаться к нему. В этот раз, он оказался спрятанным в шкафчике за всем бытовым хламом, как никому не нужная вещь. Думаешь, кто-нибудь заметит пропажу? Нет, если я разбрызгаю его по всей длине кожи, позволю аромату забраться под несколько слоёв одежды, а затем упрячу в недрах сумки.       Затем, спущусь на первый этаж тихо и осторожно как воровка. Я ничего не украла, успокаиваю себя. Взяла то, что мне было необходимо. Ты мне необходим. Ты бы не разозлился. Ты никогда не злился. Никогда не видела тебя недовольным. Как я могла настолько заблуждаться насчет тебя?       Секунды, которые я напоследок провела перед уходом, тянулись вечность, пытаясь отпечатать на подкорке мозге все очертания потолка и расстановку мебели в гостиной. Мне пришлось заставить себя уйти. Потому что ты был здесь. Я тоже. Внизу по лестнице. С не озвученными молитвами. Холодный ветер колол моё лицо и проникал в твои волосы, пока мы дрогли в первый раз на пороге этого дома, молча переглядываясь. Затем ты ободряюще улыбнулся и открыл мне дверь. Я слишком хорошо это помню. Ты ведь тоже, правда? Как сделал свой дом моим, когда на самом деле всё дело было именно в тебе? Куда мне пойти, если я там, где всегда хотела быть?       Рядом с незакрытым окном, у самой двери, ведущий в небольшой задний двор, до меня дошли звуки. Выдернув себя из своих мыслей, поняла, что слышу голоса, доносящие с улицы, со стороны входной двери, а в следующую секунду умиротворяющую тишину пронзил загремевший в замочной скважине ключ. В тот момент во мне что-то переключилось. Я незамедлительно полезла через окно, едва не забыв сумку. Не позволяя панике отравить сознание, бросилась наутёк: по обстриженному газону, обратно через забор, спотыкаясь и снова беря себя в руки. Сумка давила на спину, ноги не поспевали за разумом, но я не останавливалась, даже когда меня попытались окрикнуть. Не знаю насколько была далеко, мне было слышно только собственное дыхание и беснующееся в груди сердце.       В конечном итоге я совсем выдохлась и почти без сил упала на бордюр. Свалив с плеч сумку, огляделась на названия улицы, попутно пытаясь отдышаться. Затем встала и неспешно побрела вдоль узкой дороги.       Где-то в десятках кварталах находилась твоя мастерская, но что-то мне подсказывало, что меня там может ожидать похожий приём. Меньше всего мне бы хотелось сейчас общаться с твоими недалекими друзьями. Поэтому я тащила свою сумку с мыслями о приятном морском бризе и каменном побережье, гадая, хватит ли у меня сил на это. Так я и нашла тебя.       Дорога будто сама завела на кладбище. На одно из многочисленных в нашем городе. Какова была вероятность, что ты будешь именно здесь? Наверное, потому что оно находится ближе всего к твоему дому, твоей семье? А насколько же это может быть далеко от Далласа? Ты уже никогда не вернешься назад, понимаешь?       Твоя плита ничем особо не отличается от других в ряду. Меня же привлёк букет цветов: судя по всему, кто-то принес его тебе совсем недавно.       Твоё второе имя Коул, ты родился в августе, в месяце, когда мы встретились, и был немногим старше моей мамы. Мой день рождения, кстати, через полторы недели, двадцать второго числа. Скажи, как могу провести его целиком с тобой, и я приложу к этому все усилия.       Надеюсь, ты не против, если я проведу здесь ещё немного времени. Это был длинный изматывающий день. На улице уже успело смеркнуться и вовсю моросило.       Как долго ты меня звал? Прости, что не расслышала тебя с такого расстояния. Я даже не представляла, где тебя искать. Это моё единственное оправдание, которое я могу дать тебе, почему не явилась на твои похороны, даже если не уверена, что моё присутствие было бы уместно.       