Элементы произвольной программы с букетом фиалок и неизвестным

      До выписки оставалось совсем немного, но мысли об этом меня не радовали: предстояло решить для себя, что я буду делать после.       Я мог бы вернуться в родной город, к родителям, вместе с ними заниматься гостиницей. Они были бы достаточно тактичны, чтобы не напоминать мне об уходе из фигурного катания, но потихоньку шептались бы о том, как им меня жаль — меня и мои поломанные мечты. Нет, ничья жалость мне не нужна! Я решил не возвращаться: останусь здесь. Но «здесь» — это где?       Жильё всегда подыскивал тренер, а теперь мои вещи пылились в камере хранения (ключ мне переслали). Насчёт денег я не волновался: на карточке ещё оставалась порядочная сумма, да и родители по старой привычке подкидывали туда каждый месяц «на карманные расходы» — на первое время хватило бы. Оставалось найти подходящее жильё, в идеале — недалеко от больницы: после выписки предстояло ещё год наблюдаться у реабилитолога, и я предпочёл бы не тащиться на перекладных через весь город.       Района этого я не знал и подумывал попросить помощи у кого-нибудь из медперсонала. Взгляд мой упал на стопку журналов, оставленных Сумире. О, там-то непременно должны найтись подобные объявления! Я перечитал журналы уже раз десять, но почему-то никогда не обращал внимания на рекламный раздел. Я потянул их к себе, они заскользили по тумбочке, свалились лавиной на пол, рекламные проспекты разлетелись по всей палате, парочка попала ко мне на койку. Я заворчал на свою неуклюжесть и хотел было встать и собрать то, что рассыпал, но тут увидел, что брошюрка, которая бесцеремонно завалилась мне на колени, — это реклама жилого комплекса, сдаваемого внаём, и если судить по прилагающейся к брошюрке карте, то комплекс этот был всего в двух остановках от больницы. Вот так совпадение!       Я позвонил по указанному телефону и договорился, что завтра приду смотреть жильё (больницу мне покидать уже разрешали, но я никуда не выходил: некуда было). До этого, правда, пришлось нанять курьера, чтобы он забрал и доставил сумку с вещами из камеры хранения, не на коньках же по городу ковылять: в больницу-то меня привезли прямо с катка.       Я всё ещё прихрамывал, приходилось опираться на трость, да и спина то и дело давала о себе знать, особенно если я долго держал её прямо, но на встречу с управляющим я всё же пошёл пешком: и ноги надо разрабатывать, а заодно и маршрут до больницы выстрою. На полпути попался небольшой супермаркет, до метро тоже было недалеко, и я поймал себя на мысли, что этот район мне уже нравится.       Жилой комплекс был из новостроек, в семь этажей. Вокруг ютились дома пониже и постарее, метрах в ста от них по земле тянулось одноэтажное здание, похожее на склад. Выглядело чудовищно, но я отложил осмотр «достопримечательностей» до лучших времён.       Управляющий оказался мужчиной средних лет, тихим и вежливым, как буддийский монах. Жильё он хоть и хвалил, но весь вид его словно бы говорил: «Ах, не верьте мне!»       — Лифт работает, — сказал он, поглядывая на мою трость. — Я предложил бы вам квартиру на третьем этаже.       Мы вошли в лифт, управляющий нажал на третью кнопку, кабина крякнула и потащилась вверх.       — Авария? — спросил управляющий.       — Травма… профессиональная. Я фигурист, — добавил я, криво улыбнувшись. И зачем я ему об этом рассказываю?       Управляющий почему-то удивился, заметно оживился и быстро нажал на седьмую кнопку (лифт уже остановился на третьем этаже). Лифт снова крякнул и потащился ещё выше.       — На третьем соседи беспокойные, — сообщил управляющий виноватым тоном. — А что седьмой этаж — так лифт ведь работает.       Должно быть, он отчего-то решил, что травмированным фигуристам непременно нужен полный покой и их нельзя беспокоить.       Седьмой этаж мало чем отличался от третьего: узкий коридор, прорезанный дверьми, кругловатые лампы на потолке, одинокий фикус у невыразительного окошка. Управляющий остановился у крайней левой квартиры, сунул ключ в замочную скважину, повернул его и распахнул передо мной дверь. Нас встретил крохотный гэнкан, на стене — овальное зеркало без оправы. Я машинально глянул в него, оттуда на меня посмотрело чьё-то бледное, осунувшееся лицо с потерянными глазами. Я поддёрнул очки — отражение сделало то же самое. Неужели это я?! Я ужаснулся и поспешно пригладил торчащие ершом на затылке волосы. Немудрено, что управляющий почувствовал себя виноватым: покойники лучше выглядят, чем я сейчас!       