Элементы произвольной программы с букетом фиалок и неизвестным

      — Подожди минутку!       Я уже собрался уходить, как Сумире вдруг что-то вспомнил и ненадолго скрылся в комнате. Он сказал, что сегодня у него какие-то дела в городе, так что на каток он, скорее всего, не успеет прийти, — и поэтому я уходил один. Сумире вернулся и протянул мне перчатки из плотной тёмной ткани:       — Наденешь на тренировке. Побереги руку.       Перчатки явно были ношеные и, как я выяснил уже на катке, немного великоваты, что, впрочем, нисколько не мешало тренировке: они отлично защитили мою ладонь — ту же самую, что я повредил на предыдущей тренировке: она у меня «ведущая», и уж если я падал, то всегда упирался именно на неё, — при очередном падении (а в тот день их было пять или шесть).       Я поблагодарил его, вернулся к гэнкану, надел ботинки… Сумире опять сказал:       — Ещё минутку.       Я обернулся, а вернее, это он развернул меня за плечи к себе лицом. И поцеловал — не слишком страстно, скорее нежно, но всё же чуть дольше, чем этого предполагал бы просто «чмок». Это был его «поцелуй на дорожку», как он объяснил.       — Счастливо, — с улыбкой пожелал он.       Я вывалился за дверь в странном состоянии смятения и одновременно эйфории, сложно сказать, чего было больше.       Тренировка прошла с переменным успехом: шесть раз я упал, три раза выполнил лутц с касанием и только один раз — лутц, за который не было бы стыдно перед судьями. Выполнять его или падать было уже не страшно, но перестраиваться на новый лад нелегко, отсюда и низкий процент выполнения. Впрочем, я был уверен, что в следующий раз получится лучше, и после нескольких произвольных элементов, у которых и названия-то нет, — так, какие-то выверты на льду, — зашёл ещё на один прыжок.       — Стой! — окрикнул (остановил?) меня Сумире.       Я растерянно обернулся. Когда он пришёл? Он помахал мне, подзывая, я подъехал, опёрся рукой на бортик.       — Ты что-то хотел сказать? — предположил я.       — Ещё бы! Хватит на сегодня. — И он протянул мне минералку.       Я начал было возражать, но Сумире оборвал меня:       — Да ты уже еле на ногах стоишь. Без перерыва ведь катался, так?       — Ну… — Я с удивлением осознал, что он прав: не держался бы рукой, так, верно, давно уже бухнулся на колени. И насчёт остального тоже.       — Тебя одного на катке оставлять нельзя, — с улыбкой подытожил Сумире, — ты увлекаешься и забываешь об основах, хотя в тебя их годами вдалбливали.       Я только пожал плечами и, спохватившись, спросил:       — А твои дела в городе?       — Обернулся раньше, чем предполагал.       Подробностей из него вытянуть не получилось. Быть может, то, что Сумире планировал сделать, прошло не так удачно, как он того хотел.       За весь следующий год Сумире раз десять уезжал «по делам»; я поначалу относился к этому спокойно, но как-то он исчез надолго, — предупредив, конечно, что задержится, — но всё равно: я испытал панический страх — одиночества, настолько привык, что он рядом, страшно было даже думать о том, что он может не вернуться, исчезнуть из моей жизни, — нет, нет, не смей об этом думать!       — Десять раз из десяти, говоришь? — Сумире задумчиво подпёр ладонью подбородок.       Мы уже пришли домой, по дороге поспорив насчёт того, «пройден» ли тройной лутц, и теперь я на кухонном столе разбирал почту.       — Ну или хотя бы девять. Чтобы в любой момент мог его сделать, понимаешь?       Рекламные проспекты, какой-то каталог, несколько брошюрок религиозного толка… Просмотренное я бросал в корзинку для мусора.       — А почему не пять из пяти? — поинтересовался мужчина.       — Потому что десять — надёжнее.       — В самом деле?       