Мне тебя очень не хватает. Даже всех тех слов, которые я так и не сказала, не хватит, чтобы описать насколько сильно. Ты ведь знаешь, что я бы никогда не причинила тебе вред? Знаешь? В моменты, когда совершенно теряла голову, я все равно думала о том, как мне оказаться рядом с тобой. Потому что так всё снова вставало на свои места. Как я снова могу стать к тебе ближе? Как мне всё исправить? Дай мне знак — я воспользуюсь любым возможным способом. Ложусь на мокрую липкую землю, закрывая голову капюшоном и прячась в своей куртке от подвывающего ветра — так достаточно близко? Представлю, как это твои руки и прикосновения согревают меня и отгоняют непогоду, словно Бристоль никогда не знал горести.       Такое невозможно, разумеется.       Но я вижу себя; наверное, я заснула и ощущение твоих тёплых ладоней было достаточно, чтобы открыть глаза. Тут же застаю твои, рассматривающие меня с едва заметным удивлением. Ты так близко. Я смотрю на твое лицо и не боюсь утонуть. Мне нечего больше бояться.       — Где ты была? — твой тихий и спокойный голос обволакивает меня целиком. Я и забыла насколько деликатным он может быть.       — Не знаю. Наверное, я потерялась. Но я здесь.       Зачем мне вообще о чём-то думать, разбираться, вспоминать, если главное, что ты рядом?       — Смотри, Хан. Тебе нужно идти.       Я поворачиваюсь в направлении, куда ты указываешь, и внутри всё переворачивается от ужаса. Мне открывается парализующая картина невысокого обрыва на широком песчаном берегу и раскинувшегося по обе стороны водного горизонта, которого тут и там пронизывали возникшие неоткуда несколько десятков смертоносных смерчей. Они заполоняют собой весь простор, и я не в силах отвести взгляд, всеми органами чувств ощущаю неминуемое: стоит им ближе подобраться к берегу, как ничего здесь не останется. В следующий момент понимаю, что поднялся ветер — грозный и шумный.       Мне хочется только одного: спрятаться от агрессивной бури. Но ты по-прежнему стоишь рядом со мной, словно происходящее мало тебя беспокоит, не сводя с меня взгляда, и увиденная в нём печаль болезненно отдается внутри. Как я могу уйти? Как я могу бросить тебя здесь совсем одного? Какие у тебя шансы против столь разрушительной погоды?       — Я не уйду. Я не уйду! — повторяюсь в попытке перекричать бушующий шторм, но он будто подхватывал мои слова и уносил прочь. — Как я могу… Я не брошу тебя! Ты мне так нужен! Мне так одиноко без тебя!       — Я здесь. Я тебя не оставлю, — тебя слышно удивительно чётко. Я порываюсь, сокращая то крошечное расстояние между нами, и прижимаюсь к тебе всем телом.       — Ты ведь не уйдешь? Ты ведь не оставишь меня? Прошу, не уходи!       Внезапно, ощущаю, как твоя ладонь упирается в мою грудную клетку, сливаясь с ней, и то, как твое тепло всецело наполняет меня.       — Я здесь, — твердишь ты. — Я навсегда останусь тут. Не беспокойся обо мне.       Я не хочу, чтобы оно заканчивалось. Я не хочу уходить. Я хватаюсь за твою руку, почти впиваюсь в неё ногтями, но этого недостаточно. Чувствую, как сила хватки слабеет, и ты ускользаешь. Нас внезапно разделяют несколько шагов.       Ноги не поддаются мне, и я растеряла весь свой голос.       — Как ты можешь так со мной поступить? Мне так жаль! Прости меня! Только не уходи! Как я справлюсь без тебя? Я же люблю тебя!       И твое лицо словно озаряется.       Меня накатывает облегчение, тяжелое, будто оросило градом из камней, наверное, поэтому я начинаю плакать. Разве ты не знал? Самый дорогой, милый и родной. Как ты мог не знать?       