***
В Нидерланды мы прилетели за два дня до Кубка: день на то, чтобы отдохнуть после перелёта, день на то, чтобы попробовать местный лёд, — практически все участники следовали подобной схеме, только количество дней варьировалось. При заселении в отель — по счастью, не с нами — произошла путаница, и фигуристов вселили как попало: например, в номер рядом с нами — Плисецкого и Отабека, а Фельцмана и тренера-казаха — совершенно в другое крыло отеля, хотя изначально предполагалось, что связку «участник — тренер» заселят в один номер. Какая-то ошибка в базе данных. Большинство просто смирились, потому что на разборки требовалось время, которого уже практически не оставалось, и вселились куда пришлось. Только пара из Мексики поскандалила у ресепшна: они были женаты и не собирались вселяться в разные номера. Чем это закончилось — неизвестно, мы с Виктором, забрав наш ключ, отправились в номер. Роскошным назвать номер язык не поворачивался: просто комната, две кровати (Виктор их тут же сдвинул), два торшера, две тумбы, один шкаф и стол, на который мы всё время натыкались, потому что он занимал почти всё свободное пространство, оставшееся от меблировки. Добавить к этому стрелки на шторах и давно зачахший букетик на упомянутом столе — и получится весьма удручающая картина. — Как-то печально выглядит, — сказал я, пробуя ладонью кровать. Ну, хоть кровать не скрипела. — Заселялся я в номера и похуже, — покачал головой Никифоров. — Ничего не поделаешь: сезон отпусков, все приличные отели разобраны. — А что, много туристов? — рассеянно спросил я. Не так уж много я знал о Голландии, да и вообще о Европе. — Секс-туризм, — усмехнулся мужчина, — тут же всё можно. Будет свободное время, можем сходить посмотреть на… достопримечательности. — Фу! — отозвался я. — А приличное что-нибудь? — Даже не знаю, купим путеводитель, — пожал плечами Виктор и двумя пальцами, как дохлого котёнка, приподнял край простыни. — Знаешь, я бы не рискнул ложиться. Перестелем? — Чем? — удивился я, и обнаружилось, что Виктор прихватил с собой комплект постельного белья. Обычно он такой предусмотрительности не проявлял. Мы убрали гостиничное бельё, постелили своё. Никифоров, оказывается, ещё и пижаму мою привёз, чтобы было во что переодеться, и полотенца с тапочками не преминул захватить. — Всё настолько плохо? — ужаснулся я. — Не хватало ещё что-нибудь подцепить, — совершенно серьёзно объяснил он. — Лучше перестраховаться. О подобном я прежде не задумывался: поводов не было. А если подумать, то Виктор (или менеджер нашего агентства) бронировал номер заранее и всегда в отелях класса «люкс». На этот раз организационными моментами занималась принимающая сторона. — Ну, нас хотя бы в совместный номер вселили, — заметил я, проверяя бар и ванную комнату (в баре — батарея дешёвого спиртного, в ванной — кран подтекает, кап-кап). — Ты говоришь, бывали в твоей жизни «номера и похуже»? — Ага, — брезгливо поморщившись, кивнул Виктор, — ездили выступать в бывшую союзную республику, прочувствовал на себе всю «прелесть» местной фауны: и тараканы по стенам шастали, и клопы в постели… Брр! — Кошмар, — поёжился я. В моей жизни — в жизни до Виктора — заграничных соревнований было по пальцам пересчитать. Никифоров между тем вооружился влажными салфетками и перетёр всё ручки, краны, раковины, стульчак… Я приподнял брови: — Виктор, а это уже не слишком? — Слушай, ты же меня знаешь, — обернулся он, — я не маньяк чистоты, пунктика насчёт приборки у меня нет. («А насчёт глажки — особенно», — невольно подумал я.) Но если в чём-то не