Конец прекрасной эпохи

Три Илья знает, что когда-нибудь Америка станет лишь одной из многочисленных республик СССР. Он твердо уверен в том, что они победят в Холодной войне и коммунизм будет не только в отдельных странах. Он знает, что власть, пропаганда и идеология может твердо стоять на ногах и маршировать по полям, болотам и лесам, оставляя за собой алые знамена и лозунги. А еще он знает, что когда у них в руках ядерное оружие, то передвигаться по планете можно куда быстрее и увереннее. Илья знает, что у американцев тоже есть ядерные запасы, а еще вера в демократию и ненависть к коммунизму, но он продолжает верить, что именно они победят в Холодной войне и когда-нибудь провозгласят весь мир коммунистическим, светлым и прогрессирующим. Пока в Кеннеди стреляют на глазах у всего мира, в Советском Союзе взлетают ракеты в космос. Илья мечтает о том, что когда Америка станет их республикой, он будет в этот момент рядом с Соло. Будет сидеть с ним на диване и смотреть телевизор, или же стоять вместе с остальными на площади и слушать обращение президента. Ехать в машине, слушая радио, или стоять рядом, когда американец возьмет телефонную трубку и ответит на звонок. Он обязательно должен быть рядом – чтобы видеть, как меняется его лицо в тот самый момент, когда осознание, наконец, вытесняет из головы все остальные мысли. У Соло наверняка побелеют губы, а морщина на лбу станет гораздо глубже. Как будто драматичнее. И даже слегка болезненной. Да, ковбой, тебе придется попрощаться со всеми дорогими костюмами. Ты ведь знал, что для нас ты самый настоящий буржуй? - О чем задумался, большевик? Илье хочется сказать ему правду, но вместо этого русский опускает чашку с чаем, к которому так и не притронулся губами, и громкий звон фарфора громко ударяет по барабанным перепонкам. - О Кеннеди. Соло хмыкает, а потом задумчиво крутит в руках бокал с виски. Или это было что-то другое? Курякин абсолютно не помнит, как они делали заказ. Неожиданно осознает, что голоден, но было бы глупо спрашивать, заказал ли он еду, правильно? Глупым было в его жизни абсолютно все, но именно этот вопрос казался ему наиболее дурацким. Наполеон бесстыдным взглядом провожает проходящую мимо официантку, а Илья бесстыдно рассматривает Наполеона. - Да, большевик, нам повезло, что нас не заставили расследовать его смерть, - Соло, наконец, делает глоток, допивает остатки, которые ждали своей участи в бокале уже около получаса, а потом немного наклоняется вперед. – Скажи, ты бы стал расследовать его смерть, если бы тебе дали такое задание? - Я работаю на А.Н.К.Л. Я обязан выполнять каждое задание, которое мне поручают, - Илья говорит резко и напряженно, прекрасно понимая, что американец его провоцирует. Отводит взгляд в сторону и тихо притоптывает ногой по полу в такт своим мыслям, надеясь, что он, все-таки, заказал эту чертову еду. Соло хмыкает, а потом наклоняется еще ближе. В какой-то момент Курякин понимает, что тот был пьян. Наполеон ничем себя не выдавал – но неожиданный, слишком яркий блеск в глазах и язык жестов говорил о том, что тот был явно в хорошем расположении духа от выпитых бокалов виски. Или это бурбон? - Верный и послушный пес, не сомневаюсь. Тогда спрошу иначе, большевик. Стал бы ты расследовать мою смерть? Илья неожиданно для себя ухмыляется и тоже подается вперед. Чувствует запах алкоголя в чужом дыхании, но неожиданно он кажется ему правильным. Не вызывающим отторжения. И даже немного приятным. - Расследовать не было бы смысла, Соло. Потому что если ты умрешь, то только от моей руки. Официантка ставит тарелку с едой перед Наполеоном и сразу же уходит. Все-таки он не заказал себе еду. * * * Два Илья никогда не был в концлагере, но видеть психушки ему приходилось не раз. А еще он очень часто лежал в больницах, и от нахождения там Курякин умудрялся получать даже какое-то удовольствие. Извращенное, наверное, потому что обычно люди их ненавидят и мечтают поскорее оттуда выйти. А Илья не хотел. Наверное, потому что его самой вредной привычкой было упиваться жалостью к себе. Хотя, нельзя ведь сказать, что получаешь от этого удовольствие, правильно? Это ведь всегда грустно – лежать и думать о том, что ты потерял всех своих близких, что у тебя нет никакой личной жизни, что и работа сопряжена с риском и постоянными мучениями, а еще его вечно путают с тупым вышибалой из-за роста и никогда не принимают всерьез его умственные способности. Илья давно бросил пить, но с курением может завязать максимум на пару месяцев. В последний раз он курил, когда оказался в инфекционной больнице. Дело было совсем недавно – А.