Большая Игра

      Ночной город не спеша заключал меня в свои ледяные объятья. Крупные хлопья белого снега кружили надо мной в своём завораживающем танце, чтобы в завершении его пасть на сырую грязную землю. Они тонули в мутных лужах, таяли на ватных куртках людей, навсегда уходя в лету.       Я бесцельно бродил по улицам, выходя на знакомые мне оживлённые проспекты, забредая в тёмные подворотни. Передо мной мелькали угрюмые лица прохожих, частых даже в столь поздний час, спешащих по домам или ночным сменам непрекращающих работу заводов. Едкий чёрный дым, испускаемый бесчисленными трубами фабрик и станций ТЭС, заволакивал ночное небо, скрывая луну и звёзды, так что единственным источником света в это время суток являлись шеренги тусклых уличных фонарей. Город не прекращал жить, быть может, лишь малость сбавляя обороты: общественный транспорт приостанавливал свою работу, кафе и столовые, или, как их сейчас стало принято называть, МОПы (места общественного питания), закрывались, принимая последних посетителей, а в жилых кварталах ровно в половину двенадцатого выключали свет, объявляя всеобщий отбой. Фабрики, заводы и прочие государственные предприятия продолжали свою работу, будто сердце города, ни на секунду не прекращая перегонять кровь. На них работали «ночные»: каждый гражданин был обязан раз в месяц отрабатывать, помимо обычных шестидневных рабочих недель, двадцать четыре распределённых часа в ночных сменах. В противном случае, за каждый «прогулянный» час полагался внушительный штраф, способный при полном игнорировании обязанности вычесть три месячные зарплаты. Такие меры помогали перевыполнять установленные планы производства, пусть и не без вреда для сонных рабочих. Так нас лишали сил и времени.       Зато в воскресение, единственный выходной, можно было спокойно улечься перед диваном и смотреть показательные казни, транслирующиеся в этот день на единственном канале в прямом эфире с утра до ночи. Казнили обычно государственных преступников, предателей родины, экстремистов и прочих неугодных партии личностей. Так они внушали нам страх и подавляли любые зачатки протеста.       Конечно, государство не хотело до смерти загонять своих лошадок, поэтому партия раз в год выдавала каждому рабочему отпуск: недельный — на медицинское обследование или полумесячный — на свободный отдых. Именно такой мне достался несколько дней назад. А сегодня вечером я решил выйти на прогулку, желая уйти от гомона невыключающегося телевизора и подышать свежим воздухом. Последнее, кстати, было весьма сомнительным удовольствием: в безветренные недели дым оседал на улицах города, и улицы окутывал чёрный беспроглядный туман. В эту ночь стихия давала о себе знать.       Пронизывающий ветер подгонял меня в спину, продувая прохудившееся пальто, а уличные фонари мелькающим карнавалом сменяли друг друга. Он словно торопил меня, заранее наметив маршрут. А я и не сопротивлялся. Не помню, сколько прошло времени, пока в очередном переулке жилого района я не понял, что замер у припарковавшегося с чёрного входа многоквартирного дома полицейского автозака. Высокий мужчина, судя по всему водитель транспорта, стоял неподалёку и, оперевшись о капот, пускал в ночное небо струйки сизого сигаретного дыма, периодически стряхивая на землю пепел. У его ног уже валялось пара окурков. Простоял он тут, судя по всему, уже не менее четверти часа. Погружённый в свои мысли, он и не заметил меня.       Что-то подсказывало, что лучше по-хорошему развернуться и бодрым бегом дать дёру, но я лишь неслышно подкрался ближе, прячась, как вор за стоящим у кирпичной стены мусорным контейнером. На дверях фургона сияла эмблема черепа в прицеле винтовки. «Чистильщики». Особое карательное подразделение, которому разрешено открывать огонь на поражение как по поводу, так и без него. Корпус был обшит сантиметровым слоем железа, а окошки на дверях кузова глазели на меня своими пуленепробиваемыми решётчатыми стёклами. Сам по себе грузовик уже являлся одновременно крепостью и тюрьмой на колёсах. И если нарушителя всё же брали живьём, везли его не в обычную тюрьму или каторжные шахты на исправительные работы. Увозили его в такие места, о которых мало кто слышал и из которых никто не возвращался.       