Объявление о распродаже в супермаркете, ещё один каталог, бесплатная газета… На стол выскользнул узкий конверт с официальной печатью — на моё имя. Я нахмурился, повертел конверт, разглядывая обратный адрес (социальное агентство?). Внутри оказалось длинное сухое письмо, где предлагалось заполнить бланк и отослать его в агентство, чтобы получить пособие по инвалидности и встать на учёт… бла-бла-бла… инициировано… дальше фамилии и данные моего тренера и команды в полном составе… Внезапно проснулась совесть или ещё один способ унизить меня? Я скомкал письмо и конверт в кулаке.       — Дурные вести? — насторожился Сумире.       — Я отдохну полчасика, а потом обед будем готовить.       Я смёл остальную макулатуру — не глядя — в корзину и ушёл к себе. Завалился поперёк кровати, закрывая лицо ладонями. Туше, не сомневаюсь: Кан отомстил за сцену в спортивном магазине. В очередной раз ткнул носом в реальное положение вещей — на его взгляд. Подавятся пусть этим пособием, не нужны мне подачки! Хотя, конечно, пособие внесло бы некую стабильность в моё финансовое положение, но я не собирался признавать себя инвалидом.       — Юри?       Я сдвинул ладонь и увидел, что Сумире заглянул в комнату.       — Прочёл, да? — буркнул я.       — Надеюсь, ты не собираешься этим… «предложением» воспользоваться? — на всякий случай уточнил мужчина, хотя, думаю, он и так знал ответ.       — Ни за что!       Он улыбнулся и, зайдя, протянул мне ещё один конверт:       — Там ещё одно письмо было. Даже если рассержен, не стоит выкидывать всю почту разом.       — Рылся в мусорной корзинке? — неодобрительно предположил я.       — А вдруг там оказалось бы что-то важное? — ничуть не смутился он.       Я надорвал конверт, оттуда выпала фотокарточка — групповое фото, мой первый тренер с учениками младшей группы, которых он, наверное, сейчас тренирует. Письмо — написано «по очереди» (каждая строчка — новым почерком), справлялись о моём здоровье, желали скорейшего выздоровления, приглашали в гости и всё такое прочее, — типичная «приободрялка». Интересно, почему именно сейчас? Возможно, тренер подозревал, что сдаваться я не намерен: он хорошо знал моё упрямство в том, что касалось фигурного катания.       — Это от моего первого тренера, — объяснил я, отдавая письмо Сумире, который явно заинтересовался содержимым.       — Ничего, что я… — Он кивнул на конверт.       — Тут же ничего личного, — пожал я плечами.       — А если было бы личное? — себе под нос пробормотал он.       — Хм?       — Нет-нет, ничего… Очень мило с их стороны, правда? — Сумире аккуратно сложил всё обратно в конверт и вернул мне. — Они тебя приглашают, почему бы не съездить?       — Зачем?       — Когда ты в последний раз был дома? Родители наверняка волнуются.       Я нахмурился. Он говорил со мной таким тоном, каким убеждают маленьких детей допить молоко или надеть галоши.       — Я пока не могу вернуться домой, — всё же сказал я. Знал, что Сумире от меня не отстанет, если начну отмалчиваться.       — Почему?       — Будет неловко. Не люблю, когда меня жалеют.       — А что в этом плохого?       — Да ты не представляешь, как я буду себя чувствовать!       — Ну почему, у меня хорошее воображение… Прости, прости, — тут же проговорил он, заметив мой гневный взгляд, — это было ни к чему, знаю.       — Мы с родителями созваниваемся, этого вполне достаточно… пока.       Сумире понимающе покивал и больше этой темы не касался.       «Домой поеду, когда твёрдо на ноги встану», — подумал я. Знать бы ещё, что я подразумевал под этим «твёрдо на ноги встану»!       — Не спишь ещё?       Я, уже в пижаме, нацепив очки, сидел на кровати с книжкой, достаточно нудной, чтобы почувствовать сонливость и захотеть спать, — лучшее средство от бессонницы! Впрочем, бессонница — это громко сказано: когда я переутомлялся, я всегда подолгу не мог заснуть, а тут ещё это неприятное письмо…       — Только не говори, что ты опять что-то забыл, — шуткой сказал я.       