***
Чес точно не понимал, как так вышло. Как он добрался до места будущей работы и как работа вдруг стала совсем не будущей, а настоящей, потому что его приняли. Смутно помнил, как прошло собеседование; с ним разговаривала миленькая девушка, и он ни разу не почувствовал себя неловко. Простая фраза в конце: вы приняты. И точка. Чес возвращался в полубезумном радостном состоянии, очухался только перед своим подъездом и буквально влетел на третий этаж, не иначе как на крыльях, потому что по-другому так быстро нельзя. Он повалился на диван прямо в пальто и громко крикнул в потолок: «Вуху-у!». Тяжёлый кулон скатился набок и неприятно холодил кожу, но Чес благодарил его и Джона — Джона-то в первую очередь, будь он проклят! Ещё некоторое время он лежал и с трудом осознавал: завтра надо быть в цветочном магазине в восемь и наконец скрыть свою анкету с сайта поиска работы. Если продержится на новом месте хотя бы до конца срока безвизового нахождения здесь, уже здорово. А дальше — слишком размытое состояние, чтобы думать о нём. Никогда не знаешь, наступит ли это будущее или нет. Чес завязывал полотенце вокруг бёдер и оттирал запотевшее стекло в ванной — что могло быть лучше тёплого душа после, на самом деле, тяжёлого дня? Чёрный амулет выделялся на его светлой коже, и, казалось, глазницы у маленького черепа светились синим пламенем. Чес долго смотрел на себя, пригладил курчавые волосы и вышел из ванны. Он очень надеялся проснуться завтра другим человеком, потому что сейчас вокруг него сгущались тени прошлого и на душе вновь возник убийственно-белый туман из колко-серебристых осколков боли. Как будто стоило остаться наедине с собой, некоторая печаль охотно возникала вокруг него — а он столь желал её оставить в Лос-Анджелесе. И оказалась она тут, чёрт её раздери, после упоминания в мыслях Джона. Впрочем, о Джоне он вспоминал каждый раз, когда смотрел на свой кулон. Вот хитрюга этот Джон — его никак не забыть и никак от него не избавиться. Но вместе с тем — совершенно никак не прикоснуться к его чернильно-матовой душе, пусть и загрязнив руки, но ведь это было бы так желанно для Чеса… «Так желанно, о да…» — тихо думал он про себя, прикрывая глаза и вдыхая свежий запах ткани своего одеяла. Но заснуть удалось, конечно, не сразу: любимейшее состояние всех, страдающих бессонницей — вспоминать, что год назад надо было ответить кому-то по-другому или сделать что-нибудь совершенно иначе, и вот тогда бы можно было зажить! Чес думал о пространных вещах, но все они незаметно сводились к Джону — Господи, уже тошнило от одного только его образа! Лучше бы навсегда остался той самой исписанной искренними, выстраданными словами страничкой, которую пришлось вырвать из его души, чем был всё время блуждающим миражом в грязном тумане его сломавшихся чувств, до которого дотянуться — дело простое, но тут же придётся сникнуть, потому что на секунду возникшая материя под пальцами лживо таяла… Чес вздыхал, ворочался, наконец, решил себя не мучать и принял снотворное. Любимый механический сон — чем-то похоже на отключение, когда тебе вводят в вену наркоз и ты просто брякаешься головой о подушку, не имея возможности контролировать тело. Но это-то как раз и нужно было. «Боже, во сне я ближе к тебе, Джон. Немного. Ближе, чем было. Но это уже лучше, правда?» — Чес только думал об этом, стоя посреди василькового поля, того самого, бьющего в нос неожиданно ароматом ванили и подступающей грозы, а на самом деле, слова были слышны везде. Перед ним в пяти метрах и восьмидесяти сантиметрах (во сне-то уже неважно, откуда такие чёткие цифры, просто так надо было) стоял Джон Константин и смотрел на него усмехающимся взглядом. Его белая рубашка была слегка расстёгнута, а по шее проходил красноватый штрих старого шрама. Наконец, Джон достал из карманов зажигалку и сигарету, закурил неспешно, пуская дым в темнеющее, почему-то августовское небо. «О, даже во сне ты не мог продержаться и закурил! Дым чувствуется даже тут…» — обиженно подумал Чес и хмыкнул. Джон только иронично улыбался и продолжал затягиваться. «Что-то с тобой происходит. Скажи», — раздалось сиплым голосом Джона в его мыслях — тот тоже не говорил, а только думал. Чес вздрогнул, прислушался к себе: так, апатия здесь, разочарование тут, депрессия на тонких паутинках пробиралась к его душе, а обрывки огненных обманутых надежд витали пеплом около горящего сердца. Нет, всё было в совершеннейшем порядке. Джон задумчиво хмыкнул, затянулся сильнее и выдохнул столь сильную, невозможную струю дыма, что та накрыла Чеса с головой, заставив его закашляться — вот же дичайшая неправдоподобность, зато раскалённый горьковато-слезливый запах навсегда забрался в лёгкие. «Глупенький Чес. Посмотри вниз и увидь, во что превратилось твоё сердце. Что-то происходит, Чес. И не только с тобой». В ушах заверещал сильный ветер, поле под ногами задрожало фиолетово-синим маревом, ноги переставали чувствовать мягкость травы; Чес опустил взгляд и, хоть и не понимал, как таким образом можно было увидеть аж целое сердце, вскрикнул. Прямо посреди его груди, немного в левой стороне, рос огромный, никак не опознаваемый радужный цветок. Каждый махровый лепесток его — отдельный цвет, а сам он казался таким ужасным, несмотря на его безбожную красоту. Но он горел. Серовато-красное пламя поглотило пока меньше его половины, но Чес ощутил почти физическую боль. Как будто его превращали в ничто, в сладкое забвение, в утренний пар на верхушках лип, в гладкую свежую росу на искристых листках можжевельника, в холодные блёстки от падшей миллион лет назад звезды, в необъяснимо пьянящее чувство, когда осознанно ступаешь в мрак церковной тишины, а в душе жжёт непростительный грех, сотканный из всех дум в привлекательную розу. Чес, едва держась в этом хрупком, раздирающимся на кусочки мирке, посмотрел перед собой: Джон оказался совсем близко, а его холодное, уже ментоловое дыхание обжигало щёку. «Я помогу тебе» — слышалось в голове, в сердце, отскакивало ото всех частичек тумана в душе. Чес смотрел в бесцветные глаза и изумлялся: он точно помнил, что они были карие. Джон осторожно прикрыл его веки, нарисовал в воображении несколько ярких зигзагов; прежде чем сильно