уверен, то лучше перестраховаться. А таким «случайным» отелям я точно не верю. Ужинать мы отправились в кафе, расположенное в двух кварталах от отеля. Виктор нашёл адрес в фуд-блоге популярного онлайн-путеводителя, отзывы были лестные, на деле оказалось тоже неплохо. Правда, в кафе разрешено было курить, причём не только табак, так что мы немного прибалдели от наполнявшего помещение запаха и предпочли воспользоваться столиком на улице. На обратном пути навигатор заглючил, и мы ненадолго потерялись (пока Виктор перегружал программу), свернули улицей раньше и едва не попали в печально известный квартал «красных фонарей». Виктор тут же утянул меня обратно на плазу, но я краем глаза успел заметить ряд освещённых витрин с живыми манекенами. Спали крепко, едва ли не без задних ног: всё-таки сказывался перелёт, — а на другой день предстояло опробовать лёд и немного потренироваться.…
В фойе ледового дворца было суетно и многолюдно. Мы столкнулись с нашим менеджером, Виктор перекинулся с ним парой слов — насчёт Кубка, — и выяснил, что соревнования будут проходить в два дня, одиночные завтра, а парные послезавтра, хотя изначально планировалось одновременно. Расписание пришлось перелопатить конкретно: завтра утром тренируются и в обед выступают одиночные, завтра же вечером тренируются парные и выступают послезавтра утром. А сегодня ледовый дворец уже зарезервирован для другого мероприятия, так что на каток нам не попасть, если только мы не хотим кататься ночью: закончится в полдвенадцатого. — Что за ералаш! — недовольно поморщился Виктор. — На моей памяти это самая бездарная организация! Они ещё долго обсуждали технические моменты, касающиеся соревнований, я заскучал и отошёл, разглядывая красующиеся вдоль стен стенды и размышляя о стечении обстоятельств. В принципе мы можем провести тренировку и ночью: выступать нам только послезавтра, успеем отоспаться, — но, скорее всего, каток оккупируют другие фигуристы, одиночные, потому что им выступать уже завтра, а какой-то ерундовой тренировки за пару часов до Кубка явно недостаточно. Так, разогреться. «Как у нас придумалось это парное катание невпопад, — растерянно подумал я, — так всё кувырком и идёт». Впрочем, вины нашей в том не было. — Юри Кацуки? — окликнули меня. Я обернулся. Это был тот казахский фигурист с труднопроизносимым именем — Отабек Алтын. Я ждал, когда он подойдёт, а сам гадал, зачем это я ему понадобился. Неулыбчивое лицо и вообще исходящая от него энергетика приводила меня в трепет, честное слово! Говорил он на таком ужасном английском, что даже я его понимал. Отрывисто, короткими предложениями, почти без выражения, едва двигая тяжёлой челюстью, чтобы произносить хотя бы это. Явно не слишком разговорчивый тип, но всё же подошёл и пытается завязать разговор. — Я за тобой слежу, — сказал он, поглядывая на меня сверху вниз, потому что выше был головы на полторы, если не больше, а меня перетряхнуло конкретно: ну и заявление! Впрочем, имел он в виду совсем другое, потому что тут же, видимо, осознав двусмысленность сказанной фразы, исправился: — Карьера впечатляющая. Травма. Вернулся. Олимпиада. Достоин восхищения. Молчание. Я думал, что Отабек уже завершил выстраданный монолог, но он поднял палец, ненадолго задумался, вероятно, подбирая нужные слова по-английски, и добавил: — Брать пример. Я неловко улыбнулся и хотел было поблагодарить его за проявленное к моей персоне внимание, но он опять поднял палец и, не меняя тона, вот только взгляд несколько оживился, спросил: — Почему несостоявшаяся дуэль? Я понял, что он