К моему удивлению Сумире кивнул:       — Да, можно и… хотя… правильнее будет сказать: выжидал подходящего момента.       — Хочешь узнать адрес магазина, где я покупаю эти замечательные пижамы? — продолжал отшучиваться я. Не хотелось показывать ему, что я всё ещё думаю о том письме.       — Однажды и себе куплю, — торжественно пообещал Сумире, садясь на кровать, — но нет, я не об этом. Один лутц ведь у тебя всё-таки получился, — добавил он после небольшой паузы.       — А, так ты о «пряниках»…       — Несправедливо было бы, если бы ты ничего не получил, — продолжал мужчина, — это ведь знаковый прыжок.       Как-то странно он это произнёс, и я тут же потребовал объяснений.       — Ну, во-первых, ты преодолел барьер: всё-таки тройной лутц — именно тот прыжок, из-за которого ты получил травму (и я сейчас не только о твоей спине говорю).       Я кивнул: трудно было с этим не согласиться. Когда я сумел сделать его как надо — хотя бы и один раз! — на душе у меня стало гораздо легче (а потом я обнаружил, что и «ледовое побоище» перестало сниться).       — Во-вторых, это последний тройной прыжок, что собой знаменует переход к прыжкам с четырьмя оборотами.       — Ты всё-таки хочешь заставить меня их выполнять? — с тревогой спросил я.       — Какие-то возражения?       — Ну… мой бывший тренер говорил…       — К чёрту твоего бывшего тренера, — спокойно, но со значением прервал меня Сумире. — Сейчас я твой тренер, так что ты будешь делать то, что я тебе говорю.       — О… — Я взглянул на него с неподдельным интересом.       — В общем, — с лёгкой запинкой сказал он, — тебе непременно нужно их освоить.       — Так уж и «непременно»? — уточнил я.       — Да, — твёрдо сказал он, — без них никак.       Я поёжился.       — Но это когда у тебя получатся твои «десять из десяти», — спохватившись, уточнил Сумире. — А пока…       Он забрал книжку, критически пролистал её и положил на тумбочку, потом дотянулся и снял с меня очки. Я прикрыл глаза, ожидая поцелуя, и он не замедлил последовать. По телу побежали мурашки, нахлынуло приятное расслабление, даже усталые мышцы, казалось, смягчились и успокоились. Сумире склонил меня на кровать, придерживая рукой за плечо. Я, пожалуй, немного удивился, но не настолько, чтобы отрываться от поцелуя и требовать разъяснений: это воспринималось отчего-то как само собой разумеющееся. Но потом его рука соскользнула с моего плеча, задевая и расстёгивая верхнюю пуговицу пижамной куртки — случайность? — проехалась по боку, задерживаясь на рёбрах и как будто «пересчитывая» их пальцами. Я несколько напрягся, не зная, как это воспринимать: дополнение к поцелую? очередной «припадок» «эволюции»? Поцелуй был слишком сладок, чтобы прерывать его такими пустяками, да, слишком сладок…       Сумире вдруг юркнул рукой ниже, ловко забираясь кистью под пояс пижамных штанов и ведя раскрытой ладонью по животу, а потом и по пенису. Его пальцы игриво пощекотали мешочек под основанием, вильнули вбок и сомкнулись вокруг ствола, осторожно массируя и растирая его. Плоть напряглась, твердея, вливающаяся в кровь похоть погнала тёплую волну по телу… Я опешил на несколько секунд, потом вспыхнул и, мотнув головой, чтобы избавиться от губ Сумире, рявкнул: «Прекрати!» — и обеими руками вцепился в руку мужчины, пытаясь вытащить её из моих штанов. Это была плохая идея: я тянул его руку к себе, он не уступал, возвращая её на прежнее место, а в итоге… пальцы, всё ещё обхватывающие ствол, лишь интенсивнее тёрлись вокруг, — я сам невольно способствовал тому, что тщетно пытался прекратить!       — Ну что ты? — тихо проговорил Сумире, но голос мужчины был хриплый и дрожал, выдавая его: происходящее волновало его не меньше, чем меня.       