Н.К.Л. обеспечил сотрудников отпуском, и Илья сразу же поехал домой. Только вот в КГБ идею с отдыхом не одобрили и сразу же отправили его в Калининград. Или в Кенигсберг, как он назывался еще совсем недавно. Вокруг были темно-красные кирпичные постройки, замок в центре уже скоро разберут, а Илья лежал в маленькой квартире под тремя одеялами и думал о том, что если он сейчас уснет, то может и не проснуться. Его трясло, его лихорадило, кажется, он, наконец, уснул, но спустя всего несколько секунд проснулся для того, чтобы дать своему организму прочистить желудок. Его вырвало. Потом вырвало еще раз. А потом он все-таки позвонил, и почти сразу приехала скорая. Его положили в инфекционную больницу с лихорадкой, и у него было слишком много времени на то, чтобы лежать и думать о своей никчемной жизни на отшибе страны. Руки посинели на сгибе от регулярных уколов, а врачи продолжали терзать и терзать его вены. Они понятия не имели, что с ним, поэтому кололи антибиотики и еще кучу всякой дряни. Один раз Илья отключился прямо в процедурной, когда в его вены в очередной раз заливали какое-то лекарство. Медсестра сказала, что от него может подскочить давление. Так что все нормально, Илья. Не переживай. Курякин сбегает из больницы на третий день и возвращается спустя десять минут с пачкой сигарет. Потом медленным шагом обходит всю территорию больницы и выкуривает три сигареты подряд. Все немецкие здания были темно-красного цвета, на улице кроме него никого не было, и среди множества каштанов очень отчетливо пахло смертью. Ему хотелось сделать себе надпись на руке с призывом перестать себя жалеть. Илья понимает, как сильно ненавидит Наполеона, когда осознает, что уже пять минут раздумывает о том, какую лучше сделать себе татуировку. Лаконичное Solo, или, может, NS? Или все-таки N.S., хотя от точек нет никакого смысла и они занимают больше площади на коже, кстати, он же не выбрал место – может, голень? Или предплечье? Нет, разумеется, нет, такую татуировку легко будет обнаружить, поэтому выбирать место нужно более интимное. Например… - О чем задумался, большевик? Илья раздраженно поворачивает голову, сидя на водительском кресле, и чуть не сбивает перебегавшую дорогу собаку. Ему хочется сказать Наполеону правду. «Знаешь, ковбой, я раздумывал о том, чтобы сделать татуировку с твоим именем, но потом понял, что смысла в этом никакого нет, потому что твое имя уже есть на одной из извилин моего мозга. Наверное, поэтому ты не выходишь их моей головы, а, может, потому что ты та еще заноза в заднице. Ненавижу тебя так, как никого и никогда еще не ненавидел, поэтому не обольщайся на свой счет – я просто уже немного схожу с ума и действительно только что серьезно размышлял о татуировке. А еще я вчера себе пообещал, что через три дня тебя поцелую, но ты и на этот счет не обольщайся – когда Америка станет одной из республик СССР, то я лично возьмусь обучать тебя советской идеологии. И я совсем не против наказывать тебя за плохие оценки». - Об ужине. - О, большевик, надеюсь сегодня ты все-таки что-нибудь съешь. В какой-то момент мне показалось, что наша скрытность во время слежки под угрозой из-за урчания твоего живота. Соло открыто зевает, а Илья снова с ненавистью смотрит на него, повернув голову. - Если ты не прекр… Курякин не успевает договорить, потому что чувствует несильный удар и то, как повело его машину. Хмурится куда сильнее обычного, ставит машину на ручник, но не глушит двигатель – уверен, что ничего не случилось, просто надо проверить машину и дорогу. Просто проверить. - Эй, большевик, я устал и хочу в отель, - Соло со скрипом крутит ручку, чтобы приоткрыть окно, и выкрикивает эти слова Илье, который уже оглядывал пустую дорогу. В какой-то момент у русского