Тем временем дверь чёрного хода с грохотом отворилась, и в проёме показались две тучные фигуры карателей в чёрных мундирах, толкающих вперёд себя молодую девушку. На вид ей было лет двадцать. Одета она была до невозможности просто: серая толстовка с откинутым капюшоном и обтягивающие синие джинсы. Но было в этой простоте что-то изящное. Руки были сведены перед собой и закреплены здоровенной металлической капсулой. Такое приспособление использовалось для полного ограничения свободы рук и кистей и закрывалось на встроенный электрический кодовый замок. Девочка эта определённо представляла серьёзную угрозу, и наведённые на её спину карабины были тому подтверждением. Медно-рыжие волосы были заплетены в два торчащих хвостика, и лишь непослушная чёлка спадала на её красивое личико. Огненные карие глаза загнано бегали по переулку, пытаясь выискать возможный путь отступления.       В сотый раз матеря себя за то, что просто вовремя не слинял, я крепче вжался в синий контейнер, служивший мне укрытием. Уж что-что, а в дерьмо вляпываться я умею! Надеюсь, конвой меня не заметил.       Водитель автозака сел за руль, а конвоиры повели девушку к задним дверям фургона. По пути та несколько раз запиналась, видимо, желая выиграть время, и нервы солдат медленно подходили к своему пределу. Об этом красноречиво говорили трущие курки пальцы. Тусклое освещение скрывало лица обоих под фуражками, но в этот момент они походили на двух отлитых из одной формы железных големов. Их мускулистые плечи синхронно передёргивались под каждым порывом ледяного ветра. И они определённо были не рады тому, что пришлось ехать на вызов в такую непогоду. Злость эта могла в любой момент проделать аккуратную сантиметровую дыру в затылке арестантки.       Группа подошла к открывшимся дверцам, и девушка замерла перед ними, не силясь войти. Големы переглянулись и одновременно кивнули. Конвоиры перекинули карабины через плечо, и, намереваясь силой затолкнуть непокорную девицу внутрь, приблизились.       В тот же момент рыжая, чуть присев и резко двинув локтём, угодила в пах подошедшему слева охраннику, и, толкнув плечом, повалила согнувшегося от боли конвоира. Из того же положения, словно размахиваясь боевым молотом, она с криком отправила по дуге руки с тяжёлой капсулой прямо в нос второго солдата. За счёт сильной амплитуды удара и внушительного веса конуса тот отлетел на метр и без сознания рухнул на покрытую тонким слоем снега брусчатку. Её движения источали уверенность и холодный расчёт, словно она тренировала их долгие годы и наконец безошибочно исполнила свой цирковой номер. Сверив павших победоносным взглядом, беглянка рванула к концу переулка, надеясь скрыться в бесконечном лабиринте жилых дворов.       Услышавший потасовку водитель вышел из кабины и спешным шагом направился к месту окончившейся драки. На лице читалось предчувствие чего-то не очень его обрадующего.       — Артём, она убегает! — продолжая лежать на сырой земле прохрипел начавший оправляться от удара ниже пояса охранник, обращаясь к подошедшему парню.       — Ах ты сука! — выругался тот, завидев лежащих на снегу товарищей и удаляющуюся нарушительницу. Он достал из-за пазухи пистолет и прицелился. ~ Хлоп ~       Раздался пронзительный вопль. Рыжая рухнула, но тут же вскочила с колен и продолжила бежать, пригибая раненное плечо. Как подстреленная лань, она, прихрамывая, пыталась умчаться от почуявшего вкус охоты стрелка. Застыв, не в силах отвести взгляд, я наблюдал за происходящей на моих глазах казнью. ~ Хлоп ~       Ещё один крик, полный отчаяния и боли пронесся меж уличных стен. Девушка вновь упала, лишь чуть-чуть не добежав до поворота. Но в этот раз ей не удалось встать. Она лишь бессильно ползла, словно всё ещё надеясь скрыться за спасительным углом, издавая хрипящие стоны и оставляя за собой кровавый шлейф.       — Живучая, тварь! — злобно прошипел стрелок, поудобнее встав и зажмурив один глаз, стараясь точнее прицелиться. ~ Хлоп ~       Девушка издала последний крик. Её звучный голос резко оборвался, и безжизненное тело в последней агонии рухнуло наземь. Над переулком повисла тишина, тяжёлая и гнетущая, как весь этот чёртов город.       Водитель взвёл оружие на предохранитель, взглянул на распластавшееся в конце переулка тело, и, сунув пистолет обратно под шинель, бросился помогать своим товарищам.       Не помню, о чём я думал в тот момент. Наверное о том, что я ещё тысячу раз прокляну себя за то, что сейчас сделаю. Если в наше время к человеку приезжают «Чистильщики», это наверняка очень хороший человек. И кем бы не была та девушка, она наверняка не заслужила такой печальной участи. Но я знал, что могу это изменить. Как же иногда трудно сделать выбор, когда желаешь его не иметь. Молния куртки с лязгом расстегнулась, и моя ладонь аккуратно скользнула за пазуху, ложась прямо на сердце. На мою маленькую тайну…       Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох, очищая разум. Мир вокруг меня застыл: сникла возня карателя, так и не заметившего моё присутствие, и даже ветер, не жалевший никого в эту полную печали ночь, своим последним порывом стёр в пыль весь окружающий меня мир: исчез автозак, исчез переулок, исчез город — исчезло всё. Во мраке предо мной возник огромный циферблат, стрелки которого замерли в роковом ожидании. Лёгкий укол в груди — предоплата за то, что сейчас произойдёт. Счёт, наверное, мне выставят позже.       