Приди, моя звезда меркнет, И я выхожу из-под контроля. И, клянусь, я ждал и ждал, Мне нужно выбраться из этой дыры. «Amsterdam» Coldplay ©.
***
Чес уговаривал себя не сникать и думать о чём-нибудь другом, но мысли коварно и насильно заползали к нему в голову и заставляли его паранойю делать ещё один оборот. Никакие дела не делались хорошо, почти всё падало из рук; к вечеру даже кусок в горло не лез, так что Чес просто сидел на диване, уже одетый, и, глядя в одну точку, прождал Джона целый час. Тот опоздал в итоге на полчаса, пришёл бледный и измождённый, сказал, что пытался узнать ещё что-нибудь о Флириусе — бесполезно в итоге, и очень извинился за задержку. Потом он глянул на Чеса пристально, кажется, полностью просканировал его душу и, видимо, желудок, поэтому направился к кухне и сварил вкуснейшего зелёного чая, порезав к нему аккуратные бутерброды с паштетом. Чес, запивая свою тревогу сладким чаем, подумал, что они с Джоном совершенно дополняли друг друга — может, даже чересчур. Но именно сейчас было ужасно всё равно, насколько они опасно приблизились к некой черте, рисовавшей в голове границу близости; вокруг потихоньку отслаивалась одна реальность, заменяясь иной, враждебной, поэтому без разницы, как скоро погибали и сгорали их души… Что-то в этом было приятное, и Чес, глядя на Джона, видел похожую мысль в его глазах. — Сегодня мы идём в очередной театр, — заговорил Джон, когда Чес закончил с бутербродами и на вид явно похорошел. — Но мы не будем заходить внутрь — я выбрал такое место специально, чтобы не плутать вновь по коридорам и замкнутым помещениям, спасаясь от кого-либо. В этот раз нам достаточно проникнуть во внутренний дворик здания. В гиде говорится, что по ночам там проходят какие-то спектакли под открытым небом, вход свободный для всех желающих. Произведения какие-то незамысловатые, да и декорации наспех разобранные — всё же это двор, особо не развернёшься. Но нам главное не это — для нас, видимо, будет происходить иного рода спектакль, — Джон пристально глянул на него, затем прикрыл ладонями лицо и несколько секунд так думал. Вскоре, тяжко вздохнув, продолжил: — Мы с тобой просто зайдём внутрь двора, попытаемся отыскать ответ на наш вопрос и сразу же уйдём. Чес кивнул; ему уже было равнодушно, куда идти, даже возможная опасность больше не наполняла тело адреналином. Он просто-напросто устал и выгорел и хотел как можно скорее разобраться с проблемой, грозящейся взорваться настоящей катастрофой. Он, откровенно говоря, ожидал сейчас не иначе, как какого-нибудь чуда, которое бы одним взмахом руки заставило Флириус присмиреть и убраться восвояси. Чес понимал, как глупо и наивно это было, понимал, что спасение в их с Джоном сфере — не иначе как результат упорного и тяжёлого труда или жёсткие радикальные меры. Но в неугомонной, бестолковой душе теплилась крохотная, слабая и потухающая надежда… Почему-то, выходя из дома в назначенный час вместе с Джоном, Чес вдруг вспомнил сегодняшнюю прогулку и неожиданное осознание того, что они не замечали красоту и разнообразие мира вокруг себя. А между прочим, на подходе был самый атмосферный праздник, какой только можно было себе представить: Рождество и Новый Год. Вся эта шуршащая разноцветная фольга, апельсины повсюду, сверкающие в полутьме гирлянды, сладкий морозный воздух, безумие из ёлок и мишуры вокруг, картонные стаканчики с пуншем, выпитым прямо где-нибудь на площади между лавками, и тонкое, едва осязаемое и филигранное, как снежинка, чувство, что всё будет хорошо и иначе никак. Чес вдохнул этой самой атмосферы наступающего праздника только сегодня; не сказать, что прошлые «Новые года» он отмечал весело и ярко, но в те дни появлялось такое редкое чувство домашнего уюта, которого не хватало на протяжении почти всего года. На улице похолодало ещё сильнее; было даже удивительно, как цветы выживали в таких условиях, но буйство красок день ото дня становилось только ярче и вычурнее. Окраины Амстердама типично пустовали, только в глухих закоулках слышалось недоброе шуршание — Чес вполне привык к такому. Джон вёл его по Халлстраат, затем они свернули так, как будто бы шли к Чесу на работу; здесь наконец появились люди, а по рельсам мягко заскользили трамваи, чиркая искрами по разноцветным проводам. Фредерик Хендрикстраат — отнюдь не центральная улица Амстердама, но сегодня здесь гуляло необычно много народу, и двери всех злачных, странного вида заведений были открыты настежь. Оттуда сильно пахло ромом, каштанами, сухой травой и сигаретным дымом. По проезжей части неслись велосипеды с корзинками, полными цветов и фруктов; всюду был слышен смех и негромкие увлечённые рассказы; Джон и Чес вновь особо не выделялись среди всей толпы, но на этот раз они просто обвязали ленты с перьями вокруг голов — уже некоторое время назад стало совсем неохота малевать щёки краской. Уже некоторое время назад они перестали воспринимать ночные походы увлекательным приключением-игрой. В считанные мгновения всё обратилось в тяжёлую борьбу. После круглой площади они повернули направо; Чес даже не запомнил название театра и не знал, куда они точно идут. Он слепо следовал за своим спутником и с каждым шагом, приближающим его к центру ужасающего зрелища с колесом обозрения, ощущал сильнее, как его мозги потихоньку плавились и сознание наполнялось дымными воспалёнными искрами… Сердце Амстердама сводило его с ума в прямом и горчайшем смысле, и только плечо Джона совсем рядом заставляло его связывать две реальности воедино. Точнее, отбрасывать одну — реальность своих иллюзорных мыслей и возвращаться в другую — окружающую. Когда появилось лёгкое головокружение, Чес почувствовал, как ладонь Джона взяла его, и спустя несколько секунд наваждение прошло. Джон отпустил его руку, взглянул на него устало и кивнул, желая этим сказать, что понял его состояние и решил спасти. Чес благодарно улыбнулся и виновато подумал, что все эти заклинания, которые Джон накладывал на него и не на него, требовали определённых сил. И силы эти были весьма и весьма ограничены; судя по своему уставшему виду, Джон потратил их уже немало, а восстановить и половину из того, что потратил, ещё не успел. Для Чеса эта тема с внутренней энергией была слишком далека, потому что он сам был даже не экзорцистом, а просто человеком, которого по ошибке наделили ненужным даром видеть всю мистическую паранормальную дрянь. Но даже так он осознавал, что значат эти силы для Джона, и прекрасно знал, что бывало с теми, кто исчерпывал их лимит… Ничего страшного внешне и никаких угроз, но статуса экзорциста пришлось бы лишиться. Джон, конечно, прекрасно сам распоряжался своими силами, но Чес всё равно волновался. Как-то Джон рассказывал ему, что перепрыгнуть этот лимит проще простого, потому что когда используешь эту энергию, то, за нахлынувшими эмоциями и отвлёкшимся вниманием, не замечаешь, сколько её потратилось… Впрочем, эта была излишняя тревога на сегодня, и Чес это прекрасно знал. Несмотря на внешнюю идиллию улиц и счастливые лица горожан (людей или не людей — уже было относительно всё равно), Чес ощущал какое-то напряжение в воздухе. В подворотнях были слышны булькающие ужасные звуки, кое-где на перекрёстках люди дрались друг с другом, на крышах домов кто-то игрался с огнемётом, пуская пухлые горячие струи во все стороны. Это заставляло иногда вздрагивать, иногда ловко огибать источник опасности, но что-то в этом Чесу определённо не нравилось. Когда они переходили через мост, на той стороне машина врезалась в целую толпу, стоявшую на поросшем склоне реки, и такой дужной толпой они все свалились в реку, которая оказалась куда глубже, чем думалось. Машина полностью ушла на дно, а часть людей так и не выплыла на берег: их накрывали многочисленные моторные лодки и катера, не обращавшие, казалось, на них никакого внимания. Всё это вселяло тревогу