спрашивает, почему я проигнорировал вызов Плисецкого. — Виктор решил, что мы примем участие в парном катании, — уклончиво ответил я. Посвящать его в подробности всего этого я, конечно же, не собирался. — Виктор Никифоров? — спросил Отабек. — Ну да, — кивнул я, не слишком понимая, зачем понадобилось уточнять. Как будто есть другой Виктор! — Вы с ним — это правда? — Мы с ним — что? — приподнял я бровь. — Того? Что в газетах пишут? — Ну, мало ли что в газетах пишут… — Вместе? — отчаянно пытался сформулировать вопрос Отабек. — Разбежаться никак? — Мы не расстались, если ты об этом, — пришёл я ему на помощь, — по-прежнему вместе. Он выдохнул, как будто с облегчением: — Это хорошо. Да, хорошо. Мно-ого хорошо! «Какой всё же странный разговор», — подумалось мне. А Отабек покивал сам себе и покачал пальцем, сказав: — Расставаться нельзя, никак нельзя! Кажется, даже его каменное лицо несколько преобразилось. Его почему-то волнует эта тема? Что за странная персона… Но он тут же справился с волнением и продолжил (и кажется, даже его английский стал получше): — Завтра буду выступать. Очень важные для меня соревнования! Придёте посмотреть? Виктор говорил, что раз уж нам дожидаться тренировки, то и выступления посмотрим, так что я утвердительно кивнул. Тут Отабека окликнул тренер, и на этом мы распрощались. — О чём разговаривали? — появился Виктор, со странным прищуром посмотрел вслед казахам. — Да кто его знает? Мы почему-то ему интересны, — задумчиво ответил я. — О, в самом деле? — удивился Никифоров. — Угу. Хочет, чтобы мы посмотрели его выступление… Слушай, Виктор, что же нам теперь, ночи ждать? — Да ну, ночью спать нужно и сил набираться, — отмахнулся Виктор. — Не единственный же это в городе ледовый дворец? Коньки у нас с собой, возьмём такси и поищем другой каток. Русские не сдаются, — прибавил он уже по-русски, но я всё равно понял: он повторял эту фразу частенько, так что я справился в словаре. Что мы и сделали.…
— Пускать пыль в глаза умеют, надо признать, — заметил Виктор, когда мы поднялись по лестнице на трибуны. Зрителей было много, яблоку негде упасть. Повсюду спонсорские транспаранты и баннеры. Лёд с подсветкой, огромные кубики-экраны вверху, персонал натыкан в каждом углу. Личное пространство весьма ограничено. Виктор покрутил головой и предложил посмотреть выступления с балкона, что напротив лестницы. Это даже и не балкон был в истинном смысле этого слова, а небольшая ниша, незаметная со стороны, неосвещённая, камеры не достанут, — укромный уголок, куда с трудом уместятся две персоны не особо крупных размеров, коими нас, в принципе, можно считать. Отсюда отлично просматривался не только весь лёд, но и пространство за бортиками, где дожидались выхода участники. Представлена была вся палитра человеческих эмоций: кто-то был расслаблен, кто-то сосредоточен, кто-то нервничал, кто-то даже молился. Плисецкий злился. Фельцман напрасно ему что-то выговаривал: тот даже не слушал — яростно нажёвывал жвачку, иногда выдувая и лопая чудовищных размеров пузыри, постукивал коньком по бортику, вертя головой по сторонам, и, видимо, чем-то себя мысленно накручивал, потому что физиономия с каждой минутой у него мрачнела всё больше. Прямо-таки воплощение негатива! Неужто так раздражён из-за нашей несостоявшейся «дуэли»? Наконец Яков сдался, махнул рукой и предоставил мальчишку самому себе. К ним ненадолго подошёл Отабек — Плисецкий прямо взвился, аж затрясся весь, завопил что-то. Алтын со снисходительным видом, даже покровительственным, похлопал Плисецкого по плечу и отошёл. — Слушай, а