Амстердам, цветы, демоны

Когда люди вот так открываются перед тобой, становится ясно, что мы, в сущности, одинаковы, и все, что у нас есть, — это мы сами. «Экстази» Ирвин Уэлш ©.

      На самом деле, ожидать ответное смс раньше семи утра Чес и не надеялся: Джон спал крепко, телефон на ночь отключал, а смс заметить мог разве что проснувшись. И это было маловероятно. Но Чес решил немного подождать и налил себе стакан ледяной воды, которая полностью избавила его от сонливости и беспричинного трепета перед чем-то. В этот момент его телефон брякнул, и он взмолился, чтобы это была не электронная почта или глупые оповещения. Но, взглянув на экран, облегчённо улыбнулся, опустил голову на руки, немного так полежал и только потом прочитал сообщение от Джона. «Да. Клетка, мраморный пол, мы с тобой, грязные и полуголые. Да ещё и дрались». Чес набрал в ответ: «Я уже больше не усну. А ты?». Джон ответил мгновенно: «Тоже». «Расскажешь мне, что ты понял вчера?» — Чес ёжился от холода, и ему не терпелось скорее уйти из этого дома, не сидеть в сумраке за барной стойкой с недопитой водой. «Это довольно долго рассказывать, что уж говорить про смс. Можем встретиться. Тебе, вероятно, хочется сбежать из квартиры как можно быстрее». В следующем сообщении пришло: «Я тебя понимаю :)». Чес не мог не улыбнуться, потому что смайлы от Джона Константина приравнивались почти к чуду, а чудесами тот просто так не разбрасывался. Чес написал в ответ: «Я знаю один почти круглосуточный бар. Редкие идиоты открываются в воскресенье утром так рано, но они — да. Там всегда много людей, но места будут. Сейчас вышлю адрес». Чес отыскал этот бар в одну из своих прогулок по центру, когда случайно зашёл в узкий безлюдный переулок и наткнулся на это собрание постеров, открыток и фотографий всех времён и народов. Ещё было написано, что он работает круглосуточно, кроме понедельника, а рыжий кот на подоконнике совершенно добил Чеса и заставил его туда войти. После того, как он отправил адрес Джону (а бар находился совсем рядом с Аудекерк) и они договорились встретиться через двадцать минут, Чес принялся собираться и побежал в ванную.       Воскресный Амстердам в полшестого утра — это почти как город мёртвых, где вовсю резвились серебристо-молочные туманы, тихие ветры нашёптывали на ухо давно позабытые мифы, а асфальт искрился росой и нежно-бархатным отражением пепельного неба. Только птицы безрассудными парочками покрикивали наверху, пролетая молниеносно и слаженно, да в центре Чес увидал несколько человек, что вышли на свои изящные балконы и курили сигареты — но, право, они не считались за людей, на балкон в такую рань и такой холод их вывел лишь природный инстинкт покурить, сами они ещё сладко спали. А он сам, Чес, наверное, вообще казался безумцем, разрушая тишину мостовых своими шагами и шуршанием пальто. Лишь ближе к центру стали виднеться такси, что перевозили экономных туристов, приехавших к Рождеству за три недели и выбравших самый неудобный рейс ночью, и медленные автобусы с зевающими водителями, которые неспешно попивали свой капучино на ходу.       Холод вместе с туманом аккуратно забирался под пальто, и Чес пожалел, что не надел тёплый свитер, потому что всё-таки наступала зима, а он, откровенно говоря, слабо себе представлял, как это. Ведь в его родном городе лютой зимой называлась температура в десять градусов с плюсом, не меньше. А здесь было и севернее, и влажность превышала все допустимые меры, заставляя дрожать ещё сильнее. Но наконец он пересёк ненавистный уже Дамрак, Биржу Берлаге и двинулся в узкий переулок между двумя ещё спящими кафе. Потом снова улица, напрочь заставленная помпезными ресторанами и дорогими магазинами; дома здесь были из тёмного кирпича, полукруглые на поворотах, с потёртыми чёрными ставнями и зашторенными большими окнами. Чес хотел бы жить где-нибудь здесь, чтобы выглядывать из окна или с балкона на шумную, живущую своей торговой жизнью улицу и рассматривать сотни судеб — самое подходящее занятие для таких людей, как он. Но вот минусы: жильё здесь стоило космически дорого, да и не во всех этих домах располагались жилые помещения, а ночью от грохота местных клубов могла развиться мигрень, не иначе. Поэтому это была лишь неисполнимая мечта, которой можно было греться, как одеялом, в холодные декабрьские дни.       