в душу Чеса, который до сих пор убеждал себя, что привык видеть подобное сплошь и рядом, когда таскался за Джоном в прошлом. Но всё-таки нынче это имело другой, непривычный оттенок неизвестности и беспросветной паники… Boom Chicago — малоизвестный крохотный театр Амстердама с полукруглым портиком, украшавшим вход, и каменным массивным балконом, за которым скрывались стеклянные высокие двери. Само здание было низким, типично кирпичным, как и все дома здесь, а над входом, разделяемые балконом, горели вычурные красные буквы неоновым светом: «Boom» — с одной стороны, «Chicago» — с другой, а посередине ажурная роза. Весь балкон был уставлен пёстрыми горшками с кустами нежно-розового шиповника, а колонны обвивал густой плющ. На месте афиш висели яркие рекламные плакаты с девушками в вызывающих нарядах и с волосами всех цветов радуги. Чес прекрасно понимал нидерландский, но суть написанного на этих плакатах не смог разобрать даже с третьего раза: знакомые слова выворачивали мозг наизнанку, заставляя скорее забывать смысл написанного. Просто набор бреда, и Чес отчаялся его понять. С одной стороны к театру плотно прижался очень узкий чёрный дом — всего лишь в два небольших окна в ширину, а с другой стороны сам театр боязливо прижимался к высокому широкому зданию тёплого коричневого цвета с полукруглой аркой для входа. На этой улице, Розенграхт, было довольно уютно и хорошо; Чес проходил пару раз по ней, но в мире дневном она была более привычной и хорошенькой, чем сейчас. Кроме цветов, лент и пёстрой ткани, сюда заронилось нечто более опасное: дребезжащая в голове тревога. Пару раз их с Джоном чуть не сбили велосипедисты, ехавшие отнюдь не по выделенным им дорожкам, затем на глаза им попалась драка на втором этаже какого-то здания, и оттуда выпал человек, угодив прямо в кусты под окном. К трамваям сзади прицеплялись люди с зажжёнными бенгальскими огнями и старательно размахивали ими, несмотря на опасность не удержаться и свалиться в любой момент. С некоторыми так и происходило… Вдалеке Чес приметил фигуру человека, который лежал на рельсах неподвижно; когда на горизонте появился горящий трамвай, кто-то из прохожих «сжалился», если это можно было так назвать, и ногой спихнул тело к середине двух путей, чтобы оно не мешало движению. Видимо, это был акт самой значительной и искренней доброты в этом мире; Чеса передёрнуло от этих мыслей, и он был рад, что они наконец скрылись в портике и теперь заходили в крайнюю левую дверь. Джон, конечно, обещал, что не будет никаких закрытых помещений, которые легко могут сомкнуться вплотную в случае проявления нашего мира, но иначе попасть во внутренний двор было никак. Они с Джоном шли по узкому коридору; стены тут были обшарпаны и увешены вычурными плакатами прошлого столетия. Кроме боковых тусклых светильников, освещения тут не было, зато уже невдалеке виднелся открытый выход во внутренний двор. Где-то в середине коридора по бокам от Джона с Чесом показались стеклянные витрины — то ли пропускной пункт, то ли кассы — сложно было понять. За ними находились крохотные тёмные комнатки, в которых сиротливо и беспорядочно стояли глиняные горшки с папоротниками и какими-то другими высокими кустарниками. Всё это выглядело неуместно и странно; Чеса уже смущал этот узкий замкнутый коридор, который в любой момент мог стать тупиком и их опасностью. Джон почему-то почувствовал его нервозность и негромко прошептал: — Есть такой же второй выход… крайняя правая дверь. — Чес хотел верить, что надобности в ней не возникнет, но ужасное, надоедливое и скрежещущее чувство пилило душу на сотню мелких кусков. Навряд ли всё пройдёт хорошо — мелькало в голове раздражающим красным фонариком. Чес знал: всё из-за вибрирующего, натянутого напряжения на улицах, которое впиталось через воздух в его кровь и текло теперь по венам, заставляя думать, что за очередным углом скрывалась не тень, а чудовище. Он отгонял от себя эти мысли, тихонько вздыхал и следовал за Джоном. Всё было слишком сложно; Чес никогда в жизни не хотел геройствовать, разве что пару лет назад, да и то, чуть-чуть. В этом не было ничего хорошего и возвышенного; сейчас против собственной воли им с Джоном приходилось быть героями… последними героями, судя по всему. И от этого уже никому не было лучше… Их мир потихоньку погибал, скрываясь за сумасшествием и россыпью Флириуса, прямо у них на глазах, а они только и могли делать короткие бесполезные рывки с завязанными глазами. Впрочем, не самое лучшее время для самоуничижения — его будет гораздо больше, если Джон и Чес навсегда останутся во Флириусе и будут единственными, кто помнил прошлый мир и его успокаивающую красоту; они сделали шаг и вышли из-под сводов коридора в маленький прямоугольный дворик. Людей-цветов, людей-других-существ было много, все беспорядочно толпились вокруг скромной сцены в дальнем углу; ни стульев, ни скамеек, а на сцене была лишь одна декорация — васильковое поле с тёмным грозовым небом. Чес подавил в себе панический приступ паранойи, которая призывала его сопоставлять эту намалёванную доску с его давнишним сном и салфеткой, которую он нашёл в кафе день спустя. Сцену освещали два боковых прожектора; в воздухе стоял терпкий аромат приторных духов и свежесрезанной травы. Толпа гудела и шумела, заняв большую часть маленького дворика; в случае опасности давка будет страшной, даже если толпа распределится сразу в два коридора, думал Чес, представив ужасающее зрелище. Он тогда даже не мог подозревать, насколько его беспокойные мысли будут отличаться от правды… Судя по возбуждению толпы, представление должно было начаться с минуты на минуту. Они с Джоном устроились рядом со входом в коридор; после них забежало ещё пару человек, сверкнув своими лазурно-синими волосами. Пока была возможность, Чес оглянул этот дворик и вздрогнул, присмотревшись внимательнее. Мерзкий холодок проник под его пальто вместе с повышенной влажностью тут, вызванной, вероятно, недавним поливом и обилием всяких растений. Но отнюдь не влажность так повлияла на Чеса… Окна на внутренних стенах дворика были полностью замурованы, а на их месте виднелись… не иначе как фигурки распятий Иисуса Христа из разных материалов: от пластмассы и до железа с мрамором. Все распятия по ширине и высоте не превосходили окна, в которых были закреплены; но самое странное было в том, что все эти фигуры и кресты обвивали актинидии с бледными цветами и виноградные лозы, и некоторые распятия из пластмассы начали ломаться и трескаться, как будто вьюны сдавливали со всей силы и старались разрушить эти фигуры. Но что больше всего удивило: некоторые мраморные «Иисусы» уже покрылись сетью трещин, а у некоторых даже не хватало целых деталей. Чес не верил, что простые вьюны, покрывавшие первые этажи домов Амстердама весной и летом, и вот эти убийственные вьюны, сжимающие своими лозами, словно тисками, — одно и то же. Кроме этого, в углу двора обнаружились грудой сваленные деревянные кресты, частично сломанные и даже обугленные, как будто их подожгли и тут же передумали, залив водой. Всё это заставляло разум Чеса трепетать и закручиваться в тугую болезненную трубочку. В такие моменты хотелось всё бросить и пустить на самотёк, лишь бы дать себе возможность в очередной раз сбежать; Чес вспомнил, что делал так почти всю свою сознательную жизнь, и горько усмехнулся. Но, как ни крути, от проблемы навряд ли убежишь далеко; чем сильнее и упорнее сбегаешь, тем быстрее старые трудности нагонят тебя. Чес вполне усвоил этот урок, и не единожды, но был слишком слаб и податлив и, пожалуй, если бы не Джон рядом, он бы сам давно скрылся в своей комнатёнке с зашторенными занавесками и позорно ждал конца света. Недовольно фыркнув, он подумал, что это место навевало довольно унылые мысли и жестокую самокритику. Но одно положительное в этом всё-таки было: огромнейшая