они друг друга хорошо знают? — спросил я, кивнув Никифорову на них. — Они и по приезде тоже цапались. — Ну… даже не знаю. Кажется, были в юниорском тренировочном лагере в одном сезоне, там и познакомились. «Pen pals» или что-то в этом роде. С ним же ужиться нелегко, возможно, не поделили что-то в номере, — пожал плечами Виктор и поморщился, как будто что-то припомнив. Я поджал губы и мысленно ругнул себя: Виктор наверняка вспомнил об их общем прошлом. Я ведь ничего об этом не знаю. Сколько длилась эта их «интрижка»? Может, они даже вместе жили, поэтому Виктор и знает, что «с ним ужиться нелегко». Вот же я болван! Не хочу я, чтобы Виктор о нём думал!!! Протяжный звук клаксона прокатился по стадиону, возвещая начало соревнований. Конферансье минут пять распинались, рассказывая об историческом событии, которому и был приурочен Кубок. — Лучше бы объяснили, почему его назвали «юбилейным», — буркнул я, — или почему… — …почему сердишься? — Виктор привлёк меня к себе за плечо. — Да так просто… — смутился я. Мужчина вздохнул и прижался губами к моему виску. «Понял», — догадался я и покраснел ещё сильнее. Выступления нас обоих отвлекли. Собрались разные спортсмены, не только именитые, много новых лиц — Отабек тот же… Было интересно. Виктор даже пару раз бормотал себе под нос: «А вот это был очень занятный элемент (каскад, переход — нужное подчеркнуть, как говорится), надо запомнить…» Мне понравилось выступление француза, хотя балл он получил не такой уж и высокий, но некоторые фигуры у него получились просто замечательно, даже захотелось зааплодировать. Но я не стал, потому что знал: Виктор взревнует. Было уже такое на одних соревнованиях: я позволил себе похвалить кого-то, даже не помню уже кого, а Никифоров психанул и устроил мне сцену. Мол, нечего на других смотреть, когда у меня есть он. Я всё хотел ему это припомнить как-нибудь. Плисецкий выступил отлично, но всё равно остался недоволен. Оценки он выслушал с такой презрительной миной, что у него даже репортёры ничего о выступлении спрашивать не стали, пощёлкали камерами и отошли в сторонку. Конферансье сдуру спросил, Плисецкий ответил… Ох, и почему нужно непременно быть такой язвой! По счастью, по-русски ответил, так что переводчик, транслируя посыл Плисецкого общественности — а это был именно посыл! — его слова переиначил, и вышло даже неплохо: мол, всем стараться и по полной на льду выкладываться пожелал. Но подзатыльник от Фельцмана потом мальчишка получил. Виктор молча давился от смеха, те, кто по-русски понимал, думаю, тоже (а я понял, потому что Плисецкий меня уже туда однажды посылал). Пару фигуристов спустя пришёл черёд Отабека. — А на этого интересно будет глянуть, — заметил Никифоров, — тёмная казахская лошадка… Если бы «эволюционировал», мог бы стать оружием массового поражения. — В смысле? — Техника очень хорошая, крепкая — ну, ты в прошлый раз и сам видел. Курс бы актёрского мастерства пройти, чтобы сделать что-нибудь с этой каменной физиономией, или тренинг какой… Его стоило бы опасаться: неограненный алмаз, а уж если получит огранку… — Считаешь? — задумчиво отозвался я, глядя на каток, куда собирался выехать Отабек. Если уж Виктор так говорит, значит, потенциал у этого парня есть. — Ну, такое на «раз-два» не исправишь, — пожал плечами Никифоров, — так что не в этом сезоне уж точно. Ах как же он ошибался! Когда Отабек выехал на лёд, я тут же понял, что с ним произошли какие-то изменения. Лицо было по-прежнему невыразительно, но энергетика была мощнейшая — и это ещё до начала выступления. — Слушай, как