вздрогнуть и проснуться, Чес ощутил — его прикосновение было слишком тёплым и слишком явственным для сна. Для обычного сна, а не такого, из-за которого потом весь день ходишь мрачный. «Джон, что же ты со мной…» — …творишь? — крикнул в белёсый от утреннего света потолок и обнаружил себя в полусидячем состоянии, при этом крепко схватился руками за выдранную простынь. Пару минут судорожного прихода в себя, и вот Чес уже откинулся на подушки, тяжело дыша и смутно припоминая подробности. Хотя чего уж врать самому себе — прекрасно он всё помнил, просто старался делать вид, будто с трудом припоминал. Влекомый глупой, панической мыслью ещё не отошедшего ото сна сознания, он быстро стянул с себя одеяло и глянул на свою грудную клетку: всё было в порядке, никаких странных горящих цветов, никакого разрушающегося разума. Даже на кулон Джона списать нельзя, потому что снял его перед сном. Просто дикое сочетание его эмоций, сплетённое в безумное сновидение; и, безусловно, напрасно выпитый на ночь яблочный сок — говорят, от него сновидения становились только красочнее. Он успокоил себя этим, полежал ещё немного и посмотрел на телефоне время: полседьмого, но можно и вставать. Чес заваривал кофе и всё думал обо сне: что за прекрасное, но ужасное действо происходило там? Теперь с трудом объяснишь, зато тогда всё казалось слишком натуральным и живым. Даже до сих пор казалось, что сердце немного покалывало от боли, но ведь это совсем было бредово. В принципе, можно ведь не обращать внимания, но прикосновение Джона было слишком реальным, до скрежета реальным. В общем говоря, испортил этот сон настроение на весь день и как-то надо было выкручиваться. Самый лучший выход — долгая прогулка. Вчера Чес шёл коротким путём, а сегодня настало время самого длинного, по главным широким улицам. Солнце светило резко и холодно, термометры показывали два градуса выше нуля — совершенная холодрыга. Даже в кофте и в пальто было довольно свежо; на улицы вывалило много народу — все спешили в центр, по своим офисам и лавкам. Чес шёл по мощёным улочкам, рядом громыхали бело-синие трамваи, разбрасываясь искрами от проводов, вокруг высились четырёхэтажные коричнево-бежевые дома, реже встречались стеклянные офисные здания угловатой формы и скрипели вечно отворяющиеся ароматные кофейни. Чес даже не вытерпел и зашёл в одну из таких, откуда вышел с тёплой хрустящей булочкой и стаканом терпкого эспрессо. Изредка попадались аккуратные мостики над пепельно-серебряной водой, где вдали плавали разноцветные лодки и на балконах росли фиолетовые герани. В маленьких квадратных двориках за воротами виднелись фантастические граффити, к одному из них Чес всё же подошёл — не вытерпел, да и ворота были привлекательно открыты. Посреди квадрата зелени стоял бетонный кусок стены с намалёванной ажурной розой нежно-сиреневого цвета. Чес прикоснулся к ней и ахнул от невозможной прорисованности, как будто кто-то на стену прилепил огромную фотографию. Неожиданно руку кольнуло нечто острое; Чес, фыркнув, отдёрнул пальцы от стены и глянул вниз. На его руку упал стебель с чудесной розой, так изумительной похожей на граффити. Он тут же глянул вверх, на край стены, затем подтянулся на руках и посмотрел на обратную сторону: ничего необычного, роза будто взялась из ниоткуда. Вновь опустился на землю и поднял с травы красивый цветок с шипами. Вполне настоящий и совсем недавно сорванный. Зная свою любовь к мистицизму, Чес на этот раз сумел убедить себя в том, что розочка там лежала, допустим, с очень раннего утра, а упала к нему в руки из-за порыва ветра. Жутко хотелось проверить ещё раз, прикоснувшись рукой к рисунку, но Чес побоялся, что такое хорошее реальное обоснование пропадёт пропадом, а другое придумывать — только мозги набекрень вывернуть. Так и убежал оттуда, прижимая розу к груди, желая навсегда забыть это место, но на самом деле только сильнее его запомнил. «Улица Фредерика Хэндрика, самый маленький внутренний двор, а на улице снаружи нарисован маленький воздушный шар лазурного цвета на самом нижнем кирпичике здания. Нет-нет, я не должен этого знать! Забыть! Срочно!» — судорожно думал Чес, пряча цветок в карман рюкзака. Хотел устроить себе прогулку, которая бы избавила его от навязчивого сна и неприятного чувства, а взамен приобрёл нервный тик и место, которое он теперь будет обходить за несколько кварталов. Он тяжко выдохнул и несколько раз протягивал руку назад, чтобы дотянуться до цветка и ощутить его прохладные лепестки, а заодно убедить себя — я ещё не свихнулся с ума, роза вполне реальна и осязаема. Благо, работа пришла ему на помощь и сильно отвлекла от параноидальных мыслей. На него нацепили шуршащий чёрный фартук с белыми буковками и отдали в помощники опытному флористу, который работал тут двадцать лет. Это был довольно приятный мужчина лет пятидесяти, стройный, ухоженный, хоть и с седыми волосами, зато с удивительно моложавой кожей и яркими голубыми глазами. Вообще говоря, всю команду можно было без зазрения совести назвать милой: две девушки двадцати пяти лет и одна женщина пожилого возраста. Все они должны были работать посменно в магазине, выполняя роль как продавца, так и флориста-дизайнера, который должен был уметь составлять букеты под разные запросы клиентов. Эверт — так звали наставника Чеса — быстро рассказал ему самые основные принципы, заодно они тут же отработали это на практике. Они работали в первую смену, до часу дня, потом их сменяли девушки. И так шесть дней в неделю, только в субботу на полчаса раньше можно было уйти, а в воскресенье был выходной день — по мнению Чеса, почти идеальный вариант для разгрузки собственного разума и для временного отдыха среди голландской архитектуры. Клиентов приходило прилично — магазинчик Bloemenweelde Amsterdam пользовался популярностью в этом районе, подходящем к центру, ведь имел широчайший ассортимент цветов и растений и приемлемые цены. Чесу нравилось, каким небольшим и уютным было само помещение: снаружи на деревянных столах, примыкающих к витрине, стояли широкие коробки с маленькими огненно-красными точёными валоттами, рядом с ними виднелись белые горшки с жёлтыми лилиями, жестяные блестящие кашпо с лиловыми гиацинтами