благодарность Джону за то, что, несмотря на все слабости и недостатки Чеса, он всё равно был рядом с ним и старался сглаживать их своими спокойствием и неявной заботой. Чес понял, что сильно отвлёкся, когда на сцене стало угадываться какое-то движение; перед тем, как на неё вышел человек, он с усмешкой решил, что мысли о Джоне для него — бездонный омут, в который он радостно прыгал, чтобы когда-нибудь исчезнуть там бесследно. После распятий, прикреплённым к стенам домов, и сваленных беспорядочно крестов в углу двора вышедший на сцену ангел не удивил; удивил его внешний вид: крылья не белоснежные и даже не из перьев, а буро-зелёные, сплетённые из веток и лиан, покрытые сверху копной листьев. Ангелу на вид было не больше тридцати лет; запутавшиеся пыльные волосы соломенного оттенка обрамляли немного грязное бледное лицо; из одежды на нём были лишь слегка разодранная рубашка сероватого цвета и заляпанные комками земли брюки — и это почти при минусовой температуре на улице! Чес решил: сейчас будет разыгрываться какая-то псевдохристианская сценка и закатил глаза, устало вздохнув. Не то чтобы он был приверженцем веры и неистовым католиком, но испытывал дикую неприязнь, когда кто-то позволял себе издеваться над религией и шутить на подобные темы. Он знал всё-таки чуть больше, чем обычные люди, и видел огромное влияние христианства на их мир, видел, как они неразрывно связаны… Как одно не могло быть без другого. И все эти выскочки, вообразившие себя гениями, с их чёрным неумелым юмором весьма раздражали Чеса; в обрамлении Флириуса это вызывало у него почти злость. Неладное он почувствовал, когда огляделся и увидал всё это безобразие с распятиями и прочим; теперь сомнений не оставалось никаких. Где-то минуту ангел Флириуса, а вероятнее всего, просто актёришка с прикреплёнными сзади уродскими крыльями, стоял молча, глядя прямо перед собой. Чес ощутил буквально нутром напряжение и сдавленный рокот толпы; невозможно приторный, сладкий запах дешёвых духов до сих пор не выветрился и вызывал тошноту. Чес уже не мог дождаться окончания представления, хотя, судя по неспешности ангела, оно ещё даже не подошло к началу. Джон заметно напрягся, иногда оглядывался в сторону коридора, проверяя, не появился ли там кто-нибудь. Ангел всё ещё стоял, не шелохнувшись; толпа не теряла интереса и даже шушукаться стала меньше. Чесу показалось, что прошло не меньше четверти часа, но электронные цифры на телефоне сказали, что всего лишь пять минут. Когда уже просто невмоготу было стоять на одном и том же месте и желание уйти стало превышать все остальные, ангел наконец приложил ладонь к сердцу и хрипло, но довольно громко начал: — Представления не будет. Я обратился. Дорогие дамы и господа, желаю вам того же! — Чес недовольно цокнул — хватит с него полоумных придурков, несущих полную бессмыслицу, которая, кстати, ни на йоту не продвинула их в ответе на важный вопрос. Но всё произошло за какие-то жалкие секунды — Чес даже не успел как следует понегодовать. Ангел взмахнул рукой, и слишком поздно смысл его слов всё-таки нашёлся, причём в полнейшей ясности и разумности. Земля под ногами гулко завибрировала, звук загудел по всему телу, отдаваясь лёгкой щекоткой в ступнях. Чес успел только вскрикнуть, когда увидал толстые мощные лианы, вскрывающие корку земли прямо под ним. Прежде чем он сумел сделать шаг в сторону или хоть что-то предпринять, лианы уже обвили половину его тела. Спустя секунду Чес не мог пошевелить рукой или ногой, даже шею повернуть; лианы сдавливали до покраснения, а горло немного поддушивали. Перед глазами поплыл мир, огоньки запрыгали и перемешались между собой, стало отчаянно не хватать воздуха, а мышцы скрутила судорога, потому что лианы сжимали руки и ноги в неудобном для них положении так сильно, будто хотели превратить Чеса в плоскую лепёшку. До слуха смутно доходили сдавленные крики и шорохи сопротивляющихся людей; однако это было ещё не всё — краем глаза Чес заметил, что ангел легко вспорхнул на своих казавшихся неподвижными крыльях и устремился в холодное декабрьское небо. После этого началось настоящее представление… Но за пару секунд до него Чес успел заметить боковым зрением — голова никак не поворачивалась, — что Джон ещё до появления лиан достал из кармана пальто пистолет и сейчас держал его в руке, зажатой лианами, и старался не уронить его. Он сдавленно крикнул ему о том, что будет стрелять по лианам, и у Чеса появилась надежда. Но надежда растворилась в глухом озадаченном рокоте толпы вместе со звуком выстрела; потом ещё несколько раз растворялась под звуки выстрелов и вибрацию в разных частях тела — это пули терялись в мясистой плоти лиан, а их хватка ничуть не убавлялась. Пистолет оказался бесполезен; Чес попытался подвигать немеющими руками и ногами, но, кажется, они запутались во влажных лианах ещё сильнее. Он буквально ощутил разочарование и даже некоторую панику Джона и сам сорвался с катушек: его с головой накрыла тревога, а по суставам прошёлся заряд напряжённости. Вскоре тело пронзила острая горячая боль; мышцы скрутило, как при судороге во время высокой температуры, только ещё раз в десять больнее; горло пересохло, а глаза наполнились слезами, и мир вконец потерял очертания, превратившись в мазню из света, силуэтов людей и тёмного неба. Чес услыхал свой стон — отчаянный и жалобный; потом услышал, как надрывно закричали люди вокруг. Он понял почти сразу: это яд, который через лианы сквозь его кожу пробрался к нему в организм, не иначе. До этого он ощутил лёгкое и колючее прикосновение тупых шипов, которые за наступающим онемением были почти не заметны. Теперь боль нарастала с каждой секундой, Чес пытался извиваться, но едва мог двигать лишь кончиками пальцев. Тело будто проткнули длинные раскалённые иголки; они выжигали на внутренних органах какие-то издевательские узоры, и Чес шипел от боли и невозможности выбраться и прекратить это. Он перестал чувствовать ноги и руки; всё онемело, но суставы не переставала разрывать шипящая резь. Почти теряя сознание из-за болевого шока и своих бесполезных, уже глухих криков, Чес уже не мог различать очертания мира: всё слилось в сплошную тёмную кашу. Боль не стихала, но теперь отчего-то он ощущал лишь мокрые дорожки от слёз на своей щеке и как будто ошпаренное кипятком горло. Он думал: всё пропадёт, если он позволит своему сознанию ускользнуть по спиралям этих лиан в землю. Но оно к тому шло… Чес был на грани отключки, когда его ослепила световая волна, вспыхнувшая сбоку и вернувшая его в сознание. Резкий, жёсткий луч резанул по глазам, заставив их заслезиться пуще прежнего; сквозь жгучую боль Чес ощутил неожиданный порыв ледяного ветра, взъерошившего ему волосы. И тут произошло то, что меньше всего ожидалось: лианы ослабили хватку и бесформенной грудой свалились к ногам; впрочем, Чес оказался не лучше этой бесформенной груды и упал на землю вместе с ними, приземлившись на колени. Боль сразу покинула тело, воображаемые иголки быстро вытащились из-под кожи, но суставы и мышцы ещё дико ныли, будучи пропитанными чем-то разъедающим и ещё сковывающим движения. Чес стоял на четвереньках, ощущая под собой влажные лианы-убийцы; зрение понемногу возвращалось к нему, руки и ноги стали обретать чувствительность, а дыхание кое-как восстанавливалось. Это было словно судорога вперемешку с лихорадкой, где боль возросла до небывалых высот. Чес не понимал, почему приятные чудеса во Флириусе всё же случались, и не знал, что толком произошло. Но очевидно было, что какая-то мощная сила умертвила сокрушительные лианы. Чес откашлялся и кое-как присел, повернувшись в сторону Джона; увидев его, он невольно отшатнулся и замер. Джон, немного пошатываясь, стоял на ногах; он был смертельно бледен — такого мертвенного оттенка кожи Чес не видал даже у отошедших в мир иной. Но его глаза светились почти