он решительно настроен, — удивился тоже заметивший это Виктор. Заиграла музыка, казах начал прокат… — А у него есть все шансы попасть в призовую тройку, — ещё больше удивился Никифоров, когда Отабек безукоризненно выполнил уже практически половину программы. — Выиграет, — уверенно возразил я. — ? — Возьмёт золото на этих соревнованиях. Господи, да посмотри на него! Четверной — трибуны ахнули, ещё четверной — трибуны охнули, ещё четверной — да он с ума сошёл, трибуны просто взвыли от восторга! Давненько я не видел, чтобы фигурист так упивался собственным выступлением. Ему явно не было дела до трибун или даже судей, мыслями он был где-то ещё, возможно, он и о собственном прокате сейчас не думал, но, поклясться готов, вкладывал в каждый жест, в каждое движение столько энергетики, что, вырвись она, захлестнула бы весь ледовый дворец девятым валом: «Выиграю, выиграю, выиграю!» Да что с ним такое творится? Виктор засмеялся. Я вопросительно на него взглянул. — Не уверен, что смог бы его обойти, если бы участвовал. — Да ладно! — Ну серьёзно, если он в конце выступления не свалится — так это просто монстр какой-то! — патетично закатил глаза Виктор, но я уже знал, что он не всерьёз. Да кто они все против Виктора! Равных ему нет, и я даже напыжился от гордости за него. Никому его рекорд побить не удастся! (О том, что это буду я сам, я и помыслить тогда не мог, но об этом в другой раз.) — А впрочем, — уже серьёзно сказал Виктор, — какая разительная перемена. И за столь короткий срок! Хотелось бы мне знать, что послужило тому причиной! — Чтобы на мне опробовать? — фыркнул я. Виктор помолчал, постукивая пальцами по подбородку, и пожал плечами: — Должно быть, тренер посулил ему какой-то щедрый «пряник». Вот только знать бы — какой! — Думаешь, тоже работают с системой поощрений? — Не знаю, просто создалось впечатление, что он ожидает что-то получить за победу… А, ещё три четверных подряд! Да они рехнулись! — воскликнул Никифоров. — Кто ему программу составлял? Они же его угробят! Нагрузка была колоссальная, но Отабек справлялся. — Можно похлопать? — спросил я. — Заслужил ведь. — Нельзя. Хоть и заслужил. — Ну, знаешь… — Знаю, знаю… Отабеку и без меня достались зрительские овации. Он помахал трибунам с прежним фанерным выражением лица, но, уже когда катился к воротцам, сжал руку в кулак и дёрнул её вниз — «Есть!» — и, кажется, лицо на секунду осветилось торжествующей улыбкой. Когда объявили оценки, стало ясно, что золото взял именно Отабек: вряд ли кто-то наберёт больше, — но он выслушивал их уже с прежним равнодушием и некоторой отстраненностью, как будто это его больше не касалось. На пьедестале, когда ему вручили кубок и золотую медаль, если только мне не почудилось, он чуть оживился и улыбнулся — дёрнулся рот, тут же сложился в ниточку, но это всё же была улыбка. Да уж, очень сдержанный человек, даже по японским меркам. Эмоций Плисецкого на всех хватило! Ему досталось серебро, но Фельцману пришлось повоевать со своим подопечным, прежде чем он всё-таки согласился подняться на пьедестал для награждения. Отчасти я его негодование понимал: бросил вызов мне, я его продинамил, мало того, ещё и проиграл ноунейму — кто такой Отабек Алтын по сравнению с Юрием Плисецким, имя которого занимает одно из первых мест в мировом фигурном катании! А вот взял и выиграл. Вечером парные получили возможность потренироваться на катке, но мы с Виктором ничего особенного на льду делать не стали: прокатились, примериваясь к размерам катка, и всё, — поскольку развернуться было негде: фигуристы