Чес с радостью позволил горячему сладкому воздуху пробраться ему в лёгкие, когда он потянул деревянную дверь с огромной ручкой на себя. Какие-то побрякушки звякнули над его головой, и он нашёл в красном влажном сумраке бара Джона — тот выбрал столик в углу и уже листал твёрдое картонное меню. Людей было немного, но для столь раннего времени это можно было назвать аншлагом. С первого взгляда это место казалось старомодной барахолкой, потому что стены были обклеены тем, чем только можно было их обклеить: плакаты с красавицами прошлых столетий, сотни маленьких фотографий с посетителями, вырезки из газет, пожухшие постеры с футбольными командами, жёлтые карты мира и схемы японских квартир, замка Дракулы, чего-то ещё, наклейки с бранными словами и грамоты, принадлежащие не этому кафе. Под потолком вообще творилось чёрти что: были растянуты шарфы футбольных клубов, висели дамские бюстгальтеры и огромные игрушечные бутылки. Барная стойка вообще напоминала круги Ада по Данте, где начальной ступенью были бокал сидра и задушевный разговор с незнакомцем, а последним кругом становились абсент и блевание в ближайшей подворотне. Чес едва заставил себя сойти с места, потому что бар даже во второй раз казался необычным, направился к столику и брякнулся в потрёпанное кожаное кресло. Джон усмехнулся, увидев его, и пододвинул ему меню.       — Выглядишь не очень. Надеюсь, во сне мы видели примерно одинаковый сценарий? — осторожно спросил Джон. Чес пробежался глазами по меню и небрежно ответил:       — Да, вчерашний, который увидали на вокзале. Честно говоря, мне до сих пор жутко и ни черта не понятно.       — Может быть, скоро станет понятнее, — взгляд Джона был ясным и строгим, и от него становилось спокойнее. — Откровенно говоря, с утра вчерашнее озарение кажется мне смешным, идиотским и необоснованным. Но, пожалуй, рассказать надо. Будем надеяться, что мой опыт в этом деле потихоньку перерос в голос интуиции. Иначе я и не знаю, что это было…       Они сделали заказ — Чесу срочно требовался кофе, как умирающему христианину — священник, и заодно он решил позавтракать, раз уж день не задался с самого утра. Потом они немного помолчали, дождались кофе, сделали пару спасительных глотков, и лично Чес наконец согрелся и снял таки пальто. Только после этого Джон заговорил:       — Ещё раз повторюсь: это совершенно дикая версия. Мне думается, что наш мир и тот связываешь ты. — Чес, конечно, не поперхнулся, но был неприятно потрясён. — Я сюда прибыл из-за мелких проказ нечистой силы и думал, что дело не будет долгим. И… не хотел говорить сразу, но однажды мне удалось погулять по ночному Амстердаму после полуночи. И это был совершенно обычный город. Но когда я встретился с тобой, то тоже увидал другую сторону реальности. Я не утверждаю, но всё говорит о том. Чес, — он смотрел на него серьёзно и мягко, как будто понимал его растерянность, но не мог так просто распрощаться со своей догадкой. — Если кто-то и может понять тот мир, так это только ты. Мне думается, что ты — мост между той реальностью и этой. Отчасти можно этим объяснить все странные события, которые происходили с тобой по типу велосипедистки или ангела. Да и твой сон, где у тебя вместо сердца был цветок, тоже приснился тебе неспроста.       Чес подумал: а ведь правда, совсем не придраться. Потому что Джон ходил по ночному Амстердаму, насколько ему известно, ровно перед их встречей и видел всё так, как оно и было. И всякая чушь стала происходить прямо одна за другой, и оказалось, что это не из-за дурацкого гида. Хотя отчего вдруг такие лавры достались ему — вот что было непонятно. Из него экзорцист вышел слабым, а уж целый мост среди двух миров — увольте! Джон явно понял его мысль по лицу и тут же добавил:       — Думаю, не на одного тебя взвалилась такая задача, если это, конечно, так. Но я клоню к тому, что ты должен рассмотреть все самые безумные варианты, которые могут появиться в твоей голове. Это ты знаешь тот ночной мир лучше, чем я. А не наоборот. Поэтому нам следует что-то предпринять… хотя бы ради профилактики.       — Но чем тот мир опасен? В смысле, что в нём такого, что оно может прорваться к нам и всё здесь испортить? — тут подошёл официант и стал раскладывать перед ними тарелки. Чес взял у него из рук тарелку с кесадильей и поставил в сторонку. Когда дело было закончено и официант удалился, Джон ответил:       — Я, конечно, не знаю точно, что влияет на возможность видеть тот мир, но предположим, что, прикоснувшись к человеку, ты позволяешь видеть ему тот Амстердам. Или проведя с ним пару часов. Я не знаю. Но если взять прикосновение, то вот этот бедняга-официант уже не сможет ночью добраться до любимого клуба. А через неделю обезумеет и сам себе вызовет психушку. Тот же Эверт с твоей работы: ему будет достаточно двух прогулок, чтобы понять — он спятил, и пустись во все