Элементы произвольной программы с букетом фиалок и неизвестным

      Часы казались необыкновенно громкими: тик-так, тик-так… Я мысленно отсчитывал минуты, и мне представлялось, что я слышу, как ползёт по циферблату стрелка, а следом за нею всё больше вкрадывается в комнату из окна ночной сумрак, поглощающий последние блики света и вливающий чернильные тени, с которыми не справлялись даже отблески неоновых реклам города.       Но не спалось мне не из-за неугомонного тиканья. Я лежал и слушал, как Сумире ходит там, за стеной, устраиваясь: раскладывает вещи по полкам в шкафу, двигает шторы по карнизу…       Я настолько привык к одиночеству, что присутствие чужого человека (как бы хорошо мы ни были знакомы, какие бы ни были у нас отношения, — это всё равно чужой человек, тем более не так уж хорошо мы и знакомы, а про отношения вообще лучше помолчать!) казалось чем-то немыслимым, нарушающим привычный порядок вещей. Недоверия или подозрений (к примеру, что он зайдёт в своей наглости слишком далеко) не было, но вторжение в личное пространство ещё нужно было принять и свыкнуться с этим.       Сон сморил незаметно, но не принёс облегчения: я в тысячный раз выходил на лёд, раскручивался для прыжка и падал, усыпанный белыми и кровавыми искрами, в жадную пасть ледяного зубастого провала, клацающего острыми краями, рвущими меня на части. В скрежете чудовищных челюстей мне чудилось моё имя: Ка-цу-ки — когтями по льду, Ю-ри — выворачивающимися друг из-под друга льдинами, — и я тщетно пытался ухватиться за край этой адской полыньи…       — Юри? Юри? — очень ясно прозвучало среди этого ледяного безумия.       Через несколько секунд я сообразил, что уже не сплю. Я лежал навзничь, крепко ухватившись за запястье Сумире, который сидел на краю моей кровати и, видимо, пытался разбудить меня, осторожно покачивая ладонью за плечо. Горел свет, судя по цвету неба за окном — была глубокая ночь. Я повёл глазами, словно пытаясь убедиться, что я действительно проснулся, и только потом разжал пальцы. Подушки валялись на полу, смятые простыни и одеяло походили на птичье гнездо, пижама прилипла к телу от пота — я, наверное, бился во сне, сражаясь с «ледовым побоищем». Сердце всё ещё колотилось, дышать было трудно, но мыслил я вполне ясно.       — Ты в порядке? — Сумире встал и подал мне стакан воды.       Я пошарил рукой в тумбочке, вытащил таблетки, отсчитал нужное количество, всыпал их в рот и с усилием проглотил. Они были безвкусны, но от этого казались ещё гаже.       — Да, — кивнул я, отставляя стакан и вытирая лицо рукавом пижамы. — Кошмары, я же говорил.       Я подобрал подушку, пристроил её в изголовье, похлопал по ней ладонью и опустил на неё разом потяжелевшую голову.       — Посидеть с тобой, пока не заснёшь? — предложил Сумире.       — Нет, иди спать. Прости за беспокойство.       Мужчина неохотно — как мне показалось — ушёл. Неужели ему так хотелось… Я сморгнул. Тени выскользнули из-под век, накрывая зрачки туманной пеленой, комната ухнула в какую-то воронку, и я вместе с ней.       После таблеток сны мне не снились: я проваливался в пустоту и просыпался только утром, и выспавшийся и не выспавшийся одновременно: силы восстанавливались, как и после хорошего сна, но ощущение того, что заспался, что тебя силой вбрасывали в забвение, оставляло неприятное горькое послевкусие, пропадавшее лишь после того, как я умывался и чистил зубы. Привкус таблеток?       И это утро ничем не отличалось от остальных. Почти.       Я проснулся раньше будильника. Из окна лучился солнечный свет, ещё розоватый, как всегда бывает на восходе, и отражался в стёклах лежащих на тумбочке очков. Дома я носил очки, — когда готовил еду или смотрел телевизор, — или вовсе обходился без них, на каток же теперь ходил исключительно в линзах: когда я лежал в больнице, мне как-то пришло в голову, что упал я именно из-за очков, а вернее, потому, что снял их перед выступлением, как всегда делал, и катался, исключительно полагаясь на рефлексы. Всё, что дальше метра, я видел нечётко, предметы расплывались, и я мог просто не заметить на льду какой-нибудь изъян, который зацепил и без того плохим коньком.       