Элементы произвольной программы с букетом фиалок и неизвестным

      Проснувшись, я обнаружил, что лежу поперёк кровати, накрытый пледом, под головой — подушка, но я не помнил, чтобы укрывался, да и вообще это был не мой плед. Должно быть, Сумире, увидев, что я заснул, позаботился об этом: подпихнул мне подушку под голову, принёс плед (потому что вытягивать из-под меня одеяло означало разбудить) и… Это его плед? Я зарылся носом в плюшевые складки и ощутил слабый сладковатый запах — его запах! — и тут же нырнул под плед с головой, краснея от наводнивших мысли фантазий и воспоминаний (даже в одиночестве об этом думать стеснялся!), повозился, тихо ворча на самого себя — или от удовольствия? — и осторожно выбрался из-под пледа, спуская ноги на пол.       Колено, украшенное некрасивой кляксой синяка, болело меньше, чем я ожидал, только когда я его трогал, боль от ссадины на ладони чувствовалась острее. В спине нудно переговаривались мышцы и позвонки, затекшие за ночь. Я повёл плечами, захватил с собой мазь (когда спина немела, нужно было втирать) и отправился в ванную, где снял пижамную куртку, повернулся спиной к зеркалу и стал втирать мазь — куда достал.       В ванную вошёл Сумире, я тут же развернулся, чтобы он не видел мою спину — мои шрамы, но он наверняка успел заметить их и вообще что я тут делал. Хотелось бы мне знать, о чём он подумал, увидев мой позвоночник. Зрелище не из приятных: как будто закогтили, и нескоро ещё шрамы выцветут, сливаясь с кожей и превращаясь в белёсые полосы.       — Я помогу, — без лишних предисловий сказал он.       — Не нужно, — поспешил отказаться я.       В ответ Сумире только хмыкнул, включил воду и хорошенько промыл руки с мылом — так тщательно, что напомнил мне хирурга перед операцией. Я всё ещё возражал, но мужчина бесцеремонно развернул меня к себе спиной, конфисковал баночку с мазью и, зачерпнув немного, легко, одними кончиками пальцев дотронулся до моего позвоночника:       — Маршрут?       — От крестца до чуть выше лопаток, — пробормотал я, поёжившись. «Маршрут»… скажет тоже!       Обычно я размазывал абы как — оно и понятно: самому неудобно, не везде достанешь, где-нибудь пропустишь или плохо вотрёшь. Сейчас позвоночник получил по полной, и — я всей кожей прочувствовал! — это ему не понравилось. Сумире нажимал не слишком сильно, но ощутимо. Я стиснул зубы, качнулся вперёд и ухватился ладонями за край раковины.       — Больно делаю? — с тревогой окликнул меня мужчина.       — Нет… — прорычал я, — терпимо.       Думаю, пользы от этого было больше, чем от всех моих предыдущих втираний вместе взятых: позвонки и мышцы разогрелись, онемение прошло. Я выдохнул, получилось какое-то неровное, рваное выдыхание.       — Отвести тебя в комнату? — предложил Сумире.       — Я сам. Спасибо.       У себя я рухнул ничком на кровать — накатила слабость — и несколько минут провёл в полудрёме, с приятным осознанием, что ничего не болит, как будто до травмы, а ещё с каким-то непонятным тёплым ощущением, расплескавшемся внутри и очень похожим на… счастье.       «Будет возражать», — подумал я, когда сказал, что всё же пойду на тренировку, и похлопал себя по колену — внутренне морщась, но виду не подавая. Сумире промолчал. Я счёл, что он всё ещё под впечатлением от того, что было в ванной: он и за завтраком казался молчаливее обычного.       — В общем, тогда…       Это произошло так быстро, что я и опомниться не успел. Сумире подошёл сзади, обхватил меня руками за талию и плечи и дёрнул на себя, а потом то ли потерял равновесие, то ли намеренно оступился, и мы рухнули на диван. Рук мужчина не разжал, и я оказался буквально чуть ли не у него на коленях, вернее, между ними. Я завозился, пытаясь выбраться, но он придержал моё бедро коленом и сцепил руки ещё крепче, так вжимая меня в себя, что спиной я прочувствовал каждый рельеф, каждый изгиб его тела.       — Сумире! Ты что, обалдел?!       Он не ответил, только прижался лицом к моим лопаткам — я почувствовал, как хрустит оправа очков, — и беззвучно выдохнул.       — Отпусти! — потребовал я. — Что ты выдумал?!       