божественным золотым цветом, и это сияние завораживало и вызывало непроизвольный трепет. Чес пригляделся и понял, что, несмотря на могущий освещать в темноте путь блеск глаз, Джон едва удерживался на ногах; это он сумел сделать взрыв, который освободил их от лиан. И Чес догадывался, каким образом, и от этого его грудная клетка покрывалась колким инеем. Джон схватил его буквально за шиворот и заставил подняться; ноги отказывались поднимать обмякшее, усталое от боли тело. Чес едва устоял, возможно, тут же бы грохнулся, если не руки Джона, который, несмотря на свою опасную бледность, смог собрать остаток сил и удержать его. Он прошипел ему на ухо «Надо уходить, я не смогу долго удерживать лианы, они бесконечно будут расти из земли», и, схватив за локоть, силком потащил его к выходу — благо до него было всего пару метров. Чес с трудом соображал и принимал происходящее — он был оглушён, растерян и измотан физически, к тому же, тело продолжало ныть и не слушаться. Его немного подташнивало, а голова шла кругом, но, пересиливая себя, он переставлял ноги, иногда спотыкался, но заставлял себя двигать одеревеневшими мышцами, потому что нутром ощущал клокочущую вибрацию под их с Джоном ногами. Это прорывались лианы, но не могли выползти наружу полностью — видимо, их как-то удерживал Джон в небольшом радиусе. Перед тем, как скрыться в узком, наводящем панику, но единственно возможном выходе, Чес оглянулся назад и глухо просипел от изумления; по телу прошла крупная дрожь, когда он вполне осознал увиденное. Существа, до наступления всего этого ужаса хотя бы походившие на людей, полностью изменили свой облик. Лианы вросли в их тела, плотно обвив туловище и ноги, и превратились в своеобразные опоры: по две с каждой стороны. Таким образом тело оказалось приподнято над землёй; кожа людей приобрела зеленовато-бледный оттенок, глаза превратились в потухшие чёрные угольки, а мелкие стебли, отросшие от толстых лиан, постепенно внедрялись в бедные тела ещё глубже и сильнее, оставляя раны и запёкшуюся кровь на поверхности. Чес не успел — наверное, и к лучшему, увидеть, что случилось дальше, но ему показалось, что одно такое существо, возникшее во время синтеза лиан и человека, поднялось на своих новых четырёх лапах в полный рост и издало стрекочущий звук. В этот момент они с Джоном скрылись в коридоре и рванули к выходу, преодолевая последние двадцать метров. Глаза Джона утратили прежний, почти божественный блеск, зато его бледность даже усилилась; Чес услыхал, как будто бы за ними кто-то погнался, поскрипывая лианами. Он надеялся, что коридор слишком узок для существа, пытавшегося в него пробраться… Когда они пробегали мимо стеклянных витрин, взгляд непроизвольно направился туда; Чес пожалел вновь, что был таким любопытным и неугомонным. О стекло бились люди с ужасно серой кожей и впалыми глазницами; их тела частично оплели ветви папоротников, неожиданно оказавшихся мощными и жёсткими. Чес заметил в чьём-то теле нож и почерневшую кровь вокруг; люди же истерично бились о стекло, как в самом пугающем зомби-апокалипсисе, и до внезапно обострившегося слуха донеслось лёгкое потрескивание стекла. Чес нечаянно заглянул в глаза одному такому «зомби» и ему показалось, что по его телу пропустили острый электрический заряд; совершенно пустой, бессмысленный взгляд, а на лбу чёрная запёкшаяся точка крови. Джон ускорился, и Чес, к счастью, не успел рассмотреть этих мертвецов в подробностях, но этот мёртвый, холодный взгляд стянул его душу в тугой жгут. Не осталось сомнений, что, оказывается, когда они шли тут в первый раз, за витринами в тёмных углах лежали трупы людей. А после того, как земля под ними обезумела под стать ангелу, ужасное преображение не обошло стороной и мертвецов… Чес ощутил ещё большую тошноту и был рад вырваться на улицу из затхлого тёмного коридора и внутреннего двора, насквозь пропитанного резкими едкими духами. Но улица встретила их тревогой и смутой… Откуда-то издалека глухо раздавались точные жестокие выстрелы, люди вокруг бежали в разные стороны и кричали что-то, из ближайших улиц были слышны надрывный плач и истеричный вой, а машины на бешеной скорости неслись по набережным, опасно качаясь из стороны в сторону, как будто их водители были как на подбор пьяными. Люди едва уворачивались от этих машин при переходе дорог, но взгляд Чеса успел зацепить несколько трагедий, когда автомобили сбивали людей и бессердечно двигались дальше, не останавливаясь. Это была самая быстрая и тихая смерть из всех смертей на улицах вокруг: глухой стук, слабый треск, звук обмякшего на асфальте тела. Изредка только слышались слабые крики и стоны ещё живых… У Чеса молниеносно холодели руки и немели ноги, он споткнулся несколько раз; его разум вновь заковали в высокие прозрачные льдины ужаса и паники — как же он ненавидел это, но каждый раз оказывался почти беспомощен перед этим! Джон терпеливо почти тащил его на себе, удерживая за руку и за туловище, и поднимал вновь и вновь, когда он падал. Они бежали к мосту, но перед ним пролегала узкая, зато насыщенная движением набережная. Велосипедисты ехали небрежно и опасно, пытались уклоняться от зигзагообразной траектории автомобилей. Некоторые лишались своих велосипедов из-за случайных столкновений и, бросая бесполезную груду металла, бежали, прихрамывая, дальше по набережной. Нельзя было определить, куда направлялась вся эта густая толпа: это было разрозненное, паническое движение, убивающее любого, кто оказывался затянут в самый его центр. Испуганные крики, крики боли, разочарования, предсмертные крики, крики от безысходности — в эту ночь Чес научился различать их с ювелирной точностью и увидал десятки сцен, наглядно показывающих примеры в виде суровой и равнодушной драмы. Они же с Джоном двинулись в самую гущу безумного движения на дороге — иначе к мосту подобраться было никак. Чеса толкали, грубо пихали, а от мелькающих пёстрых красок вокруг в глазах стало рябить и двоиться. Дважды на этой маленькой полоске дорожного движения они с Джоном успели столкнуться с какими-то велосипедистами; Чес решил, что после этой прогулочки его тело будет коллекцией разнообразных синяков. Но буквально перед выходом к самой набережной их едва не сбил автомобиль — Чес ощутил, как его пальто сзади коснулось бампера: ещё бы несколько сантиметров, и его бы точно зацепило и пронесло на много метров по этой адской тропе. Они очень вовремя успели ускориться и свернуть. Бежать ровно на мост показалось самоубийством: там творилась ужаснейшая вакханалия — машины, ездя неровными зигзагами, сбивали людей уже слишком открыто, иногда переставали справляться с управлением и врезались в ограждения около моста; один автомобиль умудрился проломить миниатюрный заборчик и провалился прямо в воду. Чес кое-как пришёл в себя после лиан и набережной, но, пожалуй, не был готов к тому, чтобы заметить в машинах… полное отсутствие водителей и кого бы то ни было, кто мог управлять ими! Просто неуправляемые автомобили, носящиеся по улицам города! Чес пригляделся к одной, ко второй, к третьей; уже на десятой он потерял надежду разглядеть хоть какого-нибудь водителя. Они ездили просто так! Теперь в какой-то мере стало понятно, почему у них была такая неровная траектория и дьявольская скорость. Джон был в растерянности и явно не знал, что им делать. Пытаясь спасти их от общей шумихи и увести подальше от толпы, Джон спустился по крутому невысокому склону к речке и свернул под мост. Там пришлось пригнуться — дребезжащий от гула и автомобилей мост был низким. Как только они скрылись, Джон без сил рухнул на влажную траву и прошептал Чесу: «Временно мы в безопасности». Чес на ватных ногах опустился рядом с ним, уже давно не волнуясь за свои штаны, и ощутил, что его била сильнейшая дрожь, а зубы стучали как проклятые. Адреналин от экстремальной ситуации