Теперь знаешь.       Буря так близко. Мне нужно бежать, но я больше всего хочу ухватиться взглядом за черты твоего лица, снова заглянуть в такие знакомые зелёные глаза и уловить ощущение твоих губ на моих, позволить тебе вдохнуть в меня воздух, будто жизненно в нём нуждаюсь. А не стоять на месте в ожидании удара. В какой-то мере чувствую его, отдалено, меня передёргивает, и картина пляжа исчезает. Темнота наполняется резким запахом сырой земли и нечастым глухим постукиванием.       Реальность настигает меня больнее десятков смерчей. Ты был таким осязаемым, но всё это время я сжимала только кладбищенскую грязь. Твоей могилы. Одиночество неподъёмной тяжестью ложится мне на плечи, совсем не хочется подниматься и отряхиваться. И даже не буду представлять, что по-настоящему выступившие слёзы и дождь сделали с моими упорными стараниями утром перед зеркалом. Могу только предположить, насколько одиноким ты чувствуешь себя сейчас. Но ты не один. Я уверена, что там внутри хватит места для нас двоих. Мы будем лежать в безмолвном счастье, ведь я знаю, ты помнишь меня, Гарольт.       Никогда не забуду, что ты сказал мне. Мне лишь нужна сила воли, чтобы в самом деле поверить в твои слова. Но я рада, что мы поговорили.              Вокруг меня тем временем окончательно темнеет. Дождь в какой-то момент совсем прекращается, и лишь холодный мартовский воздух заставляет меня ёжится под слоями куртки и свитера. Неяркий свет фонарей открывает мне вид на опустевшую улицу, и, пусть даже в обычные часы на подобных переулках редко кого встретишь из прохожих, я кажусь себе такой же пустой и невидимой для чего-либо глаза.       Сев и упершись спиной в камень, я снова думаю о телефоне внутри моей сумке, но так и не осмеливаюсь проверить его на наличие уведомлений. Думаю о родителях и о том, как я, должно быть, продолжаю их разочаровывать. Никогда не перестаю думать о тебе и о всех своих выборах. И мне нисколько не хочется жалеть о содеянном сегодня в твоём доме. Боюсь, всепоглощающее горе разрушит меня быстрее, чем мои поступки. Но я не представляю, как встану и уйду в неизвестном направлении, просто оставив тебя. Поэтому решаю окончательно замереть во времени, сидя рядом с тобой.             Я прячу лицо в поджатых коленях и перестаю обращать внимание на происходящее возле меня, и она тоже проявляет себя не сразу. Ступая так тихо, что даже в тишине ушедшего дня, не замечаю её. До тех пор как ровный голос не прорезает воздух:       — Маме показалось, что она видела тебя сегодня рядом с домом.       От неожиданности резко вбрасываю голову и тут же подрываюсь с места, как застуканная в неподходящем месте за неправильными вещами. Насколько же это недалеко от правды? Рано или поздно меня бы кто-нибудь да увидел. Я лишь рассчитывала на максимально поздний расклад.       — То есть, это было вчера, — зачем-то поправляет себя Кейлин.       Как часто она сюда приходит? И… так затемно? Краем глаз замечаю блестящую упаковку букета рядом с ногами, и осознание прибивает меня к месту. Конечно, она будет посещать тебя, будучи, похоже, единственной, кто проявит к тебе заботу и не забудет поменять цветы. Глупаяглупаяглупая. Один факт моего присутствия здесь может посчитаться оскорбительным. О чем я только думала? После всего, имею ли я право в принципе приближаться к тебе?       Из-за навалившегося чувства стыда избегаю взгляда Кейлин и возможности хотя бы мельком уловить выражение её лица; когда тело снова начинает слушаться меня, не говоря ничего, спешно подхватываю сумку и на негнущихся ногах двигаюсь прочь с кладбища. Чем дальше, тем лучше. Но силы на побег, похоже, навсегда покинули меня.             — Куда же ты? Постой! — её слова разбиваются мне об спину.       Я вновь замираю, едва сделав несколько шагов в сторону выхода:       — Прости меня, Кейлин. Я тебе больше не побеспокою, обещаю. Просто… дай мне уйти.       — Подожди! — от неожиданной громкости её голоса поворачиваюсь к ней лицом. — Я получила сообщение от мамы, будто она увидела сегодня около дома кого-то, похожего на тебя. Она не была уверена, и я тоже ей не поверила. Я знала, ведь… я звонила твоим, и они сказали, где ты всё время был. Я не поверила ей. Нисколько, — выдает она почти на одном дыхание. — Я прохожу здесь почти каждый день, — поясняет, быстро оглядывая кладбище. — Я даже… себе не поверила, когда увидела тебя. Как давно ты здесь? Мне так нужно было поговорить с тобой…       Она внезапно оказывается так близко, поэтому я смогла расслышать последнюю фразу, произнесенную почти шёпотом.       Пытаясь разглядеть её скованный силуэт под светом единственного доступного нам фонарного столба, я всё равно попыталась держать расстояние между нами. Чемдальшетемлучше. На каждый её шаг вперед, я неосознанно отступаю назад. Через пару таких шагов, замечаю, что она дрожит. Одета Кейлин явно по погоде: белая примечательная куртка и высокие ботинки сразу бросались в глаза — от чего же тогда она так дрожит? Большой тревожный ком скатывается внутри меня.       — Я и не думала… Я была уверена, что не ты захочешь со мной общаться, когда узнаешь, что я сделала. Мне так жаль, Кейлин. Мнетакжальмнетакжаль. Я не хотела, чтобы это случилось. Я бы никогда… не поступила так с ним, понимаешь? Думала, что смогу остановиться, когда будет нужно, но, наверное, это изначально не было в моих силах.       Я словно уменьшаюсь с каждым произнесённым словом. Правда в голове спутывается со скорбью, и не могу подобрать правильные, точные слова, дать выход истине, какая она есть. Будучи опять на грани слёз, представляю, как жалко и абсолютно не впечатляющее выгляжу в глазах Кейлин. И даже если бы ни мой растёкшийся макияж и ни замаранная в слякоти и земле недавно купленная зеленая куртка, то я бы всё равно не оказалась в выигрышном положении. Невзначай пригладив волосы, понимаю, что, даже ночью, она может по-настоящему видеть меня. Что там родители рассказали ей про меня?       Почему же тогда она выглядит такой потерянной? Почему не метает в меня ударами молнии, не проклинает меня за моё вранье и её разрушенную жизнь? Где все оскорбления, которые так и просятся на язык, глядя на меня, без стыда разгуливающую на улицах нашего приличного города?       Почему она не злится на меня?       — О чем ты, Ханс? Ты… ты говоришь про аварию?       Я колеблюсь с ответом. Как мне быть правдивой, когда ещё никому не приходилось слушать, какого рода отношения у нас с тобой были на самом деле? Как мне признаться в этом, особенно Кейлин? Я помню, как ты боялся возможных неприятностей. И я бы никогда не причинила тебе вреда. Я бы никому не рассказала. И не расскажу. Все твои секреты в безопасности со мной.       Мою заминку Кейлин воспринимает по-своему:       — Как, по-твоему, ты мог остановить это? Ты же… был там, ты знаешь, что произошло. Ты сам попал в больницу — я пыталась с тобой связаться, но не могла, — она отворачивается, и что-то мне подсказывает, что она больше не силах на меня смотреть. — Зачем ты сказал, что тебя зовут Майкл? Когда я обращалась насчет тебя, спрашивала твоих родителей, тебя словно и не было. Никто и не слышал о никаком Майкле, понимаешь?       