Helpless

Я не могу понять, чего добивается Николь, то нападая на меня, то начиная играть роль жертвы. Создаётся впечатление, что она либо не в себе, либо… не в себе, раз не может определиться, чего ждёт от меня, ведь я чётко дал понять, что не могу помочь ей ничем. Я такой же человек, как и она. Почти такой же. То, что я бессмертен, ещё не делает меня счастливым. У меня тоже есть душевная боль, однако я не стремлюсь найти виновных и свалить её на них, чтобы хоть как-то облегчить собственные страдания. Толпа вошедших в кафе людей отвлекла её внимание, и по смене выражения лица нетрудно было догадаться, что среди них есть знакомые Николь, с которыми она сейчас не хотела бы пересекаться. Она собиралась уйти, но теперь села рядом со мной. Николь заметно нервничает, это видно невооружённым глазом, но продолжает сидеть спокойно, не глядя в сторону выхода. Наверняка она захочет сбежать отсюда после того, как эта толпа пройдёт мимо нас и сядет куда-нибудь. Одна из девушек пристально смотрит в спину Николь, и я понимаю, что она либо уже узнала ее, либо вот-вот опознает, и действую совершенно спонтанно. Навряд ли такая, как Николь, будет сидеть в каком-то третьесортном кафе с таким, как я, а потому, дабы отмести от неё всякие подозрения, я попросту беру её за лицо, притягиваю к себе и начинаю целовать. Всё происходит в какие-то секунды, Николь даже не успевает среагировать, зато та девушка наконец отворачивается, и мне даже кажется, что я слышал её разочарованный вздох. Возможно, Николь ещё больше возненавидит меня, но в данный момент она должна быть благодарна за то, что спас её репутацию. Хорошим и правильным девочкам не место в компании плохишей, а я навряд ли смахиваю на примерного пай-мальчика. Николь сначала замирает, как-то глупо уставившись на меня, а затем резко соскакивает с места. В голове проносится мысль с надеждой о том, что Николь не станет кричать на всё кафе. К моему облегчению, этого не происходит. Зато происходит нечто более странное: всё вокруг замерло на одном месте, и в помещении повисла абсолютная тишина. Как будто Повелитель вселенной нажал на паузу, чтобы получше запомнить этот момент, разглядеть какие-то детали, вглядеться в лица… Бред какой-то, кому нужно разбираться в том, что произошло? Но факт остается фактом: никто, кроме нас, не двигается. Пока я сижу и в недоумении смотрю на происходящее, Николь хватает свою сумочку и выбегает из заведения. Нет, не так — я не в недоумении. Я в глубочайшем шоке. Что ещё умеет эта странная девушка с двойными часами над головой? Она управляет временем… Это безумие. Кто-нибудь, ущипните меня, чтобы я проснулся и вырвался из цепких лап этого ужасного непонятного кошмара! Я всё сильнее начинаю сомневаться в своей уникальности. Навряд ли я один такой в мире. Если Николь не умеет видеть время, возможно, у неё есть другой дар, о котором она попросту умалчивает. Нужно это выяснить. Вслед за ней тороплюсь выйти отсюда, попутно беру с подноса застывшего в движении официанта бокал с пивом и залпом выпиваю его. Представляю его недоумение, когда парень вдруг обнаружит, как стакан, секунду назад бывший полным, вдруг чудесным образом опустошился. Вытащив из кармана деньги, бросаю туда же, на поднос — не вешать же долги на шею бедного гарсона — и выхожу из кафе. Николь зачем-то почти выскочила на проезжую часть, но на улице творится то же самое, так что её жизни ничего не угрожает. Многочисленные капли дождя забавно висят прямо в воздухе, и можно увидеть сделанную самой Николь дорожку среди капелек — пустое пространство в виде человеческого силуэта. Я окликаю её, раздвигая руками повисшие капли. Резко развернувшись, Николь сначала смотрит на меня взглядом, полным презрения, затем делает несколько шагов назад, выходя в центр дороги, и кричит, что ненавидит меня. Я едва не умер от сильнейшего сердцебиения и головной боли, когда вслед за этим сначала двойное табло над её головой трижды моргнуло, с фантастической скоростью меняя значение, а затем капли дождя всей своей тяжестью хлынули с неба, становясь сплошной стеной и затрудняя видимость. Мир снова