нисколько не прибавил сил — теперь он действовал как-то по-другому, заставляя течь по венам не кровь, а субстанцию из ужаса, скованности и страха. Чес ощутил плечом Джона и понял, что того била лихорадка не хуже его собственной; он тяжко дышал и был до сих пор бледен, и было так нетрудно уловить полнейший упадок сил и опустошённость, исходившую от него. — Джон, ты как? — прохрипел Чес и дотронулся до его руки, которой тот прикрывал лицо. Джон посмотрел на него совершенно убито и устало и, прокашлявшись, помотал головой. — Я… никогда такого не делал. Столько сил… ещё никогда в жизни, — сипло и едва слышно ответил он, вздохнув. — Мне показалось, я подошёл к черте, после которой восстановить силы уже невозможно… Но вроде бы нет, обошлось. Меня будто изнутри выпотрошили, и я пожалел, что не физически. Чесу несложно было его понять. Он вполне себе мог представить, какого это. Он мало понимал, как эти внутренние силы могли преобразовываться во что-то полезное — потому что, как известно, ими не обладал, но знал, как много требуется этой энергии для простой короткой вспышки света, например. Это не магия, не фокусы, не запредельный мир Гарри Поттера и прочих волшебников; это — реальная жизнь, в которой экзорцист мог распоряжаться своими силами исходя из их количества и мощи. И одна вспышка, один огонёк или луч, созданный, кажется, из ничего, стоил экзорцисту колоссальных сил. Именно поэтому, как знал Чес, никакими визуальными эффектами работа экзорциста обычно не сопровождалась. Но сегодня… ему, ничего не понимающему в этом человеку, стало и впрямь жутко от одной мысли, насколько выложился Джон. — Что произошло? — наклонившись к нему, спросил Чес. — Ты… ты до сих сдерживаешь лианы или?.. — Нет, эта дрянь повылезала только там… — на выдохе произнёс Джон и провёл рукой по своему наверняка пылающему лбу. — Не знаю, что это было… Похоже на очередную ловушку. Она была давно спрятана там, этот ангелоподобный её лишь активировал. Наверху послышались истошные крики и глухой треск; с моста в воду вылетела машина, а за ней ещё пару человек. Брызги заставили Чеса вздрогнуть и неприятно изумиться тому, что никто не смог выплыть или хотя бы попытаться этого сделать: блестящая чёрная вода сомкнулась над головами людей навсегда. Крики и поистине ужасающие вопли вокруг них только усилились, выстрелы звучали где-то совсем рядом. — А ты?.. — начал Чес, схватив его ладонь в свою — эмоции нервно били через край, обжигая и добивая его. — Что сделал ты? Джон посмотрел на него пристально и серьёзно. Отбросив свою рациональность и желание показаться сдержанным, он сжал ладонь Чеса и позволил чужим прохладным пальцам дотронуться до его лба. Чес так и знал: лоб горел, температура изрядно поднялась. Он провёл по скуле Джона и ощутил, как лихорадочно горячие ладони согревали его прохладные пальцы. Джон был слишком слаб и жалок в те минуты, и Чес ощущал почти невыносимую близость, когда видел, что тот выпускал собственных, искусавших его душу демонов и позволял Чесу видеть их и распоряжаться этой тайной как угодно. Ничуть не похоже на Джона, ни капли, но чертовски безумно и хорошо; Чес молил своё сердце не выпрыгивать из груди, буквально раздирая внутреннюю тишину своим грохотом. Наконец Джон ответил с тяжёлым вздохом: — Я… принял в себя частичку Бога. Только так можно было создать световую и энергетическую волну такой мощи, какая была бы способна убить и на время остановить эти растения. Иначе… никак. И у нас не было времени. — Чес ощутил головокружение и накативший приступ паники — нынче она стала частой гостьей его сознания. «Он принял в себя частичку Бога…» — отдавалось в голове гулким, похожим на сновидение эхом. Чес отказывался верить в услышанное. Он знал про этот приём, но не считал его реальным и возможным, потому что такое получилось лишь единожды за всю историю существования экзорцизма, то есть за всё время, начиная с древнейших эпох! Эту легенду бережно пересказывали из поколения в поколение в среде экзорцистов; Чес боялся соврать, сказав не ту дату или не то имя, но событие точно произошло в эпоху Возрождения и человек, сумевший сделать это, правда, на более длительное время, умер сразу же после ритуала. — У меня было чувство, что я сдохну, вознесусь и займу место самого Бога, — хрипло и невесело усмехнулся Джон, пожав плечами. — Было… очень мучительно, страшно и почему-то одиноко как никогда. — Чес внимательно посмотрел в его глаза и оказался отчего-то слишком хорошо способным понять состояние Джона, хотя до мало-мальски реалистичного представления того, что произошло, ему было далеко. Он помнил, что тот храбрец из прошлых столетий умер от истощения, случившегося буквально на глазах у толпы. Стало быть, это занимало настолько много сил, насколько с первого взгляда и нельзя было дать Джону, пусть и как сильнейшему в своём роде. Многие после того бедолаги пытались повторить подвиг, но всё заканчивалось либо трагедией, либо полнейшей потерей сил, либо разочарованием в самом себе оттого, что из всех приложенных усилий даже захудалой вспышки не вышло. Именно поэтому Чес не мог сказать что-либо ещё несколько минут — он был изумлён и взволнован. Джон мог умереть, но Джон справился. Он — второй человек, кому спустя много столетий удалось повторить попытку даже удачнее, чем это удалось первому. Чес никогда не сомневался в огромной силе и способностях Джона, но сейчас ему казалось, что перед ним и впрямь сам Господь. — Я очень… испугался, — продолжил Джон, закрыв ладонями лицо, — что потерял все силы. Уже не помню мгновение, когда я решился сделать это и когда это происходило… очень смутно. Мне кажется, я не задумывался над тем, сдохну или нет. Но сильно испугался, осознав, что внутри меня пусто и гулко — никакой энергии. Затем нашёл какой-то клочок и успокоился. Я не переступил точку невозврата. Значит, можно ни о чём не волноваться. Эй, ты смотришь на меня, как будто я без пяти минут мертвец!.. — Джон прикоснулся к его руке и слабо улыбнулся. — Всё хорошо. Если ничего плохого не случилось во время ритуала, после волноваться уже не о чем, потому что силы будут только восстанавливаться. Чес тяжело вздохнул, как будто только что сам принял в себя не то что частичку Бога, а целый мешок с ними. Он только сейчас понял, какие альтернативы могли произойти… Ему стало невыносимо даже думать об этом. Джон вполне понял его состояние и аккуратно обнял рукой за плечи, прижав к себе и уткнувшись носом в его волосы. Чес понимал: Господи, как глупо, как же глупо, что они, под мостом, с которого падали машины и люди, ночью, в центре Амстердама, на мокрой холодной траве, около плескающейся тёмной воды, сидели, прижавшись друг к другу, и не хотели прерывать мгновение, болезненное, но, кажется, отчего-то всё же лучшее в жизни. Чеса била почти лихорадка, голова горела от ужасных нереальных мыслей, а пальцы вцепились в пальто Джона. Он был морально выжжен изнутри, но всё-таки… всё-таки чувствовал себя живым и таким счастливым. Джон был дьявольски нежен, и Чесу казалось: до неизбежного совсем немного, пара издевательских, глупых сантиметров, и они оба взлетят ввысь, но оттолкнутся от влажного свода моста и вернутся обратно в свои тела. Джон шептал ему о чём-то, пытался успокоить; его губы прикасались к волосам, дыхание обжигало кожу, а объятие было непростительно крепким и отчаянным. Чес сдался полностью, наклонив голову, и уткнулся лбом в грудь Джона; на одно дразнящее мгновение жар обжёг кожу шеи, а одно невесомое, ошибочное касание губ заставило пройти целый заряд ослепительных искр по всему телу. Чес убеждал себя, что это ошибка, умолял сознание воспринять это как собственную галлюцинацию, но прикосновение сухих губ было таким явственным, таким решающим и таким правильным, что Чесу стало страшно. Но он не сделал ни единого движения, оставшись в прежнем положении и