екает в груди, и он почти срывается на бег, увидев у кустов комок шерсти. Он сбил кота. Он сбил кота из-за чертового Соло, который постоянно его отвлекал где только мог, и сейчас Курякин мог лишь упасть на колени и смотреть, как рыжий кот слегка дергается в судорогах, пока кишки медленно вываливаются из его распоротого живота. Перед глазами мутнеет. Илья думает о коте Матросе, который умер, когда ему было десять лет. Врачи уговаривали его усыпить, но мальчик Илюша из лучших побуждений едва ли не требовал у родителей, чтобы они этого не делали. И именно поэтому вся семья наблюдала за долгими мучениями кота, пока тот, наконец, не умер. Думает о своем первом задании и мужчине, чье имя он уже давно успел забыть. О его карих глазах и о том, как они медленно закрылись после того, когда вытекло уже достаточно крови из его перерезанного горла. Думает о Габи, которая оглохла после взрыва в Стамбуле и вернулась в Германию ремонтировать машины, подшучивая на тему того, что для этой работы слух был ей не так уж и нужен. Думает об этом рыжем коте, который умрет через несколько минут. Думает о запахе смерти, который преследует его всю жизнь. И понимает, что дело было не в Соло. Это был Илья. Это всегда был только он. - Большевик. Соло кладет руку на его плечо и чуть сжимает пальцы. Курякин не слышал, как тот подошел, но даже не вздрогнул от внезапного прикосновения. Наполеон молчит, а потом опускается на корточки рядом с русским и внимательно заглядывает в его глаза. - Илья. Курякин смотрит, не отрываясь, на развороченное брюхо умирающего кота, а потом прочищает горло и поворачивает голову к Наполеону. - Я видел в бардачке бутылку воды. Принеси ее, - он сглатывает и смотрит в ответ в чужие глаза, ожидая реакции. Почему сам он так легко слушается приказов, но его слова никто никогда не слышит и все приходится по много раз повторять? Наверное, это стоит включить в его досье. Наполеон, наконец, моргает, а потом неожиданно неуверенно отвечает: - Я не знаю, что на русском означает слово «бардачок». Надо же. Оказывается, Илья сам не заметил, как перешел на русский. Забавно. Он повторяет фразу на английском, а потом ждет, когда Наполеон принесет бутылку воды из машины. Почти выхватывает ее из чужих рук, а потом как можно аккуратнее приставляет горлышко к морде кота. Пытается заставить его пить, но кот упорно отворачивает голову и смыкает челюсти. Пока не начинает дико пищать. - Илья, прекрати. Ты ему не поможешь, - Соло снова кладет руку Курякину на плечо и смотрит на него с сочувствием и жалостью. Русский старается об этом не думать. Ему нужно дать бедному коту попить. Всего-то. Наполеон чуть шмыгает носом, а потом втягивает в себя воздух так, словно пробует его на вкус. - Большевик, это не… Илья замирает, а потом медленно, слишком медленно подносит горлышко бутылки к своему носу. Вдыхает запах, а потом поворачивается к Наполеону, не скрывая в собственных глазах открытый ужас. Это был бензин. * * * Один В Ленинграде Илья больше всего любил Площадь Восстания. Ему нравилось пересечение улиц и вид на Невский, который открывался, если стоять спиной к вокзалу. Особенно поздним летом, когда Белые ночи заканчивались и можно было увидеть насыщенные цвета неба при закате. Разумеется, если в тот день не было привычных туч и дождя. Илье нравились музыканты у метро. Иногда он стоял в стороне и курил, пока гитаристы, пользуясь сухой и теплой погодой, играли какую-нибудь современную песню и собирали деньги в шляпы или чехлы. Но больше всего на Площади ему нравился Московский вокзал. И нравился он ему потому, что тот являлся копией Ленинградского в Москве. Илья совсем не любил Ленинград, и только по этой причине он любил проводить время в центре города. Вокзал. Он вспоминал Площадь Трех Вокзалов в Москве, на которой расположено точно такое же здание – но совсем в другом городе. Там люди спешили по своим делам, там никто не играл на улице, там возвышалась гостиница Ленинградская, а с Ярославского вокзала можно было уехать на электричке в Сергиев-Посад. Постелить на лугу покрывало и наслаждаться солнцем. Теплом. Теплом, которого не было в Ленинграде. Свободой, которой не было в Ленинграде. В то