Перерождения

      Что-то судьбоносное, предостерегающее всё время мелькало рядом с ними. Нельзя сказать, что эти вещи были хорошо заметны и понятны им всем, однако они были, и это неизменимо, а значит, шанс на спасение у них тоже был. Им рты смыкает запрет — табу чистой воды, — не позволяющий и слова кинуть в сторону судьбы, она и так слишком благосклонна к ним была, дав столько подсказок. То, что они не заметили ни единой, уже их вина.       Их слезы — кровь, расплата за отобранные жизни; не своими руками, не по своей воле, но настигнувшее именно их.       Через прошедшее время, когда шрамы стягивают кожу спины, они могут понять, что и когда пошло не так, где их поворот был неверным. Юи отбрасывает перчатки в сторону — ткань слишком хорошо впитывает в себя кровь вперемешку с пылью дробящихся зданий — и знает, даже если был бы шанс всё изменить, он его не использовал. Залог счастливого будущего, множества спасенных душ, непреодолимо велик — он не готов отдать такую цену. Поэтому под его веками тьма глаз мешается с алым; идущий грязный черный дождь не помеха.       Юи знает, что к концу они начинают стремиться после первых мелькнувших в глазах алых искр. Отсчет с того времени необратим; остановить его может лишь смерть одного из них, которая так и не случается. Хочется лишиться зрения; не видеть бы того, что происходило не так давно, после чего земля впитала много крови и отчаяния. Он знает, что был их последней надеждой на спасение, также хорошо понимает, что был бомбой замедленного действия — к сожалению, хорошо срабатывает именно его вторая роль, о которой он и не ведал никогда.       Небесная вода заливает глаза, и Юи послушно их смыкает. Одежда пропитывается влагой, липнет к телу, а он не обращает на это внимание, только задыхается воспоминаниями: тогда ведь тоже шел дождь.       Захлебнуться бы, захлебнуться бы; не видеть, не чувствовать, вырвать-таки сердце бьющееся...       Вода течет по лицу, попадает в горло, и, поперхнувшись, Юичиро заходится в кашле надрывном, будто бы вот-вот выплюнет часть своих легких. Лучше бы сердце, кажется ему. Но нет нужды винить себя за прошлое: ему все равно не вернуть товарищей. Он может попытаться, у него есть возможность сделать это, однако за всё нужно заплатить цену, и он не готов — у него одна надежда из всей вселенной, и это кажется правильным. Лишиться её, значит — умереть, спасти мир своей жертвой — он не может так поступить по одной причине, ведь и сам является чужой надеждой. Ради одной жизни он готов обречь весь мир на страдания.       Его тянут назад, за руку, и он поддается. На этой планете только один парень, совсем уже не человек, может сделать так: больше некому о нем заботиться так же. Человек не подойдет к нему и на сто метров. Вампир обойдет стороной, не желая конфликта. Других сторон не существует. Их три, и они с Микой — третья, самая страшная.       Руки у Мики холодные, впрочем, у самого Юи не лучше; глаза глубокий алый, но без мелькающего черного; крылья, почти как плащ, только не вьются у ног, белое оперение часто меняло свой цвет на красный. Юи они кажутся красивыми, лучше собственных: черных, больше похожих на ошметки теней. Он касается крыльев Мики нежно, вычищает от грязи и крови, что почти мгновенно въедается в перья, и не даёт говорить. Нового не прозвучит, старое должно быть забыто.       Со стекающей водой на щеках парень схож с мраморной статуей, и Юи отгоняет такие сравнения, сильнее лишь хватается за чужую ладонь — он жив. Земля у ног их прожженная; территория давно заброшенная и никем не посещаемая. Люди считают это место проклятым, они не спешат их разочаровывать; их вид очень напоминает нечисть из легенд и им остаётся этим пользоваться.       Тропинка знакомая Юичиро слишком; он понимает, куда они направляются, поэтому и спрашивает тихо:       — Зачем?       Они не посещали то место уже несколько лет. И причины друг другу разъяснять было незачем: случившееся связало их ещё больше и заставило позабыть слова для выражения своих чувств и эмоций, только жесты, только немое понимание.       — Нужно. — Голос у Микаэлы хриплый, но Юи слышит былую настойчивость; тогда ведь лучше было уйти с ним? — Это то, что должно нам помочь.       Юи не хочет. Не желает видеть то, что когда-то установил собственноручно в память о мертвых; их голоса всё ещё звучат в его голове вместе с ангельскими горнами. Не божественное милосердие, а трагическое прошлое.       Он может убежать; Мика не остановит его, как и не упрекнет потом ни единым взглядом. Поймет и примет любое решение, отдаст остатки человечности, покоящиеся в самом отдаленном уголке почти неживого сердца. Угаснет вместе с ним, позволит вечности испепелять своё тело и до последнего будет его любить больше всего.       Юи готов сделать то же самое. Поэтому он не меняет прошлое, даёт съедать себя по частям сожалению, что не получается выбросить из нечеловеческого сердца. Но если это способ облегчить существование не только себе, но и Мике, он готов встретиться лицом к лицу с прошлым.       Он вжимается лбом в плечо остановившемуся парню, не выпускает ладонь из своих пальцев, и соглашается. Соглашается на всё: идти вместе до края мира и падать в Бездну тоже вместе.       Неаккуратные, ручные надгробия встречают их мрачной тишиной, и память жжет раскаленными углями. Они помнят, что тогда было. Резню, которой не было конца; кровь, что с ног до головы заливала их своими брызгами, и крики, не от страха — от боли, от ужаса. Было ведь ясно: не следует им туда идти, противник им не равен по силе, но они были полны надежд и эмоций. Их эмоции исказились одной гримасой — ужаса. Ведь разве не это выражало лицо Шиноа, когда рядом с ней упало обезглавленное тело Мицубы? Разве не Юи пришлось проткнуть катаной, которой он клялся защищать друзей, обезумившего Йоичи? Он ведь умер от его рук.       Всё было страшным, обезображенным противником, но и он ведь пал тогда. Когда их глаза приобрели алый единый цвет, тогда и началось всё. Мир оповещен был о начале конца, нового, ещё более страшного, чем предыдущий. И им было суждено стать теми, кто очистит землю от врага. Однако это было сделано, а жизнь не заканчивалась, длилась годы, а тело не старело. Сила большая не уходила, крылья со спины не опадали. Люди всё больше боялись. Тогда они и остались вдвоём.       Юи поджимает губы, глаза жгут подступающие слёзы. Он слепо тычется губами в губы Мики и хочет одного: не видеть. Молит хоть в этот раз о пощаде. Мика стискивает его крепко, но как обычно, бережно; Юи хочется крикнуть, чтобы он его не жалел, сжал до сломанных костей. Но не может — чужая близость его единственное спасение от кошмаров реальности.       Он ощущает, что дождь закончился, но на чужих щеках всё равно влага. Он не хочет открывать глаза: их слезы ведь кровь, но приоткрывает веки и слегка отстраняется от Мики. Крови нет, только влажные дорожки на щеках и удивленный взгляд напротив. Губы Юи дергаются в улыбке, и он осознаёт: всё кончено. Черное оперение опадает. Чужие глаза снова насыщенно голубые, а тело хрупкое, человеческое.       Эмоции обуревают Юи, и он крепко сжимает плечи Мики, слышится его задушенный смешок. Они знают, что сила, наполняющая их тела, была слишком большой, и жить им остаётся не так долго.       Но прахом они рассыплются вместе и, наконец, отпустившими прошлое, пусть и были только ещё одним началом конца.