позволив греховному ощущению пройти по всем его венам. В тот момент они оба знали, что отрицать их сомкнувшиеся души, как и тела, уже не имело никакого смысла. И что-то громогласное, но тихое, печальное, но светлое, убивающее, но воскресающее, неизбежное, но найденное по собственному желанию совершенно близко, а именно — в их искалеченных, усталых сердцах и прожжённых насквозь душах. «Всё скатилось настолько, что мы почти у цели. У самого дна, — думал Чес, немного отстранившись от Джона и утирая холодный пот со лба. — Ледяной Джон Константин давно стал обладателем самого горячего сердца, а беззаботный Чес Креймер стал думать слишком много». И все эти открытия были так не вовремя… — Ты… уникальный. Я даже отдалённо не смогу понять, как это, но это навряд ли можно описать даже словом «сверхсложно». Ты выглядишь очень бледно. Как себя чувствуешь? — у Чеса самого язык заплетался, а усталость обманчиво клонила в сон. Но Джон выглядел раз в сто измученнее. — С каждой минутой всё лучше. Нет, сейчас совершенно нет никакой опасности моей жизни. Есть только вероятность потерять все силы, если я буду в ближайшие дни вновь пытать счастье с частичкой Бога. А этого, я надеюсь, не произойдёт — мне хватило сегодня, — Джон ещё раз выдавил из себя улыбку, и Чес почти успокоился. — Сейчас же нам надо выбираться отсюда. И срочно. Я привёл нас сюда лишь только для того, чтобы немного отсидеться, а то у меня голова сильно закружилась, да и ты выглядел не лучше. — Чес хотел было спросить насчёт того, как им воспринимать полученную информацию, но Джон остановил его: — Нет, сейчас никаких обсуждений случившегося… Подвигом на сегодня будет хотя бы добраться до дома. — Но как мы выберемся? На улицах происходит чёрт знает что… — до Чеса вновь долетел чей-то сдавленный вопль, а на набережной теперь, судя по звукам, столкнулись две машины. — По набережной дойдём до следующего моста, его отсюда видно. По нему не ездят машины, да и вроде спокойно там… Потом по боковым улочкам выйдем на Фредерик Хэндрикстраат и там уже этого кошмара вроде быть не должно… — Джон схватил его за руку, приподнялся, не распрямляясь в полный рост, и потянул его за собой. Чес послушно встал и поплёлся за ним; сидеть далее не имело смысла, потому что тело расслаблялось сильнее и обманчивее, к тому же, на горизонте в противоположном направлении стала виднеться чья-то лодка, неумолимо приближающаяся к ним. Чес не успел разглядеть того, кто ею управлял, но готов был поклясться, что видел длинную клювообразную маску — как и когда-то недавно… Одно только воспоминание заставило его ускориться и передвигать быстрее своими замёрзшими ногами. Они бежали по склону реки, не решаясь подняться выше, на проезжую часть. Слишком резко и подозрительно убийственная суета приутихла: как будто толпа наконец убежала в нужную ей сторону, а все машины похоронили себя на илистом дне прохладного канала. Людей было мало, ровно как и шума, а рёв двигателей машин вообще стал редкостью. Улица в один повелительный щелчок как будто умерла. И это нагоняло очередную волну паники. Чес ступал по мягкой траве, держа Джона за руку, и вдыхал речной тяжёлый запах, смешенный с ароматом полыни, которой всё же удалось заполонить собою даже этот узкий бережок. Вода отражала небо: такое безукоризненно чистое и яркое, издевательски подмигивающее им миллиардами своих ярких планет и как бы говорящее: «Ого, неужели вы там, внизу, страдаете?». И ветер, шелестя листвой ближайших деревьев, вторил этому уходившему в бесконечность вопросу. Чес и сам не прочь был узнать ответ, но мог лишь изумляться тому, как параллельные миры на этой крошечной планете не могли поделить меж собой власть и могущество. Наверняка со стороны далёких звёзд это было диковато и смешно. На соседнем мосту и правда было тихо и почти безлюдно; никаких следов разрушений, потому что машины там не ездили из-за ограждений. Где-то вдалеке ещё раздавались выстрелы, но ужё приглушённо и слабо; люди вокруг давно не бежали сломя голову, а просто спешно перебегали тротуары и скрывались в узких улочках. Машины были редкостью, разрушавшей возникшую идиллию — люди тут же прятались в подъезды и за калитки. Джон и Чес перебрались через мост и оказались на другой стороне улицы. Затем Джон повёл его к ближайшему узкому переулку; пришлось изрядно поспешить: где-то сбоку стал слышен надрывный, сиплый рёв автомобиля и испуганные крики. Чес уловил взглядом блеск фар, а в следующую секунду они с Джоном уже едва умещались на пешеходной части маленькой улицы, в которой скрылись. Настала череда тёмных амстердамских подворотней, где Чес избегал взгляда на дальние чёрные углы и пытался не вслушиваться в зловещее скрежетание около мусорного бака на другой стороне. Здесь везде пахло стиральным порошком, землёй и ещё чем-то тошнотворным. Чес хотел бы соединить эти три запаха в логичную картину, скрывающуюся под покровом ночи здесь, но не стал ради своих же нервов. Однако даже не сказанное в мыслях казалось вполне очевидным и заставляло тело вздрагивать от страха. Джон давно вытащил пистолет и был готов в любой момент стрелять на поражение. В окнах первых этажей ярко горел свет и за плотно задёрнутыми занавесками передвигались тени — они в чём-то копошились и ходили кругами; Чесу даже послышался сдавленный умирающий крик, и он так хотел, чтобы это происходило лишь в его воспалённом рассудке. Но бесформенные, завёрнутые в балахоны тени ускорились, вскидывали руки к потолку, странно потрясывали головами и резко наклонялись вниз, как будто там лежало нечто такое, до чего надо было обязательно дотронуться. Всё это напоминало сатанинский квартал Лос-Анджелеса, но Чес не боялся, когда ходил там даже в одиночку — ну кого могли вызвать эти полоумные переростки с кучей комплексов? Разве что каких-нибудь бесов или нолов! Самый плохой экзорцист (коим и был Чес) мог справиться с такими выродками одной левой. Но сейчас Чеса буквально трясло и лихорадило при одном лишь виде происходящего в окнах. И это было не одно окно или один дом — целый квартал низких, почему-то ветхих и заплесневелых домов, которые никоим образом не напоминали те аккуратные точёные здания при свете дня. И в каждом окне первого этажа происходило какое-то дикое таинство при тусклом свете; Чес стискивал зубы, чтобы те не выдавали себя глухим стуком, но скрыть свой страх от Джона так и не удалось. К тому же, взглянув на напарника, он понял, что тот отнюдь не храбрился и при виде пляшущих теней в окнах только крепче сжимал в ладонях пистолет. Чес давно отучил себя бояться потустороннего мира демонов — Джон объяснил ему многое, развеял самые популярные мифы о мистике и помог совладать с собственными страхами. И Чес не пугался, потому что знал слабые места того мира. Но при виде сегодняшних сатанистов — или около того — он начинал терять дар речи. Тут всё было незнакомо ему; и не только ему, конечно, но и Джону. Они с ним не знали ровно ничего о Флириусе и о ещё более тёмных, чем сама ночь, сторонах его существования. Сухого полухудожественного описания было недостаточно, ровно как и однобоких рассказов очевидцев. Даже после десятилетий изучения мира демонов Джон недавно почти что не облажался и едва сумел спасти себя и мир. Нигде не было постоянства и стабильности. Что уж говорить про Флириус… Именно поэтому Джон и Чес одинаково пугала перспектива узреть плод трудов местных чернокнижников. Когда улица Фредерика Хэндрика уже стала виднеться впереди, послышался громогласный, но приглушённый толстыми стенами домов вой. Чес обратил внимание на взбесновавшиеся фигуры: во всех окнах одетые в балахоны люди запрыгали и затрясли руками в исступлении, как будто бы сумели дойти до нужной кондиции. Или довести до неё своих жертв. У нескольких теней Чес обнаружил очертания предметов, похожих на топоры, пилы или ножи, и ноги едва удержали его