Monsters stuck in your head

You've got no place to hide And I'm feeling like a villain, got a hunger inside One look in my eyes, and you're running cause I'm coming going to eat you alive

Если бы Плисецкий был девочкой, все было бы немного проще. Если бы он был девчонкой, все было бы совсем по-другому. Можно было бы цветы дарить букетами, водить в рестораны и кино… «И в койку после третьего сеанса?» - уточняют в голове знакомым нахальным голосом. Букет из сто и одной розы мысленно ссыпается с балкона белым ворохом. «В жопу засунь свою дешевую романтику. А лучше сам туда иди быстрыми шагами». Да, именно так бы он и сказал. «Язва», - думает Виктор. Не подойти, не подъехать. Сплошное противоречие, сочетание несочетаемого, за ангельским лицом - жгучий коктейль из язвительности и сквернословия, щедро разбавленный надменностью, и не дай боже кому перейти Плисецкому дорогу, догонит и загрызёт. Если не насмерть, то хотя бы кровушки основательно выпьет. Маленькая дрянь… А над светлой макушкой разве что нимб не сияет, отрепетированная улыбка застывает на бледном лице - показательное смирение на льду. Только бы рот не открывала снежная королева… - Что уставился? Виктор вздрагивает и моргает, выплывает из пучины мыслей и смотрит по сторонам. - Что. Ты. Блядь. Уставился? Нет, обращение не к нему, а к какому-то замешкавшемуся у входа на лед зеваке. Юре палец в рот не клади, того и гляди - откусит по локоть и не подавится. - С дороги. Свали. Ему бы по губам надавать за все дерзкие словечки, а затем мыло в рот засунуть... Или не мыло. С последней мыслью приходят картинки совсем неприличного содержания. Давно ли ты стал педофилом, Витя? Виктор мысленно пожимает плечами, ответа как не было, так и нет… Может, это случилось в тот самый момент, когда он поймал на себе взгляд - совсем не такой, каким смотрят на своего кумира, а такой, от которого сначала мурашки по позвоночнику бегут стайкой, а потом становится совсем неловко, словно этими самыми глазами тебя хотят сжечь дотла… И каково же было удивление Виктора, когда он обнаружил, кому принадлежал этот взгляд. «Да не может быть…» - посетила его тогда единственная здравая и разумная мысль. Так не бывает. Плисецкий - совсем мальчишка, он даже на девочек ещё не смотрит, впрочем, на мальчиков тоже. Ему только пятнадцать, он еще ребенок; пускай в окружении взрослых он растет быстрее и мыслит уже по-другому, но, тем не менее… «О, да признай уже, что он тебя хочет!» Самоуверения не помогали, а Плисецкий не переставал жгуче смотреть исподтишка, из-за углов, пытаясь спрятать этот взгляд за длинной светлой челкой. Правда, никаких других действий не предпринимал, но механизм уже был запущен, и вероятность остановить его уменьшалась с каждой секундой. Словно маленький комок снега сорвался с вершины огромной горы, и он становился все больше и больше, так же, как интерес, так же, как желание знать больше, видеть чаще, касаться как будто невзначай… Никифоров, твою ж, мать, неплохо тебя так накрыло. Виктор замечал то, что даже не пытался разглядеть раньше: светлую кожу, почти прозрачную, такая, что венки видны на запястьях, выступающие ключицы и позвонки. Наверно, не стоило так откровенно пялиться в раздевалке. Кажется, Юра тогда покраснел, но ничего (очень, очень странно) не сказал. Увлечение уже попахивало легким помешательством. И статьей. Причем второе беспокоило намного меньше, чем первое. Удивительно! Но Плисецкий никогда не признается, не даст ни намека на свои чувства, а Виктор не пойдет на поводу у своих желаний. Потому что так нельзя и так неправильно. «А дрочить в душевой правильно?» Внутренний голос никак не заткнешь, язык не отрежешь – так что приходилось слушать и медленно сходить с ума. Самокопание, оно же рефлексия, еще никого не доводило ни до чего хорошего, русская интеллигенция подтвердит… *** Виктор нервно ерзает в кресле, пальчики с аккуратным маникюром уже с полчаса поглаживают запястье. Того и гляди, дырки протрут от старания. Девушка с именем на букву «М» не оставляет попыток охомутать завидного холостяка. Мария, Марина, Марианна? Да