тяжкие в ином мире. А там, как ты знаешь, неопытному путнику легко погибнуть или вообще исчезнуть навсегда. Вспомни хотя бы те искры, едва не обезумившие тебя. Поэтому если появилась связь меж двумя гранями, — Джон развёл руками, — то ожидай в скором, что в одном из миров появятся неприятности. Точнее, в том, откуда сама связь родом. То есть, в нашем с тобой. Сначала это два, три человека, твои коллеги с работы, а потом продавщица в магазине, случайный прохожий в людной улице, несколько десятков человек в битком набитом автобусе в час пик и так далее… Я уж не говорю о том: вдруг возможность видеть тот мир передаётся дальше… Не навсегда она сохраняется, например, но пару раз точно. Это же просто геометрическая прогрессия. Тогда однажды для всего Амстердама вызовут психушку.       — Но что заставило меня быть таким неблагодарным мостом? — Чесу было почти обидно: хотел лишь начать новую жизнь, а открыл громадную пропасть целому городу в небытие, причём сам того не осознавая. Джон вздохнул и покачал головой.       — Я не знаю. Потому что вдруг это было в тебе всегда, но обострилось лишь тогда, когда тот, иной мир, повёрнутый на цветах, захотел расшириться или усилить себя? На самом деле, каждый хоть сколько-нибудь сносный экзорцист — это проводник в иной мир. Традиционно, это потусторонний мир, где бегают демоны и смеются черти. Ты и сам его много раз наблюдал. Но иной человек оказывается путеводителем не только туда, но ещё и, например, в какую-нибудь Нирвану или пресловутый дантовский Ад. Ну это, конечно, грубо сказано, но ты же ведь помнишь, что религия, продержавшаяся в сознании определённого, большого количества людей более века, уже укрепляется как параллельный мир? Так и получается. Мы с тобой охватываем все ветви христианства, а кто-то видит всех уродцев, созданных Аллахом. Но, конечно, кроме искусственно созданных миров, пусть и зародившихся ещё до нашей эры, есть и вполне самостоятельные, ни от кого не зависящие. Помнится, я даже видел одну древнюю книжку, в которой были описаны уже открытые миры — по словам, конечно, тех самых проводников. Но прочитать я её не мог — уж не помню, почему, да и не важно. Нечто подобное обычно можно встретить в мифах древних народов, особенно в самых старых и забавных. Так что вот наша ещё одна подсказка, кроме гида.       — А почему же именно ночью всё происходит? Демонов и ангелов мы можем видеть в любое время суток, — Чес забыл про еду, потому что какая тут еда, когда Джон наконец решился выполнить свой учительский долг и рассказывал такие вещи, о которых в прошлом упоминал лишь вскользь. Конечно, кое-где и сам Чес пропускал мимо ушей, но всё-таки. Джон жестом показал ему продолжать есть, а сам заговорил лишь половину кесадильи спустя.       — Ну, это даже глупенький вопрос. Ночь — время суток, когда особо сильно истончается граница между отдельными мирами. Уж какими — сказать сложно. Каждый раз — разными, а может, раз из раза выполняется сложный математический алгоритм, который выдаёт жребий одному из, а может, это просто самая случайная случайность или ещё что-нибудь. Важно, что, например, лично мы с тобой часто видели демонов и днём, но это потому что мы были довольно сильными проводниками. А иным нужна помощь извне. Тут и приходит на помощь ночь. Что только ночью не творится, конечно, но это как вариант: будто в тебе недостаточно сил, чтобы видеть всё это днём, а ночь помогает тебе в этом. Другое дело, которое я не затрагиваю, чтобы не засорять тебе мозги: разные типы связи между мирами. Например, мы видим с тобой лишь отдельных представителей христианских негодников, а не весь мир, который, к тому же, ещё и многоуровневый. И ты сейчас — тебе не видны отдельные существа, живущие там, зато ты можешь позволить мне и другим людям увидеть целый мир.       Чес вздохнул, доел кесадилью, залпом выпил кофе. Голова гудела от информации, а понятнее стало лишь совсем чуть-чуть. Немного подумав, он почти жалобно глянул на Джона и протянул:       — Лучше бы не отчислялся из университета, а продолжал бы изучать экономику, чем это всё. Хотя тогда так не казалось. Мне думается, сейчас я сойду с ума. — Джон ухмыльнулся и, пристально оглядев его, заказал по ещё одному американо с молоком за свой счёт.       — Если всё кажется отвратительно ускользающим из пальцев, самое время пить кофе. Оно прояснится, Чес. И твой выбор, поверь мне, не самый ужасный. Всё равно бы из тебя вышел равнодушный к своему делу специалист. А так… тебе, правда, не видно, но уж я тебе точно говорю: даже сейчас у тебя глаза горят, когда ты думаешь, что отчаянно ничего не понимаешь.       