время он жил в старом доме на Греческом проспекте, и двор-колодец не оставлял ему никакой возможности иметь частную жизнь. Из окна он видел все, что творилось у соседей, а соседи видели все, что творилось у него. Поэтому Илья первым же делом купил плотные шторы, и тогда в комнатах стало еще холоднее и мрачнее. Темнее. Он с сожалением одергивал темную ткань, а потом понимал, что сути не меняет. Все равно на улице не было солнца. Все равно на улице не было тепла. В Москве летом жарко и солнечно, а зимой – сугробы и холода, и ему нестерпимо хочется домой. Оказаться на одном из оживленных и таких широких проспектов и вдохнуть воздух полной грудью. Подставить лицо лучам солнца и закрыть глаза. - О чем задумался, большевик? Илья перестает рассматривать свои поцарапанные пальцы, лежащие на коленях, и поднимает голову. Наполеон лениво лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и только сейчас повернул голову в его сторону. На щеке у него оставался след на подушке, а волосы вились мягкими упругими кудрями. Такой неидеальный. Сонный и с покрасневшими глазами. Слабый и уставший. Илья думает о том, что так он выглядит гораздо красивее, чем обычно. - Ты все время будешь задавать мне этот вопрос? - А ты что-то имеешь против? Курякин молча смотрит на Соло, который спокойно смотрел на него, и напряжение, которое внезапно возникло секундой ранее, бесследно пропадает. - Да нет. Он ерзает на стуле и перебирает пальцами на своих коленях. Наполеон даже не злится за то, что русский его разбудил, да и у него самого не было сил на привычное раздражение. В Англии было нетипично солнечно, и если сейчас раздвинуть шторы, то комнату наполнит свет. - Я сейчас с Уэйверли разговаривал. Он сказал, что после этого задания поедем в Ленинград. Соло некоторое время молчит, а потом закрывает глаза. Так, словно эта тема ему абсолютно неинтересна и он решил, что лучше поспать немного подольше, чем обсуждать ее с Ильей. Он уже собирается встать и уйти, но не находит в себе сил. Тогда это бы выглядело как полное поражение. Словно он сам прекрасно осознавал, что Наполеону с ним говорить не о чем. Словно он помогал ему, позволяя не говорить никаких «Послушай, мне все равно» или «Дай мне еще поспать». Словно он абсолютно себя не уважал. Потому что уважающий себя человек не станет все это терпеть и либо заставит с собой говорить, либо не будет вламываться в чужой номер вовсе. Но Илья себя не уважал и совсем себя не любил. Поэтому так будет лучше. - Ты же понимаешь, что в этом нет ничего плохого? Курякин перестает атаковать свой мозг собственными мыслями и фокусирует взгляд на Наполеоне. Тот все еще лежал на животе, положив щеку на подушку, и внимательно на него смотрел. Абсолютно спокойно и даже как будто понимающе. В такие моменты Илья понимал, чем ему нравится Наполеон. Они не были друг другу абсолютно ничего должны. Они не пытались сблизиться, строить какие-то дружеские отношения, они не носили маски и не лезли друг другу в душу. Но зато когда кому-нибудь из них была нужна помощь, они всегда готовы были протянуть руку. Спасти шкуру во время задания, выслушать в трудный момент и побыть компанией, когда другому хочется напиться. Илья знал, что когда-нибудь Соло его предаст. Обязательно предаст – и оставит одного с разбитым сердцем и настоящим, полноценным одиночеством. Заставит его окончательно потерять веру в людей и возможность найти хоть какое-то счастье. Но пока это не случилось, Илья будет с Наполеоном. И когда тот уйдет, то даже не сможет на него злиться. Потому что он давал ему ощущение того, что Курякин не один, потому что он не раз его спасал и потому что на него просто было невозможно злиться, если вспомнить, как мило выглядит отпечаток подушки на его щеке и как забавно завиваются черные кудри. - Да, я знаю. Просто я жил в Ленинграде какое-то время. Мне не понравилось, - Илья берет с прикроватной тумбы гостиничную бутылку воды и пытается ее открыть. Крышка засела замертво – он вроде был совсем неслабым мужчиной, но кожа на ладони проскальзывала, а крышка так и не сдвинулась на миллиметр. Тогда Илья берет край белоснежной простыни и пытается открыть с ее помощью, чтобы вспотевшая рука