Амстердам, цветы, демоны

Иногда боль является частью нашей жизни. И мы думаем, что она будет всегда, ведь мы не помним жизни без боли. Но в один день, вдруг что-то изменяется, возникает какое-то странное, непривычное ощущение. И в такой момент мы понимаем, что счастливы. Холм одного дерева (One Tree Hill) ©.

      — Я буду повторять то, что тебе известно, но так мне будет проще. Я едва чувствую своё тело, готов упасть, потому что устал, и эта усталость совсем другого рода, чем ты можешь представить… Но если я не расскажу сейчас, — заметив желание Чеса уговорить его подождать с разговорами, Джон только покачал головой, — то навряд ли уже припомню все подробности потом. Это как со сном: только просыпаешься и помнишь всё в необыкновенно чётких красках. Но стоит попытаться вспомнить к обеду, как уже и общий сюжет не помнишь. Если, конечно, не проговоришь про себя этот сон хотя бы раз пять. Так что слушай, пока вся эта история с Флириусом вообще имеет смысл для нас. Потому что через недельку страх утрясётся и воспоминания немного разбавятся текущей жизнью…       Чес подумал, что Джон прав: уже сейчас трагедия в соборе, способная перерасти во что-то серьёзное, казалась далёкой и чужой, а эмоции, сотканные из гладкого острого страха и томного разочарования, тускнели с каждой минутой. Конечно, такое ни в коем случае не забудется, но множество оттенков, которые они ощутили тогда, сотрутся навсегда. Поэтому Чес кивнул, а Джон затянулся и выпустил узкую, гладкую струйку дыма.       — Сложно представить, как давно всё это началось… Я даже толком и не понял, но, кажется, Флириус одного возраста с христианством и даже старше. Мы с тобой почти правильно стали догадываться, как он был создан. И сам мир нам немного открыл свою тайну. Так вот, много-много лет назад, ещё до появления христианства и прочего, Флириус начал потихоньку собираться воедино из кусочков. Кусочками этими были мечты и просьбы мелких цветочных демонов, духов, луговиков и прочих о том, чтобы у них наконец-то появился свой собственный дом, где они смогли бы жить спокойно, не прячась по углам домов и полянам от людей и древних экзорцистов. На самом деле, каждый маленький луговой цветок обладает собственной сущностью. Это называется слабой сущностью, если цветок сам по себе один или их до семи штук; в таком случае навряд ли кто-то заметит эту сущность, даже очень опытный экзорцист. А сильная — когда их больше семи — заметить можно, но трудно, да и кому это нужно. Цветочные духи — одни из самых безобидных видов нечисти на этой планете.       — И это что, получается, каждый букетик цветов — уже сильная сущность? Что они делают вообще, эти сущности? — Чес уже недоумевал, хотя это было всего начало рассказа. Джон затянулся поглубже и продолжил, смотря прямо перед собой.       — Каждый букетик — это правда. И клумба, и поляна. Всё это сущности цветочных духов — сильные или слабые. Но духи эти, как ты сам понимаешь, недолговечны, подобно цветам. Пока жив цветок и пока он не завял, дух существует и витает где-то в округе. Но они совершенно безопасны, и пусть тебя не пугает слово «демон». Безопасны и почти бесплотны… Так бывает всегда, кроме особенных моментов. И эти особенные моменты создал ни кто иной, как Флириус. Он создавался буквально из ничего, потому что силы и энергии всех цветов на планете всё равно было недостаточно для создания целой реальности. Плюс к этому экзорцисты тех времён подозревали нечто неладное, чувствовали всплески энергии с ночных цветочных долин и из садов и спешили изничтожить всех демонов и луговиков — не их физическую форму, а как раз сущность. Некоторые из этой цветочной нежити всё-таки приобретали, надо сказать, видимую глазу оболочку… Процесс создания мира навряд ли уложится в наших с тобой головах, Чес. Кажется, мне открылась и эта тайна, но я не смогу описать это, потому что и сам понял мало. Это как параллельное стекание всех образов, идеалов, представлений о новом мире в общий плотный концепт. И всё это — невидимо для нашего глаза, — добавил Джон и покачал головой, будто и сам изумился своим словам. Чес постарался представить, нахмурился и задумчиво покачал головой.       — Видимо, это очень отдалённое описание того, что там на самом деле… — Джон согласился.       — Короче говоря, никто не знает, как долго создавался и напитывался силами Флириус. Его много раз пытались уничтожить, потому что экзорцисты в ту пору были видели опасность там, где её не было. Они считали, будто цветочные демоны так запросто могли преображаться в ведьм и вейл, соблазняющих мужчин и разоряющих семьи. Это было далеко от правды. Спустя сотню с чем-то лет Флириус, кажется, сформировался достаточно, чтобы существовать, как отдельная реальность. Он сильно отличался от того Флириуса, который мы видели вчера, но впереди были целые века развития и укрепления. Именно поэтому Флириус показал нам фильм про ту несчастную девчонку и нелёгкую жизнь. Если подумать, можно провести параллели. Спустя ещё много лет мир цветов сформировался настолько, что о нём стали появляться первые легенды и описания. Случилось это в первом-втором веках нашей эры; имена этих экзорцистов потерялись в истории, но они первыми сумели оказаться там, во Флириусе, и поделились впечатлениями.       — Теперь интересно, как эти люди туда смогли попасть… или они тоже лишились своих званий после этого приключения? — до Чеса пока смутно доходила вся информация, но в голове начала вырисовываться вполне понятная картина. Джон кинул на него взгляд, хмыкнул и сделал пару затяжек. После этого, выбросив сигарету в урну и выдохнув, он продолжил:       — Нет. Вот в этом и заключается двуличная суть развивающегося мира. Флириус был подобно вьюну, который увидел свет и опору и начал дерзко и жадно оплетать свободное место. Ничего не поделаешь, просто такова сущность этих цветов, но, соединившись в одно осязаемое пространство, они создают невидимую опасность. Так вот, Флириус был создан не совсем идеальным в плане реальности — у него были прорехи и неточности. Одной из них была возможность некоторым посторонним существам проникать в цветочный мир, словно они сами были духами или демонами. Ну, ясно, что, кроме всяких разных видов нечисти, туда смогли проникнуть и люди. Причём, знаешь, многие из них были далеки от экзорцизма. Выбор Флириуса был иногда совершенно случаен, а иногда — нет. Происходило это перемещение ночью — почему, ты и сам теперь уже знаешь. Сквозь возникшие прорехи между Флириусом и нашей реальностью некоторые люди с позволения цветочного мира оказывались в нём. Почему мир начал делать это? Сложно сказать, ведь мы не можем даже представить себе, как мыслит целая вселенная, какие процессы происходят внутри неё перед важным этапом. Мне кажется, всё это происходило в силу характера цветочных духов, построивших для себя этот мир.       — А характер этот был капризным и неустойчивым? — предположил Чес и сверился с часами: до приезда автобуса было ещё около четверти часа. Джон подумал и кивнул.       — Да, похоже на то. И ещё Флириус был любопытным. Поэтому ему хотелось узнать, что же там за пределами его реальности; и тут вновь хочется сравнить его с вьюном. Потому что узнать — это одно, а узнать и плотно вцепиться своими стеблями — другое. Флириус приоткрывал завесу в свою реальность для многих существ из разных миров, хоть как-то связанных с цветочными демонами и прочими. Понятно, что самыми близкими к цветам оказались люди и наш мир в целом, потому что именно люди направленно занимались садоводством, селекцией. Они ухаживали за цветами, составляли целые долины и красивейшие сады, выводили новые сорта, более красивые и стойкие. Неудивительно, что Флириус в итоге заинтересовался нами. Однако, чтобы позволять некоторым людям перемещаться в него, он должен был тратить немало сил. Но этот минус вскоре стал плюсом для мира. Таким образом, он только тренировался и развивал свой потенциал. Уже в пятом веке нашей эры произошло первое и малость нелепое, но всё-таки нападение Флириуса на наш мир. Это нигде не было зафиксировано, но, если судить по дате, к этому времени мир вполне себе окреп. Даже чересчур.       — Но как это произошло? — теперь у Чеса мало укладывалось это в голове. Джон помолчал где-то с полминуты — ему было нелегко говорить, да ещё стараться воссоединять это в логическую цепочку, но пока он находил в себе силы, а значит, волноваться за него было нечего.       — Представь себе: люди на протяжении веков случайно, единожды или продолжительное время, попадали в тот мир. Они совершенно не осознавали это, но Флириусу удавалось сквозь что-то — уж не знаю, что именно, через аромат ли цветов или ещё как-то — проникать в их разум, собирать оттуда важные сведения о нашем мире и ещё много чего такого. Особенно опасны были экзорцисты, случайно оказавшиеся в ловушке Флириуса: пожалуй, они знали слишком много, и мир читал их знания как в открытой книге. Мне кажется, до сих пор мало кто из современных экзорцистов догадался до этого. Я сейчас немного перескочу с древности в наши дни и скажу, что, усилившись, этот мир делал на редкость пакостные и с виду совершенно дурацкие нападения на наш мир. Помнишь, я говорил, что есть информация, будто Флириус проявлялся сразу везде и видели его абсолютно все экзорцисты и даже те, у кого сил было поменьше? Ты уже догадываешься?.. — Чес, сглотнув, кивнул.       — Получается… он делал что-то типа массового сбора знаний? Со всех экзорцистов, возможно, очень даже сильнейших… А они все думали, что это просто слабый и совершенно безобидный мирок взбунтовался. И неспешно обезвреживали его… — Чес покачал головой и усмехнулся. — Возможно, даже то, как просто можно было нейтрализовать этот мир, было сделано специально. Флириус просто обвёл нас вокруг пальца.       — Да, всё верно. Он попробовал пробраться к нам в пятом веке, потерпел поражение, потому что был ещё недостаточно силён и осведомлён о нас. Тогда ему и пришла идея узнавать о нас гораздо больше, совершая с точки зрения вселенных глупую и бесперспективную атаку. Тогда всё и пошло по наклонной… для нас, конечно же. Люди обращали внимание на более интригующие вещи, экзорцисты изгоняли демонов, нечистые силы, переступали границу Ада, чтобы сразиться с чудовищами, сторожили другие, тогда беспокоившие нас стороны реальностей. Их волновали проклятые леса, глубокие пещеры, покинутые людьми посёлки, полные нежити подвалы и гниющие от бесов люди, чем цветочные демоны и духи, спокойно живущие под боком и радующие глаз. Помнишь, в начале я говорил, что в глубокой древности экзорцисты-шаманы старались уничтожать сущности этих духов? Так вот, те люди были гораздо мудрее своих потомков, забывших послания и предостережения от своих прародителей, которые говорили им, что враги обычно ближе к нам, чем мы можем себе представить. В пятых-шестых веках нашей эры стремительно развивалось христианство, появлялись побочные проблемы с еретиками, язычниками, так что у изгнанников демонов было много работы: спасать не только мир от катастрофического наплыва тёмных сил и обманчивых ангелов, но и самих себя от сожжения на костре. Так что редкие наплывы красивой, безмятежной реальности на наш мир воспринимались неумелой и безопасной шуткой. Как будто некто плохой продырявил бочку с вином, и оттуда теперь лился напиток, но вокруг никто не стал возражать, лишь пододвинули свои стаканы и начали пить. После, пьяные, люди залепили чем попало дырку в бочке, а через пару часов, проветрившись, вновь вернулись к ней, потому что бочка вновь давала течь, но это даже и к лучшему, вроде как… Преувеличение, допустим, но если и описывать людское заблуждение, то как-то так.       — Ну, а дальнейшее, видимо, очевидно, — вдруг отозвался Чес, глубоко и задумчиво оглядывая частные дома и серые поля через дорогу. — Флириус окончательно убедился, что ему точно повезёт с нами, и продолжил свои изучения. Чтобы однажды напасть тихо и незаметно. Но непонятно: почему сейчас всё это обострилось, почему именно я первым из нас двоих увидел этот мир и как это стало возможно, что он почти незаметно для сильнейших экзорцистов пробрался к нам.       — Как Флириус сделал такое незаметно, объяснить трудно. При захвате миров друг другом происходят сложные параллельные процессы, суть которых понять человеку не получится. Просто поверь, что, всё больше изучая людей, Флириус находил у них всё больше слабостей. Несмотря на то, что цветы и их сущности жили недолго, мир рос и процветал, наполняясь деталями и безумством. Каждый, самый маленький и бледный полевой цветок становился одним из кирпичиков, из которых состоял фундамент этого мира. Даже когда цветы погибали, энергия, которую они отдали, оставалась внутри Флириуса. Так что можно только представить, каков запас был у него… И сколько знаний — он прополз плавно и не показывал себя в нашем мире, сумев скрыть свою энергетику от экзорцистов. Люди, увидевшие Флириус, были выбраны случайно и не случайно. Почему ты — я не знаю. Навряд ли это теперь станет известно; это потерялось среди сотен похожих историй и людей. Почему это произошло именно сейчас — скорее всего, Флириус ощутил в себе достаточно сил для такого манёвра. Единственное, что он не учёл и что привело его к гибели, это почти полное господство Небес над нашим миром. Глупо, скажешь ты, ведь Флириус проник в разум миллионов людей за столько веков и мог бы узнать, насколько религия захватила нас. Мог бы узнать, что это за существа такие, что они могут, чем нам помогают. Но… — Джон замолк и внимательно посмотрел Чесу прямо в глаза, — но никто из нас не знал этого. Никто не мог предполагать, что ангелы столь ревностно пекутся о нас. Флириус однозначно уловил связь между нами, но не исследовал внимательнее. Он исследовал связь только в одну сторону, но не в обратную. Ему бы следовало взять под своё крыло одного такого ангела, а может, не одного, а целую сотню и изучать их пару десятков лет. Тогда бы он, наверное, догадался. Однако этого не произошло. Цветы связаны с людьми, люди ещё с кем-то, эти кто-то с ещё другими существами и далее, далее… У мира бы не хватило вечности, чтобы опускаться вниз по уровням от своих демонов. Учитывая, что было ещё несколько реальностей, в которых он изучал всё, что связано с его духами.       — Впрочем, надо признать, — после короткой паузы заговорил Джон, — что Флириус вполне подробно изучил нашу связь с ангелами. И его ничегошеньки не смутило, да и не могло смутить. Никто не мог догадаться, насколько же на самом деле сильна наша связь с ангелами. Безусловно, многие из экзорцистов предполагали такое, но наверняка никто не мог сказать; Флириусу было некогда рассматривать догадки и мысли каждого отдельного человека.       — Но почему же никто не вспомнил про Великий Потоп? Ты и сам говорил… Уж тогда очевидность того, что божественные силы с небес держат нас под прицелом, невозможно было отрицать.       — Это ты сейчас так говоришь, потому что теперь, после такой информации, у тебя всё прояснилось. А люди тогда считали это просто Божьим наказанием и спасением одновременно. Великий Потоп — просто одно из самых ярких событий. Случалось ещё много разных происшествий, доказывающих, что Небеса контролируют нас, а мы — их; но мы и не хотели думать в ином направлении. Да-да, это парадоксально, но это так. Ад и Рай появились только потому, что мы их придумали и в них поверили. Каждый религиозный народ думал, что всем миром управляет лишь их Господь — Иисус, Аллах и прочие… Немногие догадывались, что есть просто светлые и тёмные силы, Рай и Ад, вобравшие в себя понемногу из каждых религий. Впрочем, зачем я тебе это рассказываю — ты и сам немного это знал. Заблуждение, в которое попали люди — и до сих пор находятся в нём, как раз в том и состоит, что мы связаны с выдуманным нами миром куда сильнее, чем можем себе представить. Думаю, большинство навряд ли осознает это в достаточной степени, а несколько сотен безумцев вроде нас с тобой, догадывающихся или знающих, слушать даже не стоит.       Джон замолчал, чтобы перевести дыхание, а Чес задумался. По дороге перед ними проехало пару машин — значит, мир потихоньку просыпался. Чес пытался собрать мысли воедино, но что-то всё равно ускользало от его внимания. Они помолчали пару минут, и только после этого Чес негромко начал:       — Знаешь, а так даже лучше, что большинство людей не знает всей правды. Когда серьёзные тайны такого рода, всплывшие на поверхность, давали что-нибудь хорошее? Боюсь, это приведёт к очень плохим последствиям. Поэтому пускай всё останется, как есть. Многие не готовы к такому знанию, а многие и просто не верят в это, — Джон повернулся к нему, но Чес продолжил разглядывать дорогу. — Пока что-нибудь ужасное не затронуло кого-то в частности, он может и не думать об этом, так? Сегодня люди проснутся через пару часов и начнут отмечать Рождество, но никто из них так и не узнает, что поздним вечером мир мог измениться до неузнаваемости… Кстати, ты был прав, когда рассказывал, что бывает в итоге, если одна реальность расправляется с другой? — их взгляды вновь пересеклись, и Чес ощутил в тех глазах, пожалуй, чересчур много нежности и откровения. Джон устал быть скрытным; кивнув, он решил продолжить рассказ:       — Всё верно. Поэтому я не буду пересказывать, что могло быть в итоге. Наверняка в твоей голове куча вопросов, потому что информации много и не сразу получается осознать её в полной мере. Например, у тебя мог возникнуть вопрос, почему же я не предположил, что Верховные Ангелы сумеют вмешаться и спасти нас, только в последний момент? Признаюсь, я не ожидал такого. Я думал, они, хоть и пристально следят за нами, в наши войны и беды не лезут. Пример — наша прошлая битва со Злом и неоднозначное участие в ней Габриэль. Вероятно, в этот раз ангелы почуяли опасность куда более крупного масштаба, потому что почти никто не мог остановить это нашествие Флириуса. Не мог, потому что никто и не знал… Увидев, что подчинённая им реальность на грани катастрофы, которая могла бы обернуться гибелью и для них самих, ангелы предприняли попытку спасти нас. Вышла, конечно, радикальная зачистка, но иначе, пожалуй, наши миры было не спасти. Флириус и мы сплелись недостаточно сильно, чтобы разносить всё к чертям, как в истории с Великим Потопом, но и прилично, чтобы нас и катастрофу отделял всего лишь крохотный шаг. Именно поэтому в нашей реальности никто ничего не ощутил. Зато людей, случайно оказавшихся в Флириусе в тот момент, уже нет ни в каких архивах и даже в памяти других людей. Ангелы любят подчищать всё безукоризненно и жестоко, так что теперь ты представляешь, в какое небытие мы могли кануть с тобой, если бы вовремя не спаслись.       — Хорошо, но объясни, что же это были за люди-цветы в моём магазине и почему со мной происходила куча разных сумасшедших вещей до того, как я оказался во Флириусе? — Чес вспомнил и Лос-Анджелес, одаривший его перед выездом странным цветочным орнаментом подъезда (что, впрочем, вполне могло быть реальностью, но Чес свалил это на Флириус), и велосипедистку, и стену с розой, где ему на руку упал цветок, и странный чердак, где лежала открытка с надписью, теперь уже не казавшейся безумной, и, наконец, гид по Амстердаму. Джон как будто только и ожидал этого вопроса, потому что ответил быстро и почти не задумываясь.       — Это просто побочный эффект от хоть и постепенного, но всё же наслоения двух реальностей. Тебе выпала честь быть свидетелем подобного потому, что ты имел право войти в Флириус. И вот что ещё: мне кажется, мир в принципе не спроста выбрал тебя, хотя данная теория лишь одна из немногих, в которых причина «почему ты» выглядит более адекватной. Ты выбрал работу флористом, работу с цветами, ты сам ухаживал за ними. Люди, получившие доступ в тот мир, наделялись разными умениями. Как я понял, цветы, за которыми ты ухаживал, в которые вложил душу и заботу, преображали свою сущность в физическую оболочку. Только сущность сильную, конечно. Именно поэтому, когда я попросил тебя сделать мне букет из пяти цветов ещё в самом начале, ничего не сработало. Зато когда в букете цветков было больше семи, всё получалось.       — Зачем тогда цветам их физическая оболочка и почему они все стремились купить самих же себя в букете? — недоумевал Чес.       — О, физическая оболочка награждает цветы поистине широкими возможностями. А покупали они эти букеты лишь для того, чтобы иметь возможность ходить где угодно, а не в определённом радиусе. Чем они конкретно занимались в нашем мире, я сказать не могу. Но ведь явно помогали Флириусу стать крепче и сильнее. Кстати, помнишь, что только после встречи с тобой я смог увидеть Флириус ночью? Это потому, что мир научился передавать умение видеть его через касание. То есть представляешь, как много людей в Амстердаме неосознанно оказались втянуты в это? И столько же их и погибло этой ночью, после зачистки… — Чес вздрогнул, только осознав масштабы. — И каждый из них неосознанно отдавал свою энергию и силы на поддержание того мира. И мы с тобой… Именно поэтому тебе становилось нехорошо, когда мы подходили к центру — это был очаг Флириуса, где люди из нашего мира окончательно превращались в существ оттуда и полностью принадлежали ему. За много веков мир научился не только копаться в наших разумах, но и потихоньку ткать из наших энергетик силы, необходимые себе. Он осторожно преобразовывал их и пользовался. Это, наверное, самое худшее, что могло произойти. Да и вообще вся эта история — хуже не придумаешь. Опасность пришла не от демонов и дьявола, а всего лишь от цветочных духов…       — А то, что мы видели в Амстердаме, было только внутри города или распространилось по всему миру? — Чес вспомнил своё ощущение: ему показалось, будто где-то за пределами города всё в порядке и нет никакого Флириуса.       — На этот раз Флириус не стал охватывать весь земной шар или континент, а выбрал Амстердам. Думаю, тут нет вопросов, почему именно он… Город не только тюльпанов, но и цветов вообще, с древнейшим в Европе цветочным рынком. В средние века одна луковица тюльпана стоила здесь целый дом, так что можно представить, насколько сильно тут обожают цветы и выводить новые сорта. Вроде бы, всё выстроилось в логичный рассказ… А вот наш автобус подъезжает, кажется.       Чес посмотрел вперёд и увидал, что большой светлый автобус с горящими буквами «Конечная остановка — Амстердам Центрааль» подъезжал к ним. Они заплатили за проезд и проникли вглубь салона. Внутри было пусто и тепло; они уселись на мягкие сидения, и Чес только тогда понял, как сильно он устал. Тепло и размеренное жужжание мотора навевало на него дрёму, заставляя мышцы расслабиться наконец-таки после длительного и уже привычного стресса. В такую рань не нашлось желающих проехаться от Кёкенхофа до Амстердама, но на промежуточных остановках автобус должен был заполниться. Удобно пристроившись на плече Джона, Чес задумчиво рассматривал блеклые зимние пейзажи и обтянутые сухим плющом кирпичные дома. Джон обнял его одной рукой и прижал к себе; слишком искренне, слишком вызывающе, но Чес чувствовал себя в безопасности. Они с Джоном чересчур много потеряли, прежде чем сумели позволить друг другу это прикосновение. Их ошибка, безусловно, но об ошибках именно сейчас уже не хотелось говорить, потому что всё это было далёким и зыбким, а объятие казалось отчаянно нежным… Так чего же терять?       — А что будет дальше, Джон? С Флириусом и всеми нами? — спросил Чес, разглядывая туманные наброски городов вдали. Он думал, что Джон навряд ли поймёт вопрос и попросит его конкретизировать, но тому удалось с лёгкостью уловить суть. Впрочем, подобное уже не должно удивлять, а Чес до сих пор изумлённо вздыхал. Приятное и новое чувство.       — Что будет дальше, никогда неизвестно, Чес. Флириус обессилен настолько, что почти уничтожен. Но, конечно, не уничтожен до конца. Вместо него в пространстве витают пару энергетических клочков и всё. Ему понадобится слишком много времени, чтобы восстановиться хотя бы до уровня третьесортного хилого мирка, каким он был ещё до Христа. Единственное, что я знаю — история будет повторяться почти до бесконечности… — голос Джона уже слегка хрипел, но он всё равно продолжал. — Через много-много веков какая-нибудь пара идиотов, по типу нас с тобой, вновь столкнётся с этим и будет думать, что они одиноки в этом и никто не видит сумасшествия. Очень хочется верить, что они сумеют спастись… Ангелы всполошились насчёт того, что произошло, но их волнение временно; через пару лет выходка Флириуса забудется, как и он сам; возникнут новые проблемы и истории, более сложные и важные, чем Флириус. Так что, знаешь, после того, что случилось, я вполне себе уверен, что уж под цветочным миром мы навряд ли когда-нибудь окажемся. Флириусу уже никогда не удастся догадаться до огромного значения ангелов в нашем мире: каждый раз после поражения он будет начинать заново. Мы с тобой, Чес, не знаем и десятой части невидимых войн на границах миров, чтобы осознать: почти еженедельно наш мир подвергается опасности. Думаю, в любом случае, наш мир не пропадёт. Это просто одна из историй, из которой нам удалось выбраться живыми. И, честно говоря, теперь я даже почему-то и рад, что лишился своих сил… — Джон шептал это ему в волосы, и Чес от удовольствия прикрыл глаза. — Потому что смогу исправить много ошибок, которые наделал в прошлом. И экзорцизм будет только мешать…       Чес знал, чего стоили эти слова для Джона. Он слишком просто сказал их, но наверняка, когда говорил, немного морщился, а внутри его души трескался раскалённый огненный шар. Эта работа была для Джона всем: его гибелью и спасением. На протяжении почти десяти лет он сотню раз пересекал границы миров и истреблял всякую нежить; опасное, не всегда интересное, но его любимое дело. Джон сказал, что рад, но в душе он навряд ли принял потерю сил до конца. Он будет довольно долго страдать и ещё дольше не сможет определиться со своей будущей работой. Но Чес и не думал, что будет легко, что он сам останется с Джоном и начнутся безмятежные деньки. Он готов был разделить с ним эти ужасные, полные тоски и отчаяния дни. Он вполне себе представлял, что такое — Джон в депрессии. И он хотел стать для него поддержкой и возможностью выговориться.       Чес не сказал свои догадки вслух, только лишь прижался к Джону сильнее и сжал его ладонь в своей. Джон же мягко поцеловал его в макушку, и Чес ощутил сотни блестящих гирлянд, сладко зашелестевших в его душе. Они заснули спустя несколько минут и дремали до самого Амстердама.       