Просто Вика

— Ты красивая. Его голос глухо звучит в моей голове, ударяясь о стенки черепа, отражается эхом. Внутри всё взрывается. Я правда боюсь повернуться. Посмотреть на него означает посмотреть на правду, как она есть. А она есть поганая. То есть, ситуация вокруг меня поганая. Мне сейчас нужно выбрать что ближе к сердцу. Его такая лёгкая улыбка, которую я вижу на его лице чуть ли не в первый раз, немного расслабляет меня, и я понимаю, что он ждёт моих шагов. Но я не знаю, куда шагать. Аня вкратце рассказывает мне, как волновалась, и что ко мне домой приходил Королёв — моё больное место, о котором напоминать не стоит, особенно сейчас. Разговор с сестрой заканчивается слишком быстро и я жалею об этом, потому что сейчас мне не избежать контакта с Игорем, мне придётся смотреть ему в глаза, говорить о том, что было вчера и будет сегодня между нами. Это ужасно. Он предлагает провести день вместе, а я соглашаюсь лишь только на работу. Я убегу туда, притворюсь Викторией Сергеевной, и никто и никогда не узнает, что я — это, на самом деле, просто Вика, которая может делать все эти желанные вещи с Соколовским прямо на этом полу. Прямо в его номере. Я просто иногда могу быть живой, и Игорь пытается убедиться в этом сам, а заодно убедить в этом и меня. Меня передёргивает, когда его губы находят мои и мягко их касаются. Я чувствую его горячее дыхание, осторожность совершенно ему несвойственную, и это доводит меня до трясучки: он пытается быть другим ради меня. Он хочет, чтобы я осталась, возможно, надолго. Хочет, чтобы я была с ним. Чтобы… Господи, он своими прикосновениями меня с ума сведёт. Я не могу ответить ему, потому что всё это, чёрт возьми, неправильно, и я вот-вот заплачу от собственной глупости, поэтому всё, что я могу сделать — это подставить свой висок под его губы, чтобы он поцеловал меня ещё раз. Я, мать его, хочу, чтобы он сделал это. И ещё раз. И ещё. Я хочу, чтобы Виктория Сергеевна сейчас отделилась от меня, а вместе с ней и вся моя память, где живёт работа с Даней, Аня и начальник-Пряников, все уголовные дела и проблемы Игоря. Пусть они оставят меня здесь, на этой кровати, в этой комнате, и позволят быть просто Викой. Моё питерское небо, состоящее из проблем, принципов и моралей, рушится над моей головой, когда Соколовский невесомо проводит своими пальцами по моей руке и касается свежего шрама. Мы вместе следим за его движением, завороженные процессом, будто оба не знаем, чем всё закончится. Но это не правда. Он знает. И я знаю. Я откажу ему в совместном завтраке, предложу приехать в отделение порознь, а потом просто покину его номер, вновь возвышая между нами стену недосказанностей, о которых говорить, по обычаю, просто нет времени. Он соглашается без особого энтузиазма, давая мне возможность подумать обо всём этом, но я вижу как ему неприятно. Когда я выхожу из ванной его гостиничного номера, и вижу, как он застёгивает пуговицы на тёмной рубашке, отмечаю про себя, что тёмный цвет слишком идёт ему, синяя ткань обтягивает крепкие плечи, и это одна из самых красивых вещей, что я видела. А на работе всё возвращается в прежние берега: я — Виктория Сергеевна, он — мой подчинённый. Мой холодный тон, его кривая усмешка. У меня Даня. У него Катя. Всё по плану. По старому. Игорь не бросает на меня многозначительных взглядов, ведёт себя ровно и спокойно, и меня выворачивает от этого наизнанку. Он играет слишком хорошо, никто и в жизни не догадается, что было и могло быть между нами. Но я слишком боюсь предположить, что всё что он делает сейчас, как говорит со мной, смотрит — это не его игра. Поэтому просто про себя