не скользила по пластику. Соло на него слегка неодобрительно смотрит, а Илья думает о том, что в каждой мелочи можно убедиться, что весь мир против него. - Тебе и в Лондоне не нравится. И в Италии. Да и нигде, наверно. Поэтому не вижу проблемы, - Наполеон чуть морщится, когда солнечный луч, наконец, добирается до его глаз по белой подушке, и чуть сдвигается на кровати. Одеяло присползает, и Илья видит его лопатки. Даже там кожу задели шрамы. У Наполеона вообще было очень много шрамов. Даже больше, чем у Курякина, и, наверное, именно поэтому тот всегда ходит даже по отелю в халате с длинными рукавами. Спит обнаженным только тогда, когда в номере он был один. И не смотря на все травмы, продолжает вести себя так, словно в мире он самый везучий человек на земле. - Мне нравится в Москве. - А мне нет. - Почему? – Илья звучит слегка нервно – Соло редко говорил о себе, и он редко говорил о каких-то общих, нейтральных вещах. А еще потому что Илья очень любил Москву. И он боялся услышать ответ. - У вас холодно. В смысле, я не только погоду имею в виду, - Наполеон чуть хмурится и переводит взгляд в сторону, словно не может подобрать правильные слова. На лбу его морщинка становится глубже, и Илье хочется разгладить ее пальцами. – Все постройки, все улицы, все люди – все это очень холодно. Я сразу думаю о десятых и двадцатых годах. Красно и белогвардейцах. О голоде и терроре в тридцатых. О войне в сороковых. О Берии. Я прямо вижу его на этих улицах. И везде красный цвет на фоне серого. И снег. Мне кажется, из Москвы это все не вывести. Она и через пятьдесят, и через сто лет останется такой же. Наполеон говорит сумбурно, словно так и не смог подобрать слова, а Илья слушает его и понимает, что ему и самому становится холодно. Конечно, он был прав. Москва производила именно такое впечатление. Но все равно он был с ним не согласен. Москву можно было любить. - Ленинград холоднее. Наполеон с ним не спорит. Он лишь плотно заворачивается в одеяло, и шрамы на спине снова скрываются за толстыми слоями пуха и ткани. * * * Ноль Тот же номер, тот же человек. Пограничное расстройство личности – трудная вещь. Так говорил его психиатр. А еще он говорил, что Илье свойственно делать импульсивные вещи, даже толком не раздумывая. Так лишь казалось со стороны. На самом деле Илья всегда все четко планировал. Он пошел в КГБ не потому что «психанул». Он давно шел к этой цели, пускай все и посчитали, что он не выдержал и сделал что-то безумное. Курякин был отличным игроком в шахматы. Он умел планировать. Поцеловать Наполеона не было спонтанной идеей. Тот же номер, тот же человек. Только вот Соло теперь лежит на спине, а не на животе, но он все так же хочет спать и все так же лениво нежится в постели. Илья приходит к нему, когда на часах еще не было еще и десяти. У них был свободный день, они могли спать сколько угодно, но, наконец, наступил тот самый день, которого ждал Курякин, и тот проснулся за три часа до звонка будильника. Он принял душ, он наскоро оделся, а потом пришел в номер к Наполеону. Тот, кажется, даже не удивился. Только лишь сонно закрыл лицо сгибом локтя, чтобы спрятать его от солнца, и что-то тихо проворчал. Илья подошел к нему, отнял его руку от лица и поцеловал. Это даже не было похоже на поцелуй – скорее, он просто прижался своими губами к чужим и замер в этом положении, нависая над Наполеоном и не решаясь начать поцелуй или, наоборот, отстраниться. Соло все сделал за него. Он судорожно схватил его за плечи, сжал так, что наверняка останутся синяки, а потом заставил его отстраниться за несколько сантиметров от его лица. Потрясенно смотрел. Дышал так тяжело, словно пробежал марафон, а в это время Илья мысленно себя хоронил. Ничего. Сейчас он молча уйдет, а потом будет делать вид, словно ничего не было. У него не было родителей, которые могли бы его обучить взаимодействию с людьми. Он даже не умел жарить яичницу до тринадцати лет. Он ничего не умел, и он был ко всему готов. - Так вот ты какой, большевик. Курякину до боли хочется спросить, что это означает, но Соло отвечает на его немой вопрос своими действиями. Он толкает его в плечи, заставляет опрокинуться на кровать, ложится