Underneath

Поздним осенним утром, когда Казунари впервые видит Мидориму Шинтаро, идет дождь. Таким пронзительно пасмурным утром, когда особенно паршиво. Когда в грудной клетке настырным оглушающим снопом дождевых капель бьется одна единственная строчка, что не дает покоя ни на минуту, а головная боль тонким сверлом вгрызается в висок. Хочется накрыть свою голову руками, словно спасительным щитом, и забиться в самый темный и самый дальний угол приюта, где не слышно, как шумит дождь. Не слышно, как из кухонного, плотно не закрытого, крана капает вода, разбиваясь о дно покрытой ржавчиной раковины. Этим утром у Такао по расписанию дежурство по кухне. Он медленно моет тарелку за тарелкой, со всей сосредоточенностью, на которую он только способен. Потому что он старается не думать. Потому что это монотонное занятие успокаивает. Такао чувствует себя в безопасности, потому что это рутинное занятие придумано для того, чтобы человек на какое-то время оставил себя механическим движениям и шороху воды. Если постараться, можно даже представить, что с каждой тарелкой, с каждым столовым прибором мир становится чище. Возможно ли и свои мысли точно так же избавить от грязи, думает Такао, смывая с тарелки засохший клубничный джем. Теплая вода греет руки. Казунари поднимает голову, смотря через большое окно прямо над раковиной, откуда можно увидеть улицу, прохожих, прячущих лица за зонтами-масками, проезжающие мимо машины. Этим утром пасмурно и холодно, всю неделю, не переставая, идет дождь, и на улице напротив нет почти никого, кроме случайных людей, спешащих ворваться в новый осенний день. В мглистом почерневшем небе, словно раненное животное, рычит гром. По оконному стеклу, будто чьи-то слезы, стекает дождевая вода. У Такао болит голова. У Такао Казунари еще много-много дел на сегодня, а потому ему нельзя отвлекаться, нельзя снова теряться в мыслях, нельзя быть собой. Он изо всех сил старается не смотреть в раковину, старается быть самым обычным пятнадцатилетним подростком, которому ни за что не должно приходить такое в голову. Он слышит, как в гостиной играет радио, из которого доносятся слова какого-то падре, ведущего очередную воскресную беседу с паствой. Он слышит, как стонут лестницы от каждого шага, и дышит приют. Казунари кажется, что он может слышать каждый голос каждого живого человека в этих стенах. Верно, он так старается. Старается изо всех сил. Но он все равно смотрит в раковину, полную грязной посуды, и невольно думает о тишине, какая бывает, если с головой опуститься под толщу воды и задержать дыхание, не дыша. Такао смотрит на пену от моющего средства и думает о волнах океана, в котором он почти каждый день купался в детстве. И ему не было страшно. В те годы он совершенно не думал о возможности захлебнуться, заплыть не туда, утонуть. Страха не было. Было лишь непреодолимое желание изведать, что же там, за манящим детское воображение горизонтом или на дне изумрудного океана, хранящего в себе свои сокровища и тайны. Где-то на фоне воспоминаний, острых мыслей, шума воды и завывания ветра, Такао слышит урчание автомобильного двигателя. Он поднимает голову и смотрит в окно. Он невольно признает самому себе, что ему интересно. Интересно, потому что по воскресеньям фургон с продуктами не приезжает, потому что ему было необходимо подумать о чем-то другом, о чем-то безопасном, что не ранит своей безумной красотой. Просто потому что в единственном в Японии католическом приюте имени святого Александра уже несколько месяцев не появлялось новых лиц. Такао поднимает голову. На обочине заплывающей от дождя дороги припаркована машина. Хосоя-сан, один из воспитателей младшей группы, которого Казунари ненавидит всем сердцем, достает из багажника оранжевый чемодан, что кажется безумно легким. Такао думает - это неестественно. Это так чертовски неестественно, что в этом месте, в этом никогда-не-меняющемся-месте, бесцветном и безликом, вдруг появится такая яркая вещь. Такая яркая, что можно ослепнуть. Казунари смотрит на свою черную застиранную футболку, перепачканные в моющем средстве руки, на кухонную раковину, полную-грязной-посуды, такой же грязной, как и