благодарю его за то, что не выдаёт меня и себя никому в отделе и не подкидывает мне проблему по фамилии Королёв. Наверное, я не сомневалась ни секунды с того момента, как оказалась в руках Соколовского, в том, что Даня узнает об этом именно от меня. Я была готова выдать ему всю правду как на духу, потому что мои силы и терпение на исходе: дальше продолжаться так не может. Не смогу больше обманывать Королёва и себя. Мне было хорошо. Во мне всё же жила уверенность, что Игорь сможет держать язык за зубами и не станет рассказывать направо и налево о том, что всё-таки совратил начальницу. Даже звучит мерзко. День проходит сумбурно, точно также как и все предыдущие дни на службе: мы куда-то едем, допрашиваем бесконечное количество людей, расследуем очередное убийство, вроде всё как обычно. За исключением одного: моё сердце пропускает несколько ударов, когда Соколовский, черт бы его побрал, пускается в погоню за подозреваемым, а тот пытается выстрелить в него. Но всё заканчивается благополучно, и я опять скрываюсь от Дани и его подозрительных взглядов. Игорь пытается незаметно ото всех предложить меня подвезти, но Королёв чудным образом слышит этот разговор и пресекает все попытки Соколовского. В какой-то момент мне начинает надоедать то, что за меня слишком часто решают практически всё, со мной не считаются также как и с моим мнением. Я собираюсь сказать об этом Дане, но потом вспоминаю — совсем не вовремя — о том, что я сегодня ему изменила. А если давно не любишь человека, то измена вообще возможна? Моя одинокая квартира нерадостно встречает меня своей пустотой и холодом. Первый этаж. Я скидываю ненавистный пиджак с плеч, снимаю туфли и запираю Викторию Сергеевну в шкафу вместе с вещами. Я распускаю волосы и свои мысли. Сейчас можно вдоволь подумать. Мне почти больно физически осознавать то, что я разрушу чью-то жизнь, когда скажу Дане, что между нами больше ничего нет кроме работы, что из них двоих я выбираю не его, что я дура и повелась на деньги Соколовского. Даня никогда не поймёт, что повелась я вовсе не на деньги. Я тяжело вздыхаю, когда представляю, как испортятся отношения между Игорем и Даней. Именно те отношения, которые возникают между двумя соперниками, и я не могу поверить в то, что причиной их борьбы стала я. То есть это всего лишь я. Между двумя взрослыми мужчинами. Неожиданный звонок в дверь вырывает меня из паутины мрачных мыслей, и я настороженно двигаюсь к двери. Моя работа заставляет видеть подвох и опасность во всём спонтанном и непредсказуемом. Это рано или поздно начинает угнетать. Но никакой опасностью за дверью нет — там всего лишь Игорь.  — Привет. Его голос немного хрипит и я растворяюсь в этом звуке. Меня хватает лишь на приветственный кивок в ответ, иначе я не удержу свою «просто Вику» в себе.  — Что-то случилось? Я пропускаю его вглубь квартиры, делая несколько шагов назад. Игорь закрывает за собой дверь и молча протягивает мне белый конверт.  — Что это?  — Твой билет. Ты завтра улетаешь. Его спокойный неэмоциональный голос бьёт меня наотмашь по лицу. Он говорит так же как и я всегда. Это выглядит ужасно.  — Зачем?  — Тебе нельзя здесь оставаться. Он может быть реально опасен.  — А ты? Я пугаюсь за него и не капли за себя. Это можно отнести к особой форме сумасшествия, но это есть во мне: ощущение, что его нельзя оставлять. Это ведь Соколовский, который лезет куда его не просят.  — А я остаюсь, — он на мгновение отводит взгляд, скрывая напряжение.  — Я никуда не поеду, это даже не обсуждается.  — Послушай…  — Игорь, пожалуйста… Я выставляю руки вперёд, предотвращая его дальнейшие движения ко мне. Это сейчас совсем не вовремя. Если он подойдёт ближе и дотронется до меня, то я потеряю все остатки самоконтроля, которого во мне почти не осталось, я просто вскроюсь от этого. Я так больше не могу.  — Вик, я прошу тебя, уезжай. Так надо.  — Надо кому? — мои руки напрягаются, когда он всё же делает шаг навстречу ко мне и упирается грудью в мои ладони. Он замёрз, я чувствую зимнюю прохладу и мурашки на его теле сквозь рубашку, не прикрытую пальто. Он так безответственно относится к себе, что вызывает возмущение во мне, но потом я вспоминаю, каким обязательным и серьёзным — прямо как сейчас — он может быть, и я отпускаю эту мысль. Игорь, вероятно, чувствуя лёгкое подергивание моих пальцев, под которыми его сердце начинает биться сильнее, замолкает и просто смотрит на меня.  — Мне.  — Я остаюсь.  — Ты должна уехать. И чем скорее, тем лучше. Игорь непробиваем. Моё наработанное годами упорство не может сломать его: он хочет, чтобы я уехала и думает, что я действительно так сделаю. Но только ему я не позволяю решать за меня, потому что Игорь не тот человек, который станет кого-то в чём-то переубеждать. И понимание этого даётся мне нелегко.  — А что, если… Он не даёт мне договорить, становясь почти вплотную ко мне. Меня передёргивает. Стая мурашек пробегается по шее, куда он только что положил свою холодную ладонь. Действительно замёрз.  — Ты не должна пострадать из-за моих проблем. Я нахожу его глаза своими и весь наш диалог прекращается, потому что мы пытаемся что-то найти во взгляде друг друга, то, чего не можем произнести вслух. Точнее, я не могу. Игорь может всё. От него пахнет морозом и дорогим одеколоном, и я могу упиваться этим запахом сколько угодно, потому что он стоит в сантиметре от меня и прожигает своим тяжёлым взглядом.  — Игорь… Почти шепчу — сил говорить громче нет. Я вижу, как его лицо приближается к моему, как на его лице дёргаются желваки. А потом просто отпускаю ситуацию и закрываю глаза, ощущая вкус его губ на своих. Он не двигается, лишь прислоняется к моим губам и не делает дальше ничего. Ровно до тех пор, пока я не кладу свою руку на его шею — делаю как и он сам — и аккуратно отвечаю ему, прихватывая его нижнюю губу. Звёзды с моего тёмного неба продолжают сыпаться, когда он рядом, вокруг всё меняется: я, моя жизнь, моя «просто Вика». Ветер выдувает из моей жизни все проблемы и мне больше ничего не остаётся, как утонуть в изумрудной бездне его глаз и запахе, который принадлежит только ему.  — Самолёт завтра в три. Я заеду за тобой. Он уходит, так же как и появляется, из моей квартиры так спонтанно, что я сомневаюсь был ли он здесь вообще, но белый конверт печёт мне руку и напоминает о его посещении. Австрия. Там сейчас теплее, чем у меня в душе. Не могу оставаться дома более. Мои шаги из одной комнаты в другую надоедают, мне становится тесно, и я просто вылетаю из дома на морозную улицу, едва ли успев накинуть на плечи пальто. Мне нужно проветрить голову от всяких мыслей и сомнений, иначе я просто взорвусь от их количества. Откуда их столько во мне? Уютное небольшое кафе с приятным тёплым освещением и огромными французскими окнами в пол, сквозь которое чуть позже я рассмотрю почти пустую улицу, принимает меня в свои объятия и терпкий запах кофе, что витает здесь в воздухе, проникает в мои лёгкие. Сдаю пальто в гардероб и остаюсь в черной кофте с длинным рукавом. Черный очень символичен: какая жизнь, такой и цвет. В помещении сидит всего лишь несколько человек и я уверенна в том, что они такие же, как и я: одинокие этой ночью под этим проблемным питерским небом. Мне приносят чашку кофе и я