Kardemomme

— Хенке, хэй, давай, повернись. Поклонники хотят больше фото, — задорный смех, и вспышка камеры телефона, разрезающая опустившуюся на Осло ночь. Густую и вязкую, как густеющая краска на палитре уличного художника, случайно забытой на парапете. Хенрик затягивается в кулак, выпуская к звездам облачки сизого дыма. Губы пощипывает, и в горле немного першит. А еще кружится голова. Не от алкоголя, которого на самом деле на вечеринке было не так уж и много ("нажретесь, как свиньи, ославитесь на все соцсети, Юлие с нас три шкуры спустит" — шутливо ворчала Юзефин в ответ на предложение сгонять за добавкой). Не от алкоголя, не от прошлой бессонной ночи, не от никотина даже. Это все Тарьей. Банально до тошноты. "Вы такие милые, парни", — брякнул недавно на съемках Давид/Магнус, то ли импровизируя, то ли начисто забыв свои реплики. Андем не стала вырезать из отрывка, а Хенрик так и не понял, к кому тот вообще обращался — друзьям-актерам или персонажам. — Тебя нет со мной в кадре, им будет неинтересно, — ухмыляется Хенрик, глядя, как Тарьей роется в его телефоне: то ли фото (или видео) выкладывает, то ли отправляет кому-то. Снова затягивается, щелчком отшвыривает окурок в ближайшую урну. — Нравится дразнить их, да? — Это весело. Ну, сущий мальчишка. Хохочет заливисто и уворачивается от тянущихся рук, затевает игру в догонялки прямо на центральном проспекте. Он не очень трезв и раскован. Вылез, наконец, из этой раковины, куда забрался после нашествия поклонников из разных стран мира, после сотен, если не тысяч однотипных вопросов — тактичных и не очень. Но все они сводятся лишь к одному: "Вы вместе?", "Встречаетесь?", "Это любовь?", "Что вы чувствовали, когда приходилось целоваться на съемках, когда вы раздевались в кадре, когда были так близко друг другу..." Тарьей закрывался, а Хенрику хотелось убивать. Или просто послать всех далеко и желательно матом. Потому что... потому что весь этот пресс — чересчур для семнадцатилетнего мальчишки. Потому что они просто могли погасить в нем солнце. — Тебе весело, а мне потом опять постить фотки с Леа, которой, заметь, это все осточертело еще больше, чем нам. А потом читать все эти злобные комментарии с проклятиями. Знаешь, какая-то девчонка из России написала сегодня на ужаснейшем английском, что я разбил твое сердце, связавшись "с этой девкой". Тарьей тихонько хихикает и позволяет поймать себя, наконец. Прижимается доверчиво, когда Хенрик его обнимает, прячет лицо куда-то в воротник. Остаться бы так навсегда. Только вдвоем. Забрать себе, присвоить, спрятать от целого мира, не показывать никому. И хорошо, что есть Леа. На самом деле, все это придумала Сив. Потому что "ты уже взрослый, но мальчика не оставят в покое", потому что "вы же не хотите навечно застрять в амплуа актеров-геев", потому что "у вас впереди большое кино", потому что "в конце концов, это должно быть только вашим". Андем согласилась, а они и не пытались спорить. — Разбил мне сердце? Плохой мальчик, — воротник пальто глушит звуки, но губы шевелятся так близко, и кожу обдает теплым дыханием, и Хенрик просто плывет, улетает. И пальцы уже поглаживают скулы, и ресницы опускаются, когда губы тянутся к губам. — Если нас сфотографируют сейчас из окна дома или проезжающей машины, это будет пиздец, — напоминает он тихо, и Тарьей лишь кивает, не открывая глаз. Лбом касается лба и просто дышит. "Я мог бы стоять с тобой так вечно". — Мне надо домой, потому что завтра... Но я не хочу... Он так мило смущается, что хочется тискать его, как Кокоса. А еще кусать, целовать и облизывать. Хочется сделать с ним столько... столько всего. — Завтра переночуешь у нас? Мама соскучилась по тебе. Твои не будут возражать? — С чего бы? Ты знаешь... Он знает, конечно. Знает, что у Тарьей лучшие родители в мире, как и его, Хенрика, близкие, как их друзья. Черт, в этом мире они и не надеялись на такое понимание и даже поддержку. "Это ваша жизнь, мальчики. Главное, не обижайте друг друга", — в той или иной вариации сказал почти каждый из родных, друзей и знакомых, когда делать вид, что не видят, не замечают, не понимают, стало почти невозможно. — Знаю конечно, и уже не дождусь. Мой мальчик в моей постели... — М-м-м-м... и ты сделаешь мне массаж? Тарьей играет бровями, а потом снова хохочет, отпрыгивая на пару шагов, когда Хенрик отвешивает шутливый подзатыльник. — Только если Иман поможет нам перевезти твои вещи. Взрыв смеха, в котором в какой-то момент чувствуется надрыв. Хенрик моргает, смотрит на друга внимательно. Показалось. Тарьей сейчас как то самое солнце, что светит ночью и греет одновременно, дает энергию, смысл и цель. Он такой особенный. Один во всем мире. "Не знаю, как бы я жил, если бы не встретил тебя". * * Слишком тихо для Осло даже в столь поздний час. Редкие машины лениво проползают мимо, подслеповато вскидывая тусклые фары-глаза. Вывески большинства магазинов и баров погасли, а прохожих нет вовсе. Город будто вымер... или просто уснул. Как большое сказочное чудовище, что просто устало сражаться с плеядой принцев, рвущихся освободить принцессу, которая вовсе и не нуждается в спасении. Рука в руке, и тепло, что перетекает от одного к другому под кожу. Как переплетающиеся разноцветные нити, превращающиеся в полотно. Как краски, что, смешиваясь на холсте, ложатся рваными мазками, чтобы преобразиться в прекраснейшую из картин. Как воздух, что, попадая в легкие, позволяет жить. Как восход солнца, которым не можешь не любоваться, если рано встаешь. Как кофе, который тебе приносят в постель. Как самый вкусный завтрак, потому что его готовит любимый... — Мы пришли. Ночь еще даже не на исходе, и просто нет сил отпустить его руку. — Спокойной ночи, малыш. Губы мягкие и такие нежные, что хочется плакать. — Ты завтра придешь? К школе? На самом деле, это ни хрена не хорошая идея, потому что случайный фанат, и все начнется по новой. С другой стороны, это и не прекращалось ни на мгновение. Как качели, на которых то взлетаешь в небо, то жмуришься, несясь к холодной земле. — Конечно. А потом сходим на пруд. Слышал, там уже видели уток. Улыбка Тарьей — наверное, это и есть самое главное счастье. Его, Хенрика, главная цель. Чтобы мальчик его улыбался. "Я сделаю так, чтобы ты никогда не грустил. Я сделаю так, я клянусь". Тарьей уже взбегает по ступеням, уже открывает тяжелую дверь, но замирает от тихой фразы в спину: — Знаешь, возможно и мы однажды справим с тобой новоселье. Когда закончится все это Скам-безумие, и нас просто оставят в покое. И кто сказал, что он сегодня уснет? "Кто сказал, что я могу/хочу засыпать без тебя?".