Чувствую, что снова стою на краю. Я считала, что делала всё что в моих силах, чтобы уберечь её: отталкивала, держала на расстоянии, клялась, что сама быстрее обращусь в пыль, чем допущу хоть чему-то отдаленно похожему случиться с ней, но затем пару раз притянула обратно, и теперь мы жертвы одного стихийного бедствия. Как можно быть такой жестокой? Ведь бедствие всё тоже — моих рук дело.       — Я не хочу тебя ни в чем обвинять, Ханс. Правда! Я всего лишь нуждалась в своем друге… Потому что ты был там с ним, ты был рядом, всё время. Ты не представляешь как я была рада, думая, что ты увидел в нём всё то, что так нравилось мне! Мой папа… он мой пример по жизни. Я всецело полагалась на него: на его взгляды, его мнения, на его поддержку. Мне хотелось быть такой же, как он, — Кейлин садится на землю рядом с высокой плитой в виде креста, обхватывая лицо руками. Я отзеркаливаю её движения, садясь в нескольких шагах от неё. — Моя мама, мой брат — мы всегда были едины, мы решали все проблемы вместе. Они… они тоже моя опорой! Я тоже нуждаюсь в них! И я не понимаю, просто не понимаю, что, черт возьми, произошло, из-за чего все вокруг только и делают, что пытаются двигаться дальше! Это ведь папа! Я просто не могу этого сделать! Я… я вообще не знаю, что чувствовать! Мне так плохо… Мне так плохо, а я не знаю, что с этим поделать… Я даже дома не могу оставаться… Просто блуждаю по улицам, пока совсем не надоест… Ты заметил? Ты посмотри, уже два часа ночи, — она дёргает часы на левом руке, и, в самом деле, уже давно за полночь. — Я здесь всегда прохожу мимо, проведываю, — кивает в твою сторону, — приношу цветы. Надеюсь, они ему нравятся. Я иногда и разговариваю с ним. Это не помогает, но я больше ничего не знаю.       — Я тоже по нему скучаю, — выдавливаю я, и мой голос звучит чужеродно, неуместно. Со слезами на глазах, Кейлин, похоже, не проронила ни одну, а мне, видимо, всё никак не удается выплакать свои. — Прости меня, Кейлин… Прости меня, но я не та, которая тебе нужна. Я тоже пыталась с ним поговорить, понимаешь? Я больше не могла терпеть всю ту тишину в моей голове… Но в этом только моя вина. Я позволила ужасному случится. Ты ведь сама всё знаешь, ведь так? Как ты можешь после всего надеяться на меня? Почему ты… не злишься на меня, Кейлин? Потому что всё будет только хуже, поверь мне. Потому что дело во мне.       Теперь моя очередь избегать её взгляда, прятаться в своей одежде и представлять, что уменьшаюсь до маленькой точки и исчезаю насовсем. Сколько ещё мне потребуется не сдерживаться в собственных стенаниях и продолжать жалеть себя, прежде чем внутри меня что-то изменится? И почему она всё ещё здесь, рядом со мной? Почему ей просто не позволить всей скопившейся внутри боли вырваться наружу и передать её мне, чтобы она стала моим бременем, пока я стойко и молчаливо её выслушиваю, а затем уйти, оставив меня разлагаться заживо? Разве не для этого я ей нужна?       В нашей обоюдной тишине ветер завывает громче моего сердца. Я поднимаю голову к черному небу и не обнаруживаю там звёзд: скоро снова пойдет дождь.       — Я и впрямь сержусь на тебя, поскольку была уверена, что мы с тобой друзья, или кем бы мы не были… — бросает Кейлин устало и измождено, без злобы. — Ты лгал мне, но я волновалась за тебя. В чем смысл сердиться, когда с тобой могло что-то случится? Особенно после того, как папа… — её голос обламывается, но она словно сразу берёт себя в руки. — Я так и не пойму, что ты имеешь в виду под «всё будет только хуже», и, честно говоря, знать не хочу. Почти ничего уже не понимаю. Мне всё равно. Боже, ведь всё и так хуже некуда. О чем ты вообще? Почему ты просто не можешь быть моим другом и не изворачиваться? Будь честным со мной, разве я многого прошу?       