Игра в четыре руки

      Как оно чаще всего и бывает, все происходит практически случайно. Как обычно в начале урока ЗОТИ я преисполняюсь решимости выбросить из головы всю ту чушь, которая с некоторых пор прочно обосновалась в моей забубенной головушке, и не совать свой нос, куда не следует, почти успокаиваюсь – почти, потому что полностью спокойной рядом с тобой я не бываю никогда – и насколько это возможно сосредотачиваюсь на теме занятия. А потом я просто завозилась, собирая вещи, так что когда, перекинув через плечо сумку, собиралась выходить из класса, обнаружила, что в нем уже никого не осталось, кроме меня. И тебя.       Ноги сами понесли меня к твоему столу, и прежде чем я успеваю сообразить, что делаю, я уже слышу свой голос, робко лепечущий:       – Профессор, извините…       Ты отрываешься от стопки пергаментов – очевидно, как раз проверял ученические эссе – и даже без заметного раздражения в голосе интересуешься:       – Вы что-то хотели, мисс Смит?       – Да, профессор… Мне нужно с вами поговорить. Это очень важно… Мы не могли бы встретиться после уроков?.. Когда вам будет удобно, – поспешно добавляю я, видя, как напрягается твое лицо.       – А чем вас не устраивает сейчас? – все еще спокойно предлагаешь ты, хотя твои глаза сверлят меня, как два черных буравчика. – Я готов вас выслушать.       – Сейчас не получится, – мой голос звучит почти умоляюще. – К вам сейчас придет следующий класс, да и мне на трансфигурацию бежать надо. Я просто не успею, а это действительно важно, поверьте, пожалуйста.       Я вижу, что все это тебе очень не нравится, но я не вхожу в число тех студентов, с которыми у тебя вечный незатухающий конфликт и от которых ты мог бы ожидать какого-то подвоха. Ко мне ты всегда относился нейтрально – я тихая, незаметная и старательная, для тебя – почти идеальный вариант. В общем, какое-то время ты колеблешься, но, наконец, соглашаешься:       – Хорошо, мисс Смит, жду вас сегодня в восемь в своем кабинете. И советую не опаздывать, поскольку второй возможности сообщить мне вашу чрезвычайно важную информацию у вас не будет, запомните.       – Спасибо, профессор!       Просияв, я как на крыльях вылетаю из класса, а ты вновь склоняешься над пергаментами…       День оборачивается сущим кошмаром. Уже через полчаса я жалею о своей несдержанности. К середине дня я на чем свет стоит кляну собственную глупость и неспособность держать язык за зубами. Чем ближе вечер, тем сильнее нарастает охватившая меня паника: что, во имя всего святого, я тебе скажу? Куда я вляпалась, дура несчастная? К восьми часам у меня уже практически истерика: идти нельзя ни в коем случае, не пойти – совершенно невозможно.       Вот в таком, почти невменяемом состоянии, ровно в восемь часов вечера я дрожащей рукой стучу в дверь твоего кабинета. Проходит несколько томительных секунд, показавшихся мне вечностью – я уже начинаю робко надеяться, что ты обо мне забыл, или у тебя возникли какие-то неотложные дела, и я смогу благополучно отсюда сбежать. Не тут-то было. Щелкает замок, дверь отворяется – ты возвышаешься в дверном проеме, неотвратимый в своей реальности, как сама судьба.       – Добрый вечер, профессор, – голос предательски дрожит.       Окинув меня взглядом с головы до ног и по достоинству оценив явный испуг на моей физиономии, ты едва заметно усмехаешься, отходишь в сторону и делаешь широкий приглашающий жест:       – В пунктуальности вам не откажешь. Проходите, прошу вас.       