черт ее разберет, Виктор не запомнил, запомнишь тут, пожалуй, когда с другой стороны зала тебя буквально испепеляют взглядом. Мария-Марианна должна уже давно погибнуть в огне, воспламениться без возможности возродиться Фениксом. Плисецкий косится, не скрываясь: пресса покинула банкет и, наверное, строгое правило «ни грамма, пока последний из журналюг не скроется за дверьми, ты понял меня?» уже отменено. Можно расслабиться, вот он и расслабился, а напрягаться приходится Виктору. - Может, поедем ко мне? А то здесь так людно… Девушка хлопает глазами, ждет ответа. Шестеренки в голове Виктора вращаются, пытаясь переключить мыслительные процессы на собеседника. Марине- Марианне около двадцати, может, чуть больше или капельку меньше. Глаза голубые, волосы светлые, на снимках в завтрашних журналах они вместе, наверное, будут выглядеть очень даже неплохо. Она дочка богатого папы, и Виктор ей точно нравится; у нее большие планы. «Неплохой вариант, по крайней мере, на сегодня», - думает Виктор. Однако когда доводы «за» уже почти побеждают «против», происходит катастрофа. Карточный домик из многочисленных «за» рушится в одно мгновение. Плисецкий пролетает мимо со скоростью света, опустив голову, и Виктор подрывается за ним, не осознавая своих действий. Словно что-то щелкает внутри, отключая здравый смысл и стирая из памяти данные самому себе обещания. - Ты куда? - Вернусь скоро. - Я пока оденусь, Вик… Он не слышит окончания фразы, пусть Мария-Марианна делает, что хочет. Красивая, но совсем не похожа на него. Впрочем, разве кто-то пытался искать замену? Как заменить незаменимое? На улице холодно, и ветер такой, что кожу щиплет от морозца. Мальчишка в расстегнутой куртке оборачивается на звук шагов и хмурится: - Я такси вызвал, - говорит, как будто оправдывается. - Ревнуешь? – вопрос вырывается сам собой и звучит особенно громко в вечерней тишине. - Да с чего бы мне тебя ревновать? – тут же взвивается Плисецкий. Виктор смеется, а внутри разливается тепло, ползет от сердца в разные стороны, по венам и артериям. Даже ветер больше не обжигает холодом, слишком жарко. - Я вообще-то про нее, - он кивает в сторону дверей, где-то за которыми ждет Мария-Марианна, а затем переводит взгляд на нахмурившегося Юру, - а не про себя. Юра растерянно хлопает глазами, открывает рот в попытке сказать очередную колкость, но что-то идет не так - он просто отступает назад и оступается, задевая пяткой ледышку... И Виктор успевает метнуться вперед, подхватить на руки и прижать к себе покрепче, чтобы точно не уронить. Плисецкий поправляет закрывший обзор капюшон, сдвигает чуть назад, выражения на лице меняются со скоростью света. Непонимание, удивление, злость. - Совсем, что ли? Начинает трепыхаться, как дикий котенок, того и гляди - зашипит и когти в дело пустит. - Да тише ты, а то уроню! Рассыпешься, и не соберешь тебя потом. Его хочется приручить, сделать своим, погладить за ухом, смутить так, чтобы покраснел и не смел возразить. Наверно, во взгляде Виктора читается все это, потому что Юра замирает, смотрит долго и пристально, а потом вцепляется в воротник рубашки и щурится злобно. - Поставь, где взял, блядь… - Да ну ладно тебе, положу сразу в такси, а то вдруг поломаешься, и как мы без тебя? - Мы? - Я. Как же я без тебя, Юра? Почти удалось перевести в шутку. Еще пара слов, чтобы разрядить обстановку, и дело можно считать улаженным. - Кончай уже заливать, тоже мне - образец заботы и любви. Если бы я тебя не знал, то подумал бы, что ты меня завалить хочешь. - А может, ты меня не знаешь? Плохо, Виктор, очень плохо! Разговор повернул совсем не в то русло, а такси, как назло, все не едет. - То есть хочешь? В голосе больше нет сарказма, Юра спрашивает тихо, почти шепотом. - Даже если бы хотел, мне с тебя можно разве что расписку взять о неразглашении. Виктор смеется - и даже Плисецкому, наверно, очевидно, что его смех звучит слишком наигранно. Да что Плисецкий, он сам себя никак не может убедить в том, что ему действительно весело. Подъехавшее такси освобождает от ответа. - Тебе домой пора. Виктор укладывает мальчишку