вывалились на каток все разом, толком ничего не опробуешь, пространства не хватает, одни нервы, а не тренировочный прокат. Да Виктор почему-то и не горел желанием кататься: даже накануне, когда мы репетировали на городском катке, катался весьма неохотно и как-то вяло. — Всё в порядке? — насторожился я. — Нормально всё, — отмахнулся он. Может, сказывалось волнение: всё-таки первое его серьёзное выступление после «воскрешения». На лёд он не выходил, не считая нашего совместного проката на Кубке памяти, уже несколько лет, внимание точно будет приковано к нему. Припомнились сказанные им как-то слова: «Чего ждут? Да ничего не ждут, это же Виктор Никифоров…» — Мне просто выспаться нужно, — добавил Никифоров, заметив, что я его ответом нисколько не удовлетворился. — Видимо, смена часовых поясов… — …ничуть не мешает тебе щупать меня за задницу, — скептически закончил я, шлёпнув его по руке, которая совершала весьма фривольное путешествие по моей пятой точке. — Ну да, недостаток секса тоже сказывается, — не смутившись, подтвердил мужчина, — но всего-то денёк подождать осталось, как-нибудь вытерплю. Сексом мы уже несколько недель не занимались, скрашивали будничные вечера петтингом, да и то редко: обычно отрубались, стоило голове коснуться подушки. Так что Виктор возлагал большие надежды на завтрашний день.…
Виктор принял душ первым, вышел, на ходу натягивая нижнее бельё, и забрался в постель, звучно зевая и похлопывая себя по рту ладонью, он при этом ещё со мной разговаривал, выходило какое-то индейское улюлюканье, а не разговор: — …па-ва-ва-вадажду… («Постараюсь не заснуть, подожду тебя».) Я немножко замешкался в ванной, но, выйдя, обнаружил, что Никифоров ещё не спит. Он лежал подперев голову рукой и поигрывал бровями. — Не спишь ещё? — удивился я, выключая свет в ванной и шлёпая к кроватям. — Фиг тут уснёшь, — отозвался он, кивнув на стену. Где-то в соседнем номере грохотала кровать, грохот сопровождался характерными звуками. Иногда всё стихало и тут же возобновлялось, пожалуй, интенсивнее прежнего. Мне почему-то припомнились слова доктора о тонких стенах, я жутко покраснел: неужели и ему так же отчётливо было нас слышно?! — А, блин, — закатил глаза Виктор, приподнимая одеяло, я юркнул к нему под бок, — у меня почти встал… Долго они ещё там будут… уф-уф… надо успокоиться. — Дать тебе беруши? — предложил я. — Или можем телевизор включить. — Лучше приласкай меня, чтобы я отвлёкся. — В-виктор… — возмутился я (притворное возмущение), поскольку он заставил меня залезть рукой к нему в трусы. — Что-то я очень сомневаюсь, что это поможет тебе «отвлечься». Наоборот, разве нет? Виктор? Он не ответил, только шумно задышал и просунул мою руку ещё дальше. Ну разумеется, я не собирался спорить, прекрасно понимая, что с ним происходит: чужие восторги подстёгивали, будоражили воображение, и здоровый, изголодавшийся по сексу мужчина реагировал именно так, как и должен был реагировать на подобную стимуляцию. Я высвободил кисть, заиграл пальцами, нежно лаская трепещущую плоть. Виктор застонал, уткнувшись носом мне в шею. В соседнем номере вроде бы уже притихли, кто знает — надолго ли, а я вдруг вздрогнул и воскликнул поражённо: «Виктор!» — потому что до меня дошло, чей это номер! — Что такое, Юри? — всполошился Виктор, поднимая голову и обеспокоенно трогая меня ладонью за щеку. — Слушай, в тот же номер Плисецкий и этот Отабек… как его там?.. вселились. Мы с ними ещё столкнулись, помнишь? — О, точно, — отозвался Никифоров, растерянно хлопая глазами. — Да ну, быть не может, — тут же засмеялся