и целая гряда из мелких разноцветных кактусов. Внутри магазина цветов было ещё больше, пахло землёй и смешением тысячи ароматов растений, которые иногда перебивал запах сваренного в служебной комнате крепкого кофе. Это было что-то типа дремучего, но невероятно красивого леса, где рука каждый раз касалась чьего-нибудь гладкого лепестка, а в волосах застревали сухие рыжие листья. Чес думал: если бы он был без ума от цветов и всего этого, то свихнулся бы уже к концу второго рабочего дня, потому что в глазах пестрили краски и лица покупателей. По крайней мере, Эверт сказал, что это вполне нормально — он и сам, когда только приступил к этому делу, чуть не потерял рассудок, потому что одно дело — когда видишь цветы изредка и издалека, а совсем другое, когда каждый день непосредственно работаешь с ними, и при этом нельзя было терять головы. У Эверта это получилось далеко не сразу — наработалось со временем, и он очень хвалил Чеса за то, что тот чувствовал себя вполне уверенно после двух дней работы и даже с определённым вкусом составлял букеты, а также хорошо ухаживал за розами — это было пока его единственным растением, о котором он заботился здесь. В будущем, говорил Эверт, цветов, за которыми надо будет ухаживать, только прибавится. Но и это не станет проблемой, если хорошо разобраться с указаниями, которые даёт поставщик. И, конечно, усердно практиковаться — куда ж без этого! Однако после первого рабочего дня Чес не чувствовал себя уставшим и, по совету Эверта, который жутко удивился тому, что он ещё даже глазком не увидал центр Амстердама, отправился домой, чтобы приготовить себе обед, а за едой достать гид и прочитать начало. Между прочим, это оказалась удивительная книжка: стоило прочесть первые её страницы, и Чес погрузился в какой-то иной Амстердам, не тот, где сначала предлагалось посетить Королевский Дворец или Аудекерк или нечто подобное, а потом излагалась история этого места. Нет, совсем не так: сначала рекомендовалось исследовать север города, пройтись по его окраинам, а уж потом следовать в центр. Автор говорил, что если пропустить начальные главы и сразу пролистнуть на центр, то можно было натурально свихнуться с ума, ведь там концентрация чудес только увеличится. Чес мало чего понял, но был совершенно увлечён слогом автора: это чем-то напоминало то, как в детстве он читал сказки на ночь. Только ещё красивее и отчего-то более реально, хотя, если подумать отстранённо, бред бредом. Чес немного отдохнул, затем собрался, вышел из дома со странноватым путеводителем в руках и отправился на первичные поиски почти приобретённого смысла, как выражался автор, а если быть точнее, то просто на поиски всяких прекрасных, но глупых мелочей типа бирюзового цвета шнурков, которые были где-то привязаны, и, если их найти, в дом должно было постучаться счастье, причём иногда в буквальном смысле. Или, например, список ста крыш, на которые надо было в обязательном порядке залезть, к тому же, чтобы залезть на некоторые из них, надо подумать собственным умом. Если не залезть, вроде бы, ничего не теряешь, но лично Чесу было бы жуть как обидно. Да и сам он понимал: гид написали как будто только для него. Любой бы другой из его окружения лишь фыркнул, сказал, что потерял зазря деньги, купив этот идиотизм, и вернулся бы в магазин за новым, нормальным гидом. Но ведь так было интереснее. «Так во много раз интереснее», — думал Чес, стоя в начале улицы Дрихока и оглядываясь по сторонам. Это было на северо-западе Амстердама, перед жуткой сетью запутанных каналов, перед центром города, где люди раньше наверняка не представляли, как можно обходиться без ограждений, потому что было легко зазеваться и упасть в канал, которые встречались чаще, чем достопримечательности. Держа раскрытой книжку, он плёлся по улочке и шептал себе строчки из неё: «Если бросить сорванный цветок в корзинку светло-фиолетового велосипеда, который стоит на каком-то из пересечений улицы Дрихока с другими, то на следующий день можно стать очевидцем совершенного чуда, связанного с цветами». Чудо, связанное с цветами — вполне в стиле Чеса, поэтому он заранее сорвал пропахший сладкими ягодами цветок бледно-розового шиповника и отправился на поиски велосипеда. И даже отыскал его, но вот незадача: рядом с ним объявился хозяин. Точнее, хозяйка — моложавая девица с короткими угольными волосами, смуглой кожей, ярко-рубиновым пирсингом по всему телу и в длинной синей юбке. Она остановилась и, сидя на велосипеде, что-то строчила в своём телефоне. А велосипед был ровно такого цвета, ни ярче, ни бледнее. Чесу даже захотелось захныкать от негодования или, что лучше, начать преследовать девицу и всё же дождаться момента, когда она оставит своего железного коня около магазина или кафе. Впрочем, в чём, в чём, а в безумиях Чес не привык запросто сдаваться. Как экзамены сдавать в университете, так он быстро затух, а как погнаться за быстро едущей на волшебном велосипеде девушкой по городу, так это без проблем, это всегда пожалуйста! Чес и правда скрылся за ближайшим поворотом и оттуда стал наблюдать за девушкой; пару минут та ещё что-то набирала в телефоне, затем подняла подставку с заднего колеса и легко двинулась в путь. Чес незамедлительно спрятался за выступ здания, так как волшебный сиреневый велосипед ехал прямо в его сторону. А остаться замеченным в таком деле значило полнейший крах. Девушка ехала небыстро, но достаточно, чтобы временами срываться на бег. Чес, конечно, не знал, куда выведет его сиреневый велосипед, но был слишком увлечён, чтобы глазеть по сторонам и что-либо замечать. Мимо пролетали низенькие дома рыжего и коричневого цветов с большими окнами и ажурными шторами, рассыпались на сотни изумрудов кудрявые растения в больших горшках прямо на улицах и в клумбах, убегали на юг хмурые облака и блистала серыми бликами вода в каналах. Чес ощущал себя свободным западным ветром, который дул в европейских городах с октября по май, а остальное время отдыхал, прикидываясь морским бризом. Его смешило собственное ощущение, но он был определённо счастлив, когда ловко пробирался через толпу по булыжникам, следуя за ярким, сулящим чудо пятном. Неожиданно, когда улицы стали давно шире, а