Кинк раз: макияж, ангст
28 ноября 2016 г. в 20:41
Есть такая херня, называется консилером. Так вот, этой хернёй очень удобно замазывать круги под глазами, выровнять неестественно выпирающие скулы на фоне бледной кожи и вообще скрыть под ним своё лицо — это отлично.
Дед умер месяц назад.
Кладбище — отстойное место, а ещё между полок с грёбанными погребальными плитами (или как их там) дует сильно так, что можно проваляться с простудой неделю. Юра на себе проверяет.
Много полок. Много-много-много бетонных, словно вросших в землю стеллажей с книгами, как если бы в них хранились книги. Но там не книги. Там трупы прах, много праха, много сожжённого пепла человеческого тела, который аккуратно расфасован по урнам, а урны прикрыты плитами с фотографиями, грязными, чистыми, рядом с ними небольшая подставка, чтобы можно было цветы положить, свечку зажечь, подношение принести.
Что впечатывается в память навсегда, когда смотришь на эту маленькую плиту среди всех остальных?
Что у парня рядом фотография, где он с сигаретой в зубах и улыбается тупо; что парень в левом нижнем углу прожил всего ничего, лет двадцать шесть; что вон тот был моряком и ему было девятнадцать, а вон той бабушке меньше десятка лет осталось до сотни. Видишь, как фотографии, прикреплённые на что-то липучее, ну, под таким слоем геля, отваливаются от досок. Настолько грязна плита снизу, потому что за ней никто не ухаживает. И много-много-много дат. Теперь точно запомнишь, что сейчас 2016 год.
Тридцать третий, семьдесят шестой, семьдесят второй, тридцать второй, сорок первый, шестьдесят пятый.
Юра никому не говорит, ему стыдно за это, совсем немного, но стыдно. Юра зажигает свечку, крестится и читает молитву за упокой. Дед был верующим. Юра тоже (жаль, правда, что не был, а есть).
— С днём Рождения, дедушка, — Юра молчит, отводит глаза, но тут никого нет и слава Богу. — Прости за всё.
Мысль как ток пробегает, что просить прощения надо у живых.
Чтобы нанести консилер под глаза, сначала надо воспользоваться тональным кремом с целью хоть немного сгладить углы. Юра умеет это делать чертовски уверенными движениями чертовски быстро, словно какой-то профессиональный педик-визажист. И никаких фиолетовых пятен под глазами, слишком выделяющихся скул или бледной кожи — идеально.
Виктор смотрит с непониманием и недоверием на тихого, спокойного и неживого Плисецкого, который разговаривает только с тренером, иногда отвечая на выпады Милы спокойным голосом, и тренируется.
Юра представляет рядом с плитой дедушки плиту с именем Виктор Никифоров и с 1989-2016 шрифтом Verdana на зелёной дешёвой плите. Представляет его улыбающееся лицо на чуть выпуклой фотографии, обязательно цветное, а ещё он там подмигивает.
И чуть не плюёт на место фантазии. Проморгавшись, обнаруживает быдло с сигаретой во рту.
— Прости, если чем-то обидел, дед, — Юра достаёт носовой платок и вытирает полностью плиту, небольшой чугунный "заборчик" и меняет живые увядшие цветы на искусственные красивые. Садится прямо на грязную брусчатку, урна с прахом как раз в предпоследнем ряду снизу, и получается прямо глаза в глаза. А на улице ноябрь, на улице ветер жгучий, между колумбариями холодно (а чуть дальше рядом с кладбищем страшно). — Я очень хотел, чтобы ты мной гордился. Прости, что спешил ко мне. Прости меня, что я такая сволочь. Простишь, а? Встреться там с бабушкой, отметьте день рождения.
Маска течёт по лицу, бежевая краска капает на землю вместе с солью.
Николай Плисецкий
Года старательно не отпечатываются в памяти, размытые и неточные.
— Я у тебя такой плохой был, неправильный, а ты всё равно любил меня. Назло всем остальным, да? Так гордился мной, словно та куча металла что-то значит. Так гордился моими достижениями. Я люблю тебя, дед, — голос ломается, голос хрипит, душа надрывается, за жизнь спасибо, так невыносимо, даже не терпимо. Юра вытирает слёзы (слишком холодно, кажется, сейчас застынут), а на небе тучи.
— Ещё увидимся.
Тональник и консилер впитываются в землю бежевой краской вместе с солью; маска куда-то исчезает.
Юра готов прямо сейчас признаться, что влюблён в двадцатисемилетнего мужчину, как какой-то извращенец или маленькая девчонка, которая восхищается своим кумиром. А Виктор только на это скажет: "Хм, я буду с тобой встречаться, если ты выиграешь золотую медаль... пи-и-ик". Всё, лишь бы катались другие лучше. А потом забудет.
Утром снова — тональник, растушевать, консилер, согреть руки и тоже немного растушевать. Юра даже думать не хочет, на кого он сейчас похож.
С утра Виктор с его идиотской улыбкой с рассказами о свинье. С утра Виктор с его чертовски идеальной кожей и похорошевшим лицом. С утра Мила с её подколами. С утра тренер требователен. С утра есть нельзя, потому что взвешивание. И не то чтобы он рвался есть вообще.
С утра Виктор любит пошутить и пощупать рёбра. Которые, кстати, так, между прочим, слишком уж выпирают у Плисецкого.
— Кстати, Юрио, давно твой дедушка не заходил. Как он? Неужели гонишь с собственных тренировок?
У "Юрио" ломается верхний правый клык от сильного скрипа и сводит челюсть, глаза ничего не видят, руки трясёт нервной дрожью и:
— Да иди ты нахуй!
...и вся краска остаётся с солью на руках.