Автобус прибыл на остановку рядом с вокзалом, и было единогласно решено, что они пойдут к Джону в мансарду — до неё было куда ближе. Почему-то под конец прогулки по почти вымершему рождественскому Амстердаму Чес ощутил ещё более сильную усталость, словно именно сейчас невидимый призрак высосал из него все силы. Кое-как преодолев несколько пролётов лестницы, они добрались до квартиры и почти одновременно рухнули на кровать, едва успев стянуть пальто и ботинки и оставить их в прихожей. Кровать Джона была странной — ни двуспальной, ни односпальной, но в тот момент стало совершенно всё равно: они безвольно повалились на неё и заснули ровно в тех позах, что и упали. И Чес, пожалуй, едва ли припомнил бы случай, когда засыпал столь быстро и одновременно ощущал бы себя столь счастливо.       Когда Чес очнулся, солнце уже ярко светило сквозь бежевые занавески и отбрасывало молочно-янтарные полоски на паркет. Джон дремал, тихо вздыхая и выдыхая, и лежал на боку, отвернувшись от него. Чес усмехнулся, поняв, что сам занял где-то две трети кровати, потому что изначально упал на неё спиной, и Джону пришлось сильно пододвинуться. Решив не будить Джона, он аккуратно встал с кровати и направился в ванную — благо, что она была в другом конце мансарды и можно было умыться, не разбудив никого шумом. Чес с радостью принял горячий душ и, когда вышел из ванной, увидал, что время постепенно близилось к полдню. Подобные случаи, когда ты не спишь всю ночь, засыпаешь где-то под утро, а просыпаешься в обед, сильно дезориентируют, но Чес и был рад такой встряске. Не причине этой встряски, конечно, а именно самой встряске… Джон ещё крепко спал, и Чес осторожно прошёл на отделённую ширмой кухню. Он совершенно не знал предпочтений Джона в завтраке и считал это жутким упущением со своей стороны; впрочем, на узнавание подобных мелочей относительно друг друга у них было ещё много времени. А пока Чес внимательно разглядывал, что же есть интересного в холодильнике Джона, и критически прикидывал, как это можно соединить во что-то съедобное. В итоге решил сделать пару сэндвичей, яичницу, ну, и кофе — избито, зато сытно и вкусно.       Джон восстал (именно восстал — только так можно было сказать по его растрёпанному измождённому виду) с кровати только под конец готовки. Грузно опустившись на стул, он зевнул и опустил голову на стол — конечно, этот короткий сон не мог восстановить абсолютно все его силы, а только поманил своей сладостью. Чес понимающе похлопал его по плечу и заставил для начала освежиться в душе. После него Джон обрёл вполне сносный человеческий вид и даже сумел вытряхнуть себе в кофе несколько ложек сахара.       — Знаешь, потеря экзорцистских сил, — заговорил Джон после первого живительно глотка кофе и усмехнулся, — словно похмелье, только ещё хуже. Я скверно выгляжу, так? — Чес помотал головой и, улыбнувшись, пододвинул ему сэндвичи и часть яичницы.       — Наоборот, очень даже неплохо для человека, совершившего прыжок между реальностями… — задумчиво произнёс Чес, и они с Джоном одновременно усмехнулись. Потом немного помолчали, отхлёбывая кофе и кусая свои бутерброды. Чес непроизвольно ощущал лёгкое смущение; он честно не знал, каких действий мог ожидать от него Джон, после их признания друг другу на верхушке собора. Он был мало сказать неопытен в этом деле — подобных дел у него не было никогда! И всё же было боязно сделать что-то неправильно и вызвать у Джона разочарование… Поэтому, не зная, как себя нужно вести сейчас, Чес решил вести себя как можно более стандартно и непринуждённо. В любом случае он доверял Джону и знал, что тот всегда поможет ему. И почему-то Джон смотрел на него в этот момент внимательно и понимающе, как будто вполне угадывал его мысли. В конце сытного, оттого и тихого завтрака, когда Чес аккуратно перенёс тарелки со стола в раковину, Джон осторожно взял его за руку и притянул к себе поближе.       — Тебе… совершенно не нужно волноваться о том, что будет дальше и как нам вообще с тобой вместе быть… — он мягко улыбнулся, и Чес ощутил почти феноменальное облегчение: оползень из его тревог, смутных огорчений и ядовитых мыслей мигом сошёл с его души и оставил его навсегда. — Для нас обоих это ново, но, признайся откровенно, как будто бы мы и не знали о таких трудностях… Мы были готовы даже к большему ужасу, зная-то нас… — Чес уже усмехался и чувствовал себя так спокойно рядом с этим человеком, что едва ли мог вспомнить причину своего волнения, мучившего его ещё минуту назад. Слишком иррационально, неправдиво, смешно, но так оно и вышло. Джон осторожно обхватил его плечи и прижал к себе; Чес обнял его в ответ, зарылся носом в его мягкой, пахнущей ментоловым дымом футболке и тогда его посетила несколько пафосная, слишком высокопарная мысль: после всего приключившегося им с Джоном вообще ничего не страшно. А ещё оставшихся в их душах демонов одиночества было не так трудно сгубить объятиями, подобными этому. Всё казалось слишком простым и лёгким, и Чес с трудом мог поверить, что ещё десяток часов назад они оба были на грани отчаяния и безумства. Впрочем, эта грань — без привкуса отчаяния, конечно — вполне достигалась ими, когда Чес ощущал терпкие, горячие поцелуи на своей шее, на губах, в волосах. Словно большие огненные птицы, эти поцелуи рисовали крылья позади него, рисовали муляж Рая вокруг, и Чес растворялся там вместе с Джоном…       Во втором часу дня Джон и Чес вышли на улицу с серьёзным намерением погулять — погода по случаю Рождества в Амстердаме была просто шикарная, а сам город стал наверняка ещё красивее, чем был. Прежде, чем дойти до центра, они завернули в квартиру Чеса — он переоделся в свежую, тёплую одежду и даже натянул на голову мягкую серую шапку; несмотря на обманчивое янтарное солнце и выдраенные пуховые облака температура воздуха обещала подняться едва выше нуля градусов, а ветер сновал по улицам старого города, принося с собой зябкую влажность рек Амстел и Эй. К тому же, Чес хотел прихватить с собой телефон: надо было поздравить верующих знакомых со светлым праздником. Первым сразу на ум пришёл Эверт: он был порядочным католиком и с нетерпением ждал Рождества, чтобы пройтись по центру Амстердама, а затем съездить к своим родителям в Лейден.       