проваливаюсь в свои мысли, потому что… Потому что Соколовскому грозит опасность. Потому что Соколовский переживает за меня и не скрывает этого. Потому что Соколовский никогда меня не слушает и делает всё по-своему. Я не помню тот момент, когда его проблемы становятся моими. Время летит мимо меня так быстро, что я не замечаю, как глубокая ночь опускается на город, как остыл мой кофе, к которому я не притронулась, как в кафе остаюсь я и миловидная парочка. Здесь тихо и спокойно, атмосфера располагает к размышлениям, никто никому не мешает. И мне в том числе. Мне дают возможность взглянуть на свою жизнь и внимательнее рассмотреть то, как Игорь с упорством маньяка занимает в ней львиную долю.  — Соскучилась? — раздаётся над моим ухом приторно довольный голос и я вздрагиваю. Моей профессиональной хватки и реакции не хватает на то, чтобы опередить Стаса, поэтому в следующую секунду холодный нож касается моего горла. Мною не овладевает панический страх, я вполне себе спокойна, не провоцирую парня: я знаю, что делать, потому что я — капитан полиции Виктория Сергеевна Родионова. Стас прикрывается мной, угрожает официантам и той самой миловидной паре убить меня, а потом и их заодно, если они не лягут на пол и не замолчат. Всё стандартно. Ничего нового во взятии заложником он не придумал. Я удивляюсь тому, как спокойно реагирую на всё это, и как страх не селится в моей груди. Меня не подкидывает от ужаса, я мыслю трезво и адекватно. Я умею делать это и делаю сейчас. Не впадаю в панику и держу на плаву своё сознание. Через несколько минут все оказываются на полу, привязанные к барной стойке, и я вместе с ними, только немного в другой стороне. Он так выделяет меня или что? Показывает из-за кого хочет лишить всех этих невинных людей жизни?  — Ты не бойся, ладно? — Стас, очевидно, замечает мой напряжённый взгляд и ядовито улыбается, — мы сейчас нашему герою позвоним и он всё уладит.  — Не надо, — я срываюсь на крик так неожиданно, что Агапов на секунду перестаёт улыбаться.  — Испугалась?  — У нас ничего нет, Стас. У него есть девушка, он не приедет. Я пытаюсь убедить в этом только себя, потому что одна мысль о том, что Игорь может оказаться здесь и увидеть всё это. В моей голове вырисовывается четкая картинка, где Соколовский выясняет отношения со Стасом, как завязывается драка, я вновь вижу окровавленное лицо Игоря и эта картина будоражит во мне дикий ужас.  — Приедет как миленький. Плач девушки, что сидит слева от меня, взрывает мой мозг и совесть: я не могу ничем ей помочь, и это одна из самых угнетающих меня вещей на данный момент. Я пытаюсь её успокоить и убедить в том, что истерика — не самый лучший вариант сейчас, и предлагаю взять себя в руки, но в руки взять надо меня. Я стараюсь придумать, что делать и как выкрутиться, но вместо этого только перевожу взгляд на это огромное окно и на то, что происходит за ним. Я вижу сквозь это это чёртово окно всё: как на улице собираются наряды полиции, как они разгоняют толпу людей, собравшуюся здесь рядом. Я вижу как подъезжает знакомая мне серебристая машина, откуда выходит Пряников с Жекой, а за ними и Даня. Их трое. Господи, я даже смотреть на Королёва не могу: весь его страх переходит ко мне со скоростью света, поэтому я перевожу взгляд туда, где только что на сумасшедшей скорости паркуется черный Гелентваген, из которого вылетает с бешеными от ужаса глазами Соколовский. И это кажется мне бредом. Он сейчас действительно здесь? Наши взгляды пересекаются, когда он озлобленно отбивается от полицейских, пробираясь ближе к окну, и смотрит на меня, не проискав взглядом и двух секунд. Он