in regards to hate

— Хорошо, очень хорошо. Это прогресс, Юри, определенно! Твой последний сальхов был восхитителен. Можешь закончить на сегодня, ты хорошо поработал. — С-спасибо, Виктор! — Скучно… Я говорю на русском всю тренировку, чтобы свиная котлета почувствовал себя некомфортно, но он вообще не кажется расстроенным. Что в свою очередь делает меня еще более раздраженным. Так и хочется дать ему прямо в морду, чтобы он стал еще уродливее, и бить снова и снова. Большую часть времени он просто пожимает плечами, смущенно улыбается, даже краснеет как первоклассница, а я не верю ни на секунду, что он не обижается. Он ведет себя так только потому, что хочет безукоризненно смотреться в глазах Виктора, играя роль пай-мальчика, слишком воспитанного, чтобы поддаваться на детские провокации. — С твоей стороны не очень-то вежливо говорить так, что бедный Юри не понимает и половины, Юрио. Смотрю на него в притворной тревоге и, взмахнув руками, показываю, мол ты не представляешь, как мне похуй. — Ну, я хочу, чтобы ты понял, что я говорю, а не поросенок. — Ну, мне может быть не интересно то, о чем ты говоришь. Сейчас я серьезно задумался о том, чтобы бросить фигурное катание и стать чемпионом мира по боксу. — Юри, он просто сказал, что ему скучно. Ничего интересного. Я буду переводить для тебя, когда Юрио не захочет показывать нам свою милую сторону. — Хорошо, ребята, на самом деле… О, просто заткнись блять и разозлись! — У меня нет милой стороны! — К сожалению, я очень хорошо знаю это, Юрио. Я начал забывать, что с тех пор, как они с поросенком сблизились, Виктор стал заметно мягче. Не то что бы я хорошо знал его раньше, но он всегда казался холодным, неприкасаемым императором или глыбой льда, но оказалось, что его слабое место — это заплывший жиром придурок. Так как я — полная противоположность этого поросенка, лучшим вариантом для меня будет переход в режим идеального ученика. — Так что, Виктор, как тебе мое выступление? Оно тоже было хорошо, верно? — Юри, — он блять просто игнорирует меня, — не оставишь нас наедине? Мне нужно сказать Юрио пару слов, — о, наверное, он не хочет расстроить свой любимый Кацудон, хваля меня. — Хотя, подожди, я провожу тебя, так что вернись потом. Виктор возвращается ко мне. Держу пари, они снова флиртовали или что-то типа того. Блять! — Слушай, Юрио… Если бы я образно описывал свои ощущения прямо сейчас, я бы изобразил маленького Витю, который открыл банку с печеньем, а вместо него нашел швейные инструменты. Мое сердце замерло; я понял, что ненавижу его едкий сарказм даже больше, чем Юри. — Я не понимаю, что я сделал не так, — я вру. Я отвлекся, глядя на Виктора, пока он не смотрит на меня, поэтому я как попало держал свободную ногу и проебал последнюю часть. Я знаю это. — Твоя свободная нога болталась туда-сюда, — да-да, — и, как обычно, когда ты начинаешь уставать, твои движения становятся посредственными и неточными. Это были провальные для тебя пять минут, вот и все. — Юри был хуже. Его исполнение намного грязнее моего. — Я думал, что мы говорим о твоем исполнении, а не Юри? — Да, ты сказал, что я был плох, но он был хуже, а ты похвалил его! — Ты ставишь себя, профессионала, на одну ступень с начинающим? В своем воображении я ударил его так сильно, что он забыл, что такое кацудон. — Я не хочу выступать под это дерьмо. Я хочу танцевать под Эрос. Это Агапэ такое медленное и скучное, что даже если бы я делал все качественнее, я бы заснул посреди катка, говорю тебе. — Что говорит о том, что ты совсем не работал над этой очень выразительной и красивой музыкой, Юрио. — Она мерзкая! — Нет, это ты мерзкий, — ПРОСТИТЕ, ЧТО?, — и, очевидно, это делает твое выступление таким же. Я никогда в жизни так не смеялся. — Да, я мерзкий. Определенно, — как ты можешь, — ты просто хочешь, чтобы я проиграл, — что ты о себе возомнил, — так ты сможешь прогнать меня отсюда и миловаться с поросенком столько, сколько захочешь! — Юрио, следи за словами. Ты делаешь очень компрометирующие предположения. — Видишь? Ты даже не отрицаешь этого! — Ты действительно обвиняешь меня в необъективности? — Я обвиняю тебя в том, что тебе насрать на фигурное катание и ты просто хочешь потрахаться! По ледовой арене эхом разнесся звук пощечины. Я чувствовал боль, стыд и желание убивать одновременно. Правая щека горела так, что я мог понять, где начинается место удара, даже через мои кожаные перчатки. Выражение разочарования и досады в глазах Виктора было холоднее всех зим, которые я пережил за свои 16 лет. Сначала я вздрогнул, а потом отшатнулся. Это конец. Я дотянулся рукой до ограждения и покинул каток, полный ярости и разочарования. Не помню даже, как снял коньки, все происходило так быстро, что через несколько секунд я был уже в раздевалке. Я все еще пытался понять, как вышло, что Виктор ударил меня по лицу, когда в дверях появился