Чес решил расправиться с поздравлениями по дороге, поэтому теперь они с Джоном шли по улице, и он изредка спотыкался о бордюры, а Джон заботливо придерживал его за локоть. Чес как можно скорее разгрёб различные уведомления из соцсетей, письма из почты, обновления новостей и приложений и добрался до смс-сообщений. Принялся искать номер Эверта в телефонной книге, но не нашёл. Зная глюки своего телефона, Чес не стал отчаиваться и прошёлся по списку смсок — Эверт иногда присылал ему какую-то информацию. И тут нигде не сохранилась история сообщений. Тогда Чес проверил LinkedIn, Facebook, WhatsApp и запаниковал только тогда, когда не обнаружил даже намёка на профиль Эверта хоть где-нибудь. Если бы он удалился из какой угодно соцсети, переписка бы с ним сохранилась, однако — ничего… Ещё раз списав всё на глюки мессенджеров и соцсетей, Чес решил испробовать ещё один вариант: узнать номер Эверта через Руз или Маргрет, но из них двоих отыскал только Руз, с которой был знаком чуть меньше, чем с её напарницей. Та была не в сети, но Чес попросил её скинуть ему номер Эверта, а заодно поздравил с праздником. Когда клал телефон в карман, его обуревали смутные, нехорошие чувства. Он тут же рассказал Джону о неприятности, но тот лишь покачал головой и задумчиво хмыкнул: у него наверняка имелись какие-то догадки, правда, ещё ничем не подкреплённые.       Впрочем, паника оказалась временной… Они дошли до пересечения Вестерстраат и набережной Принсенграхт (это было недалеко от центра), и Чес с удовольствием оглядывался вокруг себя, потому что, оказывается, совершенно не узнал Амстердам за целый месяц, чего и стыдился. Теперь, после смертельного приключения в мир Флириус, он едва мог расслабиться и пытался вновь научить себя безмятежности и спокойствию. Как истинный исправляющийся, он прихватил с собой качественный фотоаппарат, пылившийся без дела ещё в Лос-Анджелесе пару лет. Он делал фото того, что считал интересным и необычным: сад, спрятавшийся за каменной стеной с часами на набережной; приютившийся в тени деревьев маленький замок Ноорд, внутри которого происходила реставрация; милый балкон с витиеватой решёткой и маленькой искусственной ёлочкой, горящей всеми цветами радуги; маленькая кафешка в ретро-стиле; одинокий домик на углу с зубчатой крышей и пушистыми охапками ярких вьюнов. Ну, и конечно, среди кадров то и дело мелькал Джон, хотел он того или нет: фото, сделанное на ходу, где Джон стоял и был запечатлён в профиль на фоне уходящих вдаль амстердамских каналов; снимок, вновь сделанный исподтишка, где Джон пил кофе с задумчивым видом, а потом, заметив съёмку, недовольно что-то бурчал; наконец, ещё множество разных фотографий, среди которых сделаны официально всего пару штук. На мостах, в аллеях, среди узких кирпичных улочек; собственные недо-селфи Чеса с его смеющимся лицом и острыми вафельными крышами домов. В какой-то момент прогулки Джон не вытерпел и отобрал у него фотоаппарат; после этого появилось много снимков самого Чеса, беспечно разгуливающего среди мощёных проспектов, площадей, оплетённых плющом домов и высоких мрачных церквей. Всё это происходило естественно, и о большей части фото Чес и не догадывался… Слишком громко они смеялись, разглядывая получившиеся снимки в саду Эрасмус, при этом поедая хрустящие витые булочки, густо посыпанные корицей. Чес заявлял, что из Джона мог получиться хороший фотограф, на что тот отвечал, что в этой сфере дураков и без него хватало.       Даже вдалеке от центра людей было много, а в самом центре было почти не пробиться. Улицы расцвели бумажными снежинками, рождественскими венками, еловым запахом и имбирным кофе. Чес знал, что этому дню суждено стать самым противоречивым и самым счастливым среди всех его дней, поэтому он тащил Джона за руку, как ребёнок, в различные лавки и магазины. Чес сбился со счёту где-то на пятнадцатой лавке, в которую они заглянули; Джон с интересом рассматривал некоторые вещицы, трепал его по голове и снисходительно улыбался. Сувенирные магазинчики, маленькие, заваленные всевозможными безделушками и истоптанные ногами тысячи туристов, — в них было ослепительно ярко, пахло бумажными купюрами, картоном, дешёвой тканью и пакетированным чаем. Всегда многолюдно, всегда шумно; слышен писк кассового аппарата, шуршание обёрточной бумаги и разномастный говор. Но был и другой вид магазинчиков, где вместе с сувенирами можно было купить и постельное белье, и абажур, и большие масляные картины с городскими пейзажами; в таких заведениях всегда было темно, душно и пахло краской вперемешку с цветами.       Букинистические лавки — пожалуй, этим местам следовало посвятить целую главу, потому что нигде Чес не встречал подобной уютной атмосферы и совершенно особенного настроения. Немногочисленные покупатели, мягкий шелест страниц, тихие разговоры, как в библиотеке, громадные полки и шкафы, где пестрели сотни ярких и выцветших переплётов, огромный выбор кожаных красивых закладок, отдел с запрещённой литературой, у которой толпились подростки, ароматы молотого кофе, пыльных страниц, клея и фиалок. Чес почему-то вспомнил, когда листал какую-то книжку в тонком переплёте, о цитатах из литературы двадцатого века, написанных на лепестках роз во Флириусе. Эти лепестки давно уж пожухли и были давно выброшены — кажется, Чес тогда даже не припомнил, что это было. Сейчас он, конечно, вполне осознал, для чего ему были подброшены эти лепестки. И усмехался своей собственной глупости и Флириусу, который пытался докричаться до него и сказать, что его одиночество излечимо и лекарство совсем рядом…       Кроме этого, Джон и Чес заглянули ещё во множество магазинчиков и маркетов. Чес не уставал делать фото, потому что в канун Нового года каждое место превратилось в произведение искусства, украшенное еловыми ветками, красными шарами и золотыми лентами. Наконец, они уселись в первой приглянувшейся кафешке на Палеисстраат — выбрали столик около окна и любовались на угрюмую стену Королевского дворца. Внутри кафе La Boca царил стиль лофт: кирпичные стены, высокий потолок, огромные окна, кожаные сидения и тяжёлые столы, яркие граффити и плакаты прошлого века на стенах, яркое, но приятное глазу освещение. Пока Джон делал заказ, Чес с азартом листал фотографии магазинов и рождественских лавок, смеялся над моментами, где они с Джоном пытались сделать селфи с помощью этого фотоаппарата и при этом пили глинтвейн; наконец, кто-то из прохожих сжалился и предложил им помощь — получились несколько изумительных фото на фоне площади Дам и красивейшей улицы Рокин. Чес уже съел весь свой обед, а фотографии и не думали заканчиваться. Оставив просмотр на потом, они выскочили из кафе и направились прямиком к Королевскому дворцу — до закрытия они могли успеть насладиться убранством замка ещё часа два.       