Вспышка. Боль. Пустой переулок. Сильный порыв ледяного ветра.       Я поднял рукав куртки и взглянул на часы. Половина двенадцатого.       Наверное, мне стоило с этого начать. Моё имя Семён. Таких как я называют Игроками. Чёрт его знает, почему к нам прицепилось именно это прозвище. Мало кому из нас было до веселья. Фактически мы являлись генетическими уродами. Каждый из нас обладал какой-то необъяснимой, с научной точки зрения, сверхспособностью, не поддающейся понятию здравой логики. И каждый из нас являлся носителем особой метки, связанной с силой. Родимые пятна необычных форм.       Никто не знал, как и когда мы появились. Просто в один день, через шесть лет после победы Великой Партии, Игроки вышли на улицы и заявили о себе. Игроком мог оказаться кто угодно, независимо от расы, возраста и мировых воззрений. Они вышли на улицы и стали пользоваться тем, что даровала им судьба; во зло или во благо. Одни сотворяли еду из воздуха и раздавали её бедным; другие крушили витрины магазинов и спешили скрыться с награбленным; одни целебным прикосновением поднимали на ноги калек и немощных; другие без разбора грабили и убивали случайных прохожих; одни служили добру, во благо других; другие преступали закон и мораль, вселяя в сердца людей страх и ужас.       Но это продолжалось недолго: правительство снарядило специальные отряды, экипировало их лучшими оружием и бронёй, а доклады о местоположении Игроков сулили сообщившим большую награду (как и смерть за укрывательство). И люди начали истреблять нас: жонглирующих на центральной площади фаерболами; исцеляющих бездомных в трущобах города; выхватывали днём из толпы и снося двери врывались ночами в квартиры.       Мне было восемь лет, когда всё началось. Тогда я ещё не подозревал о своей силе, но шрам на груди в виде застывшего на двенадцати часах циферблата оставил на мне клеймо преступника. Не могу сказать точно, был ли у меня этот шрам с рождения, или же он просто появился в один день: взгляд в прошлое словно через мутное матовое стекло. Помню лишь, что мать наказывала мне никому и никогда не рассказывать о нём. Она любила меня и боялась, что кто-то сообщит обо мне властям, так что всячески оберегала меня от избыточного внимания. А вот отчим явно был не рад жить с потенциальным террористом. Каждый день он чувствовал себя словно под прицелом сотен ядерных боеголовок. Однажды, в очередной раз напившись, он начал кричать на мать о том, что он живёт с преступниками, что мы не думаем о нём. Когда мать попыталась что-то возразить, отчим пришёл в ярость и ударил её, хоть никогда этого раньше и не делал.       Я не могу сказать, что он был тираном, плохим мужем или жестоким отцом. Просто в тот вечер его терпение, катализируемое спиртным, достигло предела. Он назвал мать неблагодарной тварью, а после заявил, что собирается пойти в полицию, отправившись одеваться, дабы исполнить обещанное. Матери ничего не оставалось, кроме как, пока отчим пытался завязать дрожащими руками шнурки (в каком бы скотском состоянии он ни был, всегда старался выглядеть опрятно), отправиться на кухню, взять большой кухонный нож и вонзить ему в спину.       Возможно, если бы я тогда умел пользоваться своим даром, я бы вернул всё назад, остановил бы мать или как-то попытался успокоить отчима. Но я был мал и не понимал, почему часики на моей груди стали семейным проклятьем. В ту же ночь мать собрала все деньги, какие были в доме, и, отдав их мне, велела идти прямо по улице до упора, а потом три квартала налево, пока не приду к дому дяди Максима, её брата, и не отдам их ему вместе со скомканной, мокрой от слёз запиской…       Далёкий свет фар в конце переулка пробудил меня от кошмарных воспоминаний. Я нырнул к тому самому месту, где прятался пятнадцать минут вперёд. Автозак, сбавляя скорость, наконец заглох на том самом месте, где стоял, когда я пришёл сюда. Двое прыгнули из отворившегося кузова, и, на ходу доставая из-за спин автоматические винтовки, направились к чёрному ходу и скрылись за дверью. Водитель вышел из кабины и начал осматривать машину на предмет поломок и проколов. Нужно было что-то придумать, но времени было в обрез. Решив импровизировать, я схватил валявшуюся у мусорки ржавую трубу и направился к стоящему спиной бугаю. Поздно услышав шаги, он развернулся, и, не успев ничего понять, получил сильный удар самодельной дубинкой в челюсть. В ту же секунду он рухнул без чувств.       