будто знал, что я буду именно здесь, возле барной стойки, привязанная к столешнице. Моя поза весьма компрометирующая, унижающая меня, капитана полиции Викторию Сергеевну Родионову, но одной мне известно, что во мне сейчас сидит и плачет маленькая Вика, потому что под его тяжёлым взглядом мне становится не по себе. Я осознаю ситуацию полностью. Она ужасна. Когда я моргаю и впервые прерываю наш зрительный контакт, его взгляд темнеет, глаза округляются. грудь вздымается чаще от учащённого дыхания. Он думает, что мне больно или страшно, чувствует всё на себе. Я вижу это слишком хорошо. Даже лучше, чем сейчас свои ноги. Нет, Игорь, мне не больно и не страшно. Честно. Но он уходит, и сейчас мне реально страшно. Разворачивается и уходит, и я даже начинаю думать, что он сейчас сядет обратно в машину, которую оставил заведённой и открытой дверью на распашку, и уедет. Но он идёт в другую сторону. Что-то говорит, разбирается, кричит. Он не нравится мне таким. И ещё больше мне не нравится то, что он ведёт себя так из-за меня. Так не должно быть.  — Прискакал твой ненаглядный, как я и говорил. А ты мне не верила. Да верила я тебе, верила. Знала, что он обязательно будет здесь, что приедет, не оставит. Я так хочу сказать ему об этом, выплюнуть ему в лицо всю правду о том, что он мразь и сволочь, и что он за всё ответит, но это мой рабочий идеализм. Моя «просто Вика» даже не надеется, что Стаса накажут. Его скорее убьёт доза, чем он попадёт в руки правосудия. И от этой правды мне колет сердце. И скулу. Холод металла чувствуется слишком хорошо, нож вдавливается в мою щёку сильнее, стараюсь отвернуться, но мужские руки хватают меня за волосы. В этот момент я перевожу взгляд на окно и вижу, как Игорь кидается к стеклу и долбит руками. Он зовёт Стаса, угрожает ему, но нож сильнее касается моего лица. Стас лишь смеётся. Это детская игра одного взрослого, но ещё маленького сумасшедшего мальчика. Он держит взрослых людей в страхе, запугивает их, иногда убивает. Ему от этого хорошо и весело. Чёртов наркоман. С этим никто не сможет совладать, и никто не сможет смириться. Так есть. И такие как он есть. И есть те, кто не может их остановить. Замкнутый круг. Парень резко отстраняет от моего лица нож, и я чувствую, как что-то струится по моей щеке вниз, к подбородку. Это явно кровь. Такое зрелище действует как красная тряпка на быка: Соколовский за окном начинает жестикулировать и опять кричать. Мне не сложно разобрать всё это, потому что на его лице, как обычно, написано всё. Что он чувствует, о чем тревожится. Я знаю его, и поэтому вижу его. Он даёт мне себя прочитать. Но я только немного морщусь, не от боли, а от вида Игоря, и отрицательно мотаю головой. Он видит это прекрасно, на секунду замирает, смотрит на меня, стоит. Я ловлю каждый его взгляд, каждое движение, потому что только это даёт мне возможность контролировать ситуацию и себя. Но он опять отворачивается, чтобы перекинуться парой фраз с кем-то, и я чувствую себя брошенной здесь. Люди вокруг меня плачут и стонут от страха, они боятся смерти, а я нет, потому что если Викторию Сергеевну убьют, то это решит многие проблемы, например, я больше не сделаю никому больно и не сломаю своими нелепыми попытками устроить свою жизнь чужую. Стас нахально наклоняется ко мне и рыскает руками в карманах джинс в поисках моего сотового. Эти прикосновения кажутся мне ужасно мерзкими, и я вижу ярость в глазах Игоря, когда он поворачивается к окну и видит всё, что со мной делают. Я очень хочу, чтобы он сейчас уехал, правда. Хочу, чтобы его жизни ничего не угрожало. Чтобы сегодня вечером он вернулся в