Дочь Серебряного коня

      Лёгкий ветерок подул на их серебряные гривы, и над их глазами, словно сверкающие гребни волн, поднялись серебристые челки. Две кремовые лошади остановились на высоких, покрытых льдом скалах Горного хребта — изящная, прелестная кобылица и огромный жеребец, её отец Таура — король ветра. Тут вдруг они вскинули головы, подняли копыта и помчались галопом вниз по склону. Утрамбованный ветром снег был почти как лёд, такой сверкающий и блестящий. Под их копытами разлетались кусочки льда.       Лисица убежала от них, заяц — скрылся, динго посмотрел им вслед, ястреб пролетел над их головами, а морозный воздух и снег провожали их. Кто ещё, кроме зверей и птиц, кроме ветра и снега, ожидал увидеть диких лошадей, что скакали и играли в вышине зимних гор? Только лисы, динго, зайцы и птицы знали, что это Таура, легендарный Серебряный Жеребец, которого горный скотовод считал мёртвым, и его дочь, Кунама, что ради развлечения мчались галопом по их зимнему горному царству.       Временами даже динго задавались вопросом, настоящие ли эти лошади: так странно было видеть их среди снега. Но для Тауры это время — время, проведенное на Горном хребте, с твёрдым снегом под барабанящими копытами и кусачим морозным воздухом — было куда более настоящим, чем любое другое.       Они поскакали вниз по крутому склону, через заснеженную равнину, а затем всё выше, выше и выше к вершине хребта Бараньей Головы. Лисица и заяц ушли, динго тоже был уже далеко среди деревьев, лишь светлый ястреб по-прежнему парил в вышине.       Таура ощутил мыщцы в своих плечах, и задние ноги его напряглись. Морозное дыхание вырывалось из его ноздрей. Отвесная вершина хребта Бараньей Головы была прямо за ними. — Идём! — позвал он Кунаму, и они направились выше и выше, по выемкам в ледяном снегу — одно копыто за другим.       Последний прыжок — и он остановился на вершинах скал. Он вскинул голову и подал свой крик — крик великого жеребца, пока эхо не разнесло его вокруг скалистых вершин Горного хребта. — Это я, Таура!       Сердце затрепетало в его могучей груди. Он вдохнул холодный воздух расширенными ноздрями, почувствовал, как тот наполняет его. Он ощутил, как этот же самый холодный воздух касается его горячей кремовой шкуры, и снова вскинул голову, чтобы заржать. — Это я.       Лишь от летящего эха пришёл ответ, ибо здесь не было ни одной лошади на мили вокруг, кроме Кунамы рядом. Ни одна другая лошадь не пошла бы на вершину Хребта по такому жёсткому смёрзшемуся снегу.       Таура взглянул на север: на большую заснеженную равнину, на ещё одну гору, более высокую, и на снежные вершины все дальше и дальше. Снег был настолько жёстким, что мог послужить просто волшебной дорогой для лошади. Таура поднял голову ещё раз, и на этот раз так, будто бы он ответил на зов — зов, пришедший из-за высоких снежных гор. Он собрался с силами и натянул мыщцы, готовясь к прыжку. Он отправился вниз, прочь от скал, нёсся галопом, поскальзываясь на крутом снегу.       Всё быстрее и быстрее бежал он. Холодный как ветер воздух и заснеженная равнина бросились встречать его. Они с Кунамой оказались на равнине. Под их копытами разлетались осколки льда.       Светлый ястреб повис в воздухе над их головами. Он замечал, что Таура и его дочь выходили из Тайной долины в зимние холмы и раньше, но никогда не видел их так высоко. Только мелкие зверьки из буша да птицы в воздухе не сомневались, что Таура был жив. Все люди в горах рассказывали истории о том, как он предпочел умереть, сбросившись с крутого обрыва, дабы не быть пойманным человеком, что охотился за ним во время большой облавы на брамби.       Ястреб уставился вниз. Да, безусловно, внизу него были две лошади, почти невидимые на снегу. Они должны были быть настоящими, даже если бы он не услышал зов Тауры: «Это я, Таура!».       Ястреб знал, что это действительно был Серебряный Жеребец, что заявлял о своей свободе в холмах, оставив безопасную Тайную долину, и мчался галопом по горам, которые так любил.       По раскинувшейся белой сияющей равнине две белые лошади скакали навстречу дикой свободе. Ледяной воздух до слез жёг им глаза, а их копыта выбивали странную, глухую дробь по жёсткому снегу.       Наконец, они приблизились к отвесной стороне горы Косцюшко, возвышающейся над одним из краев долины. Они остановились в шквале падающего снега, подошли к краю и опустили головы, настороженно принюхиваясь. Там, за краем, была прекрасная равнина, гладкая и плоская. Покрытая снегом, не утрамбованным ветром, она сверкала отдельными кристаллами. — Я слышал от своей матери, Бел Бел, об озере выше отсюда, близ высочайшей горы, — сказал Таура Кунаме. — Озеро Кутапатамба, Орлиное озеро. Кажется, это оно и есть, только покрыто льдом и снегом.       