людей только прибавилось, девушка остановилась, но не явно не собиралась парковать велосипед на ближайшей остановке, а лишь заново уткнулась в телефон. У Чеса уже был чисто спортивный интерес в том, чтобы когда-нибудь добраться до места, в котором она оставит свой велик. Чес ждал, когда же она закончит строчить свои сообщения в каком-нибудь снэпчате или отвечать своим многочисленным подписчикам в инстаграме, что, вероятно, умоляли её наконец дать им бросить в корзинку велосипеда цветок, и, когда вдоволь отдышался и принял безопасную позу для наблюдения, наконец решился оглядеться вокруг и ахнул. Потому что незнакомка с волшебным велосипедом привела его ровно в центр города, куда он не хотел спешить ещё неделю. Не упуская её из виду, Чес оглянулся на вывеску дома, потом достал карту и увидел, что и впрямь находился в северном центре, на пересечении улиц Дамрак и Принца Хендриккаде. По левую руку от него огромный транспортно-пересадочный узел, железнодорожный вокзал и паромная станция. Но всё это затмевали остроугольные оранжево-серые здания с будто глазурованным белым орнаментом. А перед ним, где вдалеке виднелась девица и её велосипед, открывался вид на канал с аккуратными полосками разноцветных гармоничных домов с округло вздымающимися крышами. И тонкие башни с филигранными ангелами, часами и цветами. И отель, возле которого он остановился, — огромный белый храм с куполом и невозможно приятным цитрусовым запахом из приоткрытых дверей и гармонично льющейся сонатой Баха со второго этажа. И тысячи жизней, заброшенных судьбою сюда, в удивительный сгусток чар, велосипедов и цветов. Изумительно выходило. Чесу стало настолько легко и хорошо, как будто он и правда стал западным ветром. И он не мог спорить с безумным фактом: на секунду это показалось так. Так зазевался, что чуть не упустил из вида сиреневый велосипед; когда судорожно нашёл его в толпе глазами, выдохнул и присмотрелся: девица отложила телефон и теперь жевала шоколадный батончик. В кармане жутко завибрировал телефон и Чес, оценив ситуацию, подумал, что незнакомке ещё долго есть шоколадку, потому и решился посмотреть, что же там было за уведомление. К тому же, успокаивал он себя, он будет глядеть на неё каждые пять секунд. Оказалось, это было сообщением. Причём не из какой-нибудь соцсети (в коих Чес почти и не сидел), а настоящее, смс. «Уже и не помню, когда в последний раз получал такие», — улыбнулся он, но сразу же успокоил себя, дурака: его амстердамский номер точно никто не знал из тех, от кого хотелось бы получить сообщение прямо сейчас. Наверняка системное уведомление… Так, велосипед! Чес резко поднял голову, но девица и не собиралась двигаться с места. Тогда он успокоено опустил взгляд на экран и нажал на значок смс. Незнакомый номер, однако явно не нидерландский, но написано на здешнем языке, который Чес понимал, слава богу, так же, как родной американский. «Достаточно положить цветок шиповника себе в душу, чтобы заполучить свою порцию чуда. А иногда вообще ничего делать не нужно — лишь набраться терпения». Конечно, сначала Чес не хотел читать, подумав про очередной спам, затем всё же прочитал и расстроился куда сильнее, потому что спам не предлагал распродажу в ближайшем от него супермаркете. А потом он прочитал вдумчивее и ахнул, переведя взгляд на нагрудный карманчик, в котором виднелся душистый цветочек. Пару секунд изумлённо глядел в тускнеющий экран; затем всё резко дошло до него — он поднял голову и, уже понимая, что упустил, стал искать глазами девицу или велосипед. Никого и ничего. Немыслимо было представить, что девица так резко стартанула с места и скрылась где-нибудь, потому что скрыться было натурально негде: улица раздваивалась вбок и прямо. А если она забежала в магазин, то наверняка оставила бы велосипед снаружи, но нигде не виднелось нежно-фиолетовое пятно. Чес пытался объяснить себе это логически, потому что был обучен такому правилу: даже в мистике всё действует по строгим законам и заповедям, ничто просто так произойти не может, для всего была своя веская причина или предпосылка. Но никак не выходило; оставался глупенький и вместе с тем заставляющий сердце дребезжать о рёбра вариант — девица узнала о его слежке, о его цели, но куда хуже — его телефон и отправила ему это сообщение. Конечно, не совсем чудовищное безумие: если у неё такой велосипед, то почему бы ей и не обладать такими способностями, но какого хрена обыденное событие и обыденное следование смешным советам из увлекательной книги-сказки переросли в настоящую мистику именно для Чеса? Он сомневался, что был единственным таким бегуном; хотя ведь он не знал истории людей, которые попали в схожую ситуацию — поэтому судить тут о чём-либо было глупостью. Чес был несколько разочарован, но не устоял перед соблазном проверить место пропажи велосипедистки и, может быть, найти что-нибудь такое, что помогло бы ему понять суть этого мистического события. Пока шёл, по глупости набрал номер, но услыхал, что такого абонента не существует. Хотя, честно говоря, если бы послышались гудки, бросил бы трубку незамедлительно. А вызов сделал, чтобы убедиться в собственном безукоризненном безумии. И действительно, на месте пропажи велосипедистки ничего подозрительного не было. Чес так разочаровался в своих недоспособностях, которые даже недоспособностями были плохими, что с горя зашёл в «Pancakes Amsterdam», первое попавшееся кафе, с твёрдым желанием наесться блинов. И с этой задачей справился на ура. До конца дня он не задавал себе вопросов «Как велосипедистка узнала мой номер?» — потому что вконец устал задумываться о мистике, от которой и бежал же из Лос-Анджелеса. Вместо этого после блинной отправился исследовать чудесное, почти пряничное здание вокзала и нашёл там плотную салфетку с невероятным шедевром: на ней было набросано васильковое поле с сизым лесом позади, а небо было светло-красного цвета. Чес так устал от совпадений, что больше не хотел думать о них и воспринимал это как кристально чистые случайности. Салфетку он зачем-то забрал, а в голову пришла совершенно запоздалая мысль: «Вот говорила велосипедистка, что достаточно набраться терпения — и чудо произойдёт. Но как понять, что ждал я