С огромным трудом и обширным потоком ругательств я оттащил его громадную тушу к контейнеру и взглянул на часы. 23:38. Время поджимало, и я предпринял первое пришедшее в голову решение.       Чёрная форма была мне велика, поэтому пришлось надевать её поверх своей одежды. Раздевая здоровяка, я проверил пульс — просто без сознания. Нападение на представителя власти. Минимум — десять лет каторжных работ.       Чуть не надорвавшись, я закинул водителя в контейнер. Сунул табельную беретту за пояс и спешным шагом направился к машине, проверяя время. 23:43. Взглянул в боковое зеркало заднего вида. Халтура, конечно. Близко подходить к тем двум не стоит — сразу раскусят. Я дёрнул через открытое окошко машины рычаг за рулём, включая дальние фары, в надежде, что ослеплённые ярким светом они не разглядят моего лица. Надвинув фуражку как можно ниже на глаза и прислонившись к капоту, я принялся ждать.       Через минуту дверь дома распахнулась, и из неё вышла знакомая до боли процессия. Группа направлялась к машине, и я невольно сглотнул.       — Полный порядок. Можно двигать, — проходя мимо, кинул один из них. Подмены не заметили.       Конечно, девочка сейчас должна была сама справиться, но я решил перестраховаться и действовать первым. Они направились к дверям кузова, и я бесшумно последовал за ними. Берета метнулась в мою ладонь. Выстрелить в спину? Способен ли я вообще кого-то убить, даже если от этого зависит чья-то жизнь? Не думаю…       Я подкинул пистолет и поудобнее перехватил его за ствол. Вспомнил советы дворовых ребят, услышанные, когда ещё сам был мальчишкой. И нанёс точный удар по темени одного. Тот, издав сдавленный хрип, мешком рухнул на землю. Я уже замахнулся для второго удара, предназначавшегося оставшемуся охраннику, как резкий толчок в грудь откинул меня к стене.       Кажется, я на несколько секунд отключился. По крайней мере, когда я открыл глаза, фигура оставшегося охранника была направлена ко мне, а рыжая лежала на другой стороне улицы без сознания. Кажется, живая.       Всё тело ныло, но вроде ничего не сломал. Лишь неприятное тепло на затылке. И руки стали как ватные. Я попытался опереться о стенку, чтобы приподняться, но ничего не получилось. Ноги подкашивались, и я вновь падал. Тем временем каратель приближался, и я в отчаянии начал шарить руками в поисках беретты. Но та куда-то отлетела во время толчка. Коп сделал ещё несколько шагов в мою сторону, выходя под свет фар. Он был не молод: лицо его, серое, как сухая земля, было испещрено множеством мелких морщин, а недельная щетина мелькала редкой проседью. На щеке виднелось пятно, то ли от сажи, то ли от краски. Ледяные серо-голубые глаза смотрели на меня, и в них не читалось ничего, кроме ненависти.       — Ты не Артём! — прозрел он, не признавая во мне своего товарища.       Голос доносился как будто из далека. Пришедший в фокус взгляд разглядывал пятно на его щеке. Такое аккуратное… в форме следа зверя. За понятием происходящего я даже не заметил, как его владелец потянулся за пазуху и достал пистолет. Через мгновение его лицо скрыло смотревшее на меня дуло, чёрное, как эта декабрьская ночь.       Я понимал, что не успею даже расстегнуть молнию куртки прежде, чем этот парень сделает во мне дыру. Мой дар мог спасти меня, но только при прямом контакте со шрамом. А ветер, надрываясь, завывал, свища в дуле. Он станет единственным свидетелем этой маленькой трагедии.       Я ждал чуда, а парень лишь стоял и улыбался, передёргивая затвор.       — Твои права зачитают тебе на похоронах.       Я зажмурился. Детский приём — как только ты закроешь глаза, все монстры исчезнут. Как жаль, что он не всегда срабатывает. ~ Хлоп ~       Раздался выстрел. Если я умер, то это не так страшно, как ожидал. Я приоткрыл один глаз, ожидая увидеть небесный свет и играющих на арфах ангелов, но вокруг был всё тот же проклятый переулок. Запятнанный свалился к моим ногам, и из отверстия меж его глаз полилась темная густая кровь.       На месте, где он только что стоял, возникла девушка в серой толстовке. Ей каким-то образом удалось высвободить руки, и теперь она целила мою трофейную беретту в то, что десять секунд назад было живым человеком. Ну или не совсем человеком.       Её испуганный взгляд отскочил от труппа ко мне вместе с прицелом. На секунду в её глазах промелькнуло сомнение, но она всё же опустила пистолет и направилась ко мне, протягивая руку.       — Вставай. Не знаю, кто ты, но, кажется, нам пора делать ноги.