Гладкий овал озера выглядел очаровательно. Таура медленно спустился по небольшому склону и с большой опаской опустил одну ногу на поверхность. Снег был мягкий, несколько дюймов в глубину. Внизу было твёрдо. Он попробовал опустить вторую ногу, даже с большей осторожностью. Его уши нервно подрагивали взад-вперед. Кунама испуганно ступила на берег. Это и вправду было озеро. Таура был прав. Что-то подсказывало ему, что под снегом есть толстый лёд, а подо льдом — серо-стальная вода. Он уходил дальше и дальше. Всё выглядело достаточно прочно. До середины он пошёл тихо, с опаской: его уши подрагивали, каждая мыщца была напряжена, готовая сорваться с места, чтобы спасти жизнь. Однако каким бы ни был Таура, всё же он всегда был смел и любопытен.       Кунама задрожала, когда одними передними ногами встала на странное застывшее озеро, покрытое мягким снежным ковром. Она уже начала мечтать, чтобы их с отцом приключение поскорее закончилось. Если Таура уйдёт из Тайной долины без неё, поскольку она уже почти взрослая, она не найдет себе места от беспокойства. Однако почему-то это приключение заставляет её чувствовать страх. Было здесь что-то такое, что заставляло покрываться ее бока холодным потом, когда она смотрела на север, видела все эти далеко простирающиеся горы. Из-за этого ей хотелось поскорее вернуться в Тайную долину.       Она видела, что Таура наслаждался, чувствовала, что он пока не собирается поворачивать назад. Она наблюдала, как он катался и катался в ледяном снегу, а затем вскочил и стряхнул сверкающие крупицы снега со шкуры. Он возвращался к ней галопом по гладкой поверхности озера, в мягком снегу его копыта не издавали ни звука. Было очевидно, что он задумал что-то ещё. Разве в глубине души он не знал, что из этого приключения наверняка ничего хорошего не выйдет? Хотя, скорее всего, именно Кунама чуяла опасность, а не Таура. — Идём, — сказал он ей. — Пока в горах нет людей, мы посмотрим за край и увидим большую долину, откуда пришла твоя мать, Золотая. — Мне что-то подсказывает, что тут опасно, мы обязаны вернуться, — проговорила Кунама.       Таура спокойно остановился, будто вслушиваясь в воздух. — Все в порядке, — сказал он. — Ястреб не подавал признаков тревоги. — Выше отсюда нет ни одного зверя или птицы, кроме ястреба, чтобы предупредить нас. Мы здесь единственная живая душа, — слова Кунамы медленно падали в тишину гор. — Но ты всегда учил меня пытаться слушать, чувствовать, ощущать запахи, видеть и понимать все, что есть вокруг меня. И сегодня я чувствую себя в большой опасности.       Таура оставался на месте, но в голову ему ничего не приходило, кроме ощущения радости в изумительных горах, в синем небе, в бескрайних заснеженных равнинах, утрамбованных специально для скачущих копыт. — Я ничего не чувствую, — в конце концов сказал он. — Ты просто не привыкла к снегу, да и от дома мы далеко. Все в порядке. Пошли!       Кунама побрела рядом с ним. Когда они взобрались на выступ Косцюшко, весь путь она могла лицезреть растянувшиеся до самого севера горы, и весь путь страх преследовал её. Но Таура взбирался наверх, подняв голову и подрагивая ушами, наслаждаясь каждым шагом и каждым моментом.       Они остановились на перевале Норткот, где с одной стороны находилась долина Сноуи-Ривер, а с другой — долина Уилкинсон, и увидели ещё больше северных гор. — Дикие лошади прежде населяли эти холмы, — проговорил Таура. — Бел Бел часто рассказывала мне истории о тех днях. Люди приходили со своим скотом и сильно пахнущими овцами и год за годом охотились на лошадей, загоняя их в ловушки. Чтобы выжить, брамби приходилось уходить на низлежащие территории, где деревья давали им крышу над головой.       По коже Кунамы прошёл холодок. Не очень-то хорошо скакать всю жизнь по такой открытой местности, где не было ни единого дерева!       Таура осмотрелся вокруг. Он решил пересечь верхнюю часть долины Уилкинсона и подняться на гору Таунсенд, чтобы увидеть огромную долину Муррей, лежащую за её пределами. Игриво взбрыкнув копытами он поскакал прочь, его серебряный хвост взлетел в воздух.       День всё ещё был сильно холодным, снег оставался твёрд. Это было великолепно: холмы были его, он мог скакать, куда только пожелает. Даже снег был его собственным. Хоть он мог жить и быть свободным в своей секретной долине, где был спрятан его собственный маленький табун, часто именно прекрасная свобода высоких гор казалась ему намного лучше безопасности в Тайной долине. Сегодня, когда он мчался сквозь жёсткий морозный воздух, вытягивая красивые кремовые ноги в снег, который был глубже, чем когда-либо ранее, Таура чувствовал величие каждой частичкой своего тела.       