Правда — единственное, что могу дать людям вокруг меня, в надежде, что они её выдержат.       — Мой доктор как-то сказал мне, что человек не может бесконечно принимать неправильные решения с самого младенчества, ошибки и плохие дни бывают у всех без исключения. Но я не в состоянии отвязаться от ощущения, что в моём случае что-то по-прежнему неисправимо не так. Я пытаюсь… мне кажется, я почти приняла в себе то, что не могу изменить. Я обратилась за помощью ради родителей, ради себя, ради собственного здравомыслия. Так я смогу удержаться от совершения новых ошибок, стану лучше и никто больше не пострадает из-за меня. Ты спрашивала почему у меня нет друзей? У меня была только одна подруга в моей прошлой школе, а с другими просто не получалось. Я сама не понимала, почему. А затем все мои недостатки стали проявляться явней. Помню, ты говорила, что Айрин считает меня странной. Некоторые из моих знакомых тоже так думали, и они все правы, потому что на то были причины. У меня… биполярное расстройство. Судя по всему, оно со мной всю жизнь. Из-за этого я делаю разные вещи, чаще всего нелогичные и приводящие меня в нехорошие ситуации. И поцеловала я тебя потому, что ты мне небезразлична, а не чтобы поиграть твоими чувствами. Прости меня за всё, Кейлин, правда.       Мой голос будто полностью увядает. От выступивших слёз жжёт в горле, а внутри ощущается стремительно нарастающая пустота. Пару глубоких вдохов и выдохов немного приводят меня в более или менее ясное сознание. Я перехожу практически на шепот:       — Я врала тебе, как и всем остальным в последнее время, потому что мне нужно было защищать себя. Мне было страшно… что даже моё имя раскроет обо мне намного больше, чем следовало. В принципе, как любая часть моей жизни… Поверь, мне пришлось притворяться кем-то другим совсем не по своей воле… Просто открой глаза и посмотри на меня, — прошу её, при этом не желая выбираться из кольца своих же рук. Кейлин выпрямляется на месте и разворачивается ко мне всем корпусом. Сидя под фонарем, я вижу, как блуждает её взгляд, и меня будто стукает; прежде, чем она как-либо отреагирует и выразится, слова понеслись одно за другим: — Теперь ты понимаешь? Я просто бы не сумела признаться тебе, что, на самом деле, никогда не была суждена быть мальчиком. Что, в действительности, всегда стремилась стать кем-то совершенно противоположным. Кем-то лучше, интереснее, живее. Прямо как ты. Прямо как все мои подруги и девушки из круга моих знакомых. Как бы я тебе сказала, что суждена родиться девочкой? Ты бы мне поверила тогда? Ты бы захотела продолжать со мной общаться? Я не сумасшедшая, Кейлин, клянусь. Потому что это всё правда, это часть реальности, это то, что подтвердили психиатры. Это всегда была правдой, именно поэтому я соврала… А когда я вру, всё идет наперекосяк. Одна непримечательная мелочь, которая по итогу разрастается во что-то большое и плохое. Он навсегда останется здесь, потому что я позволила этому случиться.       В темноте очертания камней сложно отличить друг от друга, но я не сомневаюсь, что Кейлин обернулась именно на твой.             — Я вижу его почти каждый раз, когда засыпаю, — продолжаю я. — Но в моих снах он не такой, каким я его помню. Гарольт, он… необщительный, а я все равно пытаюсь его разговорить. Я пытаюсь помочь ему, исправить содеянное, спасти его, понимаешь? Но ничего из этого ему уже не нужно. Даже когда он наконец-то заговорил, я открыла глаза со жгучим желанием больше никогда не просыпаться — так удушающе больно это было. Кейлин, я не хочу, чтобы подобное когда-либо произошло с тобой.       