он, уже в другой футболке, стоя так спокойно, словно ничего не произошло. — Кажется, я переоценил твою проницательность и способности. Моя ошибка. Я просчитался, — эээ? — Даже не приходи завтра. Учитывая все обстоятельства, я больше не собираюсь тренировать тебя, даже если ты каким-то чудом победишь Юри. Что? — Незрелый, — нет, нет, нет, нет, — ты еще не созрел. — Тебе всегда было похуй на меня! — когда я успел встать? — Ты обещал! — когда я начал кричать? — Ты обещал тренировать меня для моего дебюта, обещал! Конец, конец, вся моя жизнь кончена. — Пожалуйста, возвращайся в Россию, — у меня кружится голова. — Лжец! — когда я успел ударить шкафчик? — ты ебаный лжец! — Думай что хочешь. Я тигр в клетке, и укротитель хочет, чтобы я был мертв к концу этого шоу. — Я во всем лучше него, я двигаюсь лучше, я учусь быстрее, зрители любят меня больше, почему ты просто не дашь мне станцевать под Эрос? — Потому что у тебя нет того, что для этого необходимо. Ты мог бы выучить Агапэ, которое я поставил специально для тебя, и показать мне, на что ты способен. Но ты не можешь, — что ты блять знаешь обо мне, — потому что в неудачах ты винишь музыку, своего тренера и своего соперника вместо себя. Ты делаешь все без страсти. Но посмотри на Юри. Его взгляд мгновенно теплеет, и это больнее любой пощечины, которую я мог бы получить. — Он был напуган отрывком, который я выбрал для него, однако он оказался достаточно скромным и благодарным, чтобы принять его и начать усердно работать. Я уже не слушаю. — Он ничего не знал об обольщении или чувственности. Но сейчас, хотя Юри и далек еще от совершенства, его исполнение может соблазнить меня безо всяких усилий. Или кого угодно, без разницы. — Он просто нравится тебе больше. — Ты так считаешь, — он просто признал это?, — он вполне может быть самым талантливым открытием, которое я сделал, — он действительно это сделал? — Я лучше, — он может врезать мне снова, но я знаю, что это правда, — но ты так хочешь трахнуть его, что даже не замечаешь этого. — Хорошо, Юра, — я не передумаю,  — тогда покажи мне. Укротитель зажигает огненное кольцо. — Показать тебе…? — Да, да,  — сейчас он говорит со мной на русском, — давай, Юрочка, покажи мне, насколько ты лучше Юри. Вся моя жизнь зависит от этого случая, а я даже не знаю, как начать. Что бы сделал Юри? …Я серьезно только что так подумал? Я? — Что такое? — ближе, — наверное, ты не можешь найти свой Эрос? — Я могу, — как ты делаешь это, — конечно я могу! — как ты соблазняешь кого-нибудь? — Я жду, — ближе, — Юрочка, — ближе. Я узнаю эту сцену, я очень хорошо ее помню — Виктор стоял здесь, касался тупого Юри как возлюбленного, нежно водя большим пальцем по его, — сейчас вместо него я, мои губы, мое существование поставлено на карту, которую он держит в руках. Первая вещь, которая приходит на ум — скопировать его. Если он делает то, что делает, значит в его глазах эти жесты имеют какое-то значение, поэтому я едва касаюсь пальцем его губ. Я придвигаюсь ближе, пытаясь максимально сократить расстояние между нами — безуспешно — не выходит, потому что Виктор намного выше меня. Я не выгляжу соблазнительно или мило — только глупо. Он даже не шевельнулся. Комок нервов внутри меня сжимается еще больше, заставляя нахмуриться еще сильнее, чем обычно; я не могу дышать, и второе, что приходит в мою голову, это поцеловать его. И это история о том, как я отдал свой первый поцелуй Виктору Никифорову: я целую его, стоя на цыпочках, слегка прикрыв глаза, но он холоден как статуя и никак не реагирует на меня. Я не знаю, куда деть руки, поэтому я сжимаю кулаки так сильно, что на ладонях остаются красные следы от ногтей. И мне кажется, что целовать его — словно быть одному в темноте. Третье и последнее — прыгнуть. Когда все остальные попытки провалились, ты должен попробовать новый подход: рискнуть, и либо проиграть еще больше, либо наконец-то поразить цель. Моей преданности недостаточно, также как и злости. Оскорбления не сработали, подражание Юри привело к обратному результату, так что я прыгаю. Ты можешь забрать все, только дай мне то, чего я хочу, возьми все, я сделаю что угодно, чтобы удовлетворить тебя, все, что потребуется, чтобы получить тебя, ты обещал, обещал, что ты будешь только моим, когда придет время. — Витя, — шепчу я, — я твой, — я бы предпочел умереть, прыгнув в кольцо огня, чем снова быть отвергнутым. — Юра, — я горю, — достаточно. — Стой, дай мне… — Юра, Эрос — это о том, чтобы кто-то влюбился в твое очарование, — кто-нибудь, спасите меня, — а не… это, — я горю. Я не могу видеть отвращение, написанное на его лице. — Пожалуйста, — не говори этого снова, — возвращайся в Россию. Виктор ушел, но я не замечал этого, пока не услышал, что дверь закрылась. Я уничтожен, мое достоинство уничтожено, вся моя жизнь уничтожена и выброшена в мусор. Я никогда в жизни так не рыдал.