Они замедлили темп и начали свой последний подъём. — Скоро мы увидим долину, где всегда хорошая еда, как говорит Золотая, — сказал Таура. — Долина человека, — недоверчиво ответила Кунама.       Они отправились выше и выше, местность становилась все более и более крутая, и их копыта едва покусывал смерзшийся снег. Затем они оказались на вершине, осмотрелись и начали поражённо вглядываться.       Внизу, прямо под их копытами, гора резко уходила вниз, а ярко освещённый солнцем снег круто обрывался — не по направлению к лесу или долине, а к краю вздымающегося волнами серо-белого моря.       Таура просто глядел, не двигаясь и не издавая звуков, понимая, что он видит что-то невероятное. Исполинское озеро растягивалось дальше, чем могли видеть глаза лошадей. Там были острова, возвышающие над морем: один из них был покрыт снегом, а на нескольких росли темно-синие буши. В мягких морских волнах линии островов становились все ниже и ниже.       Заворожённые Таура и Кунама стояли на горном проходе. Затем они двинулись вниз, направляясь к дивному сияющему озеру. На этот раз они не неслись галопом: они шли рысцой, останавливаясь, осматриваясь и всхрапывая.       Таура старался припомнить легенды, которые он слышал от Бел Бел. Где-то в глубине его памяти было что-то, связанное с огромным морем. Однако он знал, что они должны были найти широкую долину, простирающуюся все выше и выше, куда только могло проникнуть это исполинское море неподвижных мягких волн.       Солнечный свет отражался от снега, от морской поверхности, и Таура почувствовал резь в глазах, но с сильным любопытством и глубоким страхом он продолжал идти ниже, ниже, к сверкающим волнам, а за ним верно следовала Кунама.       Один раз Кунама проговорила: — Мы должны вернуться. Я уверена, что здесь нас поджидает серьёзная опасность.       Однако Таура шёл дальше и дальше, к самому подножию, пока горная поверхность не разбилась на маленькие овраги и они не оказались на отроге горы. Неожиданно Таура остановился, приподнял переднюю ногу, его уши подались вперед, прислушиваясь. — Я слышу голос лирохвоста Менуры, идущий со стороны моря, — пробормотал он, но в конце концов пошёл дальше, хоть и гораздо медленнее. Затем он остановился вновь, настороженно вглядываясь. Должно быть, Кунама была права. Здесь опасно. Что же так взволновало лирохвоста со стороны поверхности? Он напряженно стоял и наблюдал.       Кунама оказалась совершенно права. Из-за моря показались две головы, на которых были надеты капюшоны. Наверх медленно поднимались двое людей в тёмной одежде и с большими тюками на спинах, весящими примерно как половина груза вьючной лошади.       Кунама забыла всё, чему учил её Таура, и с ужасом всхрапнула. Обе лошади услышали, как прозвучал звонкий голос мальчика: — Пап, смотри! Серебряный брамби и ещё одна молоденькая! Должно быть, он всё ещё жив!       Таура неожиданно заметил, что человек перестал двигаться, несмотря на то, что у обоих на ногах были большие длинные доски. Когда он повернулся и побрёл прочь, до его слуха донёсся мужской голос: — Однажды мы обязательно поймаем эту кобылку!       Таура и Кунама напряжённо поднялись в гору, пересекая широкую белую вершину горы Таунсенд, похожую на снежную стену на фоне неба. Они не оборачивались, пока не ушли достаточно далеко, чтобы слышать что-либо позади себя. Когда же они обернулись, те двое людей всё так же с трудом прокладывали себе путь через гору. Каждый из них скользил одной своей длинной доской за другой, оставляя позади себя сплошной узкий след.       Когда лошади остановились, люди поступили так же. Кунама заметила, как один из них едва заметно взмахнул рукой, будто бы у него был хлыст. Не было слышно ни звука, но от этого действия по шкуре Кунамы прошёл холодок. Позади мужчин крошечное дуновение ветерка вызвало с поверхности моря пар.       Таура и Кунама двинулись выше, пока не достигли ущелья между горой Таунсенд и пиком Эббот. Там они вновь задержались, чтобы в последний раз оглянуться назад. Двое людей по-прежнему тяжело тащились, а с поверхности туманного моря, заполнившего долину Мюррей, поднимались облачка пара. Таура стоял абсолютно тихо и наблюдал. Кунама и Таура передвигались гораздо быстрее, чем люди на этих странных досках. Взрослый мужчина сказал, что однажды они поймают Кунаму. Если это произойдет, тогда он, король всех диких лошадей Каскадных гор, бросит ему вызов.       Стоя там, где его серебряную фигуру небо очерчивало голубым светом, он взревел, бросая свой вызов человеку. Всем людям.