Линзы я всегда терпеть не мог: ощущение чего-то инородного в глазах, к которому никак не привыкнешь… Привык. Уж если выбирать между переломом и временным дискомфортом, ясно-понятно, что выберешь! Офтальмолог подобрал мне сверхтонкие щадящие линзы, совершенно незаметные. Надевал я их только «на выход», а теперь ещё и на каток.       В общем, я надел очки и пошёл умываться.       Дверь в комнату Сумире была закрыта, — должно быть, он ещё спал. Но в глаза сразу же бросились следы его «присутствия» в квартире: не считая куртки на вешалке и ботинок, у гэнкана появилась лишняя пара тапочек, на кухонном столе — ещё один прибор (чашка и керамические палочки и высокая кружка с принтом в виде Токийской башни, кажется, ручная роспись, — во всяком случае, выглядело очень винтажно); в ванной — стаканчик с зубной щёткой и бритвой и несколько флакончиков: шампунь, гель, дезодорант, какой-то лосьон то ли для бритья, то ли для умывания (французского производства, а французского я не знал, так что и этикетку прочесть не мог), а ещё узкий, похожий на карандаш, одеколон (я понюхал крышку, пахло фиалками, и этот запах, к которому я привык ещё в больнице, меня разом успокоил и, в сущности, окончательно примирил с бесцеремонным вторжением).       На книжной полке я заметил несколько новых книг (новых для этой полки, но конкретно потрёпанных, если говорить об их внешнем виде), вытащил одну — это оказался мультиязычный разговорник на десять языков, включая английский (основной язык, на нём были все примечания и переводы), немецкий, французский, итальянский, испанский, а из восточных — японский, китайский, корейский, русский и совсем уж экзотический турецкий. Практически в каждом разделе, за исключением английского и русского, были карандашные пометки, подчёркнуты какие-то фразы или части фраз, в основном касающиеся приветствий и заказов в ресторане. Наверное, Сумире много путешествовал.       — Доброе утро, — раздалось за спиной.       Я обернулся и невольно уставился на вышедшего из комнаты Сумире. На катке мужчина всегда был «запакован» в свитер, и тем интереснее было увидеть его в домашней одежде, которую, конечно, «домашней» можно было назвать с натягом: на нём были джинсы, в каких он обычно и на каток приходил, и серая футболка с V-образным вырезом, открывающая острые ключицы и собранная на боках в «гармошку». И — конечно! — очки, без них я Сумире уже и не представлял. На меня Сумире уставился точно так же, как и я на него.       — Я ношу очки, — сказал я, предположив, что его интерес вызван именно этим, но — ошибся.       — Ты носишь пижаму, — возразил Сумире с некоторым удивлением.       — И что? — не понял я.       — Боже, это так ми-ило, — рассмеялся он, прикрыв губы пальцами.       — Обычная пижама, — вспыхнул я. — Где тут «мило»?!       — Ну что ты! Утренний Кацуки в пижаме и очках — это просто прелесть что такое!       — Не смешно, — сердито отозвался я и ещё больше рассердился, когда понял, что говорил это Сумире на полном серьёзе. — Прекрати!       Вместо ответа раздалось довольно-таки громкое урчание, мужчина смущённо положил ладонь на живот:       — Ох, я же вчера с этим переездом так и не пообедал… Ты во сколько завтракаешь?       Это он своё вторжение называл «переездом»? Я только хмыкнул, поставил книгу обратно на полку и, пройдя на кухню, вытащил из шкафчика две упаковки лапши и таймер.       — Лапша?! — изумлённо воскликнул Сумире таким тоном, точно я предложил ему позавтракать, к примеру, тёртым кирпичом.       — Я просто забыл сходить в магазин. Обычно я…       — Нельзя же такой дрянью питаться, особенно когда восстанавливаешься после травмы! — не дослушав, стал отчитывать меня он.       — Я же сказал…       Мужчина проверил все шкафы и секции холодильника, ничего не нашёл и строго пообещал:       — С этого дня я тобой займусь.       Я почему-то покраснел, а он со вздохом добавил:       — Ну ладно, раз уж ничего другого нет, пусть будет лапша.       Он отправился в ванную комнату, вышел оттуда, неся за собой шлейф свежести и сладкого фиалкового аромата, а я тем временем заварил лапшу и налил в стаканы воды — запивать. Пока мы завтракали, я всё ждал, что Сумире заговорит о тренировке, но он молчал, так что я начал сам:       — Послушай, Сумире, насчёт тренировки…       — После завтрака прямой дорогой в супермаркет, — сказал он, будто продолжая начатый до этого разговор о правильном питании.       — Сумире… — Я немного повысил голос, чтобы привлечь его внимание.       — Я же не знал, что всё так серьёзно, — с явным сожалением ответил Сумире, и я понял, что он всё ещё под впечатлением от ночной сцены: это я уже привык к кошмарам, а каким шоком, наверное, для него было проснуться от моих криков! — Отдохнёшь сегодня. Я так решил, — добавил он категорично, заметив, что я собираюсь возразить. — Не хватало ещё, чтобы ты в обморок свалился!       Полагаю, он всерьёз думал, что я питаюсь как попало.       У лифта нас поймал управляющий и вручил Сумире ключи от квартиры, тот оживился и даже не пытался скрыть своей радости, я опять почему-то покраснел и потянул мужчину за собой, пока он не ляпнул чего не следовало, — с него бы сталось!       По дороге в супермаркет я обнаружил, что Сумире квартала не знает: пришлось буквально за руку водворять его на нужный маршрут, и он поминутно задавал вопросы, к примеру, далеко ли до метро и какие автобусы ходят мимо «вон той остановки».       — А какой дорогой ты до катка добирался? — сообразил спросить я.       — На такси.       Дорогое удовольствие! Я изумлённо посмотрел на мужчину, он несколько смутился, потом пробормотал, что живёт на другом конце города.       — Как ты вообще меня тут отыскал? — задал я вполне закономерный вопрос, но ответа так и не получил, поскольку тыканье-мыканье Сумире вряд ли можно было считать ответом.       Наконец мы добрались до супермаркета, и здесь Сумире взял инициативу на себя, вооружившись большой корзиной и набивая её всем тем, что, по его мнению, непременно должно быть в полноценном рационе не только фигуриста, но и вообще всякого молодого мужчины, и совершенно не обращая внимания на цены. Это легкомысленное отношение к финансовой стороне вопроса привело меня в ужас. Я озабоченно заглянул в бумажник, пытаясь прикинуть, во сколько мне обойдётся этот продуктовый «вояж», и едва не запаниковал, когда Сумире решительно водворил в корзину несколько больших стейков лосося.       — Вот без этого точно можно обойтись, — нервно сказал я, выкладывая стейки обратно на прилавок.       Но Сумире упёрся и снова переложил стейки в корзину. Я попытался убедить его, что нам и одного хватит, если напополам разрезать, — какой-никакой, а компромисс. Не мог же я прямо сказать ему, что мне это не по карману?       — Это в качестве извинений за… вторжение… и вообще… — Сказав это, Сумире бухнул корзину на ленту и достал из бумажника карточку. — Я сам оплачу.       Никаких возражений он слушать не стал, сунул чек в карман, вручил мне один из пакетов (самый лёгкий), сам забрал остальное, и мы вернулись домой.       — Ты готовить умеешь?       — А ты?       — Ну…       — Понятно. О, а это что? — Сумире выудил из шкафа рисоварку. — Умеешь пользоваться?       — Да, в принципе…       — Тогда на тебе рис, а я займусь всем остальным.       Под «всем остальным» он подразумевал, как позже выяснилось, рыбу и салат, но занялся ими он ещё нескоро, поскольку отвлёкся на меня, а вернее на то, как я готовил рис, будто ничего увлекательнее этого не видел. Я закатал рукава, насыпал в миску риса и поставил её в раковину, чтобы промыть под проточной водой. Кисти рук покраснели от холода, но прокатывающиеся мимо пальцев зёрна приятно стимулировали кожу. Дома я иногда помогал родителям с готовкой, но, казалось, это было так давно, что я почти позабыл как и что. Промыть, отжать, подсолить и — в рисоварку. И уж теперь настала моя очередь наблюдать за Сумире.       