Чес был согласен с Джоном: он видел его насквозь и даже лучше. А уж после общего драматического сна они должны были заканчивать друг за другом совсем неожиданные фразы. По крайней мере, так казалось… Так что он решил поверить, будто не облажался на своём жизненном пути. Ведь Джон, по сути, был единственным человеком, который оказался не против его решения покинуть стены университета ради сомнительного дела. И Чес хотя бы поэтому был благодарен ему безмерно. Американо с молоком зашёл на ура, и вдруг даже стало что-то понятно насчёт всей этой истории. Но всё же смущало одно: откуда в его голове взяться гениальной идее, как предотвратить… это. А это, кстати, что именно? Проявление иного мира по ночам, свою способность переманивать людей туда или нечто более серьёзное? Чес ощутил: он запутался вновь. Тогда он пристально глянул на Джона, а Джон смотрел на него уже так, словно знал вопрос и уже имел готовый ответ. Однако признавать их полувзаимное умение читать мысли друг друга было неловко и опасно, поэтому Чес спросил вслух ровно то, что подумал совсем недавно. Джон даже улыбнулся и тихо ответил:       — Мир с обилием цветов появляется, потому что нечто подтолкнуло его изнутри. Что заставляет нас с тобой видеть демонов? Какая-нибудь неприятность, случившаяся внутри того мира. А случаются они каждую секунду. Вот, например, мужчина с бородой за барной стойкой был охвачен демоном сегодня с утра и, пожалуй, какому-нибудь самому начинающему экзорцисту надо его обработать. И почему это произошло? Откуда знать: в том мире происходит столько ужасов, что волноваться за каждый не хватит нервов. Поэтому остаётся лишь аккуратно нейтрализовать проблему. Мы с тобой попробуем разобраться с проблемой изнутри, не забывая при этом о нашем мире. Я и сам не знаю, откуда будет лучше начать. Ты думаешь, будто я сам всё это прекрасно понимаю, но, по факту, я знаю примерно столько же, сколько и ты.       — Не этого я хотел, когда думал, что начну новую жизнь без всяких мистических штучек, — Чес тяжко вздохнул, но, что удивительно, ощущал недовольство лишь поверхностное, не клокочущее прямо в сердце. Зато в самом сердце разогревался искренний интерес, и Чес был сам не рад его видеть, но всё же лукаво усмехался.       — Но всё-таки я не огорчён, хотя опасности нас ожидают на каждом шагу. Ты — рядом, и, Господи, даже во сне, — они оба негромко рассмеялись, конечно, вспомнив о сегодняшнем происшествии. Но Чесу было хорошо не только от этого — просто от того, что он вообще мог сказать это, не побоявшись равнодушной реакции. И — главное — не дождавшись этой равнодушной реакции. Джон смотрел вполне довольно и мягко, что было не свойственно его резкому взгляду тёмных холодных глаз, которые вопреки своему избито тёплому цвету имели весьма прохладный оттенок. Ради одного такого иллюзорного сближения Чес был готов окунуться в смертельные опасности и приключения. И почему не отпускало чувство, будто Джон это прекрасно знал?       Из бара они вышли после семи утра, но на улицах было всё ещё пусто. Словно бар — единственный оплот человечества в воскресное раннее утро туристического городка. Дымка и не думала отступать, хотя прогнозы в интернете показывали круглое золотое солнце и пару облачков рядом. Они прошли по узкой улочке, где ютился их бар, к набережной, совершенно одинокой и замёрзшей. Вместо реки под мостом тёк жидкий туман, а пришвартованные лодчонки могли унести, казалось, лишь в царство мёртвых, а не в романтическое путешествие по каналам города. Они перешли через мост, усыпанный припаркованными велосипедами, и уселись на бетонную кромку набережной ровно под блекло-зелёным деревом. Вода под ногами ненавязчиво серебрилась мшисто-пепельным цветом, а по левую руку впереди них стояли могучие ржаво-коричневые стены Аудекерк. Её фигурные готические башенки скрывались в тумане, поблёскивая медными колоколами, как далёкие острова с сокровищами в Северном море.       Джон достал чёрную пачку сигарет и, уловив недовольный, осуждающий взгляд Чеса, снисходительно объяснился:       — Я выкуриваю по одной в день и всё. К пластырям стал постепенно привыкать, и те перестали действовать. А ломка началась ужасная. Поэтому пришлось идти на компромисс со своим организмом. Ты же не против? — спросил уж слишком насмешливо, и Чес даже нахмурился, потому что нашёл Джон, у кого спрашивать разрешения, как будто он запрещал ему курить в автомобиле в прошлом. Он кивнул ему и отвернулся, ощущая левым плечом тепло этого удивительного, ещё слишком непонятного человека; чиркнула зажигалка, краем глаза Чес заметил рубин огонька, и в нос ударил терпкий, смоляной, голубовато-серый дым. «Какие-то новые сигареты… менее крепкие», — Чес был личным пассивным курильщиком Джона, поэтому досконально выучил его вкус в выборе отравы.       