На меня наваливает бессилие: эмоциональное истощение и физическая нагрузка в виде панического бега неожиданно дали о себе знать. Когда уже мне можно будет уйти или остаться, навеки объединившись с местной флорой?       — Папа знал? Правду о тебе? — в конечном итоге отзывается Кейлин.       — Не полностью, но я доверяла ему. Он заботился обо мне, — признаюсь я.       — Твои родители в самом деле такие ужасные?       — Что? — я оказываюсь сбита с толку её элементарным вопросом.       — Твои родители, — повторяет она. — Ты говорил, что у тебя с ними проблемы. Ты не соврал? Поэтому вы так много времени проводили вместе?       В какой-то мере, так и есть. Пусть это и полуправда, но я помню о своем обещании тебе.       — Да, дело было в них. Радуйся, что не была свидетельницей того цирка, что устраивался в нашем доме почти каждый день, пока всё не поменялось, — впервые за день мне хочется смеяться, но отнюдь не весело. — И я ещё не говорю о моём отце. Он остался жить в Германии и ничего общего со мной иметь не хочет.       По какому-то негласному соглашению мы замолкаем на некоторое время и не встречаемся взглядами, думая каждая о своём.       — Как я и сказала, мне всё равно, — нарушает безмолвие Кейлин. — Всё, что я слышу — как ты говоришь о моём папе. Я тоже вижу его во снах. Ты понимаешь меня, как никто другой. Мне достаточно.       — Уверена в этом? Это то, что ты хочешь? — высказываю своё последнее предостережение. — Я в принципе не лучшая компания, чтобы шататься по округе.       — Ты и так был странным, в любом случае, — парирует она. — хоть я так и не думала. Ты был моим другом. Ты мне и сейчас нужен, Ханс.       Рассматривая грязь, налипшую к новой паре белых кедов, собираюсь с духом и считаю до пяти. Рано или поздно я должна ведь её поправить, так?       — Моё имя на самом деле Хан. Как короткая форма имени Ханна, но отдельное имя, новое. Я придумала его, когда мне было двенадцать. Все, кто знает его, называют меня именно так. Тебе тоже стоит, я думаю.       Секунду Кейлин пристально смотрит на меня.       — В этот раз наверняка? — серьёзно спрашивает она.       — Даю слово.       Мы снова делим тишину кладбища на двоих. Наверное, обе раздумываем, что ещё можно выставить на суд друг другу, прежде чем у нас совсем закончатся слова. Только я, конечно, должна убедиться, чтобы она помнила, кто из нас тут действительно виновна. Снова подниму лицо навстречу темному небу: вспомнив, как сильно оно было затянуто тучами, удивлюсь, как незаметно они прошли мимо, так и не развергнувшись.       Кейлин тем временем поднимается на ноги и словно для галочки отряхивает джинсы от земли.       — Можем ли мы пройтись? Куда-нибудь, без разницы.       Я немедля подскакиваю тоже. Тело гудело и не особо слушалось, в голове пронеслась мысль о мягкой сухой кровати в родительском доме. Но я не представляла, как оставлю Кейлин блуждать по улицам ночью. Во мне ещё осядет мысль, что она не ненавидит меня, однако и сейчас я не могла упустить подаренный шанс.       — Ты бы не хотела повидать моих родителей? — осторожно предлагаю я. — Маму и Аарона, моего отчима? По правде говоря, они славные, только… ни о каком тёплом приёме и речи идти не может. Сама понимаешь… я сбежала.       — Расскажешь эту историю? — взгляд Кейлин на её ботинках, но мне и так достаточно.       Я напоследок высматриваю тебя, прежде чем мы направимся к невысокой калитке. Это был длинный изматывающий день. Пора идти домой.