Сумире невнятно пробормотал что-то, потом — чётче:       — Но, Юри, мне ведь тоже нужно получать «пряники»… хотя бы иногда…       — А? — растерялся я. — А… ну… да…       Я не задумывался прежде об этом — о том, что Сумире хочет получать что-то взамен. Да разве он и не получал? Ни за что не поверю, что его не трогали поцелуи или прикосновения! Да они больше были «пряниками» для него, чем для меня самого, — пока я ко всему этому не привык. Но… он никогда не озвучивал этого, а вот теперь так прямо… Я сглотнул, вышло громко и лишь добавило неловкости. По лицу расплылась краска, и я с несколько неуютным трепетом внутри ждал, что мужчина будет делать дальше. Но Сумире ничего не собирался делать, как будто ему было достаточно и этого: он тихо сидел, сжимая меня в объятьях, и ровно дышал, щекоча спину теплом, — мне даже подумалось, что он задремал, настолько спокойно билось его сердце. Моё-то выскакивало!       — Юри, — вдруг произнёс он.       — А! Что? — вздрогнув от неожиданности, отозвался я.       — Никакой тренировки. — Кажется, он улыбнулся, говоря это.       Меньше всего я сейчас думал о тренировке!       Сумире вдруг разжал руки, я куда как поспешно вскочил, оправляя смятую футболку и кося на него глазом. Он остался на диване — полусидя, полулёжа, — только запрокинул голову — кожу натянул острый кадык — и опять вздохнул, а вернее, изобразил вздох, как будто сетуя о той чрезмерной поспешности, с которой я улизнул из его объятий, но на лице его было полное удовлетворение от происходящего, так что я на этот вздох не купился.       — И что, интересно, мне помешает отправиться на тренировку? — всё же спросил я. Мне показалось, что он ждёт от меня этого вопроса.       Сумире упёрся ногами в пол, сел прямо, ероша волосы за ухом пятернёй:       — Хочу, чтобы ты съездил со мной в город сегодня.       — В город?       — Мне нужно купить коньки. Ты наверняка знаешь, где это можно сделать.       — А как же «счастливая пара»? — счёл нужным поинтересоваться я.       — Останется висеть на гвоздике в шкафу — в качестве талисмана, — где ей самое место. Не хочу заработать вывих или чего похуже.       И почему его это озаботило только сейчас? Но идея выбраться с ним в город мне понравилась: походило на свидание.       — Извиняться не буду, — добавил он.       — За что? — растерялся я.       — За то, что накинулся на тебя, — пояснил Сумире. — Никакой спонтанности, я это совершенно сознательно… даже предумышленно сделал.       — «Предумышленно»? — уточнил я.       — Угу. Я бы хотел изобразить раскаяние, но вряд ли получится. — И мужчина пожал плечами.       — Потому что никакого раскаяния ты не чувствуешь.       — Именно.       Я только повёл бровью. Это ведь не то, за что стоило извиняться, да к тому же я не уверен, что Сумире говорил всерьёз: когда он иронизировал или шутил, я подметил, угол его рта слегка подрагивал, будто сдерживая улыбку, — едва уловимое движение, но я уже научился его распознавать.       В город мы поехали на такси.       Спортивных магазинов в Токио было хоть отбавляй, профильных — насколько я знал — два, в один из которых я и повёз Сумире. Этот магазин показал мне тренер, и экипировался я только в нём; хотя цены были несколько завышены, зато о качестве не приходилось волноваться, да и ассортимент здесь был шире, чем в других магазинах. Когда ехали, я надеялся, что его не закрыли: я ведь давно здесь не был, — но мои опасения были напрасны, магазин никуда не делся и даже обзавёлся новыми витринами и баннерами.       Магазин привёл Сумире в восторг, и он сразу же направился к стенду с коньками. А я успел пожалеть, что привёз мужчину именно сюда: столкнулся с Джейсоном, который уже успел что-то купить и теперь расплачивался за покупку. И то верно: раз тренер показал магазин мне, то и другие ребята из команды должны были знать об этом месте. Но почему именно Кан и почему именно сейчас! Меньше всего бы мне хотелось сейчас его видеть, и я понадеялся, что он меня не заметит. Как же! Он осклабился и подошёл (Сумире в это время вертел понравившийся ему конёк и, кажется, не замечал того, что происходит, а мне до смерти хотелось спрятаться за его спину или стать невидимкой).       — А Кацуки-то что здесь делает? — с ухмылкой спросил Джейсон.       — Не твоё дело, — хмуро отозвался я, внутренне подобравшись — как для прыжка. Ничего хорошего из этого разговора выйти не могло, это уж точно.       — Ха, неужели решил коньки купить? — Кан мотнул головой (я-то тоже стоял возле стенда с коньками, только с другого конца, не там, где Сумире). — Паралимпийцем решил заделаться, а?       И он ядовито нарисовал антиутопическую картину моего паралимпийского будущего, нимало не заботясь о том, что это звучало не только грубо, но и откровенно оскорбительно, и начал уже было хвастаться собственными успехами, которые мне, калеке, никогда не повторить. Я закипел и, быть может, двинул бы ему, но в следующую секунду он побледнел как полотно, лицо его покрылось мелкими капельками пота, а челюсть отвисла, пускаясь в нервный пляс, — потому что лезвие конька, который Сумире держал в руке, оказалось буквально в двух или трёх миллиметрах от его горла — резкое, неожиданное движение, которого я даже не уловил.       Я сглотнул и перевёл взгляд на Сумире. Его лицо было спокойно, даже невозмутимо, но это был не тот Сумире, которого я знал, — это был какой-то чужой, неизвестный мне Сумире, которого я не знал… и не хотел знать! И я ждал, что грянет буря, но когда Сумире заговорил, то обратился он ко мне, полностью игнорируя Кана:       — Как тебе, Юри? По-моему, отличные коньки. Я хочу их примерить.       — А… да… — выдавил я, силясь идти за ним к тумбе, но ноги с трудом отлипали от пола.       Джейсон предпочёл ретироваться. Думаю, остаток дня он провёл в туалете и прачечной, потому что отреагировал на этот конёк у горла весьма и весьма малодушно.       — Эти и куплю, — резюмировал между тем Сумире. — Юри, примерь вот эти. — И он сунул мне в руку конёк — чёрный с лакированной полосой вдоль.       — Я же не собирался ничего покупать, — попытался возражать я.       — Просто примерь. Хочу посмотреть, как они смотрятся, — настоял Сумире.       Я подчинился. Коньки сидели отлично, мужчина их нахваливал, и мне почему-то подумалось, что он собирается их для меня купить. Честно, мысль об этом меня порадовала, и настроение, подпорченное стычкой с Джейсоном, поднялось. Но Сумире их не купил, он только расплатился за свою пару и сказал, что можно возвращаться домой. Я обиделся, хотя это было бесконечно глупо с моей стороны: он ведь ничего не обещал, — и всю обратную дорогу разговаривал сквозь зубы, неохотно отвечая на вопросы. Сумире интерпретировал моё дурное настроение по-своему.       — Вот урод, а? — ругнулся он, когда мы вернулись домой.       — Ты о Кане?       — О ком же ещё… — И следующие минут десять Сумире во всех красках обосновывал собственное мнение — скажу честно, полностью мною разделяемое. А потом добавил: — Перспективный фигурист — да я тебя умоляю! Эти его пушистые амбиции выеденного яйца не стоят.       — Что? — переспросил я, с интересом воззрившись на него.       «Пушистые амбиции» — это что-то новенькое, и я ждал, что Сумире непременно пояснит мне свою иронию, а в том, что это была ирония, я почти не сомневался. Но мужчина взглянул на меня с явным недоумением:       — Что?       И я сообразил, что говорил он это на полном серьёзе.       — Ну… «пушистые амбиции»? — уточнил я, выгнув бровь.       — Ну да, — с тем же выражением подтвердил Сумире. — Скажешь, я не прав?       — А можно вопрос? — засмеялся я, он кивнул. — Ты японский по книжкам учил?       В принципе я мог бы и не спрашивать: японский Сумире знал хорошо, в чём-то даже лучше меня, но иногда он строил фразы «как по учебнику», что было свойственно скорее для литературной речи, чем для разговорной, — так что можно было не сомневаться: японским он овладевал самостоятельно.       Сумире отчего-то смутился вопросу, но ответил — как я и предполагал — утвердительно.       — В твоём учебнике опечатка была.       — То есть?       И мне пришлось объяснять ему, что «пушистые амбиции» — это явно «пустые амбиции», а потом мы оба хохотали до слёз.       — «Пушистые амбиции»… — со стоном выговорил Сумире, хватаясь за лоб.       — Но звучит неплохо, — заметил я, вытирая слёзы. — По-моему, это очень мило… «обрастать» «пушистыми амбициями».       — Прекрати… не могу… — Он повалился на диван, продолжая хохотать.       Моя «смешинка» уже прошла, но я так и не решился заговорить о случае в магазине (хотя момент был подходящий): не хотел снова увидеть того чужого Сумире.