За все годы учебы я впервые оказываюсь в твоем личном кабинете, и любопытство пересиливает страх. Я осматриваюсь по сторонам – ничего примечательного, ничего мрачного и таинственного, что отвечало бы твоей репутации Ужаса Подземелий: все весьма обыденно, скучно и буднично. Небольшое, почти квадратное помещение, светильники по стенам, в центре – рабочий стол, заваленный книгами и свитками пергамента, вдоль стен – высокие, под потолок, шкафы и стеллажи с книгами, какими-то коробочками, колбами, баночками и жестянками, слева – дверь в соседнюю комнату, очевидно, спальню, в углу – камин, рядом с ним – кресло. Все.       Ты проходишь за свой стол, садишься и жестом указываешь мне на стул, стоящий с ближней к входной двери стороны как раз напротив тебя:       – Присаживайтесь. Так что же такого важного вы намерены мне сообщить?       Голос насмешливый, что ты даже не пытаешься скрыть. Не знаю, что ты себе надумал о цели моего визита, но ты явно не воспринимаешь его всерьез и, похоже, собираешься позабавиться.       Ты ждешь, откинувшись на спинку стула, скрестив руки на груди и слегка склонив голову набок – да уж, поза многообещающая. А я сижу в каком-то метре от тебя, совершенно невпопад думая о том, что это дурачье ничего не понимает: ты совершенно не похож на летучую мышь. Будь ты анимагом, наверняка оборачивался бы вороном или… нет, только вороном. И еще у тебя очень красивые руки…       – Мисс Смит, позвольте вам напомнить, что у нас весьма немного времени, поэтому, если вам есть, что сказать, будьте так любезны, говорите.       Похоже, ты начинаешь терять терпение.       – Да, конечно, извините… Просто… В общем…       Я набираю воздуха, как ныряльщик перед прыжком, и бросаюсь в этот омут навстречу всем его чертям.       – Профессор, я знаю, что раньше… давно… вы были Пожирателем смерти… Подождите! Не перебивайте, пожалуйста! Я не об этом… – ты моментально меняешься в лице, и я поскорее продолжаю, чтобы не дать тебе возможности меня остановить. – Я знаю, что с этим давно покончено, что вы вступили в Орден Феникса, стали шпионом у Пожирателей, добываете сведения для Ордена… – я не выдерживаю и опускаю глаза. – Это очень большой риск… Я знаю, что вам многие не доверяют… Да что там многие, почти все… Я просто хотела вам сказать… Хотела, чтобы вы знали: не все вам не доверяют… и не всем наплевать, живы вы или…       Я не договариваю. Не смея поднять глаз, я встаю и чуть ли не бегом бросаюсь к двери…       – Коллопортус!       От звука твоего голоса по спине пробегает неприятный холодок. Еще не понимая, в чем дело, я с удивлением оборачиваюсь и инстинктивно отшатываюсь, ударившись затылком о запертую твоим заклятием дверь.       Ты выглядишь по-настоящему страшно. Ты уже не сидишь, расслабленно и скептически усмехаясь, а стоишь, нависая над столом, опираясь о столешницу сжатыми в кулаки, побелевшими руками. Лицо белее мела, глаза сверкают, как горящие угли, губы сжаты в тонкую белую линию.       Я никогда не видела тебя в такой ярости, все твои нападки, придирки и издевательства на уроках кажутся сейчас всего лишь невинными забавами.       – Как вы смеете… Кто дал вам право лезть в мою жизнь… – ты говоришь чуть слышно, почти шепотом – лучше бы ты кричал. – Что вы знаете об этом… Глупая девчонка, вы понятия не имеете о том, о чем беретесь судить… Я был о вас лучшего мнения, но, видимо, Гриффиндор – это диагноз… Захотелось поиграть в благородство? Пожалеть несчастного отверженного? А вам не приходило в голову, что объект вашей заботы не нуждается ни в вашей опеке, ни в вашей жалости!       Я онемела от шока, я ожидала чего угодно: насмешек, неверия, издевок, – но только не этого, только не этой бешеной, испепеляющей ярости.       – Профессор, я не… я не это хотела…       – Вон отсюда… Алохомора!       Я пулей вылетаю из твоего кабинета…