отель живым. Но я чётко осознаю, что никто, кроме него, не вытащит меня отсюда. Это может сделать только он. Впервые думаю о том, что кто-то другой может выполнить мою работу лучше меня. Агапов звонит с моего телефона Игорю и я слышу звериный рык в трубке. Его ор нельзя сравнить ни с чем. Я вижу его через окно, слышу доносящийся до моих ушей его голос. Сопоставляю визуальную картинку и звук воедино и получаю до безумия злого Соколовского. Жуткое зрелище. Но наш террорист подходит ближе к окну и встаёт напротив, стоящего по ту сторону стекла, Игоря, поэтому я больше не могу слышать о чём говорит Соколовский. В следующее мгновение Стас по одному выпускает официантов и посетителей кафе на улицу, оставляя в помещении лишь меня одну.  — Игорь, пожалуйста, не надо. Я не верю в это, просто отказываюсь воспринимать информацию, но это действительно происходит: Игорь заходит в кафе совсем один, без оружия, намереваясь высвободить меня взамен на себя. Это нечестный бартер, Соколовский. Бред.  — Я пришёл, всё как договаривались. Отпускай её. Кровь начинает шуметь в ушах, я не слышу практические ничего вокруг. Я просто смотрю на то, как Игорь о чем-то говорит со Стасом и бросает на меня тревожный взгляд. Моя просто Вика вот-вот взвоет от беспомощности в этот момент. Когда я громко выдыхаю и закрывая глаза, отворачиваясь, я чувствую кожей, как напрягается Соколовский и пытается сделать хоть несколько шагов ко мне. Но ему не дают. Я сижу с закрытыми глазами несколько мгновений, концентрируюсь на одной лишь мысли о том, чтобы он вышел сегодня отсюда живым, но меня и мои мысли прерывают, когда Стас грубо хватает меня за руку, отвязывая её от барной стойки, и ведёт к выходу мимо Соколовского. Он отслеживает каждый мой шаг, внимательно провожает взглядом, и какое-то время всматривается в небольшую рану на моей щеке, но это всё меркнет на фоне того, каким болезненным оказался его взгляд в тот момент, когда наши глаза встретились. Просто пытаюсь, заранее зная, что обречена на провал, отговорить Игоря от этой идиотской затеи, и мотаю головой из стороны в сторону. Но он лишь одаривает меня вымученной ухмылкой, от которой мне не становится легче ни на сотую часть. Стас вышвыривает меня на улицу и спешно скрывается за дверью, обратно в кафе. Я просто падаю в руки Королёва и ёжусь от этого. Мороз пробирает меня до костей, но я перестаю реагировать на это, когда оборачиваюсь и вижу, как две силы за окном встречаются в одном месте. Они говорят, выясняют отношения, и я боюсь представить, что будет дальше, но моя «просто Вика» пасует перед Викторией Сергеевной, поэтому я иду к Андрею Васильевичу отчитываться о своих успехах в задержании преступника Агапова. Королёв следует, естественно, за мной, на ходу накидывая на мои плечи свою куртку. Чужой запах не греет меня, и я игнорирую этот его жест, просто потому что сейчас ситуация не та. И куртка не та. И хозяин её не тот. Перепуганный взгляд Жеки возвращает меня в реальность, я понимаю, что сейчас происходит самая обычная вещь, которая может происходить в нашей работе, и немного выдыхаю спертый в моей груди воздух. Но все эти мысли перестают существовать в моей голове, когда я слышу выстрел в кафе. Всё происходит как в замедленной съёмке: я разворачиваюсь в другую сторону, ища глазами Соколовского, а потом бросаюсь в ту сторону, скидывая куртку с плеч. Внутри меня вакуум, перед глазами белая пелена. Я не чувствую ничего кроме бешеного биения моего сердца. Даня хватает меня за руку и не пускает дальше, обзор большого окна закрывает спецотряд, и самая ужасная вещь сейчас — это та, что я не вижу его.