Они помолчали немного, пока Джон неспешно курил и стряхивал облачно-тёмный пепел в небытие туманной реки. Чес краем глаза наблюдал за ним, ощущал его плечом запредельно близко и спрашивал себя, почему им потребовалось сесть настолько рядом. Однако в этом было нечто такое, нечто правильное, как и в сегодняшнем сне, и Чесу не хотелось отодвигаться, хотя вот это касание и послушное вдыхание чужого сигаретного дыма, приближающего смерть, уносили мысли в такую опасную и прельстительную бездну, что ненароком начинала кружиться голова. Но главное — сердце вновь наполнялось горячей ментоловой жвачкой, которая медленно опоясывала душу и тело. Соблазняющая пустота вокруг, далёкий рокот высоких голосов из церковного тоскливого хора, журчание тумана внизу, одинокие холодные дома вокруг, узкие кирпичные фасады, покатые острые крыши с блестящей дымчатой лепниной, проплывающий мимо белёсый удушающий дым и клочок чужого чёрного шерстяного пальто в пальцах — более прекрасного места, чтобы усомниться в своих эмоциях и желаниях, не было на свете. И Чес усомнился, прикрыв глаза; всё было чересчур простым, но запутанным, чересчур правильным, но морально скользким. Но разве когда-нибудь им было легко?       Голос Джона среди возникшей глубокой тишины был неожиданным раскатом сурового грома на горизонте.       — Знаешь, словно бы надо нам с тобой поговорить о чём-то. Только о чём? Думаю, ты и сам понял, как аллегоричен был сон, как его легко можно спроецировать на нашу жизнь. — Чес открыл глаза и уставился на Джона: тот не смотрел на него и усердно тушил сигарету о бетонный бортик. Чес и не подумал бы, что бывший напарник вообще заговорит об этом, поэтому и сам замял этот сон в частности и их прошлое — в общем. Тут вспомнил, как проснулся с влажными от слёз щеками, как ощущал глухие удары во сне, как убегал от Джона и вновь набрасывался на него, как уползал по прутьям на купол и как в последний момент его накрыло тело Джона, и всё оказалось таким верным и определённым, что, видимо, от этого ему и стало жаль потраченного времени на борьбу. Чес вздрогнул, осознав, почему плакал, только сейчас. Джон всё же решил на него посмотреть, потому что время шло, а Чес молчал в истинно партизанском стиле. Только тогда тот очнулся, покачал головой и опустил глаза.       — Я… не знаю, честно говоря. Просто… наверное, я слишком сильно привык не разводить с тобой пространные разговоры ни о чём. Потому и не знаю… — Чес едва ворочал языком, а зубы порывались стучать друг о дружку то ли от холода, то ли ещё от чего. Джон толкнул его в плечо и жестом показал встать на ноги. Чес медленно поднялся, а Джон в это время выбросил окурок в урну. Они не знали, куда им идти, поэтому пошли просто вперёд, от моста, с которого спустились, к другому мосту. Шли неспешно, Чес давно так не ходил, и ноги только чудом не ускоряли свой шаг, по привычке.       — Но… я хотел сказать тебе кое-что, Чес. Раз уж дело пошло на доверие, и даже чужой, может, и враждебный мир почти кричит нам о наших проблемах… — Джон выглядел сосредоточенным, туман заострил его лицо и придал глазам почти ледяной прозрачный оттенок. — Не буду размусоливать долго, но мне жаль, что так вышло в прошлом, что я тебя отталкивал. Я жил давнишними обидами, которые преподали мне урок, и позабыл, что настало самое время оглянуться вокруг и увидеть: кто-то пытается помочь мне, можно отставить иронию в сторону. Ты — человек, которому я постараюсь довериться, но одновременно это слишком необычно для меня — доверять. Однако ж ты слишком важен для того, чтобы я всё бросил и упустил ещё одну возможность.       — А ты для меня — человек, которому я доверяю даже слишком безрассудно. И от которого мне страшно увидеть равнодушие или нечто подобное… — Чес говорил так откровенно, но уже не боялся, потому что Джон достаточно раскрыл свою душу, чтобы человек напротив него мог запросто как загрязнить её, так и открыть свою, чтобы ветры, дующие сквозь прорехи в их измученных сердцах, наконец слились воедино. Впрочем, он, кажется, ответил бы так в любом случае.       — И я много раз видел это: равнодушие. Поэтому так отчаялся. Но сейчас что-то другое. Я опять безумен и не боюсь быть обманутым. Я верю тебе, Джон… — Чес говорил, смотря ему прямо в глаза и ощущая свою улыбку, — и верил тебе всегда. Так что можешь быть спокоен.       