напрасно? И как осознать, что чуда мне пока не уготовано?». Зря эти мысли образовались в голове, потому что настроение гарантированно испортилось на весь день. Чес вздохнул и поплёлся домой. Всё равно прогулка не задалась; дома же был музыкальный канал MTV и много времени, чтобы дочитать странноватый гид до конца. Гид, однако ж, странным казался с натяжкой — по крайней мере, вечером за сытным ужином. Чес решил: он обязательно посетит все сто крыш, точно отыщет в парке Эрасмус большой синий камень и в Рождественские праздники отправится на ярмарку, чтобы заполучить в одной разукрашенной лавке полностью разрисованный голубыми снежинками стаканчик глинтвейна. Он уже и забыл, что хорошего давало это, а действовал почти по наитию. Как будто далёкое детство, когда все предметы и события были полны очарований, стало овеществляться вокруг, причём плавно и хорошо, что даже и не думалось об абсурдности такого положения. К тому же, не забытого ли ещё в детские годы уюта искал здесь Чес? Вот то-то и оно. Второй день выдался менее удачливым: Чес пришёл на работу в восемь, как и полагалось, а там уже стоял весь персонал, даже те, которых он сроду и не видел. Обычно две девушки и женщина, имена которых он всё время забывал, потому что ну как можно запомнить эти странные сочетания звуков, приходили к обеду, когда была смена; но сейчас все были в сборе, толпились в самом магазине, но входную дверь для покупателей не закрыли. Лица всех были какими-то озадаченными и хмурыми, а воздух дребезжал от напряжённых негромких голосов. Чес ушёл в подсобку, снял пальто, накинул свой фартук и вернулся в магазин. Тогда и решился спросить Эверта, что стоял тут же. — Да вот произошло совсем крошечное, но весь магазин расстроившее несчастье, — вздохнув, начал мужчина, перед этим отведя его в сторону. — Как бы вообще дикий бред, но нам репутацию подпортило сильно… Так вот, вчера, правда, не в нашу с тобой смену, пришла сюда какая-то тётенька, Маргрет и Руз говорят, что на вид ей лет шестьдесят было, одета она была в дорогие одежды и в общем имела вид величественный. Она купила у нас под заказ двадцать огромнейших букетов фиалок, оформила доставку к ней в дом, почти в сердце Старого города, и ушла. Всё было хорошо, Маргрет даже обрадовалась, что на их смену выпал такой большой заказ — давненько такого не было. Цветы доставили в тот же день. Всё, вроде бы, прелестно, — Эверт остановился, перевёл дыхание. — Но сегодня во всех газетах и на всех новостных сайтах появились десятки статей: это женщина, оказывается, одна из богатейших людей Амстердама, была найдена в своей роскошной квартире в центре Старого города мёртвой. Причина: скорее всего, самоубийство. Она проткнула себе горло аккуратным золочёным ножиком. И вот по Интернету и газетам разлетелась эта фотография, смотри… Эверт достал телефон, пока Чес переваривал информацию, и, немного покопавшись по сайтам, наконец нашёл нужную. Фото было нечёткое, слегка размытое: красиво обставленная квартира, красный ковёр, распластанное на нём тело, правда, сфотографировано было так, что лицо невозможно было увидеть, а вокруг набросаны фиалки, так много, что Чесу в нос ударил их специфический запах. Потом он пригляделся лучше и с тяжким выдохом осознал, что красным ковром оказалась огромнейшая лужа крови, а практически на переднем плане виднелась слегка заалевшая картонная табличка с отчётливым названием их магазина Bloemenweelde — такую они, как помнилось Чесу, всегда прилагали к большим заказам. Получалась очень неприятная, дурацкая история. Он глянул на Эверта и кивнул, показывая, что вполне понял злую шутку судьбы над их магазином. — Казалось бы, жёлтая пресса давно вымерла, да и в основных газетах Амстердама не должны писать бреда, но ты только глянь на эту стопку! — воскликнул Эверт и указал на разбросанную прессу на столике за прилавком. И действительно, жирным заголовком везде упоминалось об этой истории; Чес пробежал глазами пару статей, и в каждой из них проскальзывал лёгкий намёк на «Может, так повлияли цветы этого магазина?..». Бред бредом, конечно. Но Чес прекрасно осознавал, что это дичайшая антиреклама Bloemenweelde, с учётом этой фотографии, где среди кровавого месива лежали сиренево-розоватые цветочки. Конечно, просто совпадение — вот захотелось этой богатой тётке убить себя, ну получилось так, что умереть захотела в цветах (у каждого свой вкус, не будем оспаривать), ну заехала она в первый попавшийся магазинчик, хотя, безусловно, могла бы и на старейший цветочный рынок пойти, но уж как вышло. Однако эта ужасная фотография с крупным планом таблички с их названием… Не крах чьего-то бизнеса, но однозначно подпорченная репутация. Чес подумал: надо будет вновь выставлять анкету на сайте поиска работы, потому что из плохой репутации следовал плохой доход, а из него прямёхонько вытекало сокращение. Сейчас, конечно, думать об этом не стоило, даже всерьёз, но быть приготовленным к скорому увольнению следовало бы; в следующую секунду Чес встряхнул головой, отгоняя панические мысли. «Ну уж нет, чёрта с два меня выгонят! Девица на сиреневом велосипеде обещала мне чудо. Так пускай оно и случится!». Но общий переполох заставил собраться весь персонал, главнейшие из которых всё же переместились в другое место для переговоров. Остались только Чес и Эверт и зашедшая миловидная покупательница, которой срочно требовались гиацинты и два кактуса. Рабочий день начался обыденно, и это радовало всех. Наконец, спустя два часа уже ничто не напоминало о происшествии, разве что стопка газет и нечастое бренчание колокольчиков над входной дверью. Начальство что-то порешило и давно разошлось, а Маргрет и Руз отправились в ближайшую кофейню, чтобы перекантоваться там до наступления их смены. Чес выдохнул со спокойствием только в тот момент, когда снял фартук и накинул своё пальто. Что-то слишком явно подсказывало ему: всё будет в порядке, ему не о чем волноваться. И действительно, следующая неделя прошла гладко и спокойно, не считая мелких бытовых происшествий, уютных по-своему. Чес каким-то неосознанным образом нарушил своё правило о том, чтобы посетить центр города в последнюю очередь, и в ближайший выходной отправился к Королевскому