Стальная рука Матери

      Вода с рёвом падала со скал, ударялась всей своей массой об плечи, о склонённую шею и бусинками рассыпалась во все стороны; упругими потоками обнимала мышцы; жидким стеклом гладила по спине, по лицу, по рукам – по пальцам обеих рук? – и уходила в озеро, покрытое мелкой рябью. Водяная пыль висела в воздухе, превратив невыносимо голубое небо в серое с радужными разводами марево, а солнце – в мутное пятно света над головой.       Берега озера сплошь утопали в пышной зелени, растущей здесь не для того, чтобы стать пищей, а просто так – чтобы жить. В этих диких зарослях что-то постоянно звенело, свистело и тарахтело, шелестело травой и трещало ветками. Одно из деревьев росло почти горизонтально над гладью озера так, что его листья окунались в воду. На стволе сидел человек.       Тело уже стало ныть от напряжения, ступни, омываемые ледяной водой, успели онеметь, и тот, на дереве, заждался её, но Фуриоса не могла заставить себя сойти с места. В голове крепко сидела мысль о том, что стоит сдвинуться – и это чудесное место тут же погибнет.       – Эй! – крикнул человек. – Может, отдохнёшь? Я подменю тебя.       Она замотала головой.       – Я справлюсь. Ведь всё идёт хорошо, да?       – Это вряд ли, – донёсся ответ. – Ты всё проспала.       Фуриоса открыла глаза и увидела пыльные траки тягача, в тени которого пережидала солнцепёк. Тень оказалась намного длиннее, чем должно. Почему она не услышала сигнала о начале работ? И сон никак не хотел заканчиваться. Шум водопада по-прежнему сотрясал воздух, и всё так же одуряющее пахло сыростью.       Болезненным ударом пришло осознание того, что всё это не сон, а самая что ни на есть реальность. Матери вновь вывернули вентили. Матери больше не считались с Фуриосой и сделали то, что посчитали нужным. Рабочие, ошалев от такого обилия драгоценной влаги, потеряли связь с реальностью и забили на стройку.       Баланс сместился.       А она всё проспала.       Люди собрались перед Водяной башней, смотрели вверх и не обращали внимания на то, что происходит за их спинами. А там, ухватившись за цепь, Фуриоса поднималась в гараж и, не отрываясь, тоже вглядывалась в безлюдный балкон в пасти черепа.       Никто так и не смог объяснить ей, кто именно включил насосы. Ни одна Мать не показалась хотя бы помахать народу ручкой, не последовало хоть каких-нибудь объяснений. Просто включили – и всё.       Наверху ждала целая толпа во главе с Канистрой. Старый механик аж приплясывал от беспокойства, но его любопытство Фуриоса удовлетворить не могла.       – Я рассчитывала хоть что-нибудь узнать от тебя.       – Нееее, начальник. Все глухо. От мамок ваще ни слуху, ни духу. Бабы попёрлись туды выяснять, что к чему, а там заслонка изнутря на клюшку заперта. А внизу чо деется?       – Все спятили по старой привычке. Не хотелось соваться в толпу. До этого не было никаких странностей?       – Неееет, кажись, – Канистра поскрёб затылок.       – Слухи, намеки?       – Призраки! – просипел Шпунтик.       – Да какие, едрён батон, призраки? – возмутился Канистра, – Не хрен было мою горючку тырить!       – Погоди, – подняла руку Фуриоса. – Кид тоже что-то такое говорил. Кто-то в белом по ночам шлялся.       Народ загалдел.       – Мамки это, кто ж ещё!       – Шпионили!       – А вдруг попортили чего?       – Или воду траванули? А завтра у подножья завоняет гора трупов!       – Может, кто ещё что-нибудь вспомнит? – Фуриоса оглядела людей.       – Баба моя плакалась, что молока меньше стало, – сообщил Канистра.       Логики в этом бардаке не было.       От Фуриосы все ждали хоть каких-нибудь приказов, но она понятия не имела, что делать, куда бежать и с кем ругаться. Оставалось лишь изобразить уверенность, которую она вовсе не испытывала, и раздать приказы. Хоть какие-нибудь.       Для начала она в компании пары поварих погорластее отправилась к Водяной башне. Ворота были по-прежнему заперты. Поварихи прокричали, что если Совет не одумается и не перестанет дурить, то им займутся всерьёз. Матерям дали час на размышление. Осталось только гадать, достиг ли ультиматум чьих-нибудь ушей.       Через час ничего не изменилось, разве что небо на западе окрасилось красным. Отправив поварих в казармы, Фуриоса вернулась в гараж. Механики уже не работали, но расходиться не торопились. Кто-то – опять – играл в кости, кто-то мастерил всякую мелочевку, кто-то просто трепал языком. Все ждали начальника.       – Ну чо? – чёертиком подскочил Канистра, стоило только выйти из коридора. Следом подтянулись остальные.       – Чо… – хмыкнула Фуриоса. – Готовим автоген, камрады. Поутру резать будем.       – А чо не щас?       – Не хочу по темноте шарахаться с баллонами. И ещё надо набрать воду во все баки. На всякий случай.       – А в цистерну?       – И туда тоже.       Закончив работу, Фуриоса ушла в берлогу. Там было пусто, и так же пусто и тоскливо было в её душе. Нервы терзало подозрение, что нынешние события – не просто очередной взбрык Совета, вот только… Что с этим подозрением делать? Пугать своим карканьем и без того обеспокоенных механиков?       Спать не хотелось.       Она заглянула в Перехватчик, окинула взглядом уютный беспорядок в салоне, кончиками пальцев тронула куртку, мирно лежащую на водительском кресле. Подняла с пола скомканный плед и аккуратно свернула его. Заглянула под капот.       Фуриоса не знала, как рычит этот V8. Не видела, как впервые запускали железное сердце. Ни о чем не спрашивала Канистру. Но было ясно, что теперь Макс может уехать в любой момент.       Когда он пришёл, Фуриоса сидела на постели и выщипывала из бровей лишние волоски, вглядываясь в дурацкое розовое зеркальце. Отсалютовав Максу пинцетом, она устроилась поудобнее и вновь уткнулась в зеркало. Макс пробормотал приветствие, стащил с себя потемневшую от пота рубаху – молодняк его так загонял, что ли? – ей же обтёр тело и вывесил сохнуть на приоткрытой дверце автомобиля.       А потом он сел рядом, устало откинулся на стену и прикрыл глаза. Фуриоса пыталась полностью сосредоточиться на своем занятии, но тщетно. Щёки горели, словно обожжённые солнцем, дыхание сбилось. Его тело излучало жар, ощущаемый на разделяющем их расстоянии в пару дюймов. Легкое движение к нему – и она коснётся его, прижмётся, обовьёт…       Да гори оно все синим пламенем.       Инструмент и зеркало – в сторону. Ладонью прикрыла его руку, бессильно лежащую на колене, чуть сжала. Макс вздрогнул, всхлипнул, уцепился за неё подобно упавшему со скалы. Пальцы сплелись, расплелись и скользнули прочь друг от друга: её – вверх до плеча, его – по внутренней стороне предплечья, вдоль бока, к талии. Привстав и уперевшись левой рукой в стену за его головой – ох, не зацепить бы, не поранить, – наклонилась, губами коснулась его губ. Легонько прихватила зубами его нижнюю губу, задохнулась, замерла под жадным взглядом – и получила ответ.       …синим, словно небо. Словно его глаза.       Макс подтолкнул её к себе, и Фуриоса послушно перекинула ногу, уселась как на байк – тихо рычащий, с бьющимся в рваном ритме движком. Правая его ладонь проползла по её бедру – тело свело сладким спазмом – и зашарила на животе. Звякнула пряжка. Еще одна, и ещё – и женщина отклонилась назад, хватая ртом воздух, сдирая с себя осточертевшую сбрую, сбрасывая с плеча нелепый ком железа. Его пальцы дробью пробежались по позвоночнику, зацепились за шнурок корсажа.       – Не… аах… не надо, я сама…       Рывком поднялась. Покачнувшись, сделала шаг назад, торопливо дернула хитрую петельку, уронила к ногам кожаный лоскут, стянула блузу через голову – да что он там не видел? – потянула вниз молнию на штанах… А Макс непослушными пальцами разбирал железную скобу на ноге и смотрел, не отрываясь, как она сбрасывает одежду; и этот взгляд вызвал нервную дрожь во всем теле. Фуриоса, несгибаемый Император, Мешок Гвоздей, Богоубийца… не знала, что делать дальше.       Когда-то, в прошлой жизни, тщетно учили строптивую рабыню старшие подруги по несчастью: покорно делай, что Он требует, и тогда будет не так больно. Но то было давно, той девочки больше нет, и Этот уже сдох, и…       Почему Макс все ещё одет? Он… не хочет? Но ведь это не так?       Фуриоса, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией, приказала:       – Раздевайся.       Получилось жалко, жалобно, но Макс не стал смеяться. Резко выдохнул сквозь зубы, потянулся к ней, уткнулся лбом в её живот. Одна его ладонь скользнула вверх по её боку, нащупав шрам, оставшийся от костяного клинка.       Ноги подкосились, когда его теплое дыхание вновь раздуло затухающий от дурных воспоминаний огонь. Женщина опустилась на колени, вновь приникла к нему…       А дальше – лишь обрывки.       Вот он ощупью изучает её, наслаждается тем, как она изгибается, подсказывая, куда двигаться дальше.       Вот она скулит от отчаяния, когда он ненадолго – буквально на пару мгновений – оставляет её одну, распалённую, беззащитную.       Вот они в унисон выдыхают со стоном, подарив себя друг другу.       Вот они…       Два старых, искорёженных Полураспадом механизма лечили свои раны.