Я промычал что-то невразумительное.       — Этот тройной лутц заслуживает чего-то большего, чем поцелуй.       — Не настолько он и важен! — Я сменил тактику: упёрся локтем мужчине в грудь и задвигал коленями, пытаясь спихнуть его с себя.       — Да расслабься ты! — В его голосе вдруг прозвучала нервная, почти раздражённая нотка. — Ты ведь не думаешь, что я собираюсь тебя изнасиловать? Это всего лишь петтинг.       Ох, думал ли я о каком-то там возможном развитии ситуации, в которой оказался? Да для меня и это было слишком! Меня впервые трогал кто-то… в таких интимных местах, я сам — не в счёт, и с моими собственными прикосновениями это ничего общего не имело: ощущение чужих рук на своём теле было слишком… пугающе?.. нет, просто внутри что-то шевельнулось, что-то томное и тёплое, отзываясь на это касание, прервало дыхание, высушило налитые поцелуем губы, заставило сердце перегонять кровь по венам в два, а то и в три раза быстрее обычного.       Я сглотнул — вышло очень громко, — покраснел как рак, запоздало реагируя на слово «петтинг» и пытаясь сообразить, почему Сумире выглядит таким сердитым (ну ещё бы не сердиться: я ему заехал под рёбра коленом, как после выяснилось), и притих, с опаской, но не без предвкушения или скорее любопытства ожидая, что будет дальше. Ничего особенного: он поцеловал меня снова, так же крепко и сладко, как и до этого. Его пальцы уверенно скользили от основания вверх и обратно, постепенно убыстряя темп, накинулись на крайнюю плоть, сдвигая её, чтобы воцариться на ноющем куполе. Я застонал сквозь поцелуй, судорожно вцепился мужчине в плечо. Горячей волной прокатилось по всему телу — от макушки до самых пяток, — из налившейся, пульсирующей головки брызнуло, потом и вовсе потекло. Ох, я разом ослабел, обмяк и, задыхаясь, как астматик, осоловелым взглядом смотрел вниз, на залитую полупрозрачной, с перламутровым отливом спермой ладонь, всё ещё сжимающуюся вокруг подрагивающего, выталкивающего из головки последние капли члена.       Сумире разжал пальцы, поднёс руку к лицу, разглядывая. На какой-то момент мне показалось, что он собирается… Нет, это уж слишком! И я выпалил, заикаясь:       — Са-са-са… салфетки!!!       — А? — Он вздрогнул, как будто очнувшись от транса.       — Под кроватью салфетки!!!       Мужчина наклонился, пошарил под кроватью и вытащил коробку с салфетками. Я выхватил несколько штук и с головой юркнул под одеяло, неловко пытаясь вытереться.       — Юри?       — Иди к себе!!! — из-под одеяла отозвался я. Сейчас посмотреть на него я бы не смог, честно, сгорел бы со стыда.       — Ладно… спокойной ночи.       Когда он ушёл — до сих пор не знаю, вытер он руку, вымыл или же… — я осторожно высунул голову, осмотрелся и выдохнул, валясь спиной на подушки и ногами спихивая одеяло. Пенис всё ещё был напряжён, мышцы подрагивали, но в теле было томно и сладко, по всем симптомам походило на погружение в анестетический сон. Я подтянул пижамные штаны, перевернулся на бок.       — Стыдно… но так хорошо… — пробормотал я, заливаясь краской. — Я бы мог на это «подсесть».       Утром Сумире вёл себя так, как будто вечером ничего и не было, но я всё равно то и дело краснел. К счастью для меня, мужчина моего смущения не замечал — или делал вид, что не замечал.       На тренировке я поразил самого себя: восемь из десяти с первой же попытки! Но не потому же, что за это меня вечером ожидала «награда»!       А потом были прыжки с четырьмя оборотами, которые давались мне необыкновенно легко. Странно, почему я так боялся их прежде? Они лишь требовали чуть больше усилий и сноровки. «Пряники» за них были те же, что и за тройной лутц.       