дворцу, а с него по улице Рокин, где всё дышало жуткой древностью, дома казались красивыми, но холодными, в окнах отражались сотни тысяч несуществующих на улицах огней, толпились туристы, скупавшие сувениры в лавках, объёмная лепнина на домах создавала причудливые тени — не иначе как ночные кошмары жильцов прятались там днём от подступавшего со всех сторон счастья. Чес был втянут в какой-то быстрый человеческий поток, в котором было легко потерять себя и, может, наконец осознать: я всю жизнь был не человеком, а выдуманным каким-то ребёнком существом с зелёными рогами, обвитыми красными настурциями. Вместо сердца — кусок бежево-черничного неба, а в глазах сверкают угольки звёзд… Чес очнулся от таких мыслей не сразу — Амстердам влиял на его психическое здоровье не очень положительно, зато на душевное как нельзя лучше. Но теперь он позволял подобным мыслям на пару секунд пульсировать в голове — здорово было увидеть обыденные ситуации в неоново-глазурном цвете. Возвращаясь домой, Чес понимал, что чудесным образом зыбл или смутно помнил всё, что видел в центре. «Видимо, это потому, что я делаю всё не по гиду», — думал весь вечер, безразлично лазая по Интернету. В тот день он долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок; в окнах блистали разноцветные огоньки, и Чес был сильно удивлён, потому что двор освещался одним лишь тусклым фонариком. «Вероятно, какой-нибудь праздник. Или чей-нибудь день рождения, вот и развесили гирлянды по двору. Странно, что не шумно. Хотя это даже хорошо. И красиво», — Чес развернулся удобнее, чтобы видеть зашторенное окно полностью: на полу прыгали зелёные, синие, оранжевые, перламутровые, розовые, красные и сиреневые огоньки; словно россыпь потухающих звёзд, брошенных к его ногам на скользкий паркет, словно детское ожидание Нового года, когда Чес уговаривал себя не засыпать, приходил к пушистой, пропахшей сладостями ёлке и ждал родителей — сидел в полной тьме, зато с включёнными гирляндами и наблюдал их волшебное сияние, и всё тогда было слишком легко и забавно. Он так и не понял, где закончилась грань реальности и начался омут сна, но ему казалось, что он всю ночь смотрел на блестящие огоньки, хотя утром его глаза открылись и чувствовал он себя отлично выспавшимся. Первым делом он отодвинул шторы в стороны и осмотрел двор: ни следа вчерашнего празднества. Чес даже расстроился: в эту ночь ему привиделось, будто он был и правда маленьким мальчиком, что ждал чего-то хорошего перед ёлкой. «Нет, чуть меньше месяца до праздника. Слишком рано», — подумал и пошёл в душ. Он очень надеялся, что вторая рабочая неделя пройдёт спокойно и без очередных убийственных цветов их компании. Новость, кстати сказать, поутихла; в первые два дня народу было маловато, но потом снова стало как обычно. Все в компании надеялись, что народ забудет если не происшествие, то газетные скандальные заголовки. Чес же с уверенностью знал, что так и будет, зато некоторые другие его надежды потерпели огромнейший крах…Глава 2. Цветочный магазин и милые происшествия
3 июня 2017 г. в 18:00
Выйдя на какой-то остановке какой-то улицы, Чес ощущал себя немного ошалевшим: потому что впитал в себя излишне много пролетавших в окне красот. Диковинные озёра, молочно-мечтательные дали, чёрные штрихи железной дороги, ультрамариновое небо с сухими белёсыми прожилками, низкие кирпичные дома с аккуратными садиками перед ними, оплетённые поздним шиповником кафешки, каменные веранды, а каждый блуждающий человек — сам дух счастья, ещё не осознавший это. А при въезде в сам город началась полусредневековая, полуренессансная феерия: дома одного века с филигранными крышами, дома другого века с чудесными колоннами, статуи, фонтаны, махровая зелень парка, бледно жёлтые листья вокруг, в каждой корзинке каждого велосипеда, ярко-зелёное мороженое на каждом углу, маленькие речные каналы, мощёные дорожки, воющие голосами множества праведников церкви. Всё чудесно и на всё надо посмотреть, ох, только бы добраться! Но для начала — найти свой дом, разглядеть нужную улицу на стёртых величественных дощечках и откопать номер среди вьющегося по стенам плюща, а также подъезд, а ещё не запутаться в маленьком сказочном дворике, усыпанном цветами гладиолусов и нарциссов. Наконец-то нашёл и позвонил в дверь, ожидая с не терпением, когда же откроют.
На пороге неожиданно возник мужчина среднего возраста и средней внешности, но Чес так неподдельно изумился, что хозяин очень видимо смутился и пригладил свои короткие волосы в недоумении. Просто потому что, по рассказам хозяйки бывшей квартиры, в таких местах управляли своим бизнесом почти всегда женщины сорока-пятидесяти лет разной внешности, но обязательно с карими глазами. Почему так — черт его знал, но Чес так поверил в это, что стал считать это за квинтэссенцию, и сейчас был слишком поражён тому, что действительность противоречила рассказанной ему сказке умершей из-за Парижа хозяйки квартиры. Но, на самом деле, удивляющих и ломающих все прошлые представления о жизни моментов последовало слишком много после этого… Как будто это было грубым и прекрасным толчком к тому, мятным и имбирным порывом горького ветра, что унёс его в неожиданно иную Европу, в узких улочках которой прятались цветочно-разукрашенные демоны здешних жителей и отличить их от самих жителей совсем невозможно…
Сам не понял, отчего вдруг подумал про это — бывало, вот так накроет какая-нибудь мысль, совершенно безобидная, но странная, потому что откуда бы ей взяться в именно в его не творческом разуме?.. Но уж как есть. Между этим Чес успел извиниться за свою бестактность на чистом голландском, вполне подружиться с хозяином и осмотреть свою новую квартирку-студию; хозяин всё показал и рассказал, удивился его знанию местного языка на «отлично», поведал о недорогих кафе и магазинах поблизости, посоветовал сходить в Старый город и посмотреть достопримечательности. Оставил номер телефона и ключи, а Чес вручил ему деньги за последующие три месяца; на том и разошлись. Чес остался в полной мягкого утреннего света квартире и ещё придерживал свои чемоданы за ручки, не веря, что вот он и дома. Несмотря на непривычность места, его и правда можно было назвать домом.