ожил, зашумел, запАх, заиграл блёклыми красками, задвигался в привычном ритме, пока я, держась за голову одной рукой и за сердце другой, стоял, согнувшись в три погибели от пронзающей калёными иглами боли. Нужно догнать эту ненормальную. Венка на шее пульсирует, значит, она где-то рядом, хоть и не видна. Полагаясь на внутреннее чувство, которое всегда помогало мне спасать людей, распрямляюсь медленно, превозмогая боль. Что она делает со мной, эта чертовка? Чего хочет добиться? Вспомнив, что ещё утром собирался покинуть этот город, мысленно ругаю себя за излишнюю сентиментальность и делаю первый прыжок — через оживлённую проезжую часть, на ту сторону улицы. Если бы я не был таким чувствительным и не пошёл прощаться с Элисон, не гонялся бы сейчас за ненормальной по всему городу. Из-за растущих деревьев и козырьков магазинов дождь на тротуаре не такой интенсивный, а потому мне удаётся разглядеть слабо светящийся голубоватый циферблат Николь, и я бегу в ту сторону, замечая попутно пару зелёных табло и молясь о том, чтобы никому не приспичило самоубиваться в такую погоду. Я непременно должен поймать Николь. Она бежит к метро — вижу впереди знак андеграунда. Нужно не дать ей попасть туда, иначе можно потерять её совсем, ведь спускаться в метро мне категорически нельзя. Второй прыжок — и вот уже я выскакиваю из-за дерева прямо перед ней. Николь визжит и пытается удрать, но я крепко хватаю её и делаю новый прыжок — просто наугад, не пытаясь сосредоточиться на каком-то определённом месте. Почему от женщин всегда так много проблем? Почему нужно закатить скандал, бросить всё м уйти, обидеться непонятно на что и не разговаривать, показывая свой идиотский характер вместо того, чтобы сесть и спокойно обсудить все возникшие проблемы? Такое чувство, что женщинам этот цирк как зарядка, как какой-то оргазм для мозга. Мне этого не понять даже за всю мою бессмертную жизнь. Мы оказываемся в каком-то заброшенном здании, в котором каким-то чудом не выбиты стёкла. Тут полумрак, тепло и тихо, но насчёт последнего я бы поспорил, ибо уверен, что Николь сейчас это быстренько исправит. Она стоит напротив меня и испуганно озирается. — Где мы? Она боится, это бросается в глаза. Голубое табло дрожаще меняет свои значения будто с некоторым запозданием, будто нехотя. Оранжевые часы мерно отсчитывают секунды, никуда не торопясь. — Слушай меня внимательно, — кладу руки на ее плечи и стараюсь говорить спокойно, но максимально убедительно, — мне надоело играть в эти игры. Мы уже давно не дети, а ты ведёшь себя как маленькая девочка, которой стукнуло в голову поиграть в больнице для тяжелобольных во время тихого часа. Думай и говори что хочешь, но я не отпущу тебя ровно до тех пор, пока ты не расскажешь мне всю правду о себе. Поняла? Слегка трясу её за плечи в знак искренности своих слов. Плевать, что она думает сейчас, мне нужна правда. — Я не знаю, я правда ничего не знаю! — отчаянно восклицает она, переходя из защиты сразу в нападение, — я жила спокойно, работала, ходила на кладбище, а тут появился ты, и эти часы, и… — оборвав себя на полуслове, Николь начинает плакать. Она действительно устала и ничего не понимает — теперь я уверен в искренности её слов. Опустив голову, Николь плачет, даже не пытаясь заглушить рыдания. Теряюсь, не зная, что делать в такой ситуации, но тут же беру себя в руки и осторожно прижимаю её к себе, чтобы утешить. Там, за окнами, идёт проливной холодный дождь, смывая с города осеннюю грязь и срывая разноцветные листья с деревьев, гудят клаксонами авто и суетятся люди, а мы просто стоим в тишине — два потерянных одиночества, отчаянно надеющиеся решить все свои проблемы за счёт стоящего сейчас рядом человека. Я даже не заметил, в какой момент ушла боль. Мне не жалко Николь, за столько лет некоторые чувства притупляются, но я искренне сочувствую ей, вспоминая самого себя, ведь когда-то я был точно таким же беспомощным и не знающим, что делать со своими возможностями. Быть может, это был дар, но для меня он стал равносилен проклятью. Я бы хотел создать семью, найти работу, воспитывать детей, но вместо этого