он сам, а затем поднимает свой взгляд и смотрит на свет. Он наконец-то видит. Рядом с безликой машиной, рядом с ненавистным безликим человеком, под серым безликим осенним дождем стоит парень. Надетый на голову капюшон его толстовки, плохая погода и мокрое стекло мешают Такао разглядеть его, но он все равно отчего-то старается выхватить взглядом каждую деталь. Парень примерно его возраста, высокий, белая толстовка, яркие, как весенняя листва, зеленые волосы, выглядывают из-под капюшона. Хосоя-сан тащит чемодан ко входу, его рот механически открывается и закрывается, в то время как парень идет за ним, и сквозь оконное мокрое стекло его лицо выглядит размытым, расплывчатым, по щекам будто стекают дождевые капли. По его щекам стекают дождевые капли, и парень смотрит в окно. Такао чувствует, что оглушающий шум отступает. Такао осознает, что парень с зелеными волосами сейчас видит его таким же – с потеками падающей с неба воды на лице. Такао задерживает дыхание. Такао одергивает взгляд, словно обжегшись, словно не желая касаться своей испорченностью его лица, и смотрит на гору грязной посуды. Он чувствует боль, страх, отчаянье. Он слышит тишину. Казунари вспоминает, как точно так же, впервые переступил порог этого места, когда колени предательски подкашивались, ноги не слушались, на глазах стояли слезы, а чья-то чужая ледяная рука гладила его по голове. Ему говорили, что это его новый дом. Ему твердили, что здесь он в безопасности. Ему лгали, что со временем станет легче. Такао чувствует сожаление. Словно это он сам виноват, что этот парень оказался здесь. Он слышит, как хлопает главная дверь, как сестра Мария что-то говорит, ее голос похож на вязкое безвкусное желе, - что-то приторное, что-то фальшивое. Из крана капает. Звук монотонный, ритмичный, будто еще одно бьющееся сердце. Грязные тарелки отмокают в мутной воде, от которой резко пахнет чем-то ядовитым. Такао старается не слышать, старается не думать, но мысли – темные, тяжелые мысли все равно настойчиво ищут лазейки и пробираются в голову, словно насекомые. От них, всех сразу, слишком больно. Такао закрывает глаза, чувствуя, как от прежнего состояния не остается и следа, на виски давит головная боль, словно его беспорядочные осколочные воспоминания пытаются вырваться из головы, оставив после себя лишь кровавое месиво. Такао думает о том, что новенькому парню здесь не место. Он думает - приют постепенно разрушит и его, отчего свет, что он увидел в нем, рано или поздно станет лишь отчаянным отголоском прежнего сияния. Такао не хочет этого видеть. Он не хочет знать, как еще одна живая душа будет проглочена этим безликим монстром. Казунари опирается руками о раковину и тяжело дышит, пристально смотря на мыльную воду. Было бы намного проще не думать об этом парне, не вспоминать о своем прошлом, не мучить себя мыслями о ней, не думать ни о чем, что обжигает изнутри, а просто-напросто смыть все свои мысли вместе с грязной водой, унести в слив. Впервые за долгие годы он слышит тишину, но ему почему-то не легче. Казунари закрывает глаза и ему кажется, что он вновь видит лицо того парня с зелеными волосами, что спрятаны под накинутым на голову капюшоном толстовки, словно прикрытые нимбом. Словно яркий осколок, отколовшийся от весны и потерявшийся под холодным осенним небом. Такао кажется, что он снова видит, как их взгляды, разделяемые совершенно разными жизнями, встречаются сквозь залитое дождем окно. Он думает, что такой, как парень с зелеными волосами, никогда не заговорит с поломанным и испорченным Такао Казунари. Такао чувствует привычную боль. Он почему-то чувствует, как что-то разочарованно содрогается в грудной клетке, словно чья-то невидимая рука задевает его сердце теплыми пальцами. - Такао-кун, ты еще не закончил? – сестра Мария стоит позади него, сложив руки на груди, словно соляная статуя из Библии. Казунари не оборачивается. Прежде чем ответить ей, он медленно задерживает дыхание, и открывает глаза. Поздним осенним утром, когда Казунари впервые видит Мидориму Шинтаро, настырная строка, бьющаяся в его груди второй сердечной камерой все это время, получает имя. Он чувствует одиночество.