Готовить он не то чтобы не умел, но делал всё с таким видом, как будто перед ним не задача — приготовить обед, а какой-то челлендж: стейк он разрезал пополам, как я и советовал, засыпал специями и отправил в микроволновку, а овощи и зелень для салата порубил сикось-накось, свалил всё вместе в миску и залил готовым белым соусом из супермаркета. Выглядело как-то не очень, но на мой сомневающийся взгляд Сумире уверенно заявил, что это вкусно и полезно, и предложил попробовать. Я попробовал и вынужден был согласиться, что вкусно, хотя и непривычно, и ни на что не похоже, и трудно брать палочками, пришлось воспользоваться вилкой. Сумире довольно ухмыльнулся.       — Я включу телевизор?       Я и сам частенько смотрел новости за едой, так что не возражал и, пока мужчина искал пульт, накрыл на стол. Пряный аромат рыбы, смешивающийся со сладковатым, парным запахом риса, приятно защекотал ноздри и отозвался в животе негромким бурчанием.       — Приятного аппетита! — произнесли мы с Сумире почти одновременно.       Никогда ещё еда не казалась такой вкусной: то ли потому, что мы её сами приготовили, то ли потому, что вместе её ели. Скорее всего, второе.       Новости Сумире смотреть не захотел и щёлкал пультом, пока не наткнулся на канал Дискавери, где как раз шёл документальный фильм о миграциях лосося.       — Давай посмотрим? — почему-то оживился мужчина.       Я краем глаза поглядывал на экран, не совсем понимая, что могло вызвать в нём такой интерес. Показывали горную реку, бурлящую по каменным порогам. Блестящие, отливающие серебром рыбины поднимались вверх по реке одна за другой, многие срывались и падали обратно, но, ведомые инстинктом, снова принимались карабкаться, если только к рыбам можно применить это «карабкаться», вверх. На одной из таких рыбин — сорвавшихся и возобновивших подъём — диктор заострил внимание.       А Сумире вдруг сказал:       — Знаешь, а этот лосось очень похож на тебя.       — А? — растерянно отозвался я. — В смысле?       — Да… — задумчиво проговорил мужчина, как будто разговаривая сам с собой, — пусть это будет лосось Кацуки…       — То есть из «цирковой обезьянки» я теперь стал «лососем»? — Я дёрнул бровью и возмущённо воззрился на него.       — Ты так же срываешься, падаешь, но потом всё равно поднимаешься, какими бы крутыми ни были пороги-препятствия, инстинктивно только вперёд и вперёд, — продолжал Сумире, всё ещё глядя на экран и как будто не слыша моего недовольства. — А впереди…       — А впереди ждёт огромный страшный медведь, который этого лосося сожрёт, — буркнул я, потому что знал, что в большинстве фильмов о живой природе именно такого поворота сюжета и стоило ожидать. И «ледовое побоище» тоже было сродни этому зверюге.       Сумире быстро обернулся ко мне и с интересом спросил:       — А почему медведь непременно должен быть огромным и страшным? А может, не сожрёт, а… скажем, обнимет? — И он расставил руки, как бы намекая, что он-то в любой момент готов это сделать.       — Хм, — только и ответил я, но на экран взглянул уже внимательнее, тем более что Сумире стал откровенно «болеть» за этого несчастного лосося, подбадривая его возгласами: «Давай, давай, Кацуки! Не сдавайся, Кацуки!» — вот только я не был уверен, что он подразумевал именно лосося, уж слишком подозрительно мужчина при этом улыбался.       Лососю повезло: медведь промахнулся, и рыбина продолжила путешествие.       — И жили они долго и счастливо… — подражая диктору, заключил Сумире. — Лосось Кацуки выдержал испытание большим и страшным медведем и продолжил путь по порогам жиз… этой реки. А что обо всём этом думает человек Кацуки? — не без лукавства добавил он.       — Человек Кацуки считает, что медведю Сумире Бигдолу — или кем ты там себя вообразил — пора заткнуться.