тело. Джон вовремя ощутил это и сильнее схватил его за руку, придержав его от падения. У Чеса началось лёгкое головокружение, а сердце стало биться медленней и тяжелее. Да, он видел многое; но от одной лишь мысли, что могли выдумать здешние колдуны, становилось нехорошо и тошно. И эти топоры с ножами он, конечно, увидел зря. Джон шептал ему: «Надо поторопиться, улица уже впереди нас. От неё близко до дома… Быстрее, прошу тебя!». Он тоже ощущал приближение чего-то плохого. Чес изо всех сил старался ускориться, но ноги заплетались и спотыкались на ровном месте, а тошнотворные запахи мусора и сгнившего мяса доводили разум до помрачения. В ближайшем переулке послышался дверной скрип и душераздирающие, истеричные вопли. В тот момент надо было сорваться с места и бежать, бежать, что есть сил, до ярко освещённой улицы впереди, не заглядывая в боковой переулок и не силясь увидеть в нём что-либо. Но эти ужасные, пропитанные адскими мучениями крики… Чес встал как вкопанный, Джон ещё противился этому липкому, безысходному чувству, которое оплетало и с чавканьем поглощало разум, и старался шагать вперёд, тащил за собой Чеса, но каждый его шаг становился медленнее и нерешительнее. Крики были леденящими и оглушающими, и в следующую секунду они послышались во дворе чуть дальше от них на другой стороне улочки. Казалось, будто они заполоняют всю округу, звонко отскакивая от крыш и подъездов. Вопли переходили в предсмертные хрипы, и стал слышен хлёсткий звук ударов плетью. Чес не смог больше идти вперёд, когда в паре метров от них из-за поворота выползло первое такое существо — плод извращённого и издевательского гения местных сатанистов. Человек — уже трудно было разобрать пол и возраст — полз прямо по асфальту; он весь был залит тёмной кровью, его лицо исказил болевой шок, но руки упорно продолжали скрести, передвигая тело вперёд. Постепенно стала видна его спина, покрытая следами от жёсткой плети, но вместо ног… Чес уже не мог кричать. У этого человека было отрублена половина тела, он тащил за собой обрубленный, хлещущий кровью остаток. Жить ему оставалось недолго, но недолго наверняка превратилось в самый раздирающий и ужасный ад. Он кричал, но полз, подгоняемый уже не плетью, а рефлексом. Он увидел Джона и Чеса буквально в метре от себя и, захлёбываясь, что-то бурчал, глядя обезумевшими глазами на них. За ним появился ещё один такой, за которым тянулось кровавое полотнище, но он умер сразу, не выползая из боковой улицы до конца. На другой стороне чуть вдалеке показались те же безобразно искалеченные жертвы, проползающие буквально несколько метров после своего появления и сразу умирающие от потери крови. Отблеск луны неудачно попал на одно из тел, осветив уродливые ошмётки и лужу крови; Чес стоял на месте, уговоры Джона пролетали мимо уха, он будто оглох, а затем, ощутив приступ тошноты, он отвернулся, и его вывернуло прямо на этой улице. Он не чувствовал ни ног, ни рук, перед глазами были эти бедные люди, ползущие и умоляющие в них выстрелить, их покрытые розгами спины, их… обрубленные тела, залитые кровью; в ушах раздавались вопли, перекрывая все остальные звуки. Чес едва успел утереть рот, когда понял, что его буквально на себе нёс Джон, запрокинув одну руку себе за плечо. Он перепрыгивал и обходил стороной что-то; Чес опустил взгляд вниз и его чуть не вырвало во второй раз. Узкая, буквально в два метра шириной улица оказалось кладбищем жертв, разрубленных пополам; тяжёлый запах крови впитался, казалось, в одежду и в волосы навсегда. Снизу слышались крики «Пристрели» — уже почти ослепнув и обезумев от боли, люди заметили пистолет в руках Джона. Чес бы, пожалуй, выстрелил ради успокоения совести, но Джона сейчас менее всего занимали эти благотворительные мысли — он практически тащил его на себе. В узких боковых переулках промелькнули знакомые фигуры в балахонах и с хлыстами в руках; мгновение — долгое, но почему-то стремительное, и вот они с Джоном уже бежали по широкому проспекту, ярко освещённому фонарями и совершенно спокойному. Лишь стоны умирающих глухо скребли внутри головы какое-то время, а затем прекратились. Никогда не подумаешь, что стоит свернуть с главной улицы куда-то в дворы, а там уже будет твориться вакханалия. Чес судорожно глотал воздух ртом и чувствовал себя отвратительно; ему было стыдно за свою слабость перед Джоном, но, кажется, он не был готов к тому, чтобы увидеть подобное зверство. Ничего похожего в прошлом ему не довелось видеть; Джона, видимо, пугали ещё и не таким. «Всё-таки я правильно сделал, что ушёл из этой сферы…» — насмешливо думал Чес, когда они немного сбавили шаг и свернули на вполне себе знакомую Халлстраат. Несмотря на то, что сатанинский квартал они прошли уже давно, в ушах стоял гул из стонов людей и хлёстких ударов плетью. Чес корил себя безмерно за боязливость и ранимость, но ни в одном самом худшем кошмаре не мог бы представить зрелище ужаснее. Флириус всегда добивал неожиданностью и внезапностью, ему удавалось дотянуться до самых скрытных, забытых и, может быть, ещё даже неосознанных страхов. Подавлять морально он умел, короче говоря. И Чес теперь серьёзно сомневался в успехе затеянного ими с Джоном дела. Он не помнил, как оказался дома и даже лежал на диване. Его тело сильно дрожало, лоб горел, и даже под одеялом в кофте и штанах было прохладно. Джон заваривал чай на кухне, а часы отмерили половину первого ночи. Разум устал настолько, что отказывался воспринимать действительность и старательно уклонялся от этого, ускальзывая в бессознательность. Джон вскоре вернулся со знакомой разноцветной кружкой и поставил её на столик перед ним. — Ты как, Чес? Привстань чуть-чуть, пожалуйста. Тебе обязательно надо выпить это. — Чес нехотя приподнялся на локтях, а Джон в это время соорудил из подушек сзади него удобную опору для спины. Чес провёл рукой по влажному лбу и вздохнул. — Мне… уже лучше. Ничего серьёзного. Просто нужно отлежаться и немного поспать… — Чес даже не стал трудиться и выдавливать ложную улыбку, потому что Джон просто-напросто уже знал о его состоянии лучше его самого. На самом деле, ни черта Чесу лучше не было: голова кружилась, зрение не фокусировалось, а в желудке неприятно бурлило. — Что это? — спросил он, взяв в руки горячую кружку. Джон, уставший и взволнованный, сел рядом и, выдохнув, пояснил: — Обычный зелёный чай с сахаром. Всегда помогает, особенно для хорошего сна. — Чес сделал глоток и поморщился с непривычки: настолько переслащённый чай он не пил с самого детства. Но сейчас это действительно показалось спасительным напитком, и после нескольких глотков стало значительно лучше. — Ты-то сам как? Тебе таких кружек надо выпить целый десяток, — Чес заметил его бледность, и Джон, глянув на него, благодарно кивнул. — Я уже забыл… моя кружка на столике стоит, — он сходил за своим чаем и вернулся. Некоторое время они молча отхлёбывали прозрачно зелёную сладкую жидкость. Затем к Чесу стали потихоньку подбираться воспоминания минувшего вечера, и его жутко передёрнуло. Спасаясь от собственных мыслей, он повернулся к Джону. — Слушай, а можешь… остаться сегодня… со мной? — Чес ощутил приторное бархатное чувство, появившееся в нём так неожиданно, как луч света в тёмном небе, и посмотрел прямо в глаза Джону. Тот усмехнулся и кивнул; было ощущение, что он не хотел и не мог отказаться — этой ночью подобное безумное решение было правильным и жизненно необходимым. Сегодня они нуждались друг в друге как никогда. — У меня есть матрас и запасное бельё, так что… — Чес не успел договорить — Джон коснулся его ладони рукой и кивнул. — Я готов спать и просто на полу. Думаю, у себя бы в одиночестве я сошёл с ума. — Чес улыбнулся и принялся допивать чай; Джон был отчаянно ласков и нежен, его прикосновения наполнялись особенным теплом, а слова — иным смыслом. Чем ярче распалялся пожар вокруг, тем