Они дошли до следующего моста и перешли через него, оказавшись перед входом в Аудекерк. В окнах слабо горел масляный свет, а сквозь приоткрытую дверь слышался унылый церковный хор. Джон потащил его за рукав, явно предлагая сходить внутрь, а Чес, послушно двинувшийся за ним, тут же заговорил:       — Но сейчас нас туда не пустят, потому что церковь закрыта. Эта утреня проводится лишь для местного духовенства. Для всех остальных проводят ещё раз в десять часов. А сегодня воскресение — они вообще только после обеда откроются… И вход платный, — Чес тараторил, а Джон смотрел на него насмешливо и вёл не совсем ко входу, а двинулся направо, вдоль церкви.       — Я знаю. И ещё я знаю один способ, совершенно дикий, но сейчас уместный, как увидеть происходящее, не заходя внутрь. Надеюсь, ты не боишься рисковать и… — Чес закатил глаза и прицокнул, а сам, конечно, едва сдерживал улыбку, потому что он слишком резко и забавно реагировал на заявления подобного рода. Они прошли совсем немного, до невысокого чёрного заборчика, который неровным полукругом огораживал маленькую каменную площадку с железными стульями и столами. Это было маленькое кафе при церкви, точнее, основная его часть была где-то в здании, и Чес думал: уж не взламывать ли Джон собрался замок? Это, конечно, похвально и похоже на приключение, но проблем не оберёшься, если их застукают, хотя время и раннее. Единственное, что перекрывало вход в кофейню, это небольшая доска, на которой мелом было написано по-английски что-то типа «Простите, мы закрыты. Время работы: с 10 до 18». И никаких замков, никакой видимой охраны вокруг, даже камер захудалых не было, а после дворика сам пристрой с кафе казался глухим и нелюдимым уже много лет.       — Если неожиданно захочется послушать церковный хор (нет, ну, а вдруг?), то приходи к Аудекерк не позже восьми, подходи к этой кафешке и аккуратно следуй дальнейшим советам, — начал Джон торжественно, отодвигая доску в сторону, как обычно начинают рассказывать местные небылицы приезжим людям. — Слушай, а я могу ведь гид написать. В таком же стиле. Пробыв при этом в Амстердаме всего несколько дней, — Чес тихо рассмеялся и аккуратно поставил доску на место — чтобы не привлекать внимания с улицы.       Дальше они прошли меж столиков к низкому зданию с черепичной крышей, которое усердно и бесполезно пытались оформить под общий вид Аудекерк, но не сумели. Джон по-хозяйски придвинул ближайший небольшой столик к большому окну, на него поставил стул. Ловко залез и, схватившись руками за карниз, подтянулся и вот уже сидел на крыше.       — Давай! Только не раскачивай особо стул, они держатся не слишком хорошо, а ножки его скользкие, — Джон протянул руку, и Чес смотрел на него изумлённо, потому что разве это был тот самый холодный безэмоциональный Джон, который почти всегда молчал и которому о подобной глупости было даже как-то неловко говорить? Чес понимал, забираясь на эту шаткую конструкцию, что его напарник — бывший или не бывший, уже и не важно — неспешно менялся. Может, настолько неспешно, что в первое время всё будет ещё по-прежнему, кроме таких моментов, когда они вдвоём, словно дети малые, лезли на крышу, чтобы заглянуть через витражные окна внутрь. Но этого было уже настолько достаточно, что Чес затаил дыхание, когда вручил свою ладонь Джону и быстро подтянулся к нему. Они легко столкнулись плечами, и Чес едва устоял, но он был искренне рад, ведь Джон окидывал его насмешливым взглядом в надежде найти в нём хоть долю страха, чтобы высмеять.       По правую руку от них была стена, фасад церкви и большие мутные окна. Они забрались на верх крыши и присели там, прижавшись к печной трубе. Впереди них после небольшого промежутка между зданием кафе и церковью находились большие окна, в которых дрожали свечи и мелькали светлые одежды. Здесь были лучше слышны голоса, скорбные, будто кого-то хоронили, но витиеватые, как будто надежда ещё жила, пусть и далеко. Чес прижимался к выщербленным кирпичам, а Джон — к нему. Рядом с алтарём стояли женщины и мужчины и пели, а впереди них читал молитву священник по толстой ветхой книге. Внутри церкви были только бледно-серый камень, немного позолоты на колоннах, блёклые иконы, высокие статуи, деревянные скамьи и медные люстры, цветы в прозрачных вазах и массивный, выточенный из мрамора алтарь с золотистыми вкраплениями. Было только это, но Чес ощущал себя невольным свидетелем рождения если не нового божества, то чего-то другого, не менее важного. Даже находясь не внутри, а снаружи. Священное пение всегда уносило его за рамки собора, а тут было так, будто он с того момента вспорхнул и просто так долго летел, чтобы приземлиться сюда и наконец понять: кажется, только сейчас я по-настоящему счастлив. Звучало глупо, да и представлялось банальнейшим образом, но Чесу нравилось это чувство. К тому же, Джон выглядел вполне довольным, и Чес до спазмов вдыхал его дымно-пряный запах, а над ними звучно каркала стая воронов, и по улице проехал сумасшедший велосипедист; Чес запоминал каждую мелочь, стараясь сложить в свою память каждый кусочек этой мозаики.       