Kardemomme

— Ты так улыбаешься. Солнце такое яркое, что даже сейчас, когда оно уже катится к горизонту, приходится жмуриться, чтоб не слезились глаза. Дождь, что херачил трое с половиной суток без перерыва, наконец-то утих. Просто закончился, как будто кто-то выключил кран. У Эвена яркие золотистые блики от жарких лучей в волосах. У Эвена такая улыбка, что, наверное, и разогнала все эти хмурые свинцовые тучи. У Эвена какая-то легкость в походке, будто вот, еще один шаг, и он взлетит в небеса, расправив за спиной спрятанные до поры крылья. — День очень хороший. Ты рядом со мной. И ты согласился... Исак вздыхает и дергает плечом, но даже не пытается высвободить руку. Пальцы, что сплелись с пальцами Эвена, спутались, как сиамские близнецы, не разделить, не разлучить. Уже никогда. Погладит легонько запястье, а потом просто чуть сожмет ладонь. Как азбука Морзе, посылающая сигналы-импульсы сразу в тело, прямиком в нервы. 〜 С тобой. С тобой. Для тебя. 〜 — Все еще считаю, что это плохая идея. Наклонится, пытаясь спрятать под отросшей челкой расползшийся под глазом иссиня-черный "фонарь". А Эвен притянет ближе, дунет в шею, в висок, боднет дурашливо. А потом нежно-нежно губами, почти не касаясь — по самой кромочке раны, по следу "боевого крещения". — Ты же знаешь, что шрамы украшают мужчину, а это даже не шрам. Всего лишь синяк, пара дней, и не останется ничего. — Почему бы тогда нам не подождать эти дни? И все будет хорошо. Но тебе приспичило именно сегодня. Нет, он не психует и даже не дуется. Он вообще не умеет сердиться на своего Эвена слишком уж долго. Его хватает секунд на десять под этим щенячьим взглядом, что удается Эвену так хорошо, и эти бровки домиком. И, нет, ну как устоять, когда эти руки сгребают в охапку, а губы целуют везде, куда получается дотянуться, когда так томно шепотом в ухо, скользнув по мочке кончиком языка, когда табун взбесившихся мурашек по коже, когда мозги стекают в штаны, а сердце бьется о ребра, как рвущаяся в поднебесье жар-птица? А потому, какие обиды? Ничуть. Он просто правда не понимает, почему Эвен сегодня так вот уперся. — Мы и без того тянули так долго, Исак. Мы уже живем вместе, а так и не сделали это. Они обижаются, знаешь? Думают, что отчего-то могут быть заочно неприятны тебе. — Скажешь же тоже... — Это то, что им кажется. Все эти отговорки и переносы совместных обедов. У них возникают вопросы. И если мы будем и дальше тянуть, они такого себе понадумают. О, да. Как минимум — наркотики, секту, какой-нибудь бандитизм для комплекта. И прочие, прочие ужасы. — Ну, первый раз, а я в таком виде. Неловко. На самом деле неловко. Знакомство — это ведь то, что запоминается на всю жизнь. А тут вот он — он, явится с таким украшением во всю рожу. Как бродяга какой подзаборный или один из тех ребят, что только и делают, что машут без разбора кулаками. — Ты помнишь вообще, откуда этот синяк? Ты за меня вступился вообще-то. Серьезно думаешь, что мои родители тебя за это осудят? Да отец пожмет тебе руку, а мама... мама думаю затискает до полусмерти. Она у меня такая... очень нежничать любит. Смолкает вдруг, и скулы чуть розовеют, будто отблески ярко-розового заката, пылающего за деревьями, ложатся на кожу. Смущается что ли? Вот глупый. — Я даже не этого боюсь, — решает наконец-то признаться и шепчет так тихо, что его парню приходится наклониться к самым губам, чтоб расслышать. — Что, если я им не понравлюсь? — Помнишь, я как-то сказал, что они полюбят тебя?.. — Допустим. — Сейчас это не очень соответствует действительности, просто... — Что?.. Растерянность и обида, и глаза будто бы потухают, а подбородок опускается на грудь. Не то, чтобы это было чем-то настолько важным. То есть, конечно, безусловно, это не ерунда, но... Но нет той силы, что могла бы их разлучить. Сейчас, после всего, Исак это знает точно. — Малыш, ты чего расстроился сразу? Я просто хотел сказать, что они УЖЕ тебя любят, как сына. И даже больше, почти превозносят. Потому и огорчаются, что мы до сих пор не пришли на первый совместный семейный обед. Слов больше не надо. Он видит, как светлеет лицо Исака, словно рассеивается мрак и туман. Он такой красивый, его мальчик, что хочется все время касаться, быть ближе, хочется целовать и петь ему песни, хочется обнять и закружить прямо здесь, хочется закричать громко-громко, чтобы услышал весь мир. 〜 Он мой. Только мой. 〜 — Смотри, что у меня тут. Красивый, как ты. И желтый пушистый одуванчик — за ухо. Как крошечное яркое солнышко в волосах. Исак хмыкнет, но даже не подумает фыркнуть, возмутиться или скривиться. Просто крепче сожмет пальцы, обхватывая горячую ладонь.