***
Окровавленный кулак снова врезается в расцарапанную багровую скулу. Стена новых яростных ударов прокатывается по всему её содрогающемуся телу... живот, бёдра, грудь, колени, рёбра. Это чудовище, с пеной у рта, злостно шипя, хватает её за спутавшиеся в большие колтуны волосы и со всей силы ударяет головой о землю, пока у меня на спине эти безжалостные суки вырезают острым карманным ножом буквы. Моё сердце умирает от того, что я вижу, как извивается от жгучих мучений та, кого я люблю сильнее всего на свете. Мне плевать на всю мою боль, охватывающую с ног до головы, я бы взяла всю её боль, лишь бы моя милая Джам перестала страдать. Попытка рвануться к ней заканчивается очередным пинком в живот. — Ты противная шлюха! Таких не должно быть на свете! Таких, как вы, вообще должны истреблять! – ещё одна кривая полоса, проведённая глубоко по коже несколько раз. — Оставьте её в покое! Можете делать со мной всё, оставьте только её! – хриплый от истерики голос еле озвучивает мои оборванные слова. Горло жжёт от непрекращающихся криков. — Грязная лесбиянка... На тебе должно быть это клеймо, а потом мы и за подружку твою возьмёмся, – грубый голос ядовито выплёвывает эти слова вместе со слюной мне прямо в лицо. Его лицо перекашивает злорадная гадкая ухмылка. Что-то во мне перевернулось после этих слов. Что-то в моей душе скрипнуло, разожглось, дёрнулось. Подступило тугим комом к горлу, остановило вмиг все чувства и затем так же молниеносно обрушило их на меня. Как раненый, истекающий солёной кровью зверь, я рванулась вперёд, стряхивая с нечеловеческой силой тех мерзких ублюдков, которых назвать людьми язык не поворачивается, и подбежав к измучанной девушке, оттащила её обидчицу в сторону и ушибла так, как только смог мой разъярённый дух. Им плевать на то, что наша любовь может быть намного глубже, нравственнее и чище, чем все их жалкие, запятнанные похотью и тупостью непродолжительные связи. Им плевать, потому что мы отличаемся от них. Потому что мы не такие, как они. В них дрогнула притаившаяся трусость. Напоследок стукнув нас пару раз о землю, мучители скрылись в тёмном переулке. Они ушли. — Джам... Прости меня... Я... я не смогла тебя защитить, прости меня, я так перед тобой виновата, – горячие слёзы стекают на побитое, но всё такое же прекрасное лицо моей Джамии. — Ты не виновата, Линдси. Виноваты они, и они ещё заплатят за то, что с нами сделали. Я люблю тебя. Они не сломают мою любовь к тебе, — еле слышно, с горечью, шепчет она. Всё в крови. Моя разорванная валяющаяся рубашка в крови. Её каштановые волосы в крови. Моё тело в крови. Весь сжавшийся у меня в руках обмякший комок несчастного подростка в крови. Весь мир в крови.***
Она забрала её у меня. Её мать переехала в другой город после произошедшего. Она оборвала все ниточки, которые связывали нас. Все, кроме одной — нашей любви. Никто и никогда не сможет разрушить эту красную нить, сталью прикреплённую к нашим соединённым сердцам. Никто и никогда не сможет этого сделать. Спустя полгода раздаётся звонок, исходящий от потрёпанного старого телефона. Незнакомый номер. Я вздрагиваю, когда слышу её голос. Поток бессвязных, радостных и одновременно прожигающих насквозь печалью слов срывается с наших уст. Она живёт в Нью-Йорке. Оказывается, родители теперь полностью контролируют её жизнь. Джам звонит с уличной будки, потому что отец узнаёт, кому звонила она, и кто звонил ей. Они не дают ей никакой самостоятельности. Четыре с половиной года, и она обретёт совершеннолетие. Четыре с половиной года, и мы будем вместе. Я дождусь тебя. Я дождусь.***
Звонки прекратились спустя два года наших тайных разговоров. Её номера не было в моей телефонной книге, и как я не пыталась найти свою потерянную любовь, так и не нашла.