он. — Или может? Да какая разница! Юри, не отвлекайся по пустякам, чувствуешь же, что со мной творится? Ещё бы я не чувствовал! Под пальцами горячо пульсировало. Я сомкнул пальцы плотнее, делая несколько резких движений кистью, Виктор опять уткнулся лицом мне в шею, негромко постанывая от удовольствия. В номер постучали. — А, чёрт! — ругнулся мужчина. — Кого там принесло? — Обслуживание номеров? — предположил я, чуть сбавляя темп. — В час ночи?.. уф… постучат — уйдут! Но этот кто-то за дверью не сдавался и всё стучал. Виктор тихо ругнулся по-русски. — Я пойду посмотрю, — сказал я, вылезая из постели, — похоже, так не отстанут. Минутку потерпи, ладно? Мужчина отозвался прежним «уф-уф». Я открыл дверь и уставился на… Отабека, который стоял за порогом: в халате, в тапочках на босу ногу, волосы влажные, весь какой-то взмыленный. Ну точно сексом только что занимался! Он на меня тоже уставился. Я подумал, что причина в пижаме, и сказал: — Да, я сплю в пижаме. Что такого? — А я обычно вообще голым сплю, — подал сзади голос Виктор и тоже выполз к порогу, не удосужившись хотя бы покрывалом обернуться, так что весь его настрой невооружённым глазом было видно (но хотя бы трусы на месте были!), — мы друг друга отлично дополняем. — Да нет, — смутился Отабек, отводя взгляд, — меня очки удивили. Я чуть подвинулся, чтобы собой прикрыть телеса Никифорова, и пояснил: — Линзы на катке удобнее очков. Казах кивнул и покраснел, потому что невольно опять зацепился взглядом за Виктора. Того взгляды не смущали, разумеется, но он был не слишком доволен, что нас прервали — неведомо зачем. — Ну? — сухо спросил он. — Что за чрезвычайная ситуация заставила тебя долбиться в нашу дверь посреди ночи? — У вас лишних презервативов нет? — с надеждой спросил Отабек. — У нас закончились, а он без презерватива никак не соглашается. — Плисецкий? — уточнил Виктор это невнятное «он». Отабек кивнул. Воцарилось молчание. Не то что бы меня распирало любопытство, но мне бы точно хотелось узнать, почему вдруг у них закончились презервативы… вернее, почему вдруг они начали заниматься сексом, когда были всего лишь «pen pals»? — Слушай, — не сдержался Никифоров, — как же тебя угораздило, а? Отабек густо покраснел. — Это было пари, — пояснил он. — Понимаете, у меня насчёт него всё серьёзнее некуда… но вы же его знаете… Эта ремарка мне очень не понравилась, потому что обращался он к Виктору. — А он и заявил: «Хочешь взять меня — возьми сначала золото!» — пожал плечами Отабек. — А ты взял. — Ну да. Виктор не сдержался и расхохотался, казах взглянул на него с некоторой укоризной. Я двинул локтем Никифорову в бок. — Прими мои соболезнования, — по-прежнему хохоча, сказал Виктор. — Нелегко тебе придётся. — Ну, — спокойно и рассудительно возразил Отабек, — казахи наездники неплохие, так что и эту лошадку объезжу. — Уж прости, — выдохнул Никифоров, запястьем вытирая заслезившиеся от смеха глаза, — но презервативов у нас нет. Не пользуемся. Отабек сник и почесал пятернёй затылок: — Незадача… Пойду тогда у других поспрашиваю. — Удачи, — сказал Виктор и вернулся в постель, теряя интерес к ситуации. Я отнёсся ко всему серьёзнее: пари или не пари, но точно поспособствует тому, чтобы избавиться от Плисецкого раз и навсегда, если, конечно, Отабеку удастся его «объездить». Может, уймётся тогда и оставит нас в покое. Конечно, презервативов взять неоткуда, я же не фокусник, который может даже живого кролика из пустой шляпы достать, но мне кое-что пришло в голову, и я задержал Отабека ещё на пару минут. — Подожди, не надо ни у