I knew you were trouble

Ева почти не морщится, выпивая непривычно горький кофе — сахара ей хватает и в приторно-банальных мелодрамах, просматриваемых по вечерам не то от скуки, не то от остатков вдребезги разбитого сердца (возможно, верно и то, и другое). В ушах все ещё звенит нарочито пьяное «Е-Ева, я перезвоню тебе позже», а взгляд сидящей рядом Нуры по-акульи раздирает её на части (45 миллилитров сожаления на 90 понимания — чем не «Кровавая Мэри» из дружеской поддержки?). И все совсем как обычно, словно прошедшие два года были странным сном, который ей теперь очень сложно выкинуть из головы. Пора просыпаться, Мун. Правда в том, что ей больше не с кем делить предрассветные туманы, заполняющие лёгкие жидким азотом, и это глухая трагедия, со свинцовой легкостью входящая прямо между рёбрами, а количество стираемых и так и не отправленных сообщений увеличивается в сотню-другую раз — в конечном итоге, он не обещал ей даже сегодня; Ева, как ни крути, одна из тех, у кого «Крис Шистад» намертво въелось в тело (возможно, даже сильнее, чем у остальных), только с претензией на нечто большее. И Ева все это прекрасно понимает. Вот только тоска опоясывает её, бьет статическим электричеством кончики пальцев, заставляя просматривать совместные фотографии снова и снова (нет бы пойти подышать свежим воздухом или встретиться лишний раз с подругами) и отказываться от похода на очередную вечеринку (у Мун уже та стадия, когда алкоголь делает только хуже). «Потому что нужен», — упорным лаем одинокой собаки заполняет черепную коробку, раздирая на части. Юнас иногда говорил полусерьёзно, что она без него долго не протянет (склонность к самокопанию на пару с убийственной импульсивностью — не лучший набор для выживания в старшей школе), вот только Ева смогла. И так глупо сломалась на Крисе (ей больно-больно-больно). У неё во всех системах сбой, а ещё сводящее с ума желание вернуть все на свои места (чтобы больше никогда не слышать отвратительный звук при звонке в скайпе). Мун уже тошно от собственных чувств — подавленность после разлуки совсем не вписывается в концепцию их (не)отношений, а ведь Ева даже не уверена, что они вообще когда-то были вместе, не то что сейчас. Три года — слишком много, такое иногда не выдерживает золотого обручального, а у неё от него пара оставленных толстовок («на тебе они смотрятся даже лучше, Мун») да фальшиво-беспечное «не хандри, Мун, ты всегда можешь сходить в то местечко в центре, где мы были в прошлом месяце, и я бы сейчас убил за кусок пиццы оттуда» в динамике. Поставить точку не решается ни один из них, только цепляется за иллюзию обыденности, старательно обходя все острые углы, как всегда молча о самом важном (что будет, значит ли это что-то и стоит ли?) Тишина медленно убивает, а Еве не привыкать — ей неозвученное и без того невыплаканными слезами жжёт веки. — Тебе следует пойти на эту вечеринку в пятницу, — Вильде слегка кивает головой, наклоняясь к ней ближе и продолжая говорить доверительным полушепотом, — мы теперь в выпускном классе, сейчас социальный статус особенно важен, — но тут же дёргает плечами, — Ева, и даже если отбросить все это, не нужно избегать веселья, развейся. Лето почти закончилось, ты ещё успеешь насидеться дома. — Я бы с удовольствием, вот только на эти выходные возвращается мама, я её давно не видела, и нам нужно наконец-то нормально поговорить, — она почти не врет, с отвращением отбрасывая от себя очередной пакетик с сахаром. Ева обещает себе, что это последняя вечеринка, которую она пропускает, что она наконец-то вырвет с корнем все остатки привязанности. К чертям разорвёт сухожилия и раздробит до состояния звездной пыли рёбра, если потребуется. (Вот только Ева совсем не умеет сдерживать обещания, а сетчатку выжигает светящееся на экране телефона «я бы хотел, чтобы ты была здесь») И все становится только сложнее. И не имеет абсолютно никакого смысла. (она ведь любит его абсолютно не умеет отпускать прошлое). Только и всего.