Чес был поражён дворцом настолько, что забывал фотографировать: совершенная красота была почти в двух шагах от него, а он и не замечал, проходя мимо с угрюмым видом. Белоснежные залы с резным орнаментом, живые сочные фрески, картины королев и королей в богатых одеждах, мраморные колонны, мощные скульптуры, золотые часы и подсвечники, бархатные шторы и балдахины, фарфоровая посуда. Чес кое-как отошёл от увиденного лишь на выходе; спустя минут десять полистал снимки на фотоаппарате и с ещё большим изумлением обнаружил там всего лишь семь неказистых фото этого дворца. Джон назвал это состояние культурным шоком. Не успел ещё дворец осесть в их сознании пластом воспоминания, как они направились к югу от дворца и Чес указал на кирпичную, с виду угрюмую церковь с двумя острыми башенками. Де Крёйтберг. По случаю праздника удалось услышать ещё около входа торжественную мессу; словно нашкодившие дети, Джон и Чес рысцой пробрались на задние сидения и с нетерпением стали оглядывать убранство церкви. Тут было хорошо, светло и даже чересчур для церкви ярко: много цветных узоров на колоннах и выступающих частях нефов и купола, мягкая позолота и бронза на алтаре и скульптурах, оранжевый уютный свет тяжёлых люстр, радужные витражи, бросающие охапку разноцветных бликов на пёстрый мраморный пол. Тут, пожалуй, всякий находил своё спасение. Стройный хор разливался по собору, смешиваясь с разноцветными лучами витражей, и Чес постарался запечатлеть утопающий в свете алтарь, но фото не передало и десятой части того величавого зрелища. Ничто бы не передало его, поэтому Чес прекратил бессмысленные попытки запечатлеть это, а просто запоминал это спокойное, безмятежное ощущение, что пронизало их с Джоном ещё на входе.       Когда они оказались на шумной людной улице, время едва подходило к шести. Сил было ещё много — впрочем, после лёгкого перекуса чизкейком и горячим шоколадом в какой-то пекарне о возвращении домой можно было не говорить. С каждым шагом на неизвестных улицах Чес осознавал, что совершенно ничего и не видел. Они с Джоном прошлись по китайскому кварталу, где стояли восточные храмы с алыми крышами и на каждом шагу продавали жареный рис, черепаховый суп, а в ресторанах запекали утку по-пекински. Всюду красовались яркие фонарики, рыжие драконы и наборы загадочных иероглифов. И это всё — в двух шагах от центра, через улицу от Рокин! Чес вполне примерял на себя роль туриста, который с ошарашенным видом смотрел на открывающийся мир сквозь объектив своего фотоаппарата, а Джон — роль более опытного туриста, что на ходу вычитывал информацию в Интернете и вполне уверенно импровизировал. Из них получилась и впрямь гармоничная пара, и Чес уже устал корить себя за то, что чересчур много времени они потеряли, боясь и отталкивая друг друга. Впрочем, теперь всё было по-другому…       Чес с трудом мог бы припомнить все подробности их прогулки или даже примерный маршрут: до десяти вечера они позволили себе потеряться в этом городе и, пожалуй, с радостью бы растворились в нём и друг друге навсегда. Они гуляли по самым южным улочкам Амстердама, куда уже не доходили туристы; там встречались миниатюрные церкви с башенками, просторные сады, двухэтажные кирпичные домики, шикарные концертные залы в стиле барокко, маленькие, зажатые с двух сторон и совершенно неприметные музеи, чудесные рынки, где они накупили много свежих, хрустящих вафель к завтраку и ещё тысяча и один момент, которые не попали на фотоснимки, но с изумительным качеством остались в душе Чеса. Он ходил по городу цветов, держась за рукав Джона, как заворожённый, и осторожно вдыхал аромат приближающегося Нового года. Они гуляли в тенистых аллеях, позволяя иногда неловко касаться друг друга, ходили по выставкам фотографов и, смеясь, сравнивали свои неудачные смазанные фото с высококачественными панорамами; наконец, они спустились на водный трамвайчик и проехали по каналам Амстердама, приходя в восторг почти от каждого красивого дома на берегу, словно только что приземлившиеся туристы.       В одиннадцатом часу Джон и Чес только возвращались по домам. Улицы ещё бурлили весельем, гренадином и музыкой; дома зажглись неоновыми огнями, и красновато-жёлтые блики размыто отражались в каналах, плавая ломкими пятнами по поверхности. Чес ощущал внутри себя такое же сияние и буйство красок, как и на улице, и ему хотелось говорить и говорить, хоть о каких-нибудь ужасных глупостях, и он едва мог останавливать себя, потому что боялся утомить Джона. Но Джон понимал каждое неровное метание его души и ласково прижимал к себе; таким вот изумительно странным дуэтом они и добрались до дома Чеса. Джон признался, что с радостью бы повторил такую безумную и весёлую прогулку завтра и послезавтра, да и вообще во все дни праздников. Чес видел, как быстро и стремительно оттаивала душа Джона, как он постепенно раскрывал её новым чувствам и эмоциям, от которых сознательно убегал всю жизнь. Всё будет происходить медленно, неспешно, шаг за шагом — но ведь они с этого и начали, разве нет? Джону было трудно отмести все свои страхи и сомнения, а Чесу — вновь доверять кому-то и беспринципно открывать свою болезненную душу. Но они делали это раз из раза, когда обнимали друг друга и подавляли мысли о том, что такая любовь стереотипно неправильна.       Джон непроизвольно прижал его к кирпичной стене рядом с дверью подъезда и сладко, дразняще и мимолётно поцеловал в губы. Эти поцелуи Джона только разжигали в Чесе непомерный жар и никак не могли его потушить; впрочем, всё это было частью характера Джона Константина и Чес мог лишь томно выдыхать, когда их поцелуи прекращались, и ощущать их сцепленные ладони и отбивающие густой ритм сердца. Они разошлись, и Чес, взбираясь по лестнице к себе в квартиру, не припомнил бы ни одного случая в своей жизни, когда бы он был так воодушевлён и глупо счастлив. Нечто тяжёлое и глубокое рокотало в его груди и животе, когда Джон прикасался к нему и уж тем более когда целовал — в такие моменты сознание рассыпалось горсткой блестящих, мелких конфетти. Чес наконец осознал нечто такое, на что бы раньше подумал, что это его разум сошёл с ума: Флириус, конечно, стремился их прикончить, но, увидев в конце, что они всё пережили и выстояли, держась бок о бок, показал им, что никто из них двоих не сможет найти кого-то похожего. «Убегая от правды, вы найдёте только боль и разочарование. Просто позвольте случиться тому, что взорвалось в ваших сердцах», — если бы мораль всего этого была святым отцом, его бы исповедь звучала как-то так. Джон и Чес, конечно, знали об этом намного раньше.       На утро Чесу пришло сообщение от Руз: она была слегка удивлена его сообщением и даже намекнула, не последствие ли это праздника и алкоголя. Однако услужливо пояснила: твоего напарника зовут не Эверт, а Марк, и никакого Эверта у них никогда не работало; Маргрет, которую Чес упомянул в своём сообщении, тоже не работает в магазине и никогда не работала, а её напарницу зовут Полин. Чес пару минут в шоке разглядывал сообщение, прикидывая, на сколько это может быть шуткой или розыгрышем. Но ни на то, ни на другое это не было похоже: в его телефоне номера Маргрет и Эверта не было, удалить их никто не мог, так как Чес позавчера вечером ещё видел их в своей записной книжке. Нет, это не шутка. Далеко не шутка… Чес с беспокойством вскочил с кровати, тревожно заходил по комнате и ощутил гложущий его страх. Обоснование ситуации почти сразу появилось в его голове, но от этого было только хуже. Чес вновь схватил телефон и послал Джону смс: «Эверт и Маргрет исчезли… совсем».       