сверху, придавливая своим телом, и очень пошло улыбается. Илье хочется думать, что это улыбка именно пошлая, а не насмешливая. Он почти открыл рот, чтобы спросить «какой я?», но Соло не дает ему это сделать. Он целует его сам – хватает пальцами за подбородок, заставляет приоткрыть рот и сразу же толкается языком в его рот. Вылизывает – другого слова русский подобрать не может. Вылизывает его рот, очерчивает языком его язык, десны, влажно мажет по нижней губе, оставляя на ней мокрый след, и Илья мысленно сравнивает это со всеми своими предыдущими поцелуями. Он никогда не целовался с мужчиной. Девушки целовались слишком мягко. Здесь же Наполеон вел сам – держал его челюсть, облизывал его губы, а щетина колола его подбородок. Непривычно. Но хорошо. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Илья не замечает, как Соло стягивает с него всю одежду, в которой он явился в этот номер. Сам же американец был обнажен – никого в его номере не было, и он мог позволить себе светить шрамами и собственным несовершенством среди дорогого убранства пятизвездного отеля. Честность – превыше всего. Илья никогда не спал обнаженным. Даже когда жил один. Просто не мог смириться со своим телом, и поэтому обматывался в полотенце, не выходя из ванной после душа. Соло вновь толкает его в плечи, переворачивает, и теперь Курякин лежал, уткнувшись лицом в подушку, пока его плечи и спину мягко оглаживали теплые ладони. Наполеон не медлил. Илья чувствовал, как чужой твердый член терся о ложбинку его ягодиц, каким он был влажным от выступившей смазки и как касался его входа – и тогда русский неожиданно чувствует подкатившую к горлу панику. Он этого не планировал. Он просто хотел поцеловать – думал об этом давно и, наконец, решился. А теперь он лежал, уткнутый лицом в подушку, а его вот-вот трахнет собственный коллега. Да еще и мужчина. Да еще и Наполеон. Головка члена толкается в его вход, но, разумеется, у Соло не получается в него войти. - Давай, Илюша. Пусти меня в себя. Курякин дрожит под чужим телом и понимает, что зажимается только сильнее. Он был совсем к этому не готов. Он совсем этого не планировал. Но Наполеон шепчет эти слова прямо в его ухо, опаляя жалом своего дыхания, и Илья невольно вздрагивает и понимает, что у него почти сразу же встает. - Впусти меня. Наполеон переводит собственный вес на колени, одной рукой касается головки члена Ильи, а пальцами второй толкается в его рот. Русский послушно размыкает губы, и указательный и средний палец касается его языка и собирает слюну. Оглаживает губы, а потом Соло касается ими его входа. Пробует войти одним пальцем. У него получается почти сразу. Илья слышит его тяжелое дыхание и трется собственным вставшим членом о теплую простынь. - Расслабься. Впусти меня, Илюша. Палец с легкостью входит в его тело, и почти сразу же за ним следует второй. Курякин чувствует себя попавшим в ловушку. Он чуть выгибается, пытаясь уйти от проникновения, но от этого движения ладонь, обхватившая его член, проходится прямо по головке до самого основания. Он тяжело стонет, подается назад – и насаживается на два пальца внутри него. Снова толкается вперед – и рука вновь оглаживает его член. Назад. Вперед. Илья громко стонет, и Соло тихо стонет вслед. Неожиданно он чувствует, что внутри него стало пусто, а его входа коснулось нечто куда крупнее двух тонких музыкальных пальцев. И Илья подается назад. Наполеон входит в него наполовину, и горло Курякина обхватывают холодные и сильные пальцы. Сжимают кадык и почти не дают дышать – и Илья хрипит, уткнувшись в подушку, потому что это было слишком хорошо. Слишком фантастически. Словно неожиданный сон, который приснился ему ближе к звонку будильника. С той лишь разницей, что это было на самом деле. Член входит в него полностью, и Илья прогибается в пояснице и подставляется навстречу. - Хороший мальчик. Курякин чувствует, что от этих пошлых и горячих слов прямо на ухо его щеки опаляет жаром, он злится и нервничает, но все равно возбуждается все сильнее. Такого опыта у него не было никогда. Такого опыта у него больше не будет. Соло делает два медленных и глубоких толчка, а потом неожиданно из него выходит. Заставляет