Гэнкан вывел нас в кухню… или гостиную? Затрудняюсь сказать, чем именно была эта комнатка: в одном углу — кухня с печью и раковиной, в другом — небольшой диван и телевизор, а посередине, словно бы разделяя пространство на кухонную и гостиную зону, — стол европейского типа. У задней стены — три двери: та, что ближе к кухне, — в ванную, две других — в комнатки с европейскими же кроватями (возле каждой торшер, тумбочка, в углу — долговязый шкаф). Балкон был общий, на две комнаты.       — Однокомнатные разобраны, — виновато сообщил управляющий.       — Да нет, это ничего, — успокоил я его.       — Зато кабельное. И спортивный канал тоже есть, — с гордостью добавил он. Как будто травмированным фигуристам непременно нужно смотреть спортивный канал.       Арендная плата оказалась несколько выше, чем я ожидал, но всё же приемлемой, если сравнивать с расценками на жильё в центральных районах. Мы обговорили детали: я предупредил, что въеду не сразу, а только после выписки, расспросил насчёт правил и записал предложенные управляющим телефоны и адреса. Правил было немного, в основном они касались сортировки мусора и содержания питомцев, в остальном — полная свобода, которой я никогда не злоупотреблял.       После выписки я въехал, это заняло пару минут: внести сумку и написать имя на дверной табличке (что я и сделал).       Первым делом я сел составлять список покупок. Квартира сдавалась с мебелью, но обо всём остальном должен был позаботиться сам арендатор.       Во-первых, настенный календарь, чтобы я смог отметить на нём дни похода в больницу, дни вывоза мусора, дни оплаты за аренду и прочее.       Список насчитывал не меньше двадцати пунктов. Я перечёл его ещё раз и поёжился: сколько всего, оказывается, нужно, только чтобы просто жить здесь! Предметы личной гигиены, постельное бельё, посуда, а главное — одежда и нижнее бельё: то немногое, что нашлось в сумке, было теперь безбожно велико.       Следующие несколько дней я потратил на обустройство быта. Вещи для квартиры удалось купить в местном супермаркете, за одеждой пришлось ехать в город. В метро спускаться я не рискнул, поэтому потратился на такси, но и даже на удобном сиденье машины чувствовал, что позвоночнику тряска не слишком нравится.       Распорядок дня у меня был фиксированный: утром лёгкая зарядка из рекомендованных врачами упражнений и завтрак, с полудня до двух — занятия или осмотры в клинике, дважды в день принимать прописанные таблетки, плотный обед, а вместо ужина — стакан воды и ещё несколько дополнительных упражнений перед сном. Занимало это не больше шести часов, а в остальное время я не знал чем заняться. Лишних нагрузок на позвоночник я избегал, так что прогуливался тоже строго по распорядку, не считая походов в супермаркет, и всё больше сидел дома, читая книжки или смотря телевизор. Спортивный канал я не включил ни разу.       Жизнь вдруг стала необыкновенно скучной. Я никогда и не замечал прежде, что в сутках столько часов!       Через пару месяцев я понял, что свихнусь от безделья, если не найду себе какое-нибудь занятие. Книжки я все перечитал, компьютерные игрушки мне наскучили, спать днём, несмотря на то, что это было в рекомендациях врача, я не мог: боялся кошмаров. «Ледовое побоище» преследовало меня до сих пор, хотя снилось уже не так часто — раз или два в неделю — и вспоминалось поутру не так ясно. Но я всё ещё просыпался в холодном поту и шарил руками по кровати, дабы убедиться, что вокруг меня не ледяные торосы, а всего лишь простыни и одеяло. Думаю, эти сны были вызваны болью: в такие дни позвоночник болел особенно сильно, а подсознание перемалывало эту боль и воплощало её в кошмарах.       Тогда я решил исследовать окрестности: это заняло бы пару лишних часов, а значит, на два или три часа короче скуки. Маршрут от дома до больницы я изучил отменно: дошёл бы и с закрытыми глазами, — но о том, что находится по ту или другую сторону, имел довольно смутные представления.       Меня почему-то тянуло к тому странному одноэтажному зданию с продавленной крышей, и после того, как я убедился, что ничего интересного вокруг — кроме этого самого здания — нет, я отправился туда.       