кого спрашивать. Просто возвращайся в номер и скажи… ему… что ты зашёл к нам, спросил, но у нас не нашлось, потому что Кацуки ими не пользуется. Так и скажи: Кацуки не пользуется, Кацуки без них обходится или что-нибудь в этом духе. Не Виктор, а Кацуки, запомнил? Раза три моё имя повтори, когда будешь рассказывать. Уверен, больше разговора о презервативах у вас не зайдёт. Хотя, конечно, это дело вкуса — пользоваться или не пользоваться. Отабек явно удивился такому совету, но всё же поблагодарил и сказал, что попробует. Я закрыл за ним дверь, поплёлся к кроватям, потягиваясь и зевая. — Почему ты уверен, что сработает? — с интересом спросил Виктор. — Ну как же! — Я забрался под одеяло, положил очки на тумбочку. — Думаешь, он захочет в чём-то проиграть Кацуки Юри? Да он из принципа ими пользоваться перестанет… М-м-м, Виктор… м-м-м… — замурлыкал я, потому что мужчина привлёк меня к себе, целуя в шею и покусывая за кадык. — Ты разве не хотел… — Перехотел. — Ви-иктор… Мы покатились по постели, целуясь, я закинул колено Виктору на бедро, он прихватил его ладонью, задирая выше, пока я не вжался промежностью ему в лобок. В соседнем номере опять загрохотала кровать. — Сработало, — удивился Виктор. — Я же говорил… ох, ну что ты… — А что я? — невинно отозвался мужчина, но это притворное удивление никак не вязалось с пальцами, которые исследовали ложбинку между моих ягодиц, средний так и вовсе протиснулся внутрь, круговыми движениями массируя напрягшиеся кольца мышц. — Ну, это же не секс, верно? Давай, Юри, пошалим немного… — «Пошалим»? — млея, переспросил я. — Ну же… чтобы крепче спалось. Я задышал, задвигал ягодицами, то ли пытаясь отодвинуться, то ли поглубже в себя принять шаловливый палец, который вращался всё быстрее. В глазах мутилось, я ощупью нашёл резинку на трусах, сдвинул их и крепко обхватил пенис мужчины ладонью. — Хочу его… правда, — выдохнул я, поражаясь собственной бессовестности. — Но нельзя, — возразил Виктор сипло. — Сам знаю… сними… стяни… пижаму… испачкаю… ох… быстрее… — пропыхтел я. Он зацепился другой рукой за пояс, потянул штаны вниз, член высвободился, брызнул россыпью белых капель, пачкая животы и край попавшего между нами одеяла, засочился новой порцией, подстёгиваемый уверенными движениями пальца, ходящего туда-сюда. Я запрокинул голову на подушку, нащупывая руку Виктора и заставляя его остановиться; кистью двигать он перестал, но пальцем продолжал стимулировать простату, пока из меня буквально не хлынуло ручьём. Я всё ещё дрочил ему, но ладонь уже наполнилась спермой, которая хлюпала и булькала под пальцами, стекая с головки вниз по стволу. — Кончать вместе с тобой — что может быть прекраснее… — выдохнул Виктор, покусывая меня за ухо. Мы, выражаясь его словами, «пошалили» ещё с пять минут или около того, пока не вытянули друг из друга всё, что ещё там оставалось, до последней капли, прижались друг к другу животами, постанывая от болезненной неги в припухших, налившихся сочным цветом членах. Господи, как же хорошо, но как же… мало! — Виктор? — хрипло позвал я. — Ах? — отозвался он. Я только вжался лбом в его мокрую грудь и ничего больше не сказал. Завтра, что бы там из нашего выступления ни вышло, и даже без аперитивов, сам предложу, сам, как только окажемся наедине в номере… Ох, Кацуки, да что с тобой такое…. Кровать в соседнем номере грохотала ещё довольно долго. Я уснул, так и не «дослушав», чем же и через сколько там всё закончилось. Виктор тоже. Но, судя по тому, как выглядел на другой день Плисецкий, «объезжал» его Отабек со всем усердием!