***

 — Игорь… Я бросаюсь к дверям, откуда спустя время выходит Соколовский. Живой. Целый. Невредимый. Когда дистанция между нами сокращается до двух шагов, я останавливаюсь. Виктория Сергеевна боится, что кто-нибудь увидит её слабость, которая стоит с уставшим взглядом напротив. Мы стоим несколько секунд в полной тишине, он внимательно осматривает меня, а потом просто снимает своё пальто с себя и накидывает на мои подрагивающие плечи. Я могу до сумасшествия наслаждаться этим запахом, который обволакивает всю меня и дарит неимоверное спокойствие, но я перестаю обращать на это особое внимание, когда Соколовский подходит ко мне ближе. Ближе настолько, что я чувствую на себе его дыхание. Он ничего не говорит, только измученно выдыхает, и, взяв меня за локоть, уводит в сторону своей машины, и я послушно иду. Не обращая внимания на Даню, который провожает нас ненавидящим взглядом, на то, что мы должны дать показания, просто ухожу. И сейчас мне кажется это таким чертовски правильным и до безумия нужным, что я отбрасываю всё лишнее, оставляя это здесь. В его машине тепло и спокойно, и это чуть ли не единственная вещь, которая необходима мне. Мы едем молча, в полной тишине и напряжённость буквально звенит в салоне. И во мне тоже.  — Только не домой.  — Я знаю. Я везу тебя к себе. После этой фразы я выдыхаю и смотрю на его профиль, а потом Игорь впервые поворачивается ко мне, и я впервые вижу в его взгляде умиротворенность. Я согреваюсь под его взглядом быстрее, чем от запаха. Мы вновь оказываемся в его просторном номере вместе. Здесь не осталось и следов вчерашнего кошмара, поэтому я могу не вспоминать об этом. Я снимаю его пальто с себя, неохотно расставаясь с успокаивающим запахом, оставляю вещь на вешалке в прихожей. Игорь скрывается в темноте номера, а я следую за ним в этому неизвестность. Мой взгляд падает на большую кровать, накрытую белым мягким одеялом, тепло которого я мечтаю сейчас ощутить на себе. Я устала. Честно. Из мыслей о крепком сне меня выводит прикосновение холодных рук к моим плечам. Игорь медленно разворачивает меня к себе, рассматривая меня снова. Его взгляд не оставляет без внимания и миллиметр моего лица, и его сосредоточенность заставляет меня дрожать перед ним, как школьницу.  — Держи, — он подаёт мне ватный диск, которым я, скорее всего, должна вытереть кровь со своего лица.  — Спасибо. Я вытираю, видимо, лишь малую часть, поэтому Игорь аккуратно проводит пальцем по моей щеке, и я отзываюсь на это прикосновение, чуть потеревшись щекой о его руку и закрыв глаза. Его размеренное дыхание сбивает с толку мои мысли, я больше не могу ничего делать кроме того, что думать о его ладони на своём лице. В конце концов, он сменяет пальцы губами и оставляет невесомый поцелуй на моей царапине.  — Билетов в Вену на сегодня не было, — это действительно сейчас его волнует? — прости.  — Перестань, я бы всё равно не полетела.  — Я не об этом. В лунном свете я почти его не вижу, поэтому смотрю лишь в лицо, сокрытое сумерками.  — Ты не должна была пострадать из-за моих проблем.  — Я не пострадала, как видишь.  — Вик… — я не даю ему договорить, перебивая, потому что это абсурд: говорить о том, что вполне естественно.  — Главное, что он больше не угрожает тебе. Я действительно считаю это главным на сегодня. Он вновь сокращает между нами расстояние, делая его минимальным. Чувствую его дыхание, тепло и руки на своих запястьях. Я прикрываю глаза и отдаю контроль над ситуацией целиком и полностью ему. Но потом вдруг чувствую, как всё моё тело пышет усталостью, и вздыхаю.  — Пойдём. Игорь подталкивает меня к кровати, расправляя одеяло и укладывая меня спать в одежде, и это кажется мне негигиеничным, но думать об этом честно не хочется. Я не умею быть слабой, но я сейчас эмоционально мёртвая, поэтому позволяю делать всё что ему захочется. Но свои ботинки я всё же снимаю сама, а он лишь накрывает меня одеялом и заправляет пряди моих волос за ухо. Под этим лёгким прикосновением я закрываю глаза. Он несколько мгновений не шевелится, и я держусь в сознании, чтобы предугадать его дальнейшие действия. Но он всего лишь обходит кровать и ложится на другой её край. Я понимаю, что мы оба пялимся в потолок, лёжа на спине и думаем о своём. Об этой всей ерунде, что произошла час назад.  — Спасибо, — я шепчу это так тихо, что не совсем уверена: услышал ли он меня. Но он слышал всё прекрасно, потому что сдавленно выдыхает, видимо, думая о чём-то странном. Между нами нет привычного напряжения. И это тоже странно. А в следующую секунду я ломаю всё, что выстраивала между нами эти полгода: мизинцем правой руки я нахожу его, только левый, легко касаясь. Он переплетает наши пальцы, чуть сжимая мою ладонь, и этот жест даёт мне уверенность, что всё не так плохо, как могло оказаться. И в эту же секунду я понимаю, что я всё же хочу быть просто Викой.