Зданию было порядочно лет: кое-где в фундаменте проглядывали трещины, со стен облупилась штукатурка, в углу обвалилось несколько черепиц с крыши, но, похоже, владельцев это нисколько не смущало, и о ремонте они и не помышляли. Почти под самой крышей шёл ряд узких окошек, похожих на бойницы и таких грязных, что они казались тонированными. Здание тянулось-тянулось и обрывалось тупорылым торцом с покатым навесом над дверью. Дверь была новая и казалась чем-то инородным, с размаху прилепленным к куче хлама. На ней белела табличка с часами работы, значит, не склад, а что-то другое. Высоко над дверью висел баннер, но такой затёртый временем и дождями, что можно было подумать: вывесили картину кого-то из кубистов, причём не очень талантливого, — а ещё мерцающая надпись: «Открыто» с запавшими буквами (выглядело как «…ткр…то»). Не здание, а призрак прошлого!       «А вот интересно, не турнут ли меня, если я зайду?» — подумалось мне, когда я взялся за ручку двери и потянул её на себя. Брякнул колокольчик (войти незамеченным не получится), я перешагнул через порог — в нос ударил поразительно знакомый запах, но вспомнить, что это, я почему-то смог не сразу, — и оказался у высокой стойки, за которой сидел сухопарый старик и читал газету. Он поднял глаза от чтения, окинул меня внимательным и, кажется, не слишком любезным взглядом. Я кашлянул, неловко пытаясь натянуть на лицо улыбку, и спросил:       — А тут что?       Старик сложил газету — со всей аккуратностью, приглаживая по краям и расправляя полученный свёрток ладонью, как будто складывал оригами, — и кивнул на незаметную, сливающуюся со стеной дверь:       — Каток. Хочешь взглянуть?       Запах льда — вот что это было! Неудивительно, что он показался мне знакомым: я знал его с детских лет, дышал им каждый день… и уже успел похоронить в памяти. Взглянуть на каток… Это причинило бы лишь новую боль, и я собирался отказаться, но старик уже встал и неспешно вошёл в открывшийся коридор. Пришлось идти за ним: отказаться теперь было бы невежливо. Катки, должно быть, везде одинаковые: мне почему-то казалось, что я очутился в коридорчике катка в Хасецу.       — Фигурист? — вдруг спросил старик.       — Откуда вы знаете?       — Фигуристов сразу видно, — хмыкнул он, — у них стать особенная.       Я присмотрелся к нему внимательнее и как-то сразу понял, что старик прежде занимался если не фигурным катанием, то конькобежным спортом. Да, стать особенная — это он верно подметил.       — Спину повредил? — опять верно предположил старик, приостановившись, и посмотрел на мой бок.       Впору было разинуть рот от удивления, но я только кивнул.       — Трость для фигуриста вредна, — резко сказал он, — брось ты с ней ходить, осанку испортишь.       — Доктор рекомендовал… — начал я, но старик только презрительно шикнул сквозь зубы: «Знаем мы этих докторов, мало ли что они болтают…»       — И так уже набок заваливаешься, — с этими словами старик бесцеремонно отобрал у меня трость и крепкой сухой рукой ухватил за плечо, вытягивая его вверх. — Привыкнешь — какое там фигурное катание!       — Кататься я в любом случае не буду, — хмуро возразил я, протягивая руку за тростью.       Старик только хмыкнул и демонстративно переломил трость о колено, а потом уже вручил обломки мне.       — Вы что делаете? — растерялся я.       — Ещё спасибо скажешь, — добродушно заметил он и ударил по стене ладонью, зажёгся свет.       Каток превзошёл все ожидания. Да, краска на бортиках облупилась. Да, о скамейки можно было наделать зацепок на одежде. Да, не все лампы светили ярко, некоторые мигали или вовсе перегорели. Но лёд был идеален: глянцевитый блеск пробегал от угла к углу (каток был прямоугольной формы), лёд сверкал и искрился, отражая электрический свет, — ни единого огреха!       — Им как будто и не пользуются, — невольно вырвалось у меня.       — Новый каток отстроили, про этот забыли, — ворчливо отозвался старик.       Я сел на скамейку, придержал спину рукой. Старик покосился на меня, но ничего не сказал.       Странное чувство. Ни разочарований, ни горечи я не почувствовал, оказавшись снова на катке. Наоборот, внутри разлилось спокойствие, и я зачарованно глядел на лёд, понимая, что даже этого простого взгляда хватило, чтобы покончить со скукой. Да, кататься я не мог, но смотреть-то мне никто не запрещал!       — Если будешь здесь кататься, я тебе даже купон дам, — посулил старик.       — С моей травмой это невозможно, — возразил я.       И старик опять хмыкнул, на этот раз совершенно точно подразумевая: «Как будто такие сопляки что-то понимают!»       — Спасибо, что позволили посмотреть, — сказал я перед уходом.       — Трость не вздумай новую покупать, — отозвался он, возвращаясь за стойку. — Увижу — так снова сломаю!       За нарочитой грубостью точно скрывалась забота и искреннее желание помочь хоть чем-нибудь.       «Спасибо, — сказал я, — но я больше не приду».       Но купон почему-то взял.