на заднее сидение и не сразу понимает, отчего теряет равновесие и чуть ли не падает вслед за ним. Понимание приходит только через секунду - его тянут за галстук. - То есть все дело в каких-то бумажках? В салоне темно, выражение лица не разглядеть. Шутит или серьезен? Виктор улыбается, расцепляет хваткие пальчики. - Позвони, как доберешься. Рука перемещается на грудь и отталкивает, а затем Юра и вовсе выпихивает Виктора из салона. - Иди уже, тебя заждались. И только когда машина скрывается за поворотом, Никифоров замечает мнущуюся у дверей девушку. - А я тебя уже несколько минут зову, ты не слышал? - Извини, не слышал. Как же ее все-таки зовут, Мария, Марина или Марианна? Пожалуй, стоит уточнить, прежде чем соглашаться на продолжение вечера. *** Наверно, стоило взять такси или согласиться на «чашечку кофе», а не тащиться через весь город на метро. Кажется, девушка очень расстроилась, но Виктору было не до нее: перед глазами по пути к дому стоял вовсе не ее нежный образ, и голова была забита совсем не ей. Слава всем богам, здравый смысл в кои-то веки взял верх и победил шальную мысль пересесть на другую ветку и поехать совсем в другом направлении. Юра бы очень удивился, открыв дверь... и черт его знает, как бы закончилась эта ночь... «О, ты знаешь, как и чем». - Твою ж мать! – Виктор пинает встретившуюся на пути пустую банку из-под газировки. На улице холодно, как в скандинавском аду, а ему почему-то жарко, как в христианском. Телефон в кармане пальто вибрирует, и шестое чувство подсказывает, кто звонит. - Как добрался, не потерялся по дороге? – спрашивает он, даже не глядя на экран. С той стороны молчат первые секунды, затем вздыхают раздраженно. - Ты просил позвонить. Я звоню. Я дома. - Вот и молодец. - А ты? - А что я? - Добрался? – кажется, с той стороны слышится сарказм. И правда, Виктор должен быть далеко не у своего дома. Он размышляет некоторое время над ответом. Соврать или сказать правду? Успокоить или не давать надежду? Второе было бы правильно… - Эй, ты! Если я тебя отвлекаю, то так и ска… - Юра ждать не любит и закипает быстро. Ему нужно срочно ответить, и ответ почти придуман, но кое-что заставляет улыбнуться - и остановиться. - Почему ты мне врешь? - Вру? Совсем там спятил, бля? Я вешаю трубку. - Ты не дома. И не то чтобы Виктор был экстрасенсом, но как-то так совпало, что именно этим вечером он пошел другой дорогой, через дворы, а Юра сменил маршрут ещё более кардинально… и оказался неподалёку от дома Виктора. - Мне что-то подсказывает, что живешь ты не в моем дворе. Плисецкий вскакивает с лавочки, скидывает с головы капюшон и озирается по сторонам… Если бы Никифоров пошел другой дорогой, завернул чуть раньше или доехал на такси, то не заметил бы почти невидимого наблюдателя, замерзающего на лавочке. А вот Юра бы точно знал, когда Виктор вернется домой. Или не вернется. - Врать очень плохо, Юра. Сначала ты врешь мне, а потом.. - Да хватит уже, заткнись! Говорить по телефону с человеком, который находится в ста метрах - это глупо, но и подойти страшно. Нет, конечно, Плисецкий был вовсе не так страшен в гневе, но у любого человека выдержка рано или поздно кончается. И каким бы стойким ни был Виктор, столько продержаться, когда тебе подают себя буквально на блюдечке, даже он не сможет. - Чего ты хочешь? - А ты как будто не знаешь. Ты ведь тоже… - Нет. - Тогда подойди и скажи мне это в глаза. Юра взрослее, чем кажется. Он старше, чем говорят цифры его возраста… Виктор закрывает глаза ладонью и вздыхает. Так нельзя. Так неправильно. И он точно не подойдет. Ведь там впереди, в ста метрах, а может, и меньше, стоит Плисецкий, которого невозможно не обнять... и тогда от поцелуя точно не удержаться. Он бы затащил его в квартиру, и все бы вещи полетели к чертям... даже свет бы не включал в прихожей... - Иди домой. Доберешься, не маленький уже. Сюда ж добрался. Виктор открывает глаза, когда слышит короткие гудки, и видит удаляющуюся фигуру. Он ждет еще некоторое время и идет следом, незаметно, отставая, но и не теряя из виду, чтобы быть уверенным, что точно доберется.