сильнее оголялись провода их чувств, дребезжащие и мигающие искрами. Больно, непривычно и сумасшедше, но в миг, когда миры вокруг сталкивались и уничтожали друг друга, это было слишком странно и желанно. Чес не ощущал сейчас стеснения и с замирающим сердцем попробовал переплести свои пальцы с пальцами Джона — тот ещё не убрал свою ладонь. Сердце гулко ухнуло, наполнив вены сладостным разрядом, а щёки предательски покрылись румянцем. И Джон оказался таким податливым, что аккуратно сжал пальцы и едва слышно выдохнул — как будто от облегчения, хотя дело явно к этому не шло. Это было самое лучшее и самое непривычное чувство, которое когда-либо испытывал Чес. Сомнений становилось всё меньше и меньше. Затем, после умывания и переодевания, Чес наконец захотел уснуть, потому что усталость неожиданно накинулась на него после расслабляющего чая. Он вытащил сменное бельё для постели из шкафа и стелил Джону его временную кровать, пока тот умывался. Спустя пару минут всё было готово и Джон как раз вышел из ванной; поблагодарив Чеса за уже разобранную постель, он уселся на неё. Потом его как будто осенила какая-то мысль: он пошёл в коридор, вытащил из кармана своего пальто какую-то мазь и вернулся. — Можно тебя попросить… обработать мне рану на спине. Я бы и сам сумел, но что-то с моей рукой — потянул, видимо, а левой у меня навряд ли получится сделать это аккуратно, — почему-то в этот момент Джон выглядел как никогда домашним и настолько близким человеком, что Чес с сомнением стал задавать себе вопрос «Почему матрас я разобрал только сейчас?». Казалось, они с Джоном жили здесь уже очень давно. Чес кивнул, взял в руки тюбик с мазью и отвернул крышку. Джон в это время стянул с себя кофту и, повернувшись к нему спиной, уселся прямо на пол перед ним — видимо, не хотел его лишний раз беспокоить и заставлять встать. Рана на спине была широкая, розоватая, немного влажная, но в общем процесс заживления явно проходил хорошо: кровь больше не сочилась и рана потихоньку срасталась. Чес, выдавливая прозрачной мази на ладонь, с усмешкой разглядел мелкие татуировки на теле Джона: маленькие непонятные символы спускались тонкой ниточкой по шейным позвонкам вплоть до окончания самой шеи. Наверняка они что-то значили — у Джона всякая татуировка была неспроста. В нижней части спины виднелся замысловатый рисунок в виде заполненного линиями параллелограмма. Больше Чес не успел разглядеть, потому что слишком быстро и ловко управился с мазью и раной. Однако, поддавшись совершенно глупому порыву, он помедлил в конце, когда закрывал тюбик, и аккуратно дотронулся шеи Джона, где чёрные неизвестные буквы волнистой вязью спускались вниз. Было в этой татуировке нечто притягательное и особенное; Чес был уверен, что она значила что-то важное и серьёзное — обычно со всеми незаметными и маленькими татуировками так и было. Он провёл пальцами по шее вниз, следуя рисунку, и только потом опомнился и отдёрнул руку, как будто чёрные символы налились жаром, словно угольки. Джон тихо смеялся и, полуразвернув голову к нему, насмешливо проговорил: — Выглядит красиво и загадочно, правда? Но это одна из тех тату, которые я набил в ранней молодости, когда не хотел задумываться над истинным смыслом всех этих рисунков. Я никому ни разу не говорил об этом, но… ты даже себе представить не можешь, что означает эта татуировка! — Джон покачал головой, смеясь, и наконец полностью повернулся к Чесу, задорно глянув ему в глаза. — На языке телугу это означает три раза написанное слово «кексик». Именно кексик, не кекс, представляешь? — Чес уже звонко смеялся: никогда бы в жизни не подумал, что одна из тату Джона не значила ничего и дословно переводилась вот так! Сам Джон едва сдерживал смех и немного смущённо чесал затылок. — Я был и впрямь очень глупый. Но выглядит эта тату неплохо, верно? Чес кивнул и, смеясь, дошёл до ванны, где помыл руки от мази. Затем вернулся, кое-как сдерживая улыбку, но, взглянув на Джона, вновь ненароком рассмеялся. Кексик! Ситуация больше походила на анекдот. — А вывести ты не пробовал? Вроде же есть такая процедура… — спросил Чес, когда тот натягивал кофту обратно. — Есть, конечно. Но гарантий нет никаких. Вместо едва заметных символов на шее может в лучшем случае остаться размытое сероватое пятно, которое можно будет увидеть ещё издалека. Поэтому пускай уж лучше будет кексик. Не представляю, кто в Европе или в Америке в таком совершенстве знает этот язык — потому что мне кажется, что о его существовании тут вообще никто не знает. Да и место не слишком видное… — А кто на нём говорит, кстати? — спросил Чес, выключая свет и заползая под одеяло; силуэт Джона где-то впереди тоже скрылся внизу, на матрасе. Диван и матрас были расположены довольно близко, но, тем не менее, Джон и Чес не видели друг друга в темноте. — Некоторые страны Юго-Восточной Азии, пару индийских штатов, на островах Фиджи и ещё где-то… Уже не помню. Но вроде как число говорящих на нём около восьмидесяти миллионов или что-то типа того. — Чес удивился и задумчиво хмыкнул. — Я даже не представляю, как подобный образец татуировки оказался в том салоне, потому что тот салон надо было видеть: самый ветхий и ужасный среди всех, которые были в округе. Зато самый дешёвый — в молодости, сам знаешь, этот фактор становится наиболее важным. До сих пор изумляюсь, как я выжил после этой процедуры и даже не подхватил СПИД: минимум санитарии, ужаснейшие условия, даже слухи ходили, что там кто-то всё же умер после того, как сделал тату… — Ничего себе! Ты всегда был рисковым парнем, видимо, — Чес усмехнулся. — На моём теле нет ни одной татуировки, например. Просто потому что для всяких ритуалов я не годен, так как не наделён силами, как ты, а для обычной жизни мне это навряд ли понадобится. — Ну, ты, в отличие от меня в то время, умный. Вот и всё. Правда, мне помнится, это тату с кексиками я сделал лет в пятнадцать, но всё же. — Джон хмыкнул и несколько секунд задумчиво молчал. — Знаешь, в тебе всё-таки есть силы, причём немалые. Но они другого характера. Они не разрушительные. Они созидательные. Ты вселяешь надежду в лучшее, хотя может сам так и не думаешь. Сегодня, когда я впитывал в себя божественную частичку, я был без сомнений уверен в том, что умру. Но в последний момент я взглянул на тебя, на твоё измученное лицо и в твои глаза, полные боли. И понял, что ни за что не хочу умирать. Я хочу остаться рядом с тобой в независимости от того, каким будет мир вокруг. Ты мне дал надежду на то, что я выживу. И я выжил, — он помолчал некоторое время, а Чес, затаив дыхание, слушал, как сладко и гулко билось его сердце, как неожиданное тепло разлилось резкой волной по всему телу. «Я был его надеждой… Боже, если это и впрямь говорит сам Джон Константин, то всё хуже, чем я думал», — говорил про себя так, будто ещё не верил и будто нечто плохое было уже совсем близко, а сам блаженно улыбался, радуясь сумраку в комнате, который прикрыл их оголившиеся души. — Не люблю такое говорить, ты и сам знаешь, но не смог держать это в себе. Почему-то настало такое время, когда я уже перестаю быть похожим на себя прошлого. Я становлюсь искренним и открытым. Но, Чес, это только потому, что рядом ты. И, я чувствую, это правильно. Правильно, чем что-либо ещё. — Я ценю это, Джон… — тихо проговорил Чес, а его губы дрожали, ровно как и душа. Джон хмыкнул и наверняка улыбнулся. Они пожелали друг другу спокойной ночи и умолкли; Чес долго не мог заснуть из-за отчаянного сердцебиения, гнусных и слишком хороших воспоминаний, зато когда заснул, немного мучился от кошмаров — они с Джоном вновь бежали по той узкой улочке, только на этот раз она была бесконечна… Правда, никаких изуродованных тел внизу не было, но они почему-то всё равно бежали, стараясь не смотреть вниз; наверное, сбегали они разве что от собственных страхов. И это было справедливо.