Нашел, где не ждали.

Виктор прихрамывает. Едва заметно. Если не смотреть пристально, если не знать, что искать, что видеть – не разглядеть. Дважды – прикосновение к бедру. Три раза – старательно быстро перенесенная тяжесть тела на другую ногу. Георгий покачивает в пальцах защиту и не знает, чего ему больше хочется – ухмыльнуться или сделать вид, что не заметил. - Ты прав, - опережает его Виктор, садясь на лавку рядом, отбирает защиту и кладет на пол. – Что меня выдало, Холмс? - Хромаешь, - без колебаний отвечает Георгий. И так же без колебаний и без просьбы со стороны личного демона, пытающегося сохранить свою чудесную улыбку над разлившимся потоком боли, укладывает ладонь поверх нескольких слоев бинта. Виктор любит одежду свободного покроя, которая скрывает его слабости. А иногда он приходит почти в облегающих джинсах, и тогда Георгий старается не попадаться ему на глаза, потому что – в этом он признается своему отражению – демон с пеплом от сгоревшего нимба пугает его посильнее международных соревнований. Там в жюри – всего лишь люди. Под маской демона – вряд ли человек. - Хорошо-то как… Юра, - блаженно выдыхает Никифоров через полминуты и откидывается назад, на стену и плечом – на шкафчик. – Век бы так сидел. - Нет уж. - Какой у меня жестокий… ох! Георгий успевает опередить ненавистное поименование, довольно сильно нажав на кровоточащую метку под бинтом. - Хоть бы показал, что там у тебя… - ворчит Георгий, хотя ему совсем не интересно. Просто нужно что-то сказать. - Ты же видел. - Воспаленное месиво. - А, когда заживет? – понятливо начинает сиять улыбкой Виктор. – Конечно, Юра. А твое… совсем не тревожит? - Не критично, - злится Георгий, чтобы скрыть свою реакцию на неожиданно смущающую его тему. Хоть в чем-то принц фигурного катания завидует ему. Хоть в чем-то он… лучше. Слабое утешение. Вечное предназначение быть вторым и идти след в след. – Ты кататься собрался, что ли? - Ага, - радуется Виктор, так искренне, так лживо, что от оскомины начинает сводить скулы. – Ты меня приласкаешь, и все будет… ай. Ну, Юра!... - Ничего, потерпишь, - безжалостно встряхивает собеседник головой. - Сам говорил – когда немножко болит, тебе приятно. - Потому что потом не больно совсем, - признается Виктор. Закрывает глаза и делает вид, что дремлет. Следит из-под полуприкрытых век за младшим коллегой. Как бы Георгий не огрызался, как бы не злился, как бы не ненавидел – но стоило Виктору сказать о том, что кровит метка, оппонент начинал себя вести почти заботливо. Иногда Виктору казалось, что его дурная и глупая шутка про соулмейта, в чьих глазах лишь зависть и ненависть – и не шутка вовсе. - Вить. Виктор, пора. Никифоров не меняет ритма дыхания. Даже закрывает глаза, чтобы было правдоподобнее. - Ненавижу тебя, - выплевывает Георгий. С начала тренировки проходит минута, а он все еще сидит в раздевалке, несильно поглаживая вдоль бинта на ноге Виктора. «Ненавидь сильнее», - мысленно соглашается Никифоров. Чуть приоткрывает глаза, последить, чем же занята его персональная таблетка с эффектом плацебо. Всего лишь планшет… - Юр, иди заниматься, - тихо произносит Виктор. – Ты иди, примерный мальчик. Скажи Якову, я опоздал, ты мне раздевалку открывал. - Иди к черту, Никифоров. - Юр! - Витька. Доволен? …Оказывается, примерный мальчик умеет открывать дверь с ноги. И закрывать с грохотом. Демон в теле Виктора Никифорова ищет ответ и не может найти. Демон лишь однажды видел, как из глаз его постоянного объекта повышенного внимания катились слезы, и не он был тому причиной. И не боль от неудачного падения. И не замечание Якова, хотя именно на слова тренера Георгий всегда ориентируется как на истину в последней инстанции. «Вы в одной команде. Не сметь ссориться. Вы ДОЛЖНЫ дружить!» - рявкает на них Фельцман, и Георгий подчиняет распоряжению тренера свою ненависть. Шокированный Виктор сначала не верит и зло подшучивает, но неделей позже позволяет Георгию увидеть свои настоящие глаза. И начинает называть подростка, с которым у него два года разницы, коротко и мирно – Юрой. Это очень мотивирует – чужая ненависть. Почти как воплощенная страсть, до которой дотронуться легко, лишь руку протяни. Почти как влюбленность, да только не в девушку, не в лед, не в музыку. А потом Виктор видит, как Георгий, отвернувшись к окну, торопливо стирает катящиеся по щекам слезы. Виктору безумно интересно, кто посмел замахнуться на его объект, интересна причина, и он даже хочет подойти, но не время и не место – Виктор остается на лестнице пролетом выше и смотрит. Запоминает, как беззащитно может выглядеть примерный мальчик