вынужден скитаться по свету, спасая жизни незнакомых мне людей и не иметь права привязываться к кому-то, ведь люди состариваются и умирают, а я остаюсь вечно молодым. Кто захочет жить с таким? Возможно, найдётся такой человек, но лично я не готов к такой жертвенности ради себя. — Когда-то давно я очнулся в лесу. Это был рассвет, холодно, туман был таким густым, что не было видно протянутой руки. Мне было жутко холодно и страшно. Я не знал, кто я, где я, где нахожусь… Не знал языка деревеньки, находящейся рядом с лесом. Я нашёл её, когда рассеялся туман, вышел к людям, но не понимал, что они говорят. Кто-то накормил меня, кто-то дал одежду. Я остался там, постепенно обжился, привык к местным жителям, да и они перестали сторониться меня. В моей драной одежде нашёлся клочок исписанной бумаги, но я не знал, на каком языке был текст. Позже выяснилось, что это латынь. Там была написана молитва, а сверху — имя. Билл. Я решил, что это моё имя. Конечно, для местных это имя казалось странным, и она называли меня по-другому. Ещё при мне была странная вещица, значение которой я тогда не знал, и лишь спустя несколько веков, когда цивилизация шагнула далеко вперёд, узнал, что это был брелок. Откуда он появился у меня в средние века? Из будущего? Занятно и странно, не правда ли? Поначалу не знал, что это означают эти светящиеся таблички над головами людей, думал, что это нормально, что все люди видят такое. Не понимал позывов собственного тела, когда начинали пульсировать вены. Я боялся этого, пытался спрятаться от самого себя. В такие моменты меня какой-то силой переносило с места на место, но, оказываясь там, где через несколько секунд должна была прерваться жизнь человека, попросту не знал, что делать, и зачастую был свидетелем того, как люди умирают на моих глазах. Это было страшно, но я ничего не мог поделать. Люди, видя мои странные исчезновения в момент переноса на место будущей трагедии, сначала стали сторониться меня, а затем и вовсе объявили колдуном. Мне пришлось бежать. Я поменял много мест, побывал почти во всех странах мира. Как-то я нашёл свой временный приют в стенах монастыря. И там один благочестивый инок, который занимался письмом, стал учить меня грамоте. Он научил меня читать, писать, считать, открыл много нового. С его помощью я и стал разбираться в том, что вижу, и понял, что все эти бегающие знаки над головами людей — не что иное, как время их жизни. Тогда-то до меня дошло, почему я оказывался там, где происходили смерти и несчастные случаи. Темные люди считали меня виновником этих смертей, ведь с моим внезапным появлением тотчас кто-то умирал. Они обвиняли меня в колдовстве, пособничестве темным силам и прочей ереси, и мне постоянно приходилось спасаться бегством. К этому времени я заметил за собой одну особенность: я не могу стареть, могу управлять собственным телом и контролировать перемещения в пространстве. Некоторые из членов братии монастыря также стали видеть во мне служителя тёмных сил, но после того, как я спас их игумена, притеснения несколько поутихли. Но не мог же я вечно сидеть в этих каменных стенах! Полный энтузиазма и желания помогать, я покинул монастырь, готовый спасать жизни невинных людей. С тех пор прошло уже очень много лет, но, как видишь, я по-прежнему занимаюсь одним и тем же. А недавно я встретил тебя и решил, что я не один такой на земле. Ты не можешь понять, каково это — вновь обрести надежду на то, что я такой не один. Николь уже не плачет, лишь тихонько дышит, уткнувшись мне в грудь, а я больше не знаю, уверен ли я до сих пор в том, что не считаю её такой же, как я сам. Теперь мне кажется, что Николь похожа нараннего меня, что она стоит в самом начале долгого пути длиной в целую вечность, а я — именно тот, кто должен показать ей все её потенциальные возможности. Только их нужно сначала обнаружить и раскрыть. Навряд ли я уеду из города теперь. Николь не такая, как все остальные люди. В полумраке заброшенного здания нас освещает тусклый свет голубовато-оранжевого табло, что мерно отсчитывает секунды её жизни. Кажется, циферблат отражает её настроение — когда