Безусловно, Флириус поглотил этих людей, а взрыв, устроенный Ангелами, их уничтожил. У них и сотни других людей, с которыми Чес соприкасался совершенно случайно в транспорте или на улице, даже не было выбора, как только белая вспышка озарила небо. И по рассказам Джона стало вполне понятно, что уничтожались эти люди насовсем: ни одного упоминания в архивах или где-либо ещё. Чеса ужаснуло это ещё тогда, когда Джон только упомянул об этом, однако теперь, когда он столкнулся с этим непосредственно, ему стало не по себе. И ещё — горько, потому что Эверт всегда помогал ему, они почти идеально сработались вдвоём, а этот Марк… кто знает, каким он будет? Впрочем, Чес волновался не столько за себя, сколько вообще за эту пропавшую в небытии душу. Эту и многие другие. Его сознание просто стянули в жгут эти мысли, и он, ощущая себя совершенно разбитым, кое-как сумел заставить себя одеться и умыться, но еда никак не проходила в горло. Наконец, из обречённого состояния его вывело сообщение Джона: «Я об этом подозревал ещё вчера, но не стал тебе говорить… Я скоро приду». Чес знал: ничто уже не могло вернуть Эверта и многих других, но что-то должно было излечить его душу. И Джон был вполне готов стать его лекарством…       Джон выглядел невесёлым, когда вошёл к нему, и, поддавшись одинаковому порыву, они сжали друг друга в объятиях. Чес понимал: решения проблемы нет и не может быть. Зато есть много вариантов, от которых на душе будет легчать. И объятие — одно из них…       — Ну и?.. — спрашивал Джон, сидя на высоком табурете рядом с барной стойкой, по другую сторону которой Чес варил им кофе. — Ты расстроился и теперь без понятия, как общаться с этим Марком и новой девчонкой? — Чес неопределённо мотнул головой и, развернувшись, поставил на столешницу две кружки, тем самым превратив их с Джоном в Magic и Deathless. Пожалуй, эти кружки — одна из единственных вещей, которые могли радовать Джона и Чеса этим утром.       — И да, и нет, — наконец ответил Чес и уселся рядом с Джоном. — Просто мне надо до конца принять это… Как-то всё ещё не верится.       — Понимаю. Когда происходят подобного рода зачистки и остаются люди, помнившие, как было до этого, их дальнейшая жизнь может быть нелегка. Но… — Джон взял его ладонь в свою и постарался улыбнуться мягко и доверительно, — знаешь, я буду рядом с тобой. Не скажу, что обладаю способностями слишком хорошо успокаивать людей и прочее, но я не оставлю тебя и постараюсь сделать всё, чтобы облегчить твою участь. Звучит слишком плохо для меня, но я уже и не тот Джон Константин… — Чес улыбался и думал, что собирательно все эти предложения звучали короче и проще: Джон всего лишь говорил о том, что любит его, только иными словами. Всё это было непривычно: дразнящие смущающие поцелуи, кроткие объятия, простая раскрепощённость и выстрелившее себе в голову сомнение. Эта была слишком хорошая жизнь, но Чес знал: они с Джоном заслужили её давно. Просто сами же и отдалили срок, когда смогли наконец победить свои страхи и опасения.       — Не переживай, я скоро оправлюсь… Однако Эверта мне это всё равно не вернёт.       — Если тебе интересно, то он… ничуть не страдал и не переживал. Просто исчез, растворился между мирами. Он сам и не понял. Так что… — видно, что Джон старался подбирать выражения, и Чес одобряюще улыбнулся ему, показывая, что всё в порядке. Они молча допили кофе, и Джон, видимо, немного осмелев (что было безусловно правильным решением), взял его подбородок двумя пальцами и притянул к себе, обдав горячим дыханием щёки и губы:       — Ну, а какой план у нас сегодня?.. — Чес не мог думать разумно в такой близости от Джона: он думал лишь о поцелуях с ним, не иначе, особенно когда взгляд Джона выражал насмешливое желание. Чес, усмехнувшись, обхватил его голову своими руками и легко, даже обманчиво коснулся его сухих губ своими. Джон явно не выдержал такого издевательства — особенно когда подобное совершал не он, и резко прижал Чеса к себе, обхватив его бёдра руками. Джон улыбался иронично и довольно, и у Чеса как-то слишком банально перехватило дыхание, когда он ощутил на своих губах очень терпкий, волнующий поцелуй — Джон целовал его так впервые. От этого сотни рубиновых фейерверков зажигались внутри, и Чес позволил прохладным ладоням скользнуть под его футболку — на жалкие мгновения, но этого было достаточно, чтобы смутиться и разучиться дышать. Конечно, Джон только подразнил его и через минуту между ними был целый метр и Чес пытался внятно рассказать свой план, однако мысли их обоих ещё летали в том сладко-ментоловом объятии. Чес знал: Джон по натуре страстный человек, даже более, чем можно себе представить, только тщательно скрывает это — может, и правильно. Но теперь ему было чересчур хорошо от подобных открытий, потому что впереди — целый мир; кажется, всего лишь один, а не целая сотня, но даже одного им было более чем достаточно.       Чес понял: им самим, да и остальным людям тоже нет никакого смысла соваться в чужие реальности, мечтать о них, пытаться прорвать границы и нарушить правила. Потому что целая неисследованная реальность была прямо перед их лицами, стоило свернуть в чужой дворик на соседней улице, доехать до ближайшего городка или таки решиться и улететь в другую страну. Этот мир неидеален и порой чёрств, но он полон знакомых нам чудес, которые нужно лишь почувствовать и взрастить в своей душе, словно цветы. Джон и Чес, спускаясь по лестнице и вовсю обсуждая план сегодняшних прогулок, будущих путешествий по Европе и Америке, вполне осознали это, когда слегка приоткрыли завесу в иную, пугающую реальность. Когда-нибудь, через сотни лет, кто-нибудь наподобие них сделает такое же открытие — необязательно с Флириусом, но как знать; пожалуй, эти старые мысли начнут новый цикл, и отчаянные люди, подобные Джону и Чесу, снова отыщут друг в друге спасение; вновь хрустнут мироздание и чьи-то сердца, будет порой неприятно и одиноко, но Чес чересчур уверенно для такого случая знал: какие-то потерянные люди вновь найдут друг друга, как они с Джоном. И это будет (впрочем, на сегодня есть) самая восхитительная история, полная радости, прохладного ветра и долгих уютных путешествий.