Это было выше понимания, это был перелом, жёсткий и грубый, это была новая ступенька, сделанная из красного мрамора и инкрустированная золотом. Это было так важно, потому что утренний туманный мир вокруг даже замер, сосредоточившись на них, но одновременно так мелочно, ведь их души были лишь выбившимися из общей колеи песчинками, которые наконец соединились в какое-то гремучее, но яркое вещество.       Столь опьянительно не начиналось ещё ни одно утро Чеса. После церковного пения, от которого осознание на мгновения вспорхнуло в синюю, райски несуществующую даль, они отправились по улице Вармоесс к площади Дам, где ночью разворачивался жестокий обстрел странными искрами в людей. Вармоесс — улица, где жили только курильщики и голуби. По синеватым кирпичным стенам тянулся сизый сигаретный дымок, с балконов доносился редкий надрывный кашель, а в тёплых, заполненных перьями голубятнях ворковали пепельно-рыжие, ещё сонные птицы. Цветы здесь не росли, а в барах с выпивкой убирались призраки официантов, такие бледные и прозрачные. За решёткой в углублении дома горел красный свет, ещё бурлила сильная громкая музыка с содрогающими внутренность битами, и кричали зажжённые в экстазе голоса. Вечеринка ещё продолжалась, а выпивке не было предела. Рядом же красовался миленький супермаркет, облицованный светлым деревом; внутри было уютно, светло, на полу лежала разноцветная плитка, на полках красовались вкуснейшие чизкейки, витрины пестрели красочными коробками конфет, сказочных пирожных и трюфелей; сам хозяин этой прелести, чуть менее похожий на призрака, курил толстую сигару на пороге, то ли открыв своё заведение, то ли просто жил тут и вышел покурить. Далее шли маленькие магазинчики с безумно дорогой одеждой, какие-то серые каменные плиты, приделанные к стенам зданий, унылые подъезды, заплёванные шкафчики, гирлянды в виде снежинок, которые повесили между фонарями ещё в октябре, как говорили местные, вышедшие в такую рань воскресенья курящие, толпы выжидающих еды голубей вокруг них, приютившийся на подоконнике второго этажа серый кот — уже разнообразие, и всё это было на одной улице, да и не только оно, просто глаз не хватало увидеть всё.       Чесу нравилось, что на разных узких улочках этого города была своя жизнь, контрастно отличающаяся от предыдущей. Где-то любили включать на весь квартал One Direction, а где-то стояла гробовая, мертвенная тишина, что стук собственного сердца казался громом. Где-то висели за витринами магазинов бумажные снежинки, люди пили сладковатый глинтвейн, коты носили обязательно зелёные ошейники, а горшки с цветами на балконах были только голубого цвета с белыми корабликами. А где-то же стояли лишь красные велосипеды, прохожие шли с зелёными картонными стаканчиками свежесваренного латте, в кафешках на столиках россыпью лежали изрисованные разве что ветрами открытки, а у каждого второго человека, сидящего около окна, в руках был томик исключительно Нила Геймана или Оскара Уайльда. И собрать такие мелочи с каждой улицы — жизни не хватит, даже две — с натяжкой. Чес думал: наверное, это нормально, что в голове были исключительно такие мысли.       Они дошли до площади Дам и уселись на постаменте рядом со львом — не тем, за которым скрывались недавно, а другим. Отсюда был виден Королевский дворец и Новая церковь, исполненная всё в том же готическом стиле. Ночью здесь высилось чёртово колесо, отправлявшее каждого в свой пункт назначения, а днём рано проснувшиеся туристы фотографировали это место, совершенно не подозревая, что творилось тут же в других измерениях. Из только что открывшейся кофейни неподалёку потянуло сладким молоком, корицей, кардамоном и безупречной горечью эспрессо, поэтому Джон и Чес не смогли отказать себе в удовольствии пусть неохотно, но всё же спрыгнуть со льва и отправиться туда за картонными стаканчиками с бодрящим напитком. Чес взял пряный капучино, а Джон — моккачино со льдом, и они вернулись обратно, держа в руках пластиковые красно-белые стаканы. После того, как был успешно добавлен сахар (вот здесь-то и пригодился постамент) и сделан первый глоток, Джон заговорил:       — Нам нужен план. Что делать дальше. У меня есть идеи, но, честно говоря, я сомневаюсь, что это приведёт нас к чему-то разумному. Но это всяко лучше, потому что, как я посмотрю, у кого-то планов нет вообще… — Джон глянул на него с нахальной укоризной, а Чес едва не поперхнулся своим капучино, зато вымазал пенкой свой нос. Потом, вытеревшись, он вызывающе посмотрел на напарника и громко хмыкнул.       — Хэй! Между прочим, ты пока не спрашивал… Откуда тебе знать: вдруг у меня в голове гениальная идея?       — По тебе не видно. В любом случае, я расскажу свою, — проигнорировав его вызывающий взгляд, Джон продолжил, улыбаясь и стараясь не позволить улыбке стать слишком видимой на его лице: — Нам нужно отыскать в том мире людей, которые попали в него… либо через тебя, либо через других людей, что являются проводниками туда. Их будет сразу заметно, можешь даже не думать об этом. Я даже видел парочку в наши прошлые вылазки, но тогда было не до этого. Они часто бегут в самое сердце Амстердама, дрожат от страха, шарахаются от всего и глядят вокруг огромными глазищами. Надо подсмотреть за ними и попытаться увидеть, какие опасности поджидают их там. Потому что опасность всё равно есть. Некоторая часть из них будет стараться совершить безумства, потому что уже во второй раз, когда они выйдут на улицу ночью, они поймут, что свихнулись. Мы постараемся по максимуму кого-нибудь спасти — если это не повредит нам, но если может повредить, то… По-любому, это лучше, чем ничего. Хотя бы будем знать о том, чем слияние двух миров может быть убийственно для нашего.       — Хороший план. Вот только… — Чес сделал пару жадных глотков кофе и задумался. — Вот только, во-первых, надо всё равно ещё высмотреть таких людей, а во-вторых, следить за ними всю ночь до наступления нашего мира. А у меня, между прочим, ещё работа с утра. Так что если я даже буду приходить домой в четыре утра, то трёх часов мне будет маловато. Хотя, признаться, в последние дни я не чувствовал себя невыспавшимся. Я согласен ходить в тот мир, если он мне, как посреднику, будет выплачивать поощрение в виде равноценности семи часов сна к трём. — Джон улыбнулся на это и покачал головой.       — Кто говорил, что будет легко? Людей как-нибудь высмотрим, но что делать с твоей работой — понятия не имею. Но ты говоришь, что в прошлые разы нормально высыпался. Может, договорённость уже действует? — Джон мешал белой палочкой льдинки в своём напитке и усмехался. Чес призадумался, кивнул, но решил так: этой ночью они точно не пойдут, потому что завтра понедельник и надо быть на месте, ведь один пропуск у него уже был. А в следующие можно и не высыпаться — интерес и правда подогревал изнутри, заставляя жертвовать драгоценным сном.       Он сказал об этом Джону, и они договорились встретиться в ночь с понедельника на вторник. Потом кофе закончился и сидеть на постаменте стало холодно, поэтому они отправились обратно, в ту часть города, где были их дома. Заодно Чес решил отдать Джону свой гид с удивительными сказками — скорее всего, в руках Джона он станет более полезным, чем в его собственных, потому что у того времени поизучать это было куда больше. На том они и планировали расстаться, хотя Чесу не хотелось отпускать этого человека после сегодняшнего разговора, и ему казалось, что они не произнесли вслух важного, пытаясь отделаться малозначащим. Они стояли на пороге квартиры Чеса и всё никак не могли сказать «Пока»; это даже смешило, чем удивляло.       — Только… не кури слишком много, ладно? — вдруг сказал Чес, когда Джон уже было развернулся. Тот подмигнул ему и ухмыльнулся.       — Не волнуйся. Одна в день — не больше. Вокруг происходит столько всего, что, думаю, даже у тебя не раз возникала в голове шальная мысль затянуться. До встречи, Чес… — Чес подумал: это правда, то, что сказал Джон. Неожиданно возник широкий выбор безумств на любой вкус и цвет, так что прикуривать хотелось каждый день, но Чес не хотел взваливать на себя груз ответственности за курение, поэтому довольствовался пассивным вдыханием ядовитого дыма, что было ещё хуже, но казалось пустяковым. И Джон говорил такие пронзительные и правдивые вещи про него, что внутри становилось тепло и приятно, как будто целая южная страна с цитрусами и финиками селилась в его душе. Чес закрыл дверь и подумал: в любом случае, тот мир надо было благодарить за сон, который вскрыл между ними их вшитую боязнью откровенность. Теперь стало немного легче, хотя всё равно было непривычно. Но его радовало это; он знал — они справятся. С чем бы то ни было.