Николь воодушевлена или взбудоражена, табло отсвечивает ярким цветом, когда подавлена и расстроена, краски меркнут. Никогда не встречал подобного. Возможно, второе, синее табло как-то связано с её внутренним миром, с чувствами и настроением, но это ещё предстоит выяснить. Другой вопрос — хочет ли этого сама Николь. — Я хочу домой, — едва слышно говорит она, — я устала и хочу домой. — Хорошо, — глядя на неё, отвечаю я и улыбаюсь. Почему-то мне хорошо и спокойно. Почему-то мне кажется, что я обрёл какой-то, пусть и небольшой, внутренний покой. — Закрой глаза. Николь послушно закрывает сначала веки, а затем кладёт ладошки на лицо. Уверен, она даже не подсматривает. Это выглядит весьма забавно. Кладу одну руку ей на талию, Николь вздрагивает, но рук с лица не убирает. Вспоминаю, где примерно видел её, выдыхаю и делаю четвёртый прыжок за день. Ноги на долю секунды отрываются от поверхности, чтобы почти сразу коснуться её вновь. Для меня это давно привычное явление, для Николь эти доли секунды могут показаться вечностью, а скачок в другое место — и вовсе болезненным ударом, но нет, она держится уверенно и даже смело. Храбрая девочка, мне нравятся такие. Оказавшись на нужном месте, убираю руки и почти сразу меня отшвыривает в другое место. Ну почему именно сейчас кому-то приспичило умирать? Почему этот мир не может пожить спокойно хотя бы одни сутки, хотя бы один день? Незадачливый подросток сидит в большой луже, потирая ушибленные места. Дождь в этом районе менее интенсивный, и я свободно могу различить и его стремительно утекающие минуты, и валяющийся рядом велосипед с крутящимся передним колесом, и летящий на всех парах грузовик, у которого, по всей видимости, отказали тормоза. В один прыжок оказавшись около паренька, быстро поднимаю его и переношу в другое место. Грузовик уже достаточно близко, и чёрт, цифры над головой водителя скачут так же быстро. Не составляет особого труда оказаться внутри грузовика; быстро хватаю водителя, на лице которого отображён весь ужас предстоящей аварии, и случайно замечаю ещё одного человека. Это почти ребёнок, на вид ему лет десять, не больше. Он удивлённо смотрит на меня, а я смотрю на его табло, которое совершенно спокойно отсчитывает последние секунды жизни этого мальчика. В любое другое время я, не раздумывая, вытащил бы только водителя, но после встречи с Николь что-то изменилось. Что, если я смогу спасти и его тоже? Что будет, если успею вытащить обоих? Проходит всего две секунды с момента моего появления внутри грузовика, и за это короткое время я успеваю схватить и водителя и мальчишку. С таким грузом я не смогу прыгнуть достаточно далеко, поэтому, сосредоточившись, делаю короткий прыжок, который позволит всем нам выбраться из неуправляемой машины. Ещё секунда — и мы втроём оказываемся валяющимися на мокром асфальте. Грузовик продолжает ехать, вены больше не пульсируют, а значит, на его пути нет никого, кого нужно было бы спасать. Быстро поднявшись, делаю обратный прыжок к Николь, которая стоит на месте, растерянно озираясь по сторонам. Подхожу к ней, стараюсь не обращать внимания на боль в ушибленных коленях. Николь поворачивается ко мне лицом, затем переводит взгляд куда-то позади меня, в её раскрытых от ужаса глазах я вижу вспышку от взрыва грузовика. Беру её за руку и сразу же поворачиваюсь в ту сторону. Врезавшийся в какой-то припаркованный на обочине грузовик весело полыхает под дождём; около водителя и мальчишки уже собралась небольшая толпа. Николь бежит туда, не выпуская моей руки, и я послушно направляюсь следом. Ошеломлённый водитель растерянно глядит отсутствующим взглядом в никуда. Он ещё не видел, как под лежащим без движения мальчиком растекается, смешиваясь со струйками воды, бегущей по дороге, лужица крови. Ребёнок умер от сильного удара головой об асфальт. Никто не может перехитрить смерть. Даже я. Теперь я знаю, что будет, если попытаться это сделать. Бледная, как чума, Николь стоит на месте, плотно поджав губы. Бережно обняв её за плечи, стараюсь увести отсюда как можно быстрее. Слишком много потрясений за один день для такой, как она.