Квартира, по факту, была одной большой комнатой, не считая, конечно, ванны с санузлом; кухню и гостиную с разбирающейся кроватью отделяла барная стойка, а потолок был высоким, как будто здесь предполагалось жить не только в ширину, но и в высоту. Вопрос — как, но можно было. Окна были широкими, выходили в тот самый живописный дворик. Первым делом Чес открыл их и ощутил запах свежего кофе — видимо, из какой-то квартиры сверху или снизу, ведь всё же утро — самое время напитывать себя и весь мир этим чудесным запахом. Чес некоторое время стоял, смотрел на прояснявшееся небо, затем развернулся и оглядел квартиру: здесь оказалось более чем идеально. Даже слишком; даже нервозно начинало казаться, будто если здесь всё так хорошо, значит, где-то в другом месте будет уравновешивающе плохо. Но это, видимо, отголоски зарождавшейся или прогрессирующей — кто её разберёт сейчас — депрессии, начавшейся в Лос-Анджелесе. И здесь ей было совсем не место.
Чес подумал об этом и, разобрав один из чемоданов лишь наполовину, нетерпеливо вылетел из дома, прихватив только кошелёк, ключи, телефон — священнейшие предметы, без них, как говорят, совсем невозможна настоящая прогулка. Ну, что правда, то правда. Улочка, на которой он теперь жил, была симпатичной, небольшой, сплошь застроенной маленькими четырёхэтажными однотипными домами из кирпича с высокими окнами и с узкими чёрными балкончиками, на которых цвели красные цветы и располагались белые пластмассовые столики. У Чеса не было балкона — на том и сэкономил, да он ему и не нужен был: никогда не видел смысла в открытых балконах, а они здесь сплошь открытые. Европа ведь. Но Чес не имел никакого желания пафосно выпивать чашечку кофе на балконе — летом ещё ничего, но вот сейчас, в преддверии зимы…
После жаркой Калифорнии здесь казалось довольно прохладно, а прогноз на следующие месяцы не обещал чего-то хорошего: температура могла опуститься до трёх градусов выше нуля. Только Чес, конечно же, мог отправиться на три пока безвизовых для него месяцев почти в зимнее время. Для этого пришлось купить невиданного тепла пальто, которое только и спасало, а ещё конец ноября — самое нетуристическое время, поэтому билеты были удивительно дешёвыми, что, безусловно, плюс.
Он думал это, а сам повернул налево, как только вышел из подъезда, решив для начала сходить за продуктами в рекомендованный хозяином супермаркет. Перед подъездом на специальной парковке стояло много-много разноцветных велосипедов, аж запестрило в глазах. На этой улице было тихо и почти безлюдно, даже грохот вечно снующих туда-сюда сине-белых автобусов не доходил, хотя они проезжали буквально в паре метров от дома, чудеса, да и только! По бокам находились одинаковые миниатюрные домики с любовно вычерченным каждым кирпичиком, и это всё вместе казалось уже безумно идеально. Чес не захотел идти сразу в центр города, потому что все краски и впечатления надолго выбьют его из колеи; знакомство с городом, считал он, раз есть много времени, нужно начинать с окраин. Окраины — наше всё, потому что пару дней походив там и попривыкнув к обыденной красоте, а не вычурной, становишься совсем местным. А вот если сразу попасть в центр, можно смело лепить на себя клеймо вечного туриста — несмываемое, яркое пятно. И уж если здесь надолго оставаться, то оставаться хотя бы в качестве местного жителя — так больше приятностей, да и внутри головы словно что-то переключается, и можно считать себя другим человеком. А этого излишне хотел Чес.
Но стоило пройти совсем немного, как крошечная красота в мелочах стала появляться на каждом шагу: вот каменное витиеватое обрамление обычной подъездной двери по правую руку, а на этой стороне все первые этажи были затянуты огненно-зелёной мишурой из листьев и увянувших цветков, а в широких клумбах по краю росли высокие фиолетовые глицинии с россыпью мелких цветов. Чес шёл и изумлялся, откуда на языке брались не только нидерландские словечки, но и названия цветов — никогда раньше не мог похвастаться знанием каких-нибудь растений, кроме банальной розы и гвоздики. А тут в мыслях крутилось и крутилось! «Может быть, амулет Джона не только знание языка даёт, но и заставляет выучить все цветочки — всё-таки кулон хоть и с черепом, но в обрамлении цветка!». Подумал и решил, что это, наверное, побочный эффект, о котором Джон, конечно, знал, но умолчал, ведь так было интереснее.
Над номером очередного дома висела баскетбольная корзина, а на балконе второго этажа горели красным пламенем высокие маленькие розочки. Чес шёл, изумлённо озираясь по сторонам, как будто вокруг была улица Корсо в Риме, а не обычная жилая окраина Амстердама, и чувствовал: где-то когда-то он, должно быть, всё-таки умер и попал в этот заезженный мечтами каждого человека Рай. Любой человек считал своей священной обязанностью представлять свой Рай по-особенному; а Раю ничего не оставалось делать, кроме как видоизменяться, поэтому он жутко устал и был слишком безразличен, кого пускать. Именно оттого Чес и не считал себя праведником — по крайней мере, в данный момент, когда думал, что в битве между силами Добра и Зла всё же сдох и до сих пор жил по удивительной инерции. Но ведь какая к чёрту инерция и какой к чёрту Рай? Он был жив, и нельзя было сказать, удивительно это или нет.
Таким образом он дошёл до небольшой площади, с краю которой виднелся маленький детский городок с вьющейся синей горкой. На скамейках сидели юные матери и с тревогой наблюдали за смеющимися детьми. Чес обошёл их и вышел к узкому проходу между двумя домами, где находилась высоченная угловатая арка, а под ней валялось много велосипедов. Видимо, вход на детскую площадку. А перед аркой аж целых три направления, куда можно было пойти. Чес выбрал идти прямо — он ещё не позабыл главную цель своей прогулки, ведь в животе урчало от голода, но ощущал, что вскоре цель таки сотрётся и потеряется среди пожухшей и обжёгшийся осенним огнём листвы этого города. Таковы уж правила этих прекрасных и уютных до чёртиков Нидерландов.