перевернуться на спину, закидывает одну его ногу себе на плечо, наклоняется лицом к его лицу и жарко выдыхает прямо ему в рот: - Я хочу тебя видеть, Илюша. Илья Курякин был лучшим агентом КГБ. Все боялись одного его лишь вида. Он был под два метра ростом и широк в плечах. Он отлично дрался и метко стрелял. И именно сейчас его трахал смазливый американец и называл Илюшей. Курякин тяжело дышит и закрывает глаза. Наполеон начинает двигаться, и капля пота со лба американца падает на его ключицы. Он ускоряется почти сразу – не может терпеть, и Илья в такт толчкам двигается на кровати, почти ударяется головой о деревянный каркас и широко открывает рот, пытаясь не стонать. Наполеона это не устраивает. Он обхватывает член Ильи ладонью, двигает ею, продолжая его размеренно трахать, и русский мечется на кровати и вновь чувствует, что ему некуда деться. Толкается вверх после глубокого проникновения – и тут же ладонь оглаживает его член. Пытается вернуться назад – и насаживается до самого основания. Кончает Илья буквально через несколько минут. Не может выдержать – стискивает зубы, а потом болезненно и протяжно стонет, зажмурившись. Сперма выплескивается на его живот и руку Соло, а потом американец кончает следом, заливая его изнутри своим жаром и влажностью. Они даже не подумали о презервативе. Так было лучше. Наполеон переваливается на другой край кровати, и его грудь вздымается от тяжелого дыхания. - Давай забудем. Соло произносит эти слова, но Илья почти его не слышит. Он был все еще оглушен оргазмом, и он не ожидал, что Соло найдет способ говорить так быстро. Но когда русский открывает глаза, то понимает, что ему не послышалось. Соло внимательно на него смотрел с этой чертовой морщинкой на лбу, которую хотелось разгладить поцелуем, и его переносица блестела от пота. - Забудем? – Илья хрипло переспрашивает, все еще пытаясь привести дыхание в норму, и Наполеон тепло ему улыбается, радуясь, что Курякин оказался таким сообразительным. - Да. Забудем. Идет? Илья не выдерживает и все-таки касается большим пальцем напряженной морщины на чужом лбу. Кожа была влажной от пота, Соло прикрывает глаза и мило улыбается, но складка никуда не делась. Она все еще была с ним. - Идет. Илья думает о том, что когда-нибудь ему все-таки, наконец, повезет, и он словит пулю не в плечо, а прямо в сердце. * * * Минус один - О чем задумался, большевик? - Господи, ты прекратишь задавать мне этот вопрос или нет? Илья кидает на стол газету и вскакивает на ноги, почти сразу же отходя к окну. Трет пальцами собственные виски и смотрит, как какой-то мальчик валялся на снегу и ревел из-за того, что потерял шапку. В конце концов, в Ленинграде ни у кого не было своей личной жизни. Все знали о том, что творится за чужими окнами. Да и на улице, в общем-то, тоже. Интересно, почему люди прекрасно знают, у кого из соседей дома никогда нет еды, а чью жену регулярно бьет муж, но при этом никто никогда не придет на помощь? Наверное, Соло был прав. Эта страна и правда полна холода и безразличия. Особенно Ленинград. - Я оценил твой драматизм, большевик, - Наполеон чуть слышно вздыхает и тоже поднимается на ноги, медленно подходя к Илье. Русский внимательно следит за его тенью, и когда она задела тень Ильи, тот не выдержал и сложил руки на груди. – Я разговаривал с Уэйверли, знаешь? Он просил меня кое-что тебе передать. - И что же? - Мы не просто так сюда приехали, - Соло встает позади него и прижимается губами к его шее – сзади, там, где светлые волосы заканчивали или начинали расти. Зависит от уровня оптимизма. Наполеон бы сказал, что начинали. Илья бы сказал, что заканчивали. А Габи бы просто не услышала вопроса. Курякин чуть дергает головой, пытаясь уйти от прикосновения, и Соло едва слышно усмехается. Даже как-то по-доброму и отечески, словно Илья не показал только что, как не желает чувствовать чужое прикосновение на своей коже, а будто он расплакался, потому что потерял шапку. Он ничего не отвечает, и Соло продолжает говорить. - Мы заканчиваем миссию, а потом ты остаешься здесь. Приказ сверху. Илья думает о том, что ему наконец-то повезло, и он все-таки словил пулю не в плечо, а прямо в сердце. Конец