Мы делали это почти каждый вечер, но я уже после третьего раза понял, что… боюсь этого. Нет, причиной страха был не Сумире, а я сам. Всякий раз, как мужчина до меня дотрагивался, внутри начинал шевелиться притихший тот, другой Кацуки, и это ощущение вызывало во мне трепет, схожий со страхом.       В тот, третий вечер, я понял, что ничего не знаю о себе, как бы странно это ни звучало.       Сумире собрался меня поцеловать, но передумал и, выпрямившись, — он стоял надо мной на коленях, — спросил:       — Хочешь ко мне прикоснуться?       Я помотал головой, но в этот же самый момент почему-то выпалил:       — Хочу!       Это вырвалось само собой, я жутко покраснел и зажал рот ладонями. Что же это я такое говорю?! Сумире засмеялся моей реакции и с нарочитой снисходительностью согласился:       — Ну, если ты так просишь…       «Ничего подобного!» — хотел сказать я, но почему-то ничего не сказал. Эта противоречивость приводила меня в ужас: а что, если я перестану себя контролировать? Что, если тот, другой Кацуки одержит надо мной верх, вытеснит меня, превратит в нечто… чем я не являюсь?       Сейчас я понимаю, насколько глупыми были мои страхи. В этом не было ничего странного или страшного, вполне нормальная реакция. Просто ещё на один шаг ближе. И чем бы я ни становился — это всего лишь часть меня, сокровенная, заложенная самой природой и дремлющая до поры до времени, пока не проснётся от прикосновения или даже просто слова того, кто тебе предназначен.       Сумире стянул через голову футболку, я уставился на него во все глаза. До сих пор я видел его обнажённый торс лишь мельком, когда мы сталкивались в ванной, а вот сейчас выпала возможность… И как я только могу так… бесстыдно его разглядывать! Впрочем, мужчину мой взгляд ничуть не смущал, и я нагляделся вдоволь. У него было красивое тело, в очередной раз в этом убедился: острые ключицы, чётко просматривающиеся чёрточки рёбер, прокачанный, хотя и без «кубиков» пресс. Дыхание почему-то участилось, я беспомощно шевельнулся.       — Ну, — подтолкнул меня мужчина, — прикоснись.       Рука дрожала, я никак не мог выпрямить локоть и после каждой попытки дотронуться — отдёргивал её. Сумире с понимающим вздохом взял обе мои руки и прижал их ладонями к своим плечам. В голове пронеслось какое-то торнадо, честное слово! Этот… восторг прикосновения захватил меня настолько, что я, не отдавая себе отчёта, заскользил ладонями по его телу и очнулся, лишь когда споткнулся о шершавые бугорки сосков; они не были твёрдыми, но тут же налились и встопорщились, едва я к ним прикоснулся. И это ощущение… власти над его телом… мне даже понравилось. Я шумно хватал ртом воздух, тщетно пытаясь отдёрнуть руки, и с прежним страхом понял, что зашёл бы и дальше, если бы Сумире предложил.       Но Сумире был слишком внимателен ко мне. Думаю, он прекрасно понимал, что со мной творится. Он не проронил ни слова, прогнулся — мои руки вновь оказались на его плечах — и прихватил губами мою шею слева, под ухом, потом чуть ниже, возле кадыка. Это почему-то встревожило меня сильнее обычного поцелуя; возможно, мои «точки удовольствия» были расположены именно здесь. Я что-то пролепетал, по телу прокатилась дрожь.       Ладонь Сумире скользнула мне под пижамную куртку, пальцы нащупали сосок, стиснули его, а у меня… встал. Дыхание сбилось окончательно, и к тому времени, как Сумире добрался ладонью до лобка, нежно лаская его, я уже успел потерять голову и неясно, но всё же понимал, что готов кончить в любой момент — всего лишь от прикосновения! Дальше всё было в каком-то полусне: горячее, влажное дыхание — чьё? — мокрые следы поцелуев на шее, трепет предвкушения, жёсткий ритм дрочащей член ладони, электрические импульсы под кожей и я… в нервном порыве теребящий Сумире за волосы и совершенно бесстыдно повторяющий хриплым, срывающимся в стон голосом: «Ещё… ещё…»