Фельцмана. Восхитительно выглядеть. И не разу даже не обижаться, как бы Никифоров не старался вывести его из себя за последующие два месяца. Георгий злился, бесился, даже тихо ругался («примерные мальчики разве произносят такие слова?»), даже грозился врезать («попробуй, Юра… с ноги попробуй, в лицо…»), но не расстраивался и тем более не думал плакать. Виктор впадал в задумчивость, менял гнев на милость и устраивался рядом, разламывая пополам яблоко («держи, примерный мальчик, нам же велели дружить»). К середине третьего месяца Виктор Никифоров, перед которым сдавались даже четверные прыжки, готов был признать свое полное поражение. Но тут судьба сжалилась и преподнесла упорному русскому фигуристу подарок… …всего-то стоило прийти на полтора часа раньше, просто потому, что два урока отменили, а гулять под мокрым снегом Виктору было совсем лениво. Объект сидел на трибуне, у самого бортика. У объекта подозрительно вздрагивали плечи. Никифоров обомлел и пригляделся повнимательнее. Потом обошел по верхним рядам и пригляделся еще раз. И тихо сел, жадно облизываясь. Объект что-то очень внимательно смотрел на экране планшета, змейки-провода тянулись к наушникам, так что Виктор не побоялся быть услышанным и подобрался ближе. Объект выглядел очень желанно. Демон в теле юноши с серебристыми волосами поправил обгоревший нимб и отряхнул пепел с плеч. Объект тихо шмыгал носом и утирал рукавом слезы. Виктор облизнулся еще раз, оставил на сиденье куртку и рюкзак и пошел вниз. - Что ж ты смотришь, примерный мальчик? – вкрадчиво поинтересовался он, заглядывая через плечо. Георгий подскочил, ошеломленно обернулся, судорожно и зло попробовал одновременно вытереть глаза и свернуть наушники. – Нет уж, - укорил его Виктор, отбирая проводки. – Дай послушать. Просто музыка. И видеоряд-нарезка из постановки балета. Ничего особенного. - Почему же примерный мальчик плачет? – не очень довольно продолжил расспросы Виктор, покачивая наушники в руке. Если бы взглядом можно было убивать, то Георгию давно можно было инкриминировать убийство с особой жестокостью. - Отдай. - Конечно, Юра, - согласился Виктор и сел рядом. Не позволил забрать обозленному Георгию свои наушники. – Дай-ка я сам… - потянулся он к ушам собеседника. - Отвали, Виктор! - Тихо, примерный мальчик. Такой ипостаси Виктора Никифорова сопротивляться не смел никто, кто хоть раз ее видел. Георгий видел не раз, и не два, и даже больше десятка, пожалуй. И каждый раз, захлебываясь бешенством, слушался, если демон приказывал. - Какого черта тебе нужно, Никифоров?! - Как не стыдно, Юра. Виктор я. Ви-тя… Пришлось придержать Георгия за подбородок, чтобы не мотнул головой, не избавился от наушников, которые Виктор с таким тщанием возвращал обладателю. - Виктор, прекрати свои… - Давай послушаем музыку? Георгий своей ненавистью и ошеломленностью захлебнулся. А Виктор нажал на экран, заставляя мелодию заиграть снова. Потянулся, убрал один наушник ненадолго. - Ты послушаешь музыку, а я посмотрю на тебя. А ты посмотришь на экран. Понял, примерный мальчик? Виктор почти услышал, как шевельнувшиеся губы Георгия произнесли это восхитительное «да», но не стал заострять свое внимание на таких мелочах. К чему, если появляется шанс получить то, что вожделеешь почти три месяца? Виктор завороженно смотрел, как медленно утягивает музыка и видеоряд его вожделенный объект. Виктор даже переместился на пол, усевшись перед Георгием на корточки и неотрывно смотря в глаза, из которых медленно покатились две слезинки. Лучше, чем можно было бы предположить. - Так ты плачешь от музыки… - шептал демон губами, которые могли бы принадлежать и юноше, и девушке, и инкубу, и ангелу. А принадлежали Виктору Никифорову. Сдержаться не было никакой возможности. Виктор вздохнул – и потянулся к лицу увлеченного музыкой подростка. Стер слезинку со щеки. Обжегся о ненависть – Георгий не постеснялся в пылу ссоры упомянуть про глубину своего неприятия. - Тшшш, - подмигнул Виктор, прижав к губам указательный палец в серой перчатке. Тот самый, которым стер слезинку. Было немножко солоно и немножко сладко. – М, а вкусно! – заулыбался он обомлевшему Георгию и потянулся снова. К веку, к темным ресницам… - Никифоров, отвали, наконец!!! «Какой романтичный момент - и безнадежно испорчен!» - саркастично отметил демон. Виктор даже слегка отклонился, посчитав, что перегнул палку. - Юра, а что такое? – невинно поинтересовался он. – Никого нет, а это даже целомудреннее, чем твоя рука на моей метке… Георгий торопливо выдернул наушники, кривясь. - Прекрати лезть мне в глаза грязными перчатками! С тобой заразы наберешься… - И впрямь примерный мальчик. А уж изъясняется – заслушаться можно. - Заткнись, Виктор!!! - Зато, согласись, кататься сегодня будешь как никогда, - рассудительно замечает Никифоров и поднимается на ноги. Георгию остается лишь упаковывать планшет в рюкзак и перебирать в памяти особо любимые виды казни. Но Виктор прав. Стычек непосредственно перед тренировкой у них еще не было. - Как каталось, Юр? – ловит Виктор объект своего повышенного внимания на выходе. Георгий выглядит усталым, но до невозможности довольным. И даже почти расслабленным. - Отлично, спасибо, - подчеркнуто вежливо ворчит он. Виктор жмурится, улыбается, ничем не показывает, как заинтересован в беседе его внутренняя сущность. Он уже привык носить все эти маски – одну для матери, одну для одноклассников, временами изводящих женственно выглядящего юношу, одну для Якова, одну для поклонниц, одну… пожалуй, для Георгия. В последней, кстати, было комфортнее всего. - Юра, а ты сильно домой торопишься? Георгий смотрит подозрительно, но плечами пожимает. - Тебе опять лишь бы в кондитерской зависнуть? Виктор смеется и прижимает кончики пальцев к губам. - Ты отлично меня знаешь. Нет-нет, сегодня нет… - А что тогда? - Метка почти зажила, - тихо-тихо шепчет Виктор на ухо тому, кого в шутку и немного всерьез называет своим соулмейтом. Да, мужчину, а не девушку. Но бывали и такие прецеденты. – Ты хотел посмотреть… хочешь? - Хочу, - упрямо огрызается Георгий, понимая, что это такой завуалированный вариант взятия на «слабо». – Прямо тут покажешь? - Тут холодно! – обижается Виктор и подхватывает младшего коллегу под локоть. – Пойдешь ко мне в гости? - Вить, ты сдурел. - Ага. - Я ж тебя ненавижу. - Ага. Ненавидь сильнее. Сегодня отлично отработал. - Вить, ты… - вздыхает Георгий и морщится. – Пойду. Никифоров урчит что-то запредельно умильное и трет себе перчаткой нос. - Только сначала в кондитерскую зайдем. За пироженками. - Тебе лишь бы… - Ага, - радостно соглашается маска общего кумира и любимца прессы. - Ты отлично меня знаешь!.. Почти лучше всех. Почему-то Георгия совсем не удивляет, что комната Виктора имеет возможность быть запертой на ключ. Почему-то его совсем не удивляет, что Виктор поворачивает ключ в замке, пропустив его вперед и радушно предложив «располагаться, где понравится». - Чтобы ты не думал, что я хочу сделать что-то противоправное, Юра, - говорит Виктор и отдает ключ гостю. – Но, согласись, если мама вернется раньше и решит к нам заглянуть… - Запертая дверь разве не насторожит сильнее? - Я люблю запертые двери, - невинно произносит Виктор и обнимает своего пса под передние лапы. С половины лица словно сползают сразу две маски… и остаются висеть ошметками. Потому что Виктор мило улыбается и смотрит пристально и цинично. И целует пса в ухо. Так мило. Так, как нравится прессе. – Сначала метка или пироженки? – интересуется он, отпуская питомца. Георгий протягивает руку, давая пуделю себя обнюхать и осторожно гладит по коричневой кудрявой шерсти. - Метка. - Ага, - ни капли не смущается Виктор и раздевается. Олимпийка, брюки. С размаху плюхается на кровать, включает лампу. – Иди, смотри. Слегка красное пятно на коже Никифорова размером с ладонь. Тонкие линии по центру, но они уже не сливаются в единую кровоточащую массу. - «Ю»… «р»… это «а» или «и»? – пытается прочитать Георгий, а потом до него доходит. – Да ты издеваешься! - Не-а, - взметывает Виктор длинными серебристыми волосами. – То ли «Юра», то ли «Юри»… я тогда с дерева упал, как до кости распорол оградой, так и не прочитать больше. Да и неважно, наверное. - А может, это название места, а не имя! – рычит Георгий потерянно. Нет-нет-нет, это не может быть, да и метки у них разные, у Виктора – имя, у него – число… - Ага, - снова соглашается Виктор. – Я искал. Юра - горы в Швейцарии и Франции. Но я туда не собираюсь. Так что… - Иди ты к черту, Вить!.. И вообще, у меня число… - Ага. И это меня расстраивает. Но учеником Якова Фельцмана я стал в четырнадцать лет, а значит, и тебя увидел во столько же. Это радует. - Вить. Я б убил тебя… - с чувством произносит Георгий. И хватается за голову. Дурная шутка, дурной сон. Колдовство какое-то, и явно не доброе. – Виктор… как же я тебя ненавижу… - Ага, - фыркает с кровати Никифоров и натягивает брюки из положения лежа. – Юр, я уже давно хочу пироженку. Дай коробку, а? Купленное в кондитерской угощение в запрещенных количествах они едят в молчании – под редкие тяжелые вздохи одного и довольнейшее тихое-тихое урчание другого. Георгий смотрит на ключ в своих пальцах и совсем не торопится уйти от врага побыстрее.