Чес двинулся по улице «розовых горшочков» для цветов, потому что они стояли на каждом балконе и в каждом окне — одинакового цвета и формы и потому что если не это название, то какое ещё? Неужели вон то длинное на серой табличке? Нет, конечно же! Чес шёл и, изумлённо оглядываясь по сторонам, думал: почему же всё-таки Амстердам? Ну, уж точно не из-за легальной травы, продающейся в кофешопах, и не из-за проституток; Чес не понимал, но свято верил, что даже просто так ткнуть пальцем в карту Европы у него не получилось — обязательно во всём этом был какой-то смысл. Но вот какой именно — это придётся узнать в течение следующих трёх месяцев.
Наконец перед ним раскинулась улица с блестящими на солнце трамвайными путями и магазинчиками. Чес двинулся налево — оттуда доносился запах свежей выпечки, сладкого кофе и приторной ванили. Очнулся он в тот момент, когда обнаружил себя за высокой стойкой с картонным стаканчиком пенистого кофе и большим горячим бутербродом с ветчиной, сыром и омлетом. Именно тогда, глядя на несущиеся мимо длинные трамваи неподобающе современного вида, казалось: а жизнь-то совсем ничего, налаживается! И, конечно, когда покинул пекарню, совершенно забыл, что всего-навсего искал супермаркет и двинулся бесцельно, заранее зная: как-нибудь выберется, карта совсем близко, в телефоне, даже навигатор — теряйся не хочу!
Ноги понесли его из миленькой фиолетово-зелёной пекарни дальше, на круглую площадь с белыми полукруглыми остановками для трамваев. Оттуда он решил двигаться прямо, прошёл мимо двух кафешек: в одной из них была чудесная синяя облицовка и красные свёрнутые зонтики, а во второй стояли светлые деревянные столы и стулья и весь периметр был увешан золотистыми фонариками. После короткой улочки Чес вышел к набережной (впрочем, вскоре он должен был понять, что, идя в Амстердаме по любой улице, рано или поздно выйдешь на какую-нибудь набережную или мостик) и направился через мост к огромному парку, хотя сам, конечно, не имел никакого желания гулять. Там было много кирпичных ажурных домов с мутными округлыми окошками, закрытых летних веранд, низких обаятельных кафе, из приоткрытых дверей которых шёл тонкий аромат грибного соуса, мясных отбивных и молочного латте, и ещё было довольно много людей — это-то для утра пусть и выходного дня! По светлым дорожкам, усыпанным мелким гравием, Чес углубился куда-то в парк, шатаясь между густых, малость поредевших деревьев, и жадно вдыхал древесный, хвойный запахи, лёгкий запах свежей травы и тяжёлый — речной. Очнулся он около большого озера и осознал, что сидел прямо на земле, а носки его ботинок почти касались серебристо-зелёной воды. Чуть поодаль него стояли деревья с изумрудными и ярко-розовыми листьями — совершенно удивительным был последний цвет, а земля под ним усыпана этой феерией, будто тут выпотрошили несколько букетов больших роз.
Чес обернулся, стал разглядывать воду, противоположный мшистый берег маленького островка и, наконец, с изумлением наткнулся взглядом на большую белую статую прямо посреди озера. Это была женщина в шикарном платье восемнадцатого века и всё в ней было хорошо, кроме… головы. Её не было. Чес вздрогнул, поскорее встал на ноги и, не решаясь больше смотреть туда, поскорее потопал к выходу. Захочешь умиротворения среди озёрной тишины — не-а, на тебе безголовые статуи! Причём ведь, судя по всему, эта статуя была какой-то неправильной: у всех остальных, невольно попавшихся на глаза, головы были на месте. Чес фыркнул, отругал себя за излишнюю робость, но вполне отрезвел, чтобы вдруг вспомнить, что, конечно, давно сбился с пути и пора всё-таки добраться до супермаркета.
Прежде чем он успел выйти из парка, ему позвонили из цветочного магазина — даже удивился, что о нём кто-то вспомнил, потому что оставлял заявки аж в десяти местах, и ни слуху, ни духу. Даже не надеялся, что кто-нибудь откликнется, и решил: надо искать тут, непосредственно. Иначе кому нужен далёкий, лишь обещающий приехать американец? А тут — вот он, с неожиданно отличным голландским языком, с приятной внешностью и полнейшим желанием работать в глазах. Сейчас же его приглашали на собеседование, спросили, когда удобно: сегодня или завтра? Чес подумал: чего, в принципе, тянуть? И согласился на сегодня. Быть флористом-дизайнером напополам с продавцом — не такая уж плохая работа после таксиста. На самом деле, даже очень подходящая; по телефону обещали всё подробно рассказать на собеседовании и добавили, что опыт работы в таком деле необязателен, всему обучат по пути. И как тут счастливо не улыбаться и не подпрыгивать? Чес, к тому же, вдруг вспомнил: магазинчик этих цветов был не так далеко от его дома, всего минут двадцать пешком — с утра и вечером самое то прогуляться.
Никогда в жизни он ещё не выбирал апельсины и помидоры с такой глупейшей улыбкой на лице. Всего одно утро в этом городе отдраило его заплёванную душу, и та теперь сияла; всего одно утро, казалось сейчас, рассеяло в ней туман и заставило миллионы звёзд блистать там. «И это я даже не посещал ещё центр города… Боже, неужели я и правда счастлив?». Конечно, сомневался, что всё так хорошо на самом деле. Но пока была возможность беспечно слоняться по аккуратным окраинам Амстердама с огромными пакетами еды в руках, то почему бы ею не насладиться?
Собеседование назначили после рабочего дня, в семь вечера. До этого момента Чес напридумывал себе кучу дел, но успел из этого благо что одну треть. До обеда смог разобрать оставшуюся половину чемодана, растолкать его содержимое по шкафам, полкам, тумбочкам. В час дня выпотрошил холодильник и приготовил себе вкуснейший в мире обед — тут и пожалел почему-то, что в его доме не было балкона — хорошо и пафосно вышло бы обедать на нём, отогреваясь золотом солнца. Но уж как есть. После обеда настала очередь второго чемодана; пришлось складывать всё аккуратнее и компактнее, потому что неожиданно в чемоданах оказалось куча всего — с одной стороны, слишком мало, учитывая, что это было всем его имуществом в жизни, не считая банковского счёта, а с другой, довольно